Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Девяносто миль в час – как будто за мной гонится привидение.

Газ в пол по шоссе М1, изгоняя Духов Прошлого и Настоящего города Уэйкфилда.

В зеркале заднего обзора – зеленый «ровер», плотно присевший мне на хвост. Я, сходя с ума от страха, вижу в нем «штатскую» полицейскую машину.

Глаза – высоко в небо, еду в жирном брюхе кита, небо – цвета его серой плоти, голые черные деревья – его мощные кости, сырая тюрьма.

Взгляд в зеркало – «ровер» нагоняет.

У обугленных останков цыганского табора сворачиваю с шоссе в сторону Лидса, черные остовы выгоревших фургонов – снова кости – стоят в языческом кругу над своими мертвецами.

Взгляд в зеркало – зеленый «ровер» поехал на север.

Паркую «виву» под вокзальными арками, две черные вороны едят из черных мусорных мешков, раскидывая выброшенное мясо; их вопли эхом отзываются из темноты. Эра чумы.

Через десять минут я сидел за своим рабочим столом.

Я набрал номер справочной, потом Джеймса Ашворта, потом Би-Джея. Никого. Все бегают по магазинам, покупают рождественские подарки.

– Ты ужасно выглядишь. – Стефани с папками в руках, жирная, как еж твою мать.

– Я в порядке.

Стефани стояла передо мной и ждала.

Я уставился на единственную рождественскую открытку на моем столе, пытаясь отделаться от видения Джека Уайтхеда, трахающего ее в задницу, чувствуя, что у меня самого начинает вставать.

– Я вчера вечером разговаривала с Кэтрин.

– Ну и?

– Тебе что, совсем плевать, мать твою? – Она уже разозлилась.

Как, впрочем, и я.

– Не твоего ума дело – плевать мне или нет.

Она не шевелилась, просто стояла, переступая с ноги на ногу, глаза ее наполнялись слезами.

Мне стало неловко, и я сказал:

– Извини, Стеф.

– Ты – свинья. Грубая свинья.

– Прости. Как она?

Она кивала своим жирным лицом, соглашаясь со своими собственными жирными мыслями.

– Это ведь уже не в первый раз?

– Что сказала Кэтрин?

– Уже ведь были и другие, да?

Другие, всегда эти чертовы другие.

– Я тебя знаю, Эдди Данфорд, – продолжала она, наклонившись через стол. Руки у нее были как ляжки. – Я тебя знаю.

– Заткнись, – тихо сказал я.

– Сколько их было, других, а?

– Не суй свой говняный нос не в свой вопрос, ты, жирная сука.

Волна аплодисментов и одобрительных возгласов прокатилась по офису, кулаки застучали по столам, каблуки затопали.

Я уставился на рождественскую открытку от Кэтрин.

– Ты – свинья, – бросила она.

Я оторвал взгляд от открытки, но ее уже не было – она рыдала за дверью.

С другого конца офиса Джордж Гривз и Гэз отдали мне честь, подняв вверх свои сигареты и большие пальцы.

Я тоже поднял палец. На моих костяшках выступила свежая кровь.

Пять часов.

– Мне все еще нужно поговорить со вторым, с Джеймсом Ашвортом. Именно он и нашел тело.

Хадден оторвался от стопки рождественских открыток. Одну большую открытку он переложил в самый низ стопки и сказал:

– Все это как-то слабовато.

– С ней случился припадок, к черту.

– А ты не попытался взять прямую речь у полицейских?

– Нет.

– А может, и надо было, – вздохнул он, продолжая просматривать открытки.

Я устал так сильно, что не хотел спать, был так голоден, что не мог есть, в комнате стояла запредельная жара, и все это было слишком реально.

Хадден перевел взгляд с открыток на меня.

– Есть сегодня что-нибудь новое? – спросил я, мой рот внезапно наполнился желчной слюной.

– Ничего, что могло бы пойти в печать. Джек уехал на одно из своих…

Я сглотнул:

– Одно из своих?

– Он не торопится раскрывать свои карты, скажем так.

– Уверен, что он поступает как лучше.

Хадден вернул мой черновик. Я открыл папку на колене, убрал одну статью, достал другую.

– Вот еще кое-что.

Хадден взял у меня листок и поправил очки на переносице. Я уставился в окно за его спиной, на отражение желтого офисного света на поверхности мокрого ночного Лидса.

– Изуродованные лебеди, значит?

– Я уверен, вам известно о всплеске издевательств над животными.

Хадден вздохнул, щеки его покраснели.

– Я не дурак. Джек показывал мне отчет о вскрытии.

Из другого конца здания доносился чей-то смех.

– Извините, – сказал я.

Хадден снял очки и потер переносицу.

– Ты слишком стараешься.

– Извините, – снова сказал я.

– Ты как Барри. Он тоже был такой, вечно…

– Я не собирался упоминать о вскрытии или о Клер.

Хадден встал, начал ходить из угла в угол.

– Нельзя написать что-то и выдавать за правду только потому, что тебе это кажется правдой.

– Я так никогда не делаю.

– Я не знаю. – Он обращался к ночи. – Ты как будто обстреливаешь весь лес просто наобум, а вдруг там есть какая-нибудь дичь, которую стоит подстрелить.

– Мне жаль, что вы так думаете, – сказал я.

– Знаешь, есть много способов снять с кошки шкуру.

– Знаю.

Хадден повернулся.

– Арнольд Фаулер работал у нас много лет.

– Я знаю.

– Не стоит ходить к нему и пугать бедного старикана кошмарными историями.

– Я и не собирался.

Хадден снова сел и громко вздохнул.

– Набери несколько цитат. Придай статье отеческий тон и вообще не упоминай этого проклятого дела Клер Кемплей.

Я встал, комната вдруг потемнела, потом снова стало светло.

– Спасибо.

– Напечатаем в четверг. Издевательство над животными – просто и без затей.

– Разумеется. – Я открыл дверь в поисках воздуха, поддержки и выхода.

– В духе статей о пит-пони в рудниках.

Я побежал в сортир, кишки стояли у меня в глотке.

– Алло, Кэтрин дома?

– Нет.

В офисе было тихо, и я почти закончил с работой.

– А вы не знаете, когда она вернется?

– Нет.

Я рисовал крылья и розы на промокашке. Я положил ручку.

– А вы не могли бы ей передать, что Эдвард звонил?

На другом конце бросили трубку.

Сверху, над началом статьи, я нацарапал ручкой: «Медиум и послание», потом добавил знак вопроса и закурил.

После нескольких затяжек я вырвал из блокнота страницу, затушил сигарету и составил два списка. Внизу страницы я написал «Доусон» и подчеркнул.

Я был голодный, уставший и совершенно потерянный.

Я закрыл глаза, спасаясь от жесткого яркого офисного света и белого шума, которым были наполнены мои мысли.

Я не сразу услышал телефон.

– Эдвард Данфорд слушает.

– Это Пола Гарланд.

Я наклонился вперед, опираясь локтями на стол, поддерживая вес телефоной трубки и своей головы. – Да?

– Я слышала, что вы были сегодня у Мэнди Уаймер.

– Ну да, в некотором роде. А откуда вы знаете?

– Наш Пол сказал.

– Ясно. – Я понятия не имел, что говорить дальше.

Долгая пауза, затем:

– Мне нужно знать, что она вам сказала.

Я выпрямился на стуле, переложил трубку в другую руку и вытер пот о штанину.

– Мистер Данфорд?

– Ну, сказала она не так уж и много.

– Пожалуйста, мистер Данфорд. Ну хоть что-нибудь.

Я зажал трубку между ухом и подбородком, посмотрел на отцовские часы и запихал «Медиум и послание» в конверт.

– Я могу встретиться с вами в «Лебеде». Где-то через час. Устроит?

– Спасибо.

Прямо по коридору – в архив.

Папка за папкой, перекрестный индекс – сорвать, проверить.

На отцовских часах 20:05.

Время – назад.

Июль 1969 года: первый человек на Луне, маленькие шаги и огромные прыжки.

12 июля 1969 года: Жанетт Гарланд, 8 лет, пропала без вести.

13 июля: Эмоциональное обращение матери.

14 июля: выступление главного следователя Джорджа Олдмана.

15 июля: полиция восстанавливает последние маленькие шаги Жанетт.

16 июля: полиция расширяет поиски.

17 июля: полиция заходит в тупик.

18 июля: полиция прекращает поиски.

19 июля: В полицию обращается медиум.

Маленькие шаги и огромные прыжки.

17 декабря 1974 года: блокнот исписан каракулями вдоль и поперек.

На отцовских часах 20:30.

Время вышло.

«Лебедь», Кастлфорд.

Я сидел у барной стойки, заказывал пинту пива и виски.

Предрождественская суета, народу полно, все подпевают музыкальному автомату.

Чья-то рука на моем локте.

– Это – мне?

– Выбирайте.

Миссис Пола Гарланд взяла виски, прошла через толпу к сигаретному автомату, поставила на него стакан и сумку.

– Вы сюда часто ходите, мистер Данфорд? – улыбнулась она.

– Пожалуйста, зовите меня просто Эдвард. – Я тоже поставил свою пинту на автомат. – Нет, не особо часто.

Она засмеялась и предложила мне сигарету.

– Значит, первый раз?

– Второй, – ответил я, вспомнив предыдущий раз. Она прикурила от моей зажигалки.

– Обычно здесь не так много народу.

– А вы здесь часто бываете?

Она засмеялась:

– Вы меня клеить, что ли, пытаетесь, мистер Данфорд?

Я выпустил дым вверх, над ее головой, и улыбнулся.

– Раньше – часто, – ответила она, внезапно перестав смеяться.

Я не знал, что сказать, поэтому промямлил:

– Похоже, приятное заведение.

– Было. – Она взяла свой стакан.

Я изо всех сил старался не пялиться на нее, но ее лицо было пугающе бледным на фоне красного свитера. Ее головка над объемным воротом казалась маленькой, детской. Пока она пила свой виски, на щеках ее проступили красные пятна, и она стала выглядеть так, как будто ее отхлестали по лицу.

Пола Гарланд осушила свой стакан одним глотком.

– Насчет воскресенья, я…

– Забудьте об этом. Я сам поступил некрасиво. Еще хотите? – Я проговорил все это чуть быстрее, чем следовало.

– Нет пока, спасибо.

– Ну, скажите, когда захотите.

Гилберт О’ Салливан уступил место Элтону Джону.

Мы оба неловко оглядывали пивную, улыбаясь людям в маскарадных колпаках с веточками омелы.

– Значит, вы встречались с Мэнди Уаймер? – сказала Пола Гарланд. Я снова закурил, у меня засосало под ложечкой.

– Да.

– Зачем вы к ней ходили?

– Она утверждала, что подсказала полицейским, где найти тело Клер Кемплей.

– А вы ей не верите?

– Тело нашли двое рабочих.

– Что она сказала?

– Вообще-то, у меня не было возможности расспросить ее как следует, – ответил я.

Пола Гарланд глубоко затянулась и спросила:

– Она знает, кто это сделал?

– Говорит, что знает.

– Но она не сказала?

– Нет.

Она теребила свой пустой стакан, крутила его на крышке сигаретного автомата.

– А про Жанетт она ничего не говорила?

– Я не знаю.

– Вы не знаете? – В глазах у нее стояли слезы.

– Она говорила что-то о «других».

– Что? Что она говорила?

Я оглядел пивную. Мы разговаривали почти шепотом, но я не слышал ничего, кроме нашего разговора, как будто в мире отключили все остальные звуки.

– Она сказала, что я должен «рассказать им о других», а потом начала бормотать какую-то ерунду о каких-то гребаных коврах и траве между камнями.

Пола Гарланд повернулась ко мне спиной, плечи ее дрожали.

Я положил руку ей на плечо.

– Простите.

– Нет, это вы меня простите, мистер Данфорд, – сказала она стене, оклеенной красными бархатными обоями. – Я очень благодарна вам за то, что вы сюда приехали, но мне сейчас надо побыть одной.

Пола Гарланд взяла свою сумку и сигареты. Когда она обернулась, ее лицо было расчерчено от глаз к губам бледными черными линиями.

Я выставил ладони, преграждая ей путь:

– По-моему, это не очень хорошая мысль.

– Пожалуйста, – настаивала она.

– Давайте я вас хотя бы до дому подброшу.

– Нет, спасибо.

Она оттолкнула меня, пробралась через толпу и вышла на улицу.

Я допил пиво и взял свои сиги.

Брант-стрит, темный контур террасы напротив многоквартирных домов с белыми фасадами, несколько фонарей по обеим сторонам.

Я припарковался на стороне домов, напротив дальнего конца дома номер 11, и стал считать новогодние елки.

В доме номер 11 была елка, но не было света.

Девять елок – и пять минут спустя я услышал шаги ее высоких коричневых сапог. Из глубины своего сиденья я смотрел, как Пола Гарланд открыла красную дверь и вошла в дом.

В доме номер 11 свет не зажегся.

Я сидел в «виве» и просто наблюдал, спрашивая себя, что я сказал бы ей, если бы посмел постучаться в красную дверь.

Десять минут спустя мужчина в кепке вышел с собакой из дома и перешел дорогу. Его собака присела посрать на стороне террасы, а он обернулся и стал разглядывать мою машину. Свет в доме номер 11 так и не зажегся. Я завел «виву».

С жирными губами после тарелки мерзкой гостиничной жареной картошки, я сложил столбиком монеты на телефоне-автомате и набрал номер.

– Да?

– Вы передали Би-Джею, что ему Эдди звонил?

Через двойные стеклянные двери я видел тех же мальчишек, они играли в бильярд.

– Он оставил сообщение. Он позвонит вам завтра в двенадцать.

Я повесил трубку.

На отцовских часах 23:35.

Я снял трубку и снова набрал номер.

На третьем гудке я бросил трубку.

Ну ее на хер.

Я сел в коричневое кресло в фойе и стал ждать – это было то же кресло, в котором сегодня утром пердела тетка. Стук бильярдных шаров и ругань пацанов не давали мне заснуть.

Ровно в двенадцать я вскочил с кресла и бросился к телефону, прежде чем до него успели добежать мальчишки.

– Да?

– Рональд Гэннон? – спросил Би-Джей.

– Это я, Эдди. Тебе передали мое сообщение?

– Да.

– Мне нужна твоя помощь, а я хочу помочь тебе.

– Вчера вечером ты не был так уверен.

– Мне очень жаль.

– И правильно. Ручка есть?

– Ага, – сказал я, роясь в карманах.

– Возможно, тебе стоит переговорить с Марджори Доусон. Она – в доме престарелых Хартли, в Хемсворте. Она там с воскресенья, с тех пор как встретилась с Барри.

– А ты-то откуда знаешь, мать твою?

– У меня есть связи.

– Я хочу знать, кто тебе об этом сказал.

– Хочется-перехочется.

– Ядрена мать, Би-Джей. Мне надо знать.

– Я не могу тебе сказать.

– Сука.

– Но я тебе вот что скажу: я видел, как Джек Уайтхед выходил из «Радости». Похоже, был бухой в говно и злой. Тебе, дорогуша, надо быть поосторожнее.

– Ты знаешь Джека?

– Давным-давно.

– Спасибо.

– Есть за что, – засмеялся он и повесил трубку.

Три раза за ночь я просыпался на полу комнаты 27 от одного и того же сна.

Каждый раз я говорил себе, что я в безопасности, что мне ничего не грозит, что надо снова заснуть.

Каждый раз я видел один и тот же сон: Пола Гарланд на Брант-стрит ежится в красном свитере и изо всех сил кричит прямо мне в лицо.

Каждый раз большая черная ворона спускается с неба, отливающего тысячью оттенков серого, и вцепляется в ее грязные светлые волосы.

Каждый раз она гонит ее по улице, норовя выцарапать глаза.

Каждый раз я просыпался на полу в ледяном оцепенении.

Каждый раз лунный свет сочился в комнату и тени оживляли фотографии на стене.

В последний раз все окна были залиты кровью.

Глава шестая

Среда, 18 декабря 1974 года.

7:00, я вышел из комнаты – и слава всем чертям.

Чашка чая и кусок тоста с маслом в «Редбек».

Водители грузовиков развернули газеты первой полосой наружу:

Уилсон отрицает шпионаж в Стоунхаусе. Три взрыва – одна жертва. Цена на бензин поднялась до 74 пенсов.

На последних страницах – Джонни Келли, уже в национальной прессе:

Свой лорд Лукан в Лиге? Где же наш фаворит?

В кафе вошли двое полицейских, сняли фуражки, сели за стол у окна.

Мое сердце остановилось, споткнувшись о каракули в блокноте:

Арнольд Фаулер, Марджори Доусон, Джеймс Ашворт.

Три свидания.

Обратно в фойе «Редбека» с новым столбиком мелочи.

– Арнольд Фаулер слушает.

– Эдвард Данфорд из «Пост». Мне неловко беспокоить вас, но я готовлю материал о нападениях на лебедей в Бреттонском парке.

– Понятно.

– Я бы хотел встретиться с вами.

– Когда?

– Может быть, сегодня утром? Я знаю, мы не договаривались заранее.

– Вообще-то, я как раз сегодня утром буду в Бреттоне. Я веду занятие по природоведению у школьников из Хорбери, оно начнется в десять тридцать.

– Я могу приехать к половине десятого.

– Встречаемся в главном зале.

– Спасибо.

– До свидания.

По дороге в Бреттон яркое колючее зимнее солнце пронизывало лобовое стекло, печка гудела так же громко, как радио:

Ирландская республиканская армия и Стоунхаус, борьба за первое место в рождественском хит-параде, в центральной прессе в который раз погибала Клер Кемплей.

Я бросил взгляд в зеркало заднего обзора.

Одной рукой крутя ручку приемника, я нашел местный канал:

Клер еще дышала на «Радио Лидс», слушатели звонили на радиостанцию, требуя разобраться и пресечь подобные случаи, ну какое же чудовище могло сотворить такое, и, вообще, вешать их мало, этих уродов, которые способны на такие вещи.

Полиция вдруг затаилась – ни версий, ни пресс-конференций.

А я думаю: затишье перед чертовой, на фиг, бурей.

– Хорошая погода сегодня, – сказал я, расплываясь в улыбке.

– Наконец-то, – ответил Арнольд Фаулер, шестьдесят пять лет, одет с иголочки.

Главный зал был большим и холодным, стены покрыты детскими рисунками и картинами с изображением птиц и деревьев.

Высоко вверху со стеклянного купола свисал огромный лебедь из папье-маше.

В зале стоял знакомый запах зимней церкви, и я вспомнил о Мэнди Уаймер.

– Я знал вашего отца, – сказал Арнольд Фаулер, провожая меня в маленькую кухню, где стояли два стула и стол с бледно-голубой пластиковой столешницей.

– Правда?

– О да. Превосходный портной. – Он расстегнул твидовый пиджак, чтобы показать мне ярлык, который я видел каждый день, всю свою жизнь: Рональд Данфорд, портной.

– Мир тесен, – сказал я.

– Да-а. Но уже не так, как раньше.

– Ему бы это очень польстило.

– Не думаю. Я хорошо помню Рональда Данфорда.

– Тут вы правы, – улыбнулся я, думая, ведь прошла всего неделя.

– Я очень расстроился, когда узнал, что его не стало, – сказал Арнольд Фаулер.

– Спасибо.

– А как ваша мама?

– Вы знаете, справляется. Она у меня очень сильная.

– Да-а, йоркширская девушка до мозга костей.

– А знаете, вы работали в школе Святой Троицы, когда я там учился.

– Неудивительно. По-моему, в разное время мне довелось поработать в каждой школе Западного округа. А вам нравилось учиться?

– Ага. Я очень хорошо помню школу. Но я никак не мог научиться рисовать, даже под дулом пистолета.

Арнольд Фаулер улыбнулся:

– Значит, вы не были в моем Клубе юннатов?

– К сожалению, нет. Я был в Бригаде мальчиков.

– Это те, что в футбол играли?

– Ага. – Впервые за долгое время я засмеялся.

– Мы до сих пор в меньшинстве. – Он протянул мне кружку чая. – Сахар сами положите.

Я положил две большие ложки и долго размешивал их.

Когда я поднял глаза, Арнольд Фаулер смотрел на меня в упор.

– А с чего это вдруг у Билла Хаддена проснулся интерес к лебедям?

– Мистер Хадден тут ни при чем. Просто я написал статью о несчастных пони в Невертоне, а потом услышал о лебедях.

– Откуда услышали?

– Народ говорил в редакции. Барри Гэннон, он…

Арнольд Фаулер покачал головой:

– Ужасное, ужасное дело. Я его отца тоже знаю. Очень хорошо знаю.

– Правда? – спросил я, притворяясь фантиком, притворяясь полным дураком.

– Да-а. Какая жалость. Такой талантливый молодой человек был этот Барри.

Я сделал глоток обжигающего сладкого чая и сказал:

– Я не знаю подробностей.

– Простите?

– О лебедях.

– А, понятно.

Я достал блокнот.

– Сколько всего случаев имело место?

– В этом году – два.

– Когда это было?

– Один где-то в августе. Другой – чуть больше недели тому назад.

– Вы сказали, в этом году?

– Да. Такие случаи происходят постоянно.

– Правда?

– Да. Это омерзительно.

– Одинаковые случаи?

– Нет, что вы. То, что произошло в этом году, – чистое варварство.

– Что вы имеете в виду?

– Над ними издевались.

– Издевались?

– Отрубили крылья к чертовой матери. Живому.

Во рту у меня стало сухо, как в пустыне.

– А что обычно бывает?

– Из лука стреляют, из пневматических винтовок, дротики бросают.

– А полиция? Вы всегда сообщаете о таких случаях?

– Да. Конечно.

– И что они сказали?

– На прошлой неделе?

– Ну да, – кивнул Я.

– Ничего. То есть, а что они такого могут сказать? – Арнольд Фаулер вдруг засуетился, стал крутить в руках чайную ложку.

– Значит, полицейские с прошлой недели к вам больше не приходили?

Арнольд Фаулер смотрел из окна кухни на озеро.

– Мистер Фаулер?

– Что за статью вы пишите, мистер Данфорд?

– Правдивую статью.

– Так вот, меня попросили держать мои правдивые истории при себе.

– Что вы хотите сказать?

– Есть некоторые вещи, которые меня просили никому не рассказывать. – Он посмотрел на меня, как на дебила. Я взял кружку и допил свой чай.

– У вас есть время показать мне, где вы их нашли? – спросил я.

– Да.

Мы прошли через главный зал под висящим лебедем.

У больших дверей я спросил его:

– А Клер Кемплей сюда никогда не приходила?

Арнольд Фаулер подошел к карандашному рисунку с закрученными краями. Рисунок висел на стене над ярко раскрашенной батареей. На нем было изображено озеро с двумя целующимися лебедями. Фаулер расправил один из краев.

– В каком все-таки проклятом мире мы живем.

Я открыл дверь и вышел на плоский солнечный свет.

Мы спустились от главного зала к мосту через Лебединое озеро.

На другой стороне озера облака неслись, закрывая солнце, бросая тени на подножье Мурского холма – лиловые, коричневые, – делая его похожим на лицо в синяках.

Я думал о Поле Гарланд.

На мосту Арнольд Фаулер остановился.

– Похоже, что последнего они бросили обратно в озеро с этого моста.

– А где именно ему отрезали крылья?

– Не знаю. Честно говоря, место экзекуции никто не пытался найти.

– А другой случай, который в августе?

– Его подвесили за шею, вон на том дереве. – Он указал на большой дуб на другом берегу озера. – Сначала распяли, а потом отрезали крылья.

– Вы шутите?

– Какие тут могут быть шутки?

– И никто ничего не видел?

– Нет.

– А кто их нашел?

– Того лебедя, который был на дубе, нашли ребятишки, а второго – один из смотрителей парка.

– И полиция ничего не предприняла?

– Мистер Данфорд, мы создали мир, в котором распятие лебедя воспринимается как шалость, а не как преступление.

Мы молча поднялись на вершину холма.

На стоянке из автобуса высаживался класс. Дети толкались и тянули друг друга за куртки, спускаясь по ступенькам.

Я открыл дверь машины.

Арнольд Фаулер протянул руку.

– Будьте здоровы, мистер Данфорд.

– Вы тоже, – ответил я, пожимая его руку. – Было очень приятно снова вас увидеть.

– Да уж. Жаль только, что это произошло при таких обстоятельствах.

– Это точно.

– И удачи вам, – сказал Арнольд Фаулер, направляясь к детям.

– Спасибо.

Я поставил машину на пустую стоянку у пивной, где-то между Бреттоном и Невертоном.

В телефонной будке были выбиты все стекла и содрана почти вся красная краска; набирая номер, я чувствовал, как порывы ветра пронизывают меня насквозь.

– Полицейское отделение Морли.

– Сержанта Фрейзера, будьте добры.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Эдвард Данфорд.

Я ждал, считая проезжающие мимо машины, представляя себе жирные пальцы на телефонной трубке и шумное полицейское отделение Морли.

– Сержант Фрейзер слушает.

– Привет. Эдвард Данфорд.

– А я думал, ты на юге.

– Почему?

– Твоя мать сказала.

– Черт. – Считаю машины, считаю обманы. – Значит, ты пытался со мной связаться?

– Вообще-то, есть одна ерунда по поводу нашего вчерашнего разговора. Мое начальство очень хочет, чтобы я взял у тебя показания.

– Извини.

– А ты-то по какому поводу звонишь?

– Мне снова нужна твоя помощь.

– Ты шутишь, черт тебя побери.

– Я с тобой рассчитаюсь.

– Что? Ты что, снова наслушался тамтамов?

– Ты допрашивал Марджори Доусон по поводу прошлого воскресенья?

– Нет.

– А почему?

– Потому что она уехала куда-то на юг навестить свою мать, которая лежит при смерти.

– Не думаю.

– Ну а где же она тогда, Шерлок?

– Недалеко.

– Не будь жопой, Данфорд.

– Я же сказал, я с тобой рассчитаюсь.

– Да так я тебе и поверил. – Он говорил шепотом, почти шипел. – Или ты мне скажешь, где она, или мне придется тебя задержать.

– Да ладно тебе. Я всего лишь хочу знать, что у них есть по делу о мертвых лебедях из Бреттонского парка.

– Ты что обдолбался, что ли? Каких мертвых лебедях?

– На прошлой неделе в Бреттоне были найдены лебеди с отрезанными крыльями. Я просто хочу знать, что полиция думает по этому поводу, вот и все.

Фрейзер тяжело дышал.

– Отрезанными?

– Ну да, отрезанными. – Я подумал, что он, скорее всего, слышал сплетни.

– А их нашли? – спросил Фрейзер.

– Кого?

– Крылья.

– Ты же сам знаешь, что нашли.

Тишина, потом:

– Ну ладно.

– Что – ладно?

– Ладно, я попытаюсь что-нибудь разузнать.

– Спасибо.

– Ну, и где же прячется Марджори Доусон?

– Дом престарелых Хартли в Хемсворте.

– И откуда же ты, мать твою, знаешь?

– Там-тамы настучали.

Я оставил телефонную трубку болтаться на проводе.

Я – газ в пол.

Сержант Фрейзер – ботинки сорок пятого размера несутся по зданию.

Я – в десяти минутах езды от дома престарелых Хартли.

Сержант Фрейзер – застегивает куртку, хватает фуражку.

Я – окно чуть приоткрыто, сигарета прикурена, Вивальди на всю катушку.

Сержант Фрейзер – сидит напротив кабинета начальника, глядит на дешевые часы, которые жена подарила ему на прошлое Рождество.

Я – улыбаюсь, у меня как минимум час форы.

С букетом свежих цветов в руках я позвонил в дверь дома престарелых Хартли.

Я никогда не носил цветы в больницу Св. Джеймса.

Ни разу не принес отцу ни единого цветочка.

Здание, похожее на старый помпезный частный дом или отель, отбрасывало густую холодную тень на прилегающий к нему запущенный участок. Две старухи пялились на меня через окно оранжереи. Одна из них массировала свою левую грудь, сжимая сосок между пальцами.

Интересно, когда моя мать перестала носить отцу цветы?

Дверь открыла краснолицая женщина средних лет в белом халате.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Надеюсь. Я приехал навестить мою тетушку Марджори. Миссис Марджори Доусон.

– Правда? Понятно. Проходите, – сказала женщина, придерживая дверь.

Я не мог вспомнить, когда я последний раз навещал отца, в понедельник или во вторник.

– Как она?

– Ну, нам пришлось дать ей кое-что от нервов. Просто чтобы ее немного успокоить. – Она провела меня в просторный холл, где красовалась огромная лестница.

– Мне очень жаль это слышать, – сказал я.

– Я слышала, она была не совсем в себе, когда ее привезли обратно.

«Обратно», —подумал я, прикусив язык.

– Когда вы в последний раз навещали свою тетю, мистер…?

– Данстон. Эрик Данстон, – сказал я, улыбаясь и протягивая ей руку.

– Миссис Уайт, – сказала миссис Уайт, пожимая мою руку. – Хартли на этой неделе нет, они уехали.

– Очень приятно с вами познакомиться, – сказал я, от души радуясь тому, что мне повезло избежать знакомства с Хартли.

– Она наверху. Палата сто два. Отдельная, разумеется.

Мой отец тоже в конце концов оказался в одноместной, без цветов – кучка костей в коричневом кожаном мешке.

Миссис Уайт в обтягивающем белом халате повела меня вверх по лестнице.

Отопление работало на полную мощность, в коридоре был слышен тихий гул телевизора или радио. Запах еды из столовки плыл за нами до второго этажа так же, как тот, что преследовал меня по дороге из больницы Святого Джеймса до самого дома.

Поднявшись по лестнице, мы прошли по душному коридору, забитому большими чугунными батареями, и оказались у сто второй палаты.

С бешено колотящимся сердцем я сказал:

– Спасибо, миссис Уайт, дальше я сам. А то я вас задерживаю.

– Ой, не говорите глупостей, – улыбнулась миссис Уайт, стуча в дверь и открывая ее. – Мне совсем не сложно.

Красивая комната была залита зимним солнечным светом и заставлена цветами. По «Радио-2» передавали легкую музыку.

Миссис Марджори Доусон лежала с закрытыми глазами на двух объемных подушках. Из-под покрывал выглядывал воротник халата. Лицо ее было покрыто испариной. Пот разгладил химическую завивку, отчего она выглядела моложе, чем, скорее всего, была на самом деле.

Она была похожа на мою мать.

Я уставился на бутылочки с энергетической «Люкозейда» и робинзоновской перловой настойкой, уловив в стекле отражение истощенного отцовского лица.

Миссис Уайт подошла к подушкам и нежно коснулась руки миссис Марджори Доусон.

– Марджори, дорогая. К тебе пришли.

Миссис Доусон медленно открыла глаза и огляделась.

– Хотите, я чаю принесу? – спросила меня миссис Уайт, пристраивая букет на столик возле кровати.

– Нет, спасибо, – ответил я, не отрывая глаз от миссис Доусон.

Миссис Уайт схватила цветы и пошла к раковине в углу.

– Ну, тогда я поставлю букет в воду и пойду. Не буду вам мешать.

– Спасибо, – сказал я, думая: «Вот черт».

Миссис Доусон в упор смотрела на меня, сквозь меня. Миссис Уайт наполнила вазу водой.

– Это – Эрик, дорогая. Твой племянник, – сказала она, затем обернулась ко мне и добавила шепотом: – Не беспокойтесь. Иногда она медленно приходит в себя. Вчера вечером она вашего дядю и его друзей тоже не сразу признала.

Миссис Уайт поставила вазу со свежими цветами на столик у кровати.

– Ну вот и всё. Если вам что-нибудь понадобится, я – в оранжерее. До скорого. – Она улыбнулась и подмигнула мне, закрывая дверь.

Внезапно звук радио стал невыносимо назойливым.

Комната – невыносимо жаркой.

У меня больше нет отца.

Я подошел к окну. Задвижка была закрашена. Я провел пальцем по краске.

– Оно заперто.

Я обернулся. Миссис Доусон выпрямившись сидела в кровати.

– Ясно, – сказал я.

Я стоял у окна, все мое тело под одеждой было мокрым. Миссис Доусон потянулась к столику у кровати и выключила радио.

– Кто вы?

– Эдвард Данфорд.

– А что вы здесь делаете, мистер Эдвард Данфорд?

– Я журналист.

– Значит, вы обманули милую миссис Уайт?

– Это – прерогатива нашей профессии.

– Откуда вы узнали, что я здесь?

– Анонимный звонок.

– Наверное, я должна быть польщена, что стала героиней анонимного звонка, – сказала миссис Доусон, заправляя волосы за уши. – Это звучит интригующе, вам не кажется?

– Закачаешься, – ответил я, думая о Би-Джее.

Миссис Марджори Доусон улыбнулась и сказала:

– Итак, мистер Эдвард Данфорд, чем же вас заинтересовала такая старая кляча, как я?

– Мой коллега Барри Гэннон приезжал к вам в прошлое воскресенье. Вы помните?

– Я помню.

– Вы сказали ему, что его жизнь в опасности.

– Правда? Я много всякого болтаю. – Миссис Доусон наклонилась и понюхала цветы, которые я ей принес.

– В воскресенье вечером его убили.

Миссис Доусон оторвала взгляд от цветов. Глаза ее были влажными и увядшими.

– И вы пришли, чтобы сказать мне об этом?

– А вы не знали?

– Кто теперь скажет, что я должна знать, а что – нет.

Я посмотрел на голые деревья в дальнем конце участка, их холодные тени растворялись в солнечном свете.

– Почему вы сказали ему, что его жизнь в опасности?

– Он задавал опрометчивые вопросы об опрометчивых людях.

– Что за вопросы? О вашем муже?

Миссис Доусон печально улыбнулась:

– Мистер Данфорд, о моем муже можно сказать очень многое, но опрометчивым его никак не назовешь.

– Так о чем же вы тогда говорили?

– Об общих друзьях, об архитектуре, о спорте и прочих вещах. – Слеза скатилась по ее щеке и упала на шею.

– О спорте?

– О Лиге регби, представляете?

– А что именно?

– Ну, я не фанат, так что разговор у нас получился несколько односторонним.

– Дональд Фостер – фанат, не так ли?

– Правда? А я думала, что скорее – его жена. – Еще одна слеза.

– Его жена?

– Ну право, мистер Данфорд, вот опять вы начинаете. Неосторожные разговоры могут стоить жизни.

Я снова повернулся к окну.

Сине-белая полицейская машина подъезжала по гравиевой дорожке ко входу.

– Черт.

Фрейзер?

Я взглянул на отцовские часы.