Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Ведущие следователи страны прибудут сегодня в Уэйкфилд, чтобы допросить задержанного по другим нераскрытым делам подобного рода.

Я уронил газету на пол.

– Я был прав.

– Думаешь? – сказал Джек. Я повернулся к Хаддену.

– Вы же знаете, что я был прав. Я же говорил, что все они связаны между собой.

– О каких других случаях идет речь, Джек? – спросил Хадден.

– О Жанетт Гарланд и Сьюзан Ридьярд, – сказал я со слезами на глазах.

– Для начала, – добавил Джек.

– Я же говорил вам, мать вашу!

– Эдвард, выбирай выражения, – пробормотал Хадден.

– Я сидел в этом самом кабинете, я сидел у Олдмана в кабинете, и я говорил вам обоим, – сказал я.

Но я знал, что все кончено.

Я сидел с Хадденом и Джеком Уайтхедом и понимал, что это конец. Рука моя застыла от боли. Я переводил взгляд с одно на другого: Джек улыбался, Хадден теребил очки. Кабинет, редакция, прилегающие улицы – все вдруг погрузилось в тишину. На секунду мне показалось, что там, снаружи, идет снег.

Только на секунду, а потом все пошло по-новой.

– У вас есть его адрес? – спросил я Хаддена.

– Джек?

– Ньюстед-Вью, пятьдесят четыре.

– Ньюстед-Вью! Та же самая улица, мать ее.

– Что? – переспросил Хадден, теряя терпение.

– Джеймс Ашворт, тот парень, который нашел ее тело, он живет на той же самой улице, что и этот ваш мужик.

– Ну и что? – улыбнулся Джек.

– Иди ты в жопу, Джек!

– Будь так любезен, следи за своими выражениями у меня в кабинете.

Джек Уайтхед поднял руки, шутливо изображая капитуляцию. У меня в глазах покраснело, голова снова налилась болью.

– Они живут в одном городе, на одной и той же улице, в десяти милях от того места, где был найден труп.

– Совпадение, – сказал Джек.

– Думаешь?

– Думаю.

Я откинулся на спинку стула. Правая рука отяжелела от застоявшейся крови. Я чувствовал, как этой тяжестью наливается все вокруг, как будто снег шел здесь, в кабинете, здесь, у меня в мозгу.

Джек Уайтхед сказал:

– Он же сам сознался. Чего ты еще хочешь?

– Правды, мать ее.

Джек засмеялся, громко, от души, низким грудным смехом. Я чувствовал, что мы довели Хаддена до предела.

– А как они его задержали? – тихо спросил я.

– Ехал с неисправными габаритами.

– Шутишь?

Джек перестал смеяться.

– Не остановился по требованию полицейских. Те – за ним. Его задержали, и он вдруг ни с того ни с сего во всем сознался.

– А что у него за машина?

– Грузовой фургон, – сказал Джек, стараясь не смотреть мне в глаза.

– Какого цвета?

– Белого, – улыбнулся Джек, предлагая мне сигарету. Я взял ее, думая о миссис Ридьярд с ее плакатами и аккуратной гостиной с испорченным видом.

– Сколько ему лет?

Джек закурил.

– Двадцать два.

– Двадцать два? Значит, в шестьдесят девятом ему было лет шестнадцать-семнадцать.

– Ну и что?

– Кончай, Джек.

– Где он работал? – спросил Хадден Джека, глядя на меня.

– В фотолаборатории. Проявлял пленки.

В голове у меня зашумело, перед глазами поплыли школьные фотопортреты маленьких девочек.

– У тебя такое ощущение, что тут что-то не так, да?

– Да, – прошептал я.

– Я понимаю: тебе просто не хочется, чтобы это был он.

– Да.

Джек наклонился вперед.

– Я тоже был таким. Работаешь-работаешь, столько всего накопаешь, а оно все никак не складывается.

– Да, – пробормотал я, плывя в белом грузовом фургоне, покрытом фотографиями маленьких улыбающихся светловолосых мертвецов.

– Это – горькая пилюля. Но его поймали.

– Да уж.

– Ничего, привыкнешь, – подмигнул Джек и встал пошатываясь. – До завтра.

– Да, Джек, спасибо, – сказал Хадден.

– Большой день, а? – сказал Джек, закрывая за собой дверь.

– Ага, – машинально сказал я.

В комнате воцарилась тишина; здесь все еще пахло Джеком и перегаром. Через несколько секунд я сказал:

– И что же теперь?

– Я хочу, чтобы ты собрал побочный материал по этому Мышкину. В принципе дело передано в суд, но раз уж он сознался и находится под арестом, то нам ничего не мешает.

– Когда вы собираетесь опубликовать его имя?

– Завтра.

– Кто будет писать о судебном процессе?

– Джек возьмет на себя и слушания и пресс-конференцию.

– Он будет заниматься и тем и другим?

– Ну, ты тоже можешь сходить, но я думал, что из-за похорон и всего остального…

– Похорон? Каких похорон?

Хадден посмотрел на меня поверх очков.

– Завтра похороны Барри.

Я пялился на рождественскую открытку, стоявшую на его столе. На ней был нарисован теплый освещенный коттедж в заснеженном лесу.

– Черт, я совсем забыл, – прошептал я.

– Во сколько похороны?

– В одиннадцать. Крематорий Дюйсбери.

Я встал, все мои конечности ослабли под тяжестью мертвой крови. Я пошел по морскому дну к двери. Хадден поднял глаза от леса поздравительных открыток и тихо спросил:

– А почему ты был так уверен в том, что это – Джеймс Ашворт?

– Я не был в этом уверен, – сказал я и закрыл за собой дверь.

Пол Келли сидел на краю моего стола.

– Наша Пола звонила тебе уже несколько раз.

– Да?

– Эдди, что происходит?

– Ничего.

– Ничего?

– Она позвонила мне. Мол, ты рассказал ей, что я ходил к этой женщине, Мэнди Уаймер.

– Оставь ее в покое, Эдди.

Два часа непрерывной черной работы помножить на нерабочую правую руку – итого четыре. Я расшифровывал свои записи по делу Сьюзан Ридьярд для большой статьи Джека Уайтхеда, умалчивая о своих встречах с Полой Гарланд.

Джек, миссис Гарланд не желает говорить об исчезновении своей дочери. Пол Келли (троюродный брат, и сотрудник этой газеты) попросил нас принять это во внимание и оставить ее в покое.

Яснял трубку и набрал номер.

На втором гудке:

– Алло, Эдвард?

– Да.

– Ты где?

– На работе.

– Когда ты вернешься?

– Меня снова предупредили, чтобы я держался от тебя подальше.

– Кто?

– Ваш Пол.

– Прости. Он хочет как лучше.

– Я знаю, и он прав.

– Эдвард, я…

– Я позвоню тебе завтра.

– Ты пойдешь в суд?

В офисе никого, кроме меня, не было, и я ответил:

– Да.

– Это он, да?

– Да, похоже, что он.

– Пожалуйста, приезжай.

– Я не могу.

– Ну пожалуйста.

– Я позвоню завтра, я обещаю. Мне надо идти.

Связь прервалась, мой желудок свело судорогой.

Я держал свою голову руками – здоровой и больной. Обе пахли Полой и больницей.

Я лежал в темноте на полу комнаты 27 и думал о женщинах.

На стоянке – приезжали и уезжали грузовики, от света их фар по комнате танцевали тени-скелеты.

Я лежал на животе, спиной к стене, закрыв глаза, зажав руками уши и думал о девушках.

Снаружи в ночи хлопнула дверь машины.

Я вскочил, едва не выпрыгнув из собственной кожи, с воплем.

Глава седьмая

6:00

Четверг, 19 декабря 1974 года. Мать сидела в дальней комнате в кресле-качалке и смотрела на сад и серый утренний снег с дождем.

Я подал ей чашку чая и сказал:

– Я пришел за черным костюмом.

– Я тебе чистую рубашку на кровать положила, – сказала она, не отрываясь от окна и не притрагиваясь к чаю.

– Спасибо, – ответил я.

– Что за фигня у тебя с рукой? – спросил Джилман из «Манчестер ивнинг ньюс».

– Прищемил. – Я улыбнулся и сел в первом ряду.

– И похоже, не только руку, – подмигнул Том из Брэдфорда.

Штаб-квартира городской полиции Западного Йоркшира, Вуд-стрит, Уэйкфилд.

– Эй, а как там твоя девушка поживает? – со смехом спросил Джилман.

– Закройся, – прошептал я, краснея, глядя на отцовские часы: 20:30.

– А что, кто-то умер? – спросил новичок, садясь за тремя черными костюмами.

– Ага, – ответил я, не оборачиваясь.

– Черт. Прошу прощения, – пробормотал он.

– Мудило с юга, – буркнул Джилман себе под нос.

Я обернулся на телевизионные софиты:

– Жарко.

– Ты как сюда вошел? – спросил Том из Брэдфорда.

– Через главный, – ответил новичок.

– Народу много на улице?

– Да сотни, мать их.

– Вот бля.

– Имя знаете? – шепотом спросил Джилман.

– Ага, – улыбнулся я.

– А адрес? – снова спросил Джилман, довольный собой.

– Ага, – ответили мы хором.

– Черт.

– С добрым утром, дамы, – сказал Джек Уайтхед, садясь прямо сзади меня, от души меся кулаками мои плечи.

– Доброе утро, Джек, – сказал Том из Брэдфорда.

– Что, Акула Пера, держишь руку на пульсе? – засмеялся он.

– На всякий пожарный, Джек: не дай бог ты что-нибудь прослушаешь.

– Не ссорьтесь, девочки, – подмигнул Джилман.

Боковая дверь открылась.

Три широкие улыбки в трех широких безвкусных костюмах.

Старший констебль Рональд Ангус, главный следователь Джордж Олдман, старший полицейский инспектор Питер Ноубл.

Три жирных кота, нажравшиеся сливок.

Со стуком и свистом включились микрофоны.

Старший констебль Ангус взял в руки стандартный белый лист бумаги и усмехнулся.

– Господа, доброе утро. Вчера рано утром в Уэйкфилде на Донкастер-роуд после непродолжительной погони был арестован мужчина. Сержант Боб Крейвен и констебль Боб Дуглас приказали водителю белого транспортного фургона «форд» остановиться по причине неисправности габаритных огней. Когда водитель фургона не выполнил указаний сотрудников полиции, они стали преследовать его и в конце концов заставили съехать с проезжей части.

У старшего констебля Ангуса была седая шевелюра, похожая на ореховый мусс. Он выдержал паузу, сияя как медный грош, и словно ожидая аплодисментов.

– Этот человек был доставлен сюда, на Вуд-стрит, и допрошен. В ходе предварительного допроса он дал понять, что владеет информацией о более серьезных вещах. После этого старший полицейский инспектор Ноубл допросил арестованного в связи с похищением и убийством Клер Кемплей. Вчера в восемь часов вечера этот человек признал свою вину в совершении данного преступления. Ему было предъявлено официальное обвинение. Сегодня утром он предстанет перед гражданским судом Уэйкфилда.

Ангус откинулся на стуле с видом человека, объевшегося рождественским пуддингом.

Зал взорвался шквалом вопросов и имен.

Три толстяка прикусили языки и расплылись в еще более широких улыбках.

Я смотрел на Олдмана, пялился прямо в его черные глаза.

А ты, сволочь, думаешь, что ты один до этого додумался?

Олдман смотрел на меня.

Моя дряхлая мамаша и то бы догадалась, черт ее побери.

Главный следователь посмотрел на своего старшего констебля, они подмигнули друг другу и обменялись ухмылками.

Олдман поднял руки.

– Господа, господа. Да, арестованного также допрашивают по другим, нераскрытым преступлениям сходного характера. Однако в настоящий момент я не могу поделиться с вами никакой другой информацией. Но от имени старшего констебля и старшего инспектора Ноубла и всех полицейских, которые участвовали в этом расследовании, я хочу поблагодарить сержанта Крейвена и констебля Дугласа. Они – выдающиеся сотрудники полиции, которые заслужили нашей самой искренней благодарности.

И снова зал вспыхнул потоком имен, дат и вопросов.

Жанетт ’69 и Сьюзан ’72 остались без ответа.

Три толстяка и их ухмылки поднялись с места.

– Спасибо, господа, – крикнул Ноубл, открывая дверь для своего начальства.

– Пошел на хер! – крикнул я – в черном костюме, чистой рубашке и серых бинтах.

ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА,

ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА,

ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА НЕМЕДЛЯ!

Вуд-стрит, Троица Государственной Структуры Уэйкфилда:

Полиция, Суд и Городская Администрация.

Десятый час, толпа собралась.

ТРУС, ТРУС, МЫШКИН – ТРУС!

Две тысячи домохозяек и их безработные сыновья.

Джилман, Том и я – в самой гуще событий.

Две тысячи хриплых глоток и их сыновья.

Бритоголовый парень с матерью, экземпляром «Дэйли миррор» и петлей домашнего изготовления.

Все ясно.

ТРУС, ТРУС, МЫШКИН – ТРУС!

Уродливые руки толкают, пихают и тянут нас.

Туда-сюда, сюда-туда.

И вдруг – цап – меня за воротник ухватила длинная рука закона.

Сержант Фрейзер пришел на помощь.

ВЗДЕРНУТЬ ЕГО!

ВЗДЕРНУТЬ ЕГО!

ВЗДЕРНУТЬ ЧЕРТОВА УБЛЮДКА!

За мраморными стенами и толстыми дубовыми дверями гражданского суда Уэйкфилда царил недолгий покой, но не для меня.

– Мне надо с тобой поговорить, – прошептал я, крутя головой и поправляя галстук.

– Вот уж надо, так надо, мать твою, – прошипел Фрейзер. – Но только не здесь и не сейчас.

Ботинки сорок пятого размера потопали прочь по коридору.

Я толкнул дверь в зал судебных заседаний № 2. Он был забит до отказа и абсолютно тих.

Ни одного свободного места, только стоячие.

Ни одного родственника, только господа журналисты.

Джек Уайтхед – в первом ряду: облокотился на деревянный барьер и смеется с сотрудником, рассаживающим представителей прессы. Я поднял глаза на витраж, изображавший холмы, овец, мельницы и Иисуса. Света снаружи было так мало, что стекло лишь отражало свет электрических ламп, громко жужжавших над головой.

Джек Уайтхед обернулся, сощурил глаза и поприветствовал меня.

Казалось, что приглушенное скандирование уличной толпы просачивалось снизу, из-под мрамора и дуба, и сливалось с нашим шепотом. От их ритмичных криков создавалось впечатление, что мы плывем на древней галере.

– Там, снаружи – сумасшедший дом, на фиг, – задыхаясь, сказал Джилман.

– Мы-то, по крайней мере, внутрь попали, – ответил я, прислоняясь к задней стене.

– Ага. Черт знает что случилось с Томом и Джеком.

Я показал на первый ряд аудитории:

– Джек там, внизу.

– Как это он туда так быстро пробрался, мать его?

– Наверное, между кутузкой и судом есть какой-нибудь подземный тоннель.

– Ага. А у Джека есть ключ, – фыркнул Джилман.

– Да, наш Джек – парень ушлый.

Я резко повернулся к витражу – за окном какой-то черный предмет взлетел вдруг и упал, как гигантская птица.

– Это что еще такое?

– Щит какой-то, наверное. Местные нервничают.

– Не только они.

И тут точно по сигналу появился он.

Скамья подсудимых заполнилась ребятами в штатском, один из них был прикован к нему наручниками.

Майкл Джон Мышкин в грязном синем комбинезоне и черной рабочей куртке стоял впереди, большеголовый и жирный, как сволочь.

Я судорожно сглотнул, желудок обожгла поднимающаяся желчь.

Майкл Джон Мышкин моргал и пускал пузыри.

Я потянулся за ручкой, но боль прострелила руку от ногтей к плечу, и мне снова пришлось прислониться к стене.

Майкл Джон Мышкин выглядел старше двадцати двух лет; он улыбался нам детской улыбкой.

Секретарь суда встал, кашлянул и спросил:

– Вы – Майкл Джон Мышкин, проживающий по адресу Фитцвильям, Ньюстед-Вью, пятьдесят четыре?

– Да, – ответил Майкл Джон Мышкин, оглядываясь на одного из следователей, находившихся вместе с ним на скамье подсудимых.

– Вам предъявлено обвинение в том, что между двенадцатым и четырнадцатым декабря вы совершили убийство Клер Кемплей, чем потревожили покой Ее Величества Королевы. Далее, вы обвиняетесь в том, что восемнадцатого декабря в городе Уэйкфилде вы управляли транспортным средством, не соблюдая правил технической безопасности.

Майкл Джон Мышкин, Франкенштейн в наручниках, положил свободную руку на перила и вздохнул.

Секретарь суда кивнул человеку, сидящему напротив. Тот встал и объявил:

– Уильям Бэмфорт, адвокат истца. Прошу отметить, что в настоящий момент у мистера Мышкина нет адвоката. От имени городской полиции Западного Йоркшира я прошу оставить мистера Мышкина в следственном изоляторе еще на восемь дней с тем, чтобы мы могли продолжить допрашивать его о преступлениях, сходных с тем, в котором он обвиняется. Я также хотел бы напомнить присутствующим, и особенно представителям прессы, о том, что дело по-прежнему остается на рассмотрении суда. Благодарю вас.

Секретарь суда снова встал.

– Мистер Мышкин, есть ли у вас возражения против просьбы адвоката истца оставить вас в следственном изоляторе еще на восемь дней?

Майкл Джон Мышкин поднял глаза и покачал головой:

– Нет.

– Желаете ли вы, чтобы ограничения для освещения судебного процесса прессой были сняты?

Майкл Джон Мышкин оглянулся на одного из следователей. Следователь еле заметно покачал головой, и Майкл Джон Мышкин прошептал:

– Нет.

– Майкл Джон Мышкин, ваше пребывание в следственном изоляторе продлевается еще на восемь дней. Ограничения для прессы остаются в силе.

Следователь повернулся, таща Мышкина за собой.

Вся аудитория подалась вперед.

На верхней ступеньке Майкл Джон Мышкин остановился, повернулся, чтобы еще раз посмотреть на суд, чуть не поскользнулся и ухватился за одного из следователей, чтобы не упасть.

Последнее, что мы видели, была большая рука на перилах лестницы, исчезающая в утробе суда, махающая на прощанье.

Эта рука оборвала жизнь, подумал я.

Потом ублюдок-убийца пропал из виду.

– Ну, что думаешь?

– Вполне подходит на роль, – ответил я.

– Ага, сойдет, – подмигнул Джилман.

Было почти одиннадцать, когда «вива» и ехавшая за ней следом машина Джилмана свернули к крематорию Дюйсбери.

Снег с дождем сменился холодной моросью, но ветер был таким же сильным, как на прошлой неделе, так что прикурить с перевязанной рукой не было никакой возможности.

– Позже, – пробормотал в дверях сержант Фрейзер. Джилман посмотрел на меня, но не сказал ни слова.

Крематорий был забит до отказа и абсолютно тих.

Одна семья плюс пресса.

Мы сели на скамейку в конце часовни, поправляя галстуки и приглаживая волосы, кивая половине газетных редакций Северной Англии.

Джек, мать его, Уайтхед – в первом ряду, болтает с Хадденом, его женой и Гэннонами, облокотившись на спинку своей скамейки.

Я поднял глаза на ближайший витраж, изображавший холмы, овец, мельницы и Иисуса, и стал молиться, чтобы Барри повезло с панихидой больше, чем моему отцу.

Джек Уайтхед обернулся, сощурил глаза и помахал в мою сторону.

Снаружи вокруг здания свистел ветер, похожий на шум прибоя и крики чаек. Интересно, умеют ли птицы говорить?

– Ну, что они тянут кота за яйца? – прошептал Джилман.

– А где Джек? – спросил Том из Брэдфорда.

– Там, впереди, – улыбнулся я.

– Мать моя женщина! Неужели и тут – тоннель? – заржал Джилман.

– Следи за выражениями, – прошептал Том. Джилман уставился в молитвенник.

– Черт, прошу прощения.

Я резко повернулся к витражу – по проходу мимо окна шла Кэтрин Тейлор, вся в черном, под руку с Жирной Стеф и Гэзом из спортивного. Джилман сильно толкнул меня под ребро и подмигнул:

– Везет же тебе, чувак.

– Катись в жопу, – прошипел я, краснея, глядя, как белеют костяшки пальцев на здоровой руке, вцепившейся в деревянную скамейку.

И тут органист нажал вдруг на все клавиши сразу.

Все встали.

А вот и он.

Я пялился на гроб, стоявший в начале зала, и не мог вспомнить, какого цвета был гроб моего отца – темнее или светлее.

Я опустил глаза в молитвенник, лежавший на полу. Я думал о Кэтрин.

Я поднял глаза, пытаясь разглядеть, где она сидит.

Через проход жирный мужик в коричневом кашемировом пальто смотрел на меня в упор.

Мы оба отвернулись и уставились в пол.

– Где ты была?

– В Манчестере, – ответила Кэтрин.

Мы стояли снаружи, на косогоре между входом и стоянкой. Дождь и ветер были холоднее обычного, прямо ледяные. Черные костюмы и пальто цепочкой выходили из крематория, пытались прикуривать, открывать зонты, пожимать руки.

– А что ты делала в Манчестере? – спросил я, прекрасно зная, что она делала в Манчестере.

– Я не хочу об этом говорить, – сказала она и пошла к машине Жирной Стеф.

– Прости.

Кэтрин Тейлор шла не оборачиваясь.

– Можно я тебе сегодня вечером позвоню?

Стефани открыла пассажирскую дверь, и Кэтрин наклонилась, чтобы взять что-то с сиденья. Она развернулась и швырнула в меня книгой, крича:

– Вот, ты забыл это, когда трахал меня в последний раз!

«Путеводитель по северным каналам» пролетел над дорожкой, ведущей к крематорию, теряя по дороге фотографии маленьких школьниц.

– Черт, – плюнул я, неловко собирая снимки.

Маленькая белая машина Жирной Стеф развернулась и выехала со стоянки.

– Ничего, свет клином не сошелся.

Я поднял голову. Сержант Фрейзер протягивал мне фотографию десятилетней светловолосой улыбающейся девочки.

– Отвали, – сказал я.

– Ну, не стоит.

Я выхватил у него фотокарточку.

– Чего не стоит?

Хадден, Джек Уайтхед, Джилман, Гэз и Том тусовались у входа, поглядывая на нас.

– Жаль, что ты так руку повредил.

– Тебе жаль, да? Ты же меня сам и подставил.

– Я не понимаю, что ты несешь, мать твою.

– Конечно. Не понимаешь.

– Послушай-ка, – сказал Фрейзер. – Нам надо поговорить.

– Мне нечего тебе сказать.

Он сунул клочок бумаги в мой нагрудный карман.

– Позвони мне сегодня вечером.

Я пошел к машине.

– Извини, – крикнул Фрейзер против ветра.

– Катись к черту, – сказал я, доставая ключи.

Неподалеку от «вивы» у красного «ягуара» стояли и разговаривали два крупных мужика. Одной левой рукой я повернул ключ в замке, вытащил его и открыл дверь. Наклонившись, я бросил чертову книгу и фотографии на заднее сиденье и вставил ключ в замок зажигания.

– Мистер Данфорд? – обратился ко мне толстяк в коричневом кашемировом пальто.

– Да?

– Отобедать не желаете?

– Что?

Толстяк улыбнулся, потирая руки в кожаных перчатках.

– Я угощаю.

– С какой это стати?

– Хочу с вами побеседовать.

– О чем?

– Ну, скажем так: вы не будете разочарованы.

Я посмотрел на вход в крематорий.

Бил Хадден и Джек Уайтхед говорили с сержантом Фрейзером.

– Ну ладно, – сказал я, думая: черт с ними, с поминками в Пресс-клубе.

– Вы, может быть, знаете «Клуб Карачи» на Брэдфорд-роуд?

– Нет.

– Это – рядом с «Варьете», сразу перед въездом в Бэтли.

– Ясно.

– Через десять минут?

– Да я просто поеду за вами.

– Молодец!

Город пакистанцев, кроме них никого уже не осталось.

Черные кирпичи и сари, смуглые мальчишки на холоде играют в крикет.

Мечеть и завод – вот вам и весь Йоркшир образца 1974 года.

Карри и тюрбаны.

Потеряв «ягуар» из виду на последнем светофоре, я въехал на незаасфальтированную стоянку у «Клуба Варьете» в Бэтли и припарковался рядом с темно-красной машиной.

В соседнем здании репетировала группа Ширли Бэйси – они давали в «Варьете» рождественские концерты. Медленно пробираясь между лужами, полными окурков и пакетов из-под чипсов, я слышал, как они мучили тему из «Голдфингера».

«Клуб Карачи» находился в отдельно стоящем трехэтажном здании, которое когда-то было связано с комиссионной торговлей.

Я поднялся по трем каменным ступенькам ко входу в ресторан, включил свой диктофон и открыл дверь.

Изнутри «Карачи» представлял собой красную комнату, похожую на пещеру, оклеенную тяжелыми цветастыми обоями и наполненную звуками восточной флейты.

Высокий пакистанец в безукоризненно белой тунике провел меня к единственному столу, за которым сидели посетители.

Два толстяка сидели рядом, лицом к дверям. Перед ними лежали две пары кожаных перчаток.

Старший из них – тот, который пригласил меня на обед, – встал, протянул руку и представился:

– Дерек Бокс.

Я через стол пожал его руку левой рукой и сел, глядя на второго, помоложе, выглядевшего под стать своему спутнику.

– Это Пол. Мой помощник, – сказал Дерек Бокс. Пол кивнул, не говоря ни слова.

Официант принес серебряный поднос с соленьями и тонкими лепешками попадум.

– Сэмми, мы все возьмем фирменное блюдо, – сказал Дерек Бокс, ломая попадум.

– Очень хорошо, мистер Бокс.

Бокс улыбнулся мне:

– Надеюсь, вы любите острый карри?

– Я его пробовал только один раз, – ответил я.

– Ну, тогда вас ждет чертовское наслаждение.

Я оглядел огромную полутемную комнату с плотными белыми скатертями и тяжелыми серебряными приборами.

– Вот, – сказал Дерек Бокс, нагребая соленья и йогурт на попадум. – Накладывайте побольше.

Я сделал, как мне было сказано.

– Знаете, почему мне нравится это место?

– Нет, – ответил я, тут же пожалев об этом.

– Потому что оно – закрытое. Тут только австралийцы и мы.

Я взял свой промокший попадум в левую руку и сунул его в рот.

– И вообще, это – в моем вкусе, – сказал Бокс. – Частный подход.

Официант вернулся с тремя пинтами лагера.

– Да и жратва тут неплохая, а, Сэмми? – засмеялся Бокс.

– Большое спасибо, мистер Бокс, – ответил официант. Пол улыбнулся.

Дерек Бокс поднял свой бокал и сказал:

– На здоровье.

Мы с Полом присоединились к нему и выпили.

Я достал сигареты. Пол протянул мне тяжелую зажигалку «Ронсон».

– Неплохо, да? – сказал Дерек Бокс.

Я улыбнулся:

– Очень цивильно.

– Ага. Не то что это вот дерьмо, – сказал Бокс, показывая на мою руку в серых бинтах, лежавшую на белой скатерти. Я посмотрел на свою руку, затем перевел взгляд на Бокса. Он сказал:

– Я был большим поклонником вашего коллеги, мистер Данфорд.

– Вы были с ним хорошо знакомы?

– О да. Нас связывали особые отношения.

– Вот как? – сказал я и сделал глоток пива.

– М-м-м. Взаимовыгодное сотрудничество.

– В каком смысле?

– Ну, к счастью, мое положение позволяет мне время от времени делиться информацией, которая попадает ко мне в руки.

– Какой информацией?

Дерек Бокс поставил бокал и посмотрел на меня в упор.

– Я – не дятел, мистер Данфорд.

– Я знаю.

– И уж тем более не ангел. Но я – бизнесмен.

Я сделал большой глоток пива и тихо спросил:

– А что у вас за бизнес?

Он улыбнулся:

– Я занимаюсь автомобилями. Еще у меня есть кой-какие планы в отношении строительного бизнеса, о которых я буду говорить с вами начистоту.

– Какие планы?

– Расстроенные планы, – засмеялся Дерек Бокс. – На данный момент.

– Так все-таки, каким образом вы с Барри…

– Как я уже сказал, я не ангел, и никогда им не прикидывался. Однако в этой стране, в этом графстве есть люди, которые, на мой взгляд, слишком близко стоят у кормушки.

– У строительной кормушки?

– Ну да.

– Значит, вы передавали Барри информацию о неких людях, занимающихся строительным бизнесом, и об их деятельности?

– Ну да. Барри проявлял недюжинный интерес к деятельности неких людей, как вы изволили выразиться.

Официант вернулся с тремя тарелками желтого риса и тремя мисками темно-красного соуса. Он поставил по тарелке и миске перед каждым из нас.

Пол взял миску и опрокинул ее в тарелку с рисом, смешав содержимое.

– Наан не желаете, мистер Бокс? – спросил официант.

– Давай, Сэмми. И еще всем по пиву.

– Очень хорошо, мистер Бокс.

Я взял ложку и положил немного карри на рис.

– Давай, парень, принимайся за дело как следует. Мы тут не церемонимся.

Я съел ложку карри с рисом, почувствовал огонь во рту и одним глотком допил оставшееся пиво.

Через минуту я сказал:

– Да, неплохо, совсем неплохо.

– Неплохо? Да это же просто объеденье, – заржал Бокс с открытым красным ртом. Пол кивнул, ухмыляясь такой же ухмылкой цвета карри. Я съел еще одну ложку карри с рисом, глядя, как два толстяка с каждым глотком подвигались все ближе и ближе к своим тарелкам.

Я помнил Дерека Бокса или, по крайней мере, истории, которые люди рассказывали о нем и его братьях.

Я съел ложку желтого риса, глядя на дверь в кухню в ожидании следующей пинты пива.

Я помнил истории о братьях Бокс, которые отрабатывали технику побега с места преступления на улице Филд-лейн. Я помнил, как по воскресеньям с утра дети приходили посмотреть на них и как Дерек всегда был за рулем, а Реймонд и Эрик запрыгивали на ходу в машину, разгоняющуюся по Черч-стрит.

Официант вернулся с пивом и тремя лепешками наан на серебряном подносе.

Я помнил, как братьев Бокс отправили за решетку за ограбление эдинбургского почтового поезда, как они утверждали, что их подставили, как Эрик умер в тюрьме буквально за несколько недель до освобождения, как Реймонд уехал то ли в Канаду, то ли в Австралию и как Дерек пытался пойти воевать во Вьетнам добровольцем.

Дерек и Пол разорвали лепешки и дочиста вытерли ими свои миски.

– На, возьми, – сказал Дерек Бокс, швырнув мне половину своей.

Закончив с едой, он улыбнулся, закурил сигару и отодвинулся со стулом от стола. Глубоко затянувшись, он внимательно осмотрел кончик сигары, выдохнул и спросил:

– А вы были поклонником трудов Барри?

– М-м, да.

– Какая потеря!

– Да уж, – сказал я. Свет отражался в капельках пота на лбу Дерека Бокса, у корней его светлых волос.

– Досадно, если его дело не будет доведено до конца и так много материала останется неопубликованным. Как вы считаете?

– Ну да, то есть я не знаю…

Пол поднес мне зажигалку. Я глубоко затянулся и попытался сжать и разжать кисть правой руки. Она болела, как последняя дрянь.

– Позвольте поинтересоваться, над чем вы работаете в данный момент, мистер Данфорд?

– Над убийством Клер Кемплей.

– Возмутительное дело, – вздохнул Дерек Бокс. – Кошмар какой-то. Просто нет слов. А еще?

– Да, в общем, это – все.

– Правда? Значит, вы не продолжаете крестовый поход своего усопшего друга?

– А почему вы спрашиваете?

– До меня дошла информация о том, что вы унаследовали материалы этого великого человека.

– Кто вам такое сказал?

– Я – не дятел, мистер Данфорд.

– Я знаю, я этого и не говорю.

– Я слышу разные вещи и знаю людей, которые слышат разные вещи.

Я посмотрел на последнюю ложку холодного риса, лежавшую на моей тарелке.

– Кого?

– Вы выпиваете в «Стрэффорд Армс»?

– В Уэйкфилде?

– Ага, – улыбнулся Бокс.

– Нет. Вообще-то, нет.

– Ну, может, стоит начать. Видите ли, там наверху есть частный клуб, вроде вашего Пресс-клуба. Место, где такой бизнесмен, как я, может встретиться со слугами закона в более непринужденной обстановке. Оттянуться, как говорится.

Внезапно я увидел себя, лежащего на заднем сиденье собственной машины, на черной обивке, промокшей от крови; за рулем сидел высокий бородатый человек и подпевал Роду Стюарту.

– Все в порядке? – спросил Дерек Бокс.

Я покачал головой:

– Меня это не интересует.

– Заинтересует, – подмигнул Бокс, глаза у него были маленькие и без ресниц, казалось, они глядели прямо из морской пучины.

– Не думаю.

– Дай ему, Пол.

Пол потянулся под стол, вытащил тонкий желтый конверт и швырнул его через грязные тарелки и пустые бокалы.

– Открывай, – с вызовом сказал Бокс. Я взял конверт, сунул в него левую руку и нащупал знакомую гладкую поверхность увеличенных глянцевых фотоснимков.

Я посмотрел на Дерека Бокса и Пола через белую скатерть. Маленькие девочки с черными и белыми крыльями, вшитыми в кожу, поплыли перед глазами по волнам выпитого в обед пива.

– Да ты хоть взгляни, мать твою.

Я прижал конверт к груди забинтованной кистью и медленно достал фотографии левой рукой. Отодвинув тарелки и миски, я положил на стол три увеличенных черно-белых фотографии.

Два голых мужика.

Дерек Бокс ухмылялся акульей ухмылкой.

– Я слышал, вы предпочитаете слабый пол, мистер Данфорд. Так что приношу вам свои извинения за омерзительный характер этих снимков.

Я разложил фотографии в ряд.

Барри Джеймс Андерсон сосал член и лизал яйца какому-то старику.

– Кто это? – спросил я.

– Вот как низко пали сильные мира сего, – вздохнул Дерек Бокс.

– Снимки-то не особенно четкие.

– Думаю, что советник и бывший олдермен Уильям Шоу, брат еще более знаменитого Роберта Шоу, сочтет их достаточно четкими, если вы захотите презентовать ему парочку для семейного фотоальбома.

Я навел резкость на старую плоть, обвисший живот, тощие ребра, белые волоски и бородавки.

– Билл Шоу?

– Боюсь, что да, – улыбнулся Бокс.

Господи Иисусе.

Уильям Шоу, председатель новой администрации округа Уэйкфилд и управления полиции Западного Йоркшира, бывший глава местного профсоюза работников транспорта и разнорабочих и его представитель в Национальном исполнительном комитете Лейбористской партии.