Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Некоторое время я сидел так, опустив голову и сложив руки, слушая звуки дома и стук своего сердца, пытаясь отделить одно от другого.

Потом я встал с кровати Жанетт и, закрыв за собой дверь, вернулся в Мамочкину и Папочкину комнату, к разгрому, который я там учинил. Я поднял одеяло и вставил ящики обратно в комод, собирая ее косметику и белье, ее тампоны, ее бижутерию, сгреб осколки зеркала носком ботинка и починил стул.

Я спустился на первый этаж и вошел в кухню, поднял крышку помойного бака, закрыл шкафчики и двери, благодаря Бога, что никто не вызвал легавых. Я поставил чайник и, когда он закипел, заварил себе чай с молоком и пятью большими ложками сахара. Я пошел с чашкой в гостиную, врубил телик и стал смотреть на белые кареты скорой помощи, рвавшиеся сквозь сырую черную ночь, унося в разных направлениях жертв взрыва, в то время как чертов Санта и какой-то полицейский чин недоумевали, как можно было сотворить такое, да еще и прямо под Рождество.

Я закурил, глядя на футбольные таблицы и проклиная «Лидс юнайтед». Интересно, какая игра будет сегодня на Матче Дня и кого пригласят на ток-шоу Паркинсона.

Я замер, услышав, как кто-то постучал в окно, затем в дверь. Я вспомнил, где я и что я наделал.

– Кто там? – спросил я, стоя посреди комнаты.

– Клер. А вы кто?

– Клер??? – Я повернул задвижку и открыл дверь, сердце мое колотилось со скоростью девяносто миль в час.

– А, это ты, Эдди.

Сердце замерло.

– Ага.

– А Пола дома? – спросила шотландка Клер.

– Нет.

– А, ясно. Я увидела, что свет горит, и подумала, что она вернулась. Извини, – улыбнулась шотландка Клер, щурясь на свет.

– Нет, она еще не вернулась, извини.

– Да ничего, я к ней завтра зайду.

– Ага. Я ей передам.

– Дорогуша, а у тебя все нормально?

– Да, отлично.

– Ну ладно, тогда пока.

– Спокойной ночи, – ответил я, мелко и часто дыша, и закрыл дверь. Шотландка Клер сказала что-то, но я не расслышал. Затем шаги ее стали удаляться по улице.

Я сел обратно на диван и уставился на школьную фотографию Жанетт на телевизоре. Рядом с ней стояли две открытки: одна с избушкой в заснеженном лесу, другая просто белая.

Я вынул из кармана простое белое приглашение Джонни Келли на вечеринку Дональда Фостера и подошел к телевизору.

Я выключил Макса Уолла [28]28
  Макс Уолл – британский комик.


[Закрыть]и гонки и вышел в тихую ночь.

Щелк.

Обратно к большим домам.

Вуд-лейн, Сандал, Уэйкфилд.

Переулок был заставлен машинами. Я осторожно пробирался между «ягуарами» и «роверами», «мерсами» и БМВ.

Тринити-Вью – в свете прожекторов и в праздничных украшениях.

Огромная елка стояла на газоне перед домом, увешанная белыми огнями и мишурой.

Я пошел по подъездной дорожке в направлении вечеринки, ориентируясь на вопли перекрикивавших друг друга Джонни Матиса и Рода Стюарта.

На этот раз входная дверь была открыта. Я постоял на пороге некоторое время, наблюдая за женщинами в длинных платьях, носивших бумажные тарелки с едой из одной комнаты в другую, создававших на лестнице очередь в туалет. Мужчины в бархатных пиджаках стояли, держа в руках стаканы с виски и пухлые сигары.

Сквозь дверной проем мне было видно, как миссис Патриция Фостер (минус ортопедический воротник) наполняла бокалы для группы крупных краснолицых мужиков.

Я вошел в комнату и сказал:

– Я ищу Полу.

Комната замерла.

Миссис Фостер открыла рот, но ничего не сказала. Ее орлиные глаза стреляли по комнате.

– Не хочешь ли выйти, сынок? – сказал голос за моей спиной. Обернувшись, я ткнулся в улыбающееся лицо Дона Фостера.

– Я ищу Полу.

– Я слышал. Пойдем-ка выйдем, обсудим.

За Фостером стояли два здоровых усатых мужика, все трое были в смокингах, галстуках-бабочках и рубашках с жабо.

– Мне нужна Пола.

– Тебя сюда не приглашали. Пошли.

– Джонни Келли просил передать вам поздравления с Рождеством, мать вашу, – сказал я, бросив приглашение в сторону Фостера. Фостер взглянул на жену, обернулся на одного из мужиков и пробормотал:

– На улицу.

Мужик шагнул ко мне. Я поднял руки в знак капитуляции и пошел к дверям. Обернувшись на пороге, я сказал:

– Спасибо за рождественскую открытку, Пэт.

Я видел, что она сглотнула и уставилась на ковер. Один из мужиков легонько подтолкнул меня вперед, в прихожую.

– Все в порядке, Дон? – спросил седоволосый мужчина с виски в пригоршне.

– Да. Этот господин как раз собирается уходить, – ответил Фостер. Мужчина наклонил голову в мою сторону.

– А мы не знакомы?

– Вероятно, – ответил я. – Я раньше работал вон на того мужика с бородой.

Старший констебль Рональд Ангус обернулся и заглянул в другую комнату, где Билл Хадден разговаривал с кем-то, стоя спиной к дверям.

– Правда? Как интересно, – сказал старший констебль Рональд Ангус, глотнул виски и вернулся к остальным гостям.

Дональд Фостер открыл передо мной дверь. Я почувствовал еще один мягкий толчок в спину.

Из комнаты на втором этаже доносился смех, женский смех.

Я вышел из дома, двое – по бокам, Фостер – сзади. Я подумал: а не рвануть ли прямо по газону обратно к Золотому Руну, не станут же они ловить меня на глазах у гостей. Конечно, станут.

– Куда мы идем?

– Шагай-шагай, – сказал один из мужиков в бордовой рубашке.

Мы пошли от дома к воротам, и тут я увидел человека, движущегося нам навстречу полубегом, полушагом.

– Черт, – сказал Дон Фостер.

Мы остановились.

Двое смотрели на Фостера в ожидании приказа.

– Не было печали, едрит твою, – пробормотал Фостер.

Советник Шоу, задыхаясь, крикнул:

– Дон!

Фостер шагнул ему навстречу, раскинув руки ладонями вверх:

– Билл, как я рад тебя видеть.

– Ты застрелил мою собаку! Ты застрелил мою собаку, черт побери.

Шоу тряс головой, плача, пытаясь оттолкнуть Фостера.

Фостер заключил его в медвежьи объятия, пытаясь успокоить.

– Ты застрелил мою собаку! – завопил Шоу, вырываясь. Фостер притянул его к себе и обнял, спрятав его голову на груди своего бархатного смокинга.

Сзади нас на крыльце стояла, дрожа от холода, миссис Фостер в компании нескольких гостей.

– Дорогой, что происходит? – спросила она, стуча зубами и льдинками в стакане.

– Ничего. Идите в дом, веселитесь.

Все остались стоять на ступеньках, застыв.

– Давайте-давайте. Рождество у нас, в конце концов, или нет! – закричал Фостер – вылитый Санта, мать его, Клаус.

– Кто пойдет со мной танцевать? – засмеялась Пэт Фостер, тряся тощими сиськами и загоняя всех обратно в дом.

Из-за двери послышался грохот хита «Танцевальная машина». Игры и веселье возобновились.

Шоу стоял на месте, рыдая в черный бархатный фостеровский пиджак.

Фостер прошептал:

– Ну, Билл, сейчас не время.

– А с этим что? – спросил мужик в бордовой рубашке.

– Уберите его отсюда и все.

Другой мужик, в красной рубашке, взял меня за локоть и повел по дорожке.

Фостер шептал на ухо Шоу, не поднимая глаз:

– Это особенное дело, специально для Джона.

Мы прошли мимо них.

– Ты сюда на машине приехал?

– Да.

– Давай сюда ключи, – сказал бордовый.

Я сделал как мне велели.

– Эта – твоя? – спросил красный, показывая на «виву», припаркованную на тротуаре.

– Да.

Мужики обменялись ухмылками. Бордовый открыл пассажирскую дверь и откинул сиденье.

– Давай назад.

Я сел назад с красным. Бордовый сел за руль и включил зажигание.

– Куда?

– К новым домам.

Я сидел сзади, спрашивая себя, почему я даже не попытался убежать, думая, что, возможно, тогда все закончилось бы не так плохо и что хуже того, как меня избили в доме престарелых, ничего не бывает. И тут красный ударил меня так сильно, что моя голова разбила боковое окно из плексигласа.

– Заткни …бало, – заржал он, хватая меня за волосы и толкая мою голову вниз, между коленей.

– Если бы он был пидором, то заставил бы тебя отсосать, – крикнул бордовый.

– Вруби-ка музыку, мать ее, – сказал красный, все еще держа мою голову внизу.

Машина наполнилась звуками «Бунтаря».

– Сделай погромче, – крикнул красный, поднимая меня за волосы, шепча: – Ах ты, пидор гнойный.

– Кровь есть? – спросил бордовый, пытаясь перекричать музыку.

– Маловато.

Он снова толкнул меня к окну, вцепился левой рукой в горло, отсел чуть-чуть подальше и коротко, но сильно ударил в переносицу, разбрызгивая горячую кровь по салону.

– Вот так-то лучше, – сказал он и аккуратно прислонил мою голову к треснувшему окну.

Я смотрел на центр Уэйкфилда субботним предрождественским вечером 1974 года, теплая кровь струилась из моего носа на губы и вниз на подбородок. Я думал: как тихо для субботнего вечера.

– Отключился? – спросил бордовый.

– Ага, – ответил красный.

Боуи уступил очередь Лулу, или Петуле, или Сэнди, или Силле. «Маленький барабанщик» нахлынул на меня, когда рождественские огни сменились тюремными прожекторами, а машина застряслась по стройплощадке «Фостерс Констракшн».

– Здесь?

– А почему нет.

Машина остановилась, «Маленький барабанщик» заглох.

Бордовый вышел и откинул сиденье, красный выгрузил меня на землю.

– Он, бля, совсем вырубился, Мик.

– Ага. Извини типа.

Я лежал между ними, лицом вниз, прикидываясь трупом.

– И что нам делать? Оставить его тут?

– Да ни хера.

– А что?

– Поразвлечься маленько.

– Только не сегодня, Мик. Мне реально в лом.

– Ну совсем чуток, а?

Они взяли меня за руки и поволокли через площадку, мои брюки сползли до колен.

– Тут?

– Ага.

Они протащили меня через брезент и дальше, по деревянному полу недостроенного дома, занозы и гвозди раздирали мне колени.

Они посадили меня на стул, связали за спиной руки и спустили штаны до щиколоток.

– Пойди, сходи за машиной, посвети фарами.

– Нас же увидят.

– Типа кто?

Я слышал, как один из них вышел на улицу, а другой подошел ко мне поближе.

Он сунул руку мне в трусы.

– Говорят, ты любитель клубнички, – сказал красный, сжимая мои яйца.

Я услышал звук работающего двигателя, и комнату внезапно залил белый свет.

– Долго мудохаться не будем, – сказал бордовый.

– Джо Багнер! – сказал, удар в живот.

– Кун Контэ! – сказал другой.

– Джордж, бля, Форман, – сказал третий, по челюсти.

– Перетасовка Али. – Пауза, я ждал… Удар справа, другой слева.

– Брюс, мать его, Ли!

Я отлетел назад вместе со стулом и рухнул на пол, грудь была отбита на хер.

– Пидор гнойный, – сказал бордовый, наклонившись и плюнув мне в лицо.

– Похоронить бы эту мандавошку.

Бордовый заржал:

– Под фундаменты Джорджа лучше не копать.

– Ненавижу таких вот мозговитых ублюдков.

– Оставь его. Пошли.

– Все, что ли?

– Да хрен с ним, пора возвращаться.

– Возьмем его машину?

– Поймаем тачку на Уэстгейте.

– Твою мать.

Пинок в затылок.

Ступня на правой кисти.

Темнота.

Я проснулся от холода.

Все было черным как смоль, с фиолетовой каемочкой.

Я отшвырнул стул и вытащил руки из веревки.

Я сел на деревянный пол, голова качалась, тело ныло.

Я дотянулся до брюк. Они были мокрые и воняли чужой мочой.

Я надел их, не снимая ботинок.

Я медленно встал.

Один раз я упал, потом вышел из недостроенного дома на улицу.

Машина стояла в темноте, двери были закрыты.

Я подергал обе ручки.

Заперто.

Я поднял с земли расколотый кирпич, обошел машину и разбил окно с пассажирской стороны.

Просунул руку и поднял кнопку.

Я открыл дверь, снова взял кирпич и сломал замок бардачка.

Я вытащил атласы, ветошь и запасной ключ.

Я обошел машину, открыл водительскую дверь и сел.

Я сидел в машине, глядя на темные пустые дома, вспоминая самую лучшую игру, на которую мы ходили с отцом.

«Хаддерсфилд» против «Эвертона». Таун должен был бить пенальти с края территории «Эвертона». Вик Меткаф выходит, обыгрывает стенку, Джимми Глаззард головой забивает мяч в ворота. Гол. Рефери не засчитывает его, почему – не помню, говорит: давайте еще раз. Меткаф снова выходит, обыгрывает стенку, Глаззард головой забивает мяч в ворота. Гол – и вся толпа в полном экстазе.

8:2, мать их ети.

– Вот пресса повеселится. Похоронят их на фиг, – смеялся отец.

Я завел двигатель и поехал в Оссетт.

Подъехав к дому на Уэсли-стрит, я посмотрел на отцовские часы.

Их не было.

Наверное, где-то около трех.

Черт, подумал я, открывая дверь со двора. В дальней комнате горел свет.

Черт, надо хотя бы поздороваться. Раз, и дело с концом.

Она сидела в одежде в своем кресле-качалке и спала.

Я закрыл дверь и пошел наверх, ступенька за ступенькой.

Я лежал на кровати в пропахшей мочой одежде, глядя в темноте на плакат Питера Лоримера, думая, что отец был бы очень расстроен.

Девяносто миль в час.

Часть третья
МЫ ВСЕ – МЕРТВЕЦЫ

Глава десятая

Воскресенье, 22 декабря 1974 года.

В пять утра десять полицейских во главе со старшим полицейским инспектором Ноублом взломали кувалдами дверь маминого дома, ударили ее по лицу, когда она вышла в коридор, затолкали обратно в комнату, бегом поднялись на второй этаж, держа оружие наготове, вытащили меня из постели, выдирая клочьями волосы, спустили меня с лестницы, ударили, когда я приземлился, и поволокли на улицу, по асфальту, в кузов черного фургона.

Они захлопнули двери и уехали.

В фургоне они избили меня до потери сознания, после чего стали хлестать по лицу и мочиться на меня до тех пор, пока я не пришел в себя.

Когда фургон остановился, старший полицейский инспектор Ноубл открыл дверь, выволок меня наружу за волосы и потащил через заднюю стоянку полицейского отделения Уэйкфилда на Вуд-стрит.

Два офицера в форме заволокли меня за ноги на крыльцо, потом внутрь здания, где в коридорах вдоль стен валялись черные тела. Они били, пинали и плевали на меня, таща за пятки по желтым коридорам, снова и снова, вверх-вниз, вверх-вниз.

Они сфотографировали меня, потом раздели, срезали повязку с правой руки, снова сфотографировали, взяли отпечатки пальцев.

Доктор-пакистанец посветил мне в глаз фонариком, поскреб лопаткой у меня во рту, взял соскоб из-под моих ногтей.

Они отвели меня голого в комнату для допросов, шесть на десять, с люминисцентными лампами, без окон. Меня посадили за стол и сковали наручниками руки за спиной.

Потом они оставили меня одного.

Некоторое время спустя они открыли дверь и выплеснули мне в лицо ведро мочи и дерьма.

Потом снова оставили меня одного.

Некоторое время спустя они открыли дверь и стали поливать меня из шланга ледяной водой до тех пор, пока я не рухнул на пол вместе со стулом.

Потом они оставили меня лежать на полу, прикованного наручниками к стулу.

Из соседней комнаты доносились крики.

Крики продолжались, как мне показалось, в течение часа, потом прекратились.

Тишина.

Я лежал на полу и слушал, как гудят лампы.

Некоторое время спустя дверь открылась, и в комнату вошли два крупных мужчины в хороших костюмах. Они принесли с собой стулья.

Они разомкнули наручники и подняли мой стул.

У одного из них были усы и бакенбарды, ему было лет сорок. У другого были жидкие пегие волосы, а изо рта пахло блевотиной.

Пегий сказал:

– Сядь и положи руки на стол ладонями вниз.

Я сел и сделал так, как мне велели.

Пегий бросил наручники усатому и сел напротив меня.

Усатый обошел комнату и встал за моей спиной, поигрывая наручниками.

Я посмотрел на свою правую руку, лежавшую на столе: четыре пальца слиплись в один, сто оттенков красного и желтого.

Усатый сел и уставился на меня, положив наручники на кулак, как кастет.

Внезапно он вскочил и обрушил кулак в наручниках на мою правую кисть.

Я заорал.

– Руки на стол.

Я положил руки на стол.

– Ровно.

Я попытался положить их ровно.

– Гадость какая.

– Надо подлечить.

Усатый сидел напротив меня, улыбаясь.

Пегий встал и вышел из комнаты.

Усатый молча улыбался.

В моей правой кисти пульсировали кровь и гной.

Пегий вернулся с одеялом и накинул его мне на плечи.

Он сел и достал пачку «Джи-пи-эс», предложил сигарету усатому.

Усатый достал зажигалку и зажег обе сигареты.

Они откинулись на спинки стульев и выпустили дым мне в лицо.

Руки мои начали дрожать.

Усатый наклонился вперед и занес сигарету над моей правой кистью, катая ее между пальцев.

Я отвел руку чуть-чуть назад.

Внезапно он наклонился, одной рукой схватил меня за правое запястье, другой прижал сигарету к тыльной стороне моей ладони.

Я заорал.

Он отпустил мое запястье и откинулся на спинку стула.

– Руки на стол.

Я положил руки на стол.

Моя горелая кожа издавала зловоние.

– Еще одну? – спросил пегий.

– Я не против, – ответил он, беря еще одну сигарету.

Он прикурил и уставился на меня.

Он наклонился вперед и снова занес сигарету над моей рукой.

Я встал.

– Чего вы хотите?

– Сидеть.

– Скажите мне, чего вы хотите!

– Сидеть!

Я сел.

Они встали.

– Встать.

Я встал.

– Смотреть вперед.

Я услышал собачий лай.

Меня передернуло.

– Не двигаться.

Они отодвинули стол и стулья к стене и вышли из комнаты.

Я стоял в центре комнаты не шевелясь, глядя на белую стену.

Из другой комнаты доносились крики и собачий лай.

Крики и лай продолжались, как мне показалось, в течение часа, потом прекратились.

Тишина.

Я стоял в центре комнаты и слушал, как гудят лампы, мне хотелось отлить.

Некоторое время спустя дверь открылась, и в комнату вошли два крупных мужчины в хороших костюмах.

У одного из них были седые волосы, зализанные назад, ему было лет пятьдесят. Другой был моложе, у него были темные волосы и оранжевый галстук.

От них обоих несло перегаром.

Седой и брюнет молча обошли вокруг меня.

Потом седой и брюнет поставили стулья и стол обратно в центр комнаты.

Седой поставил стул сзади меня.

– Садись.

Я сел.

Седой поднял с пола одеяло и набросил его мне на плечи.

– Положи руки на стол, ладонями вниз, – сказал брюнет, закуривая сигарету.

– Пожалуйста, скажите мне, чего вы хотите.

– Ладони на стол.

Я сделал как мне велели.

Брюнет сел напротив меня, седой ходил по комнате.

Брюнет положил пистолет на стол между нами и улыбнулся.

Седой прекратил ходить и встал за моей спиной.

– Смотреть вперед.

Внезапно брюнет вскочил и прижал мои запястья к столу, а седой схватил одеяло и обмотал его вокруг моей головы.

Я упал со стула вперед, кашляя и давясь, не в состоянии вдохнуть.

Они продолжали держать меня за запястья, продолжали душить меня одеялом.

Я опустился на колени, кашляя и давясь, не в состоянии вдохнуть.

Внезапно брюнет отпустил мои руки, и я как был, замотанный в одеяло, отлетел к стене.

Бац.

Седой скинул с меня одеяло, поднял за волосы и прислонил к стене.

– Лицом к стене, глаза вперед.

Я повернулся к стене.

У брюнета в правой руке был пистолет, а у седого – пули, которые он подкидывал вверх и ловил.

– Начальник сказал, его можно пристрелить.

Брюнет взял пистолет двумя руками, вытянул их и прицелился мне в голову.

Я закрыл глаза.

Я услышал щелчок, но ничего не произошло.

– Черт.

Брюнет отвернулся, копошась с пистолетом.

По моей ноге стекала моча.

– Все, починил. Сейчас сработает.

Брюнет снова прицелился.

Я закрыл глаза.

Я услышал грохот.

Я решил, что умер.

Я открыл глаза и увидел пистолет.

Клочки какого-то черного материала вылетали из дула и плавно падали на пол.

Брюнет и седой смеялись.

– Чего вы хотите?

Седой шагнул вперед и пнул меня по яйцам.

Я рухнул на пол.

– Чего вы хотите?

– Встать.

Я встал.

– На цыпочки.

– Пожалуйста, скажите мне.

Седой снова сделал шаг вперед и пнул меня по яйцам. Я рухнул на пол.

Брюнет подошел ко мне, пнул в грудь, затем надел наручники, сковав мне руки за спиной, прижав лицо к полу.

– Ты ведь не любишь собак, а Эдди?

Я сглотнул.

– Чего вы хотите?

Дверь открылась и полицейский в форме вошел, ведя на поводке эльзасскую овчарку.

Седой за волосы поднял мое лицо вверх.

Собака смотрела прямо на меня, высунув язык и тяжело дыша.

– Взять его, взять его.

Собака начала рычать, лаять и рваться с поводка.

Седой толкнул мою голову вперед.

– Он очень голодный.

– Не он один.

– Осторожно.

Собака приближалась.

Я плакал и пытался вырваться.

Седой подтолкнул меня поближе.

Собака была в полуметре от меня.

Я видел ее десны, ее зубы, чувствовал запах из ее пасти, чувствовал ее дыхание.

Собака рычала, лаяла и рвалась с поводка.

Я обделался.

Слюна с ее десен упала мне на лицо.

Все почернело.

– Скажите мне, что я сделал?

– Еще раз.

Собака была в нескольких сантиметрах от меня. Я закрыл глаза.

– Скажите мне, что я сделал?

– Еще раз.

– Скажите мне, что я сделал?

– Молодец, хороший мальчик.

Все почернело, и собака исчезла.

Я открыл глаза.

Старший полицейский инспектор Ноубл сидел за столом напротив меня.

Я был голый и дрожал, сидя в своем собственном дерьме.

Старший полицейский инспектор Ноубл закурил. Меня передернуло.

– Почему?

Глаза мои наполнились слезами.

– Почему ты это сделал?

– Простите.

– Вот это уже хорошо.

Старший полицейский инспектор Ноубл дал мне свою сигарету.

Я взял.

Он прикурил еще одну.

– Просто расскажи мне почему.

– Я не знаю.

– Тебе помочь?

– Да.

– Что – да?

– Да, сэр.

– Она ведь тебе нравилась?

– Да, сэр.

– Очень нравилась?

– Да, сэр.

– Но она тебе не давала, так?

– Нет, сэр.

– Совсем не давала?

– Ни разу не давала, сэр.

– Она тебя не хотела?

– Нет, сэр.

– Но ты ведь все равно ее взял?

– Да, сэр.

– Что ты взял?

– Я взял ее, сэр.

– Отымел ее в …зду, так?

– Да, сэр.

– Отымел ее в рот, так?

– Да, сэр.

– Отымел ее в зад, так?

– Да, сэр.

– Так что ты сделал?

– Отымел ее в …зду.

– И?

– Отымел ее в рот.

– Дальше.

– Отымел ее в зад.

– Тебе же было наплевать, правда?

– Да, сэр.

– Но она все никак не могла заткнуться, да?

– Да, сэр.

– И что тогда?

– Она никак не могла заткнуться.

– Говорила, что заявит в полицию, так?

– Да, сэр.

– Что она говорила?

– Говорила, что заявит в полицию.

– Но нам-то это было ни к чему, правда?

– Да, сэр.

– Значит, тебе надо было ее заткнуть, да?

– Да, сэр.

– Ты ведь задушил ее, так?

– Да, сэр.

– Что ты сделал?

– Я задушил ее.

– Но она все смотрела на тебя, да?

– Да, сэр.

– И ты отрезал ей волосы, так?

– Да, сэр.

– Что ты сделал?

– Я отрезал ей волосы.

Старший полицейский инспектор Ноубл отобрал меня сигарету.

– Потому что она смотрела на тебя, так?

– Да, сэр.

– Так что ты сделал?

– Я отрезал ей волосы.

– Почему?

– Потому что она смотрела на меня.

– Молодец.

Старший полицейский инспектор Ноубл затушил сигарету об пол.

Он прикурил еще одну и протянул ее мне.

Я взял.

– Она тебе нравилась?

– Да, сэр.

– Но она тебе не давала, так?

– Нет, сэр.

– И что ты сделал?

– Я все равно взял ее.

– Что ты сделал?

– Отымел ее в …зду.

– И?

– Отымел ее в рот.

– Дальше.

– Отымел ее в зад.

– И что потом?

– Она все никак не могла заткнуться.

– Что она говорила?

– Говорила, что заявит в полицию.

– Что ты сделал?

– Я задушил ее.

– Потом что ты сделал?

– Я отрезал ей волосы.

– Почему?

– Потому что она смотрела на меня.

– Прямо как та, другая, да?

– Да, сэр.

– Как кто?

– Как та, другая.

– Ты ведь хочешь сделать признание, правда?

– Да, сэр.

– Что ты хочешь сделать?

– Я хочу сделать признание.

– Молодец.

Старший полицейский инспектор Ноубл встал.

Потом он оставил меня одного.

Некоторое время спустя полицейский открыл дверь и повел меня по желтому коридору в комнату, где был туалет и душ.

Полицейский дал мне мыло и включил горячую воду.

Я стоял под теплым душем и тщательно мылся.

Потом у меня снова потекло по ногам дерьмо.

Полицейский ничего не сказал.

Он дал мне еще один кусок мыла и снова включил горячую воду.

Я встал под душ и вымылся еще раз.

Полицейский дал мне полотенце.

Я вытерся.

Затем полицейский дал мне голубой комбинезон.

Я надел его.

Затем полицейский повел меня по желтому коридору обратно в комнату для допросов, шесть на десять, где стояли четыре стула и стол.

– Садись.

Я сделал как мне велели.

Полицейский оставил меня одного.

Некоторое время спустя дверь открылась, и в комнату вошли три крупных мужика в хороших костюмах: начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман, старший полицейский инспектор Ноубл и мужчина с пегими волосами.

Все они сели напротив меня.

Начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман откинулся на спинку стула и сложил на груди руки.

Старший полицейский инспектор Ноубл положил на стол две картонные папки и начал перебирать бумаги и большие черно-белые фотографии.

Пегий держал на колене открытый блокнот формата А4.

– Вы хотите сделать признание, не так ли? – спросил начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман.

– Да, сэр.

– Ну, давайте.

Тишина.

Я сидел на стуле, слушая, как гудят лампы.

– Она вам нравилась, так ведь? – сказал старший полицейский инспектор Ноубл, передавая начальнику одну из фотографий.

– Да, сэр.

– Что – да?

– Она мне нравилась.

Пегий начал писать.

Начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман смотрел на фотографию и улыбался.

– Дальше, – сказал он.

– Но она мне не давала.

Начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман посмотрел на меня.

– И что? – спросил старший полицейский инспектор Ноубл.

– А я все равно ее взял.

– Что именно вы сделали? – спросил Олдман.

– Отымел ее в …зду.

– И? – сказал Ноубл, передавая Олдману еще одну фотографию.

– Отымел ее в рот.

– И?

– Отымел ее в зад.

– И что случилось потом?

– Она все никак не могла заткнуться.

– Что она говорила?

– Говорила, что заявит в полицию.

– И что вы сделали тогда?

Ноубл передал Олдману еще одну фотографию.

– Я задушил ее.

– Потом что ты сделал?

– Я отрезал ей волосы.

Начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман оторвал взгляд от последней фотографии и спросил:

– Зачем же вы это сделали?

– Она смотрела на меня.

– Точно так же, как та, другая? – спросил старший полицейский инспектор Ноубл, открывая вторую картонную папку и передавая Олдману еще несколько фотографий.

– Точно так же, как та, другая, – ответил я.

Начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман бегло просмотрел фотографии и вернул их Ноублу.

Олдман откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и кивнул пегому.

Пегий опустил глаза в блокнот и начал читать:

– Она мне нравилась, но она мне не давала. Я все равно ее взял. Я отымел ее в …зду, в рот и в зад. Потом она все никак не могла заткнуться. Говорила, что заявит в полицию, поэтому я ее задушил. Потом я отрезал ей волосы, потому что она все время смотрела на меня. Точно так же, как и другая.

Начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман встал и сказал:

– Эдвард Лесли Данфорд, во-первых, вам предъявляется обвинение в том, что приблизительно во вторник, 17 декабря 1974 года вы изнасиловали и затем убили миссис Мэнди Денизили, проживавшую по адресу: Уэйкфилд, Бленхайм-роуд, дом номер 28, квартира 5. Во-вторых, вы обвиняетесь в том, что приблизительно в субботу, 21 декабря 1974 года вы изнасиловали и затем убили миссис Полу Гарланд, проживавшую по адресу: Кастлфорд, Брант-стрит, дом номер 11.

Тишина.

Старший полицейский инспектор Ноубл и пегий встали.

Трое мужчин покинули комнату, и я, кажется, заплакал.

Некоторое время спустя полицейский открыл дверь и повел меня по желтому коридору.

Дверь в одну из комнат была открыта, и я увидел шотландку Клер из соседнего дома.

Она посмотрела на меня, открыв рот.

Полицейский повел меня по другому желтому коридору и привел в каменную камеру.

Там над дверью висела петля.

– Входи.

Я сделал, как мне велели.

На полу камеры стояли бумажный стаканчик с чаем и бумажная тарелка с четвертиной мясного пирога.

Он закрыл дверь.

Все почернело.

Я сел на пол, перевернув чай.

Я нащупал пирог и стал жевать его.

Я закрыл глаза.

Некоторое время спустя два полицейских открыли дверь и швырнули в камеру сверток с одеждой и пару ботинок.

– Одевайся.

Я сделал как мне велели.

Это были мои собственные вещи, они воняли мочой и были покрыты грязью.

– Руки за спину.

Я сделал как мне велели.

Один из полицейских вошел в камеру и надел на меня наручники.

– Сделай ему темную.

Полицейский набросил мне на голову одеяло.

– Вперед.

Полицейский толкнул меня в спину.

Я пошел.

Внезапно меня схватили под обе руки и повели. Через одеяло я видел один только желтый свет.

– Пусти-ка меня, а то я до него еще ни разу не дотронулся.

– Выведи его отсюда.

Потом я ударился головой о дверь и оказался на улице.

Я упал.

Они подняли меня.

Мне показалось, что я в фургоне.

Я услышал, как захлопнулись двери и заработал двигатель.

Все еще накрытый одеялом, я сидел в кузове фургона вместе с двумя или тремя мужчинами.

– Ублюдок сраный.

– Ты там смотри не засни.

Меня ударили по голове.

– Не волнуйся, я уж постараюсь, чтобы он не заснул.

– Ублюдок сраный.

Еще один удар.

– Держи голову прямо, мать твою.

– Ублюдок сраный.

Я почувствовал запах сигарет.

– Сам же раскололся, прямо не верится.

– Я знаю. Ублюдок сраный.

Меня пнули по голени.

– Оттянуть бы ему яйца, на хер.

– Насильник …баный, мать его.

Я замер.

– Давай сделаем ему, как тому, другому.

– Ага, пара вонючих ублюдков, смотри-ка ты. Мой затылок ударился о стенку фургона.

– Ублюдок сраный!

– Может, здесь?

Я услышал стук внутри фургона.

– Сними одеяло с этого чертова ублюдка.

– Здесь?

Мне показалось, что в фургоне вдруг стало холоднее.

Они сняли с меня одеяло.

Я был наедине с усатым, седым и брюнетом. Задняя дверь фургона была открыта.

На улице, похоже, был рассвет.

– Сними с этого вонючего ублюдка наручники.

Усатый потянул меня за волосы вперед и снял наручники.

Я видел, как мимо пролетали плоские бурые поля.

– Поставьте его на колени вот здесь, – сказал брюнет.

Усатый и седой подтащили меня к двери фургона и поставили на колени спиной к бескрайним бурым полям.

Брюнет сел передо мной на корточки.

– Ну вот и все.

Он достал револьвер.

– Открой рот.

Я увидел Полу, лежащую лицом вниз на своей кровати, голую, с кровоточащими анусом и влагалищем, без волос.

– Открой рот!

Я открыл рот.

Он сунул мне в рот дуло.

– Я тебе сейчас отстрелю твою чертову башку.

Я закрыл глаза.

Щелчок.

Я открыл глаза.

Он достал пистолет из моего рта.

– С этим прямо беда какая-то, – засмеялся он.

– Везет ведь ублюдку, мать его, – сказал усатый.

– Давай заканчивай, – сказал седой.

– Попробую-ка я еще раз.

Я чувствовал воздух, холод, поля за спиной.

– Открой рот.

Я увидел Полу, лежащую лицом вниз на своей кровати, голую, с кровоточащими анусом и влагалищем, без волос.

Я открыл рот.

Брюнет снова сунул мне в рот дуло.

Я закрыл глаза.

Щелчок.

– У этого засранца, наверное, со смертью уговор.

Я открыл глаза.

Он достал пистолет из моего рта.

– Что, и в третий раз повезло, а?

– Да хер с ним, – сказал усатый, хватая револьвер и отталкивая брюнета в сторону.

Он взял пистолет за дуло и занес его над своей головой.

Я увидел Полу, лежащую лицом вниз на своей кровати, голую, с кровоточащими анусом и влагалищем, без волос.

Он обрушил пистолет мне на голову:

– ЭТО – СЕВЕР. ЧТО ХОТИМ, ТО И ВОРОТИМ!

Я увидел Полу, лежащую лицом вниз на дороге, голую, с кровоточащими анусом и влагалищем, без волос.