Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Кто вы? – шепотом спросила она.

– Эдвард Данфорд. – Моя маленькая красная обезьянка отчаянно билась в клетке.

– Вы по поводу Джонни?

– Нет.

– А по какому?

– По поводу Жанетт.

Она поднесла три тонких пальца к бледным губам и закрыла голубые глаза. Там, перед дверью смерти, под декабрьской синевой, разливающейся в небе, я достал ручку, какие-то бумажки и сказал:

– Я журналист. Из «Пост».

– Ну тогда заходите.

Я закрыл за собой красную дверь.

– Садитесь. Я поставлю чайник.

Я сел в кремовое кожаное кресло в маленькой, но хорошо обставленной гостиной. Почти все там было новым и дорогим, кое-какие вещи были еще завернуты в полиэтилен. Цветной телевизор работал, но звук был выключен. Начиналась обучающая чтению передача для взрослых. Ее название «В движении»было написано на борту мчавшегося куда-то белого фургона «форд-транзит».

Я на секунду закрыл глаза, пытаясь избавиться от похмелья.

Когда я открыл глаза, она стояла передо мной.

На телевизоре была фотография: тот самый школьный портрет, которого я боялся.

Жанетт Гарланд, младше и светлее Сьюзан и Клер, улыбалась мне самой счастливой улыбкой, которую я когда-либо видел.

Жанетт Гарланд была умственно отсталой.

На кухне завопил чайник, тут же резко смолк.

Я отвел глаза от фотографии и взглянул на сервант, набитый призами и кубками.

– Ну вот, – сказала миссис Гарланд, ставя поднос на журнальный столик передо мной. – Пусть настоится немного.

– Мистер Гарланд, видать, большой спортсмен, – улыбнулся я, кивнув на сервант.

Миссис Гарланд снова затянула потуже свою красную кофту и села на кремовый кожаный диван.

– Это – награды моего брата.

– А-а, – сказал я, пытаясь определить ее возраст. В 1969 году Жанетт было восемь лет, матери тогда могло быть двадцать шесть – двадцать семь, значит, сейчас ей чуть за тридцать.

Она выглядела так, будто не спала несколько дней.

Она поймала на себе мой взгляд.

– Чем могу вам помочь, мистер Данфорд?

– Я пишу статью о родителях пропавших детей.

Миссис Гарланд теребила пятнышко на юбке.

Я продолжал:

– Сначала пресса всегда много пишет о подобных случаях, но потом внимание ослабевает.

– Ослабевает?

– Ну да. Эта статья будет о том, как родители пережили утрату, о том, что было после того, как улеглась шумиха, и…

– Как я пережила утрату?

– Да. Например, оглядываясь назад, вы, возможно, считаете, что полиция могла бы сделать что-то еще, чтобы вам помочь, но не сделала?

– Да, они могли бы сделать одну вещь. – Миссис Гарланд смотрела прямо на меня, выжидая.

– Какую?

– Найти мою дочь, вот какую, бесчувственный, бессердечный ты ублюдок! – Она закрыла глаза, содрогаясь всем телом.

Я встал, у меня пересохло во рту.

– Простите, я не…

– Убирайся!

– Мне очень жаль.

Миссис Гарланд открыла глаза и посмотрела на меня снизу вверх.

– Нет, тебе не жаль. Если бы ты был способен на жалость, тебя бы тут не было.

Я стоял в центре ее гостиной, застряв между журнальным столом и креслом. Внезапно я подумал о своей матери. Мне захотелось подойти к этой женщине и обнять ее. Я неловко попытался переступить через стол, через чайник, не зная, что сказать:

– Прошу вас…

Миссис Гарланд встала мне навстречу, ее бледно-голубые глаза были полны слез и ненависти. Она сильно толкнула меня к красной двери.

– Чертовы журналюги. Вы приходите в мой дом и говорите со мной о том, о чем вы не имеете ни малейшего понятия, так, как будто речь идет о погоде или о войне в какой-то далекой стране, мать вашу. – Слезы катились градом. Она пыталась открыть входную дверь.

С горящим лицом я попятился через порог.

–  Это случилось со мной! – закричала она, захлопывая дверь перед моим носом.

Я стоял на улице перед красной дверью и мечтал оказаться где угодно, только не на Брант-стрит в Кастлфорде.

– Ну, как все прошло?

– Отвяжись.

Я просидел целый час над тремя пинтами пива к тому моменту, как появился Барри. Бар закрывался, и подавляющее большинство посетителей уже отвалило домой, чтобы съесть свои воскресные обеды.

Он взял пинту, сел и вытащил сигарету из моей пачки.

– Ты там Джонни случайно под кроватью не нашел?

У меня было хреновое настроение.

– Чего?

Барри заговорил медленно:

– Джонни Келли. Великая Белая Надежда?

– А что с ним? – сказал я, видя, что он вот-вот помрет от смеха.

– Господи, мать твою, Иисусе, Эдди!

Кубки и призы. Черт.

– Он что, Гарландам родня?

– Еще один приз в студию, черт тебя побери. Он – брат Полы Гарланд, мать твою так. Живет там с тех пор, как умер ее муж, а его бросила эта фотомодель.

Меня снова кинуло в жар, кровь закипала.

– У нее умер муж?

– Е-мое, Данфорд. Тебе следовало бы знать такие вещи.

– Черт.

– Так и не оправился после Жанетт. Заглотнул ствол два-три года тому назад.

– И ты об этом знал? Что ж ты мне-то не сказал?

– Отвали. Делай свою долбаную работу сам или спрашивай, чтобы тебе подсказали. – Барри сделал большой глоток из кружки, чтобы спрятать свою чертову улыбку.

– Хорошо. Я спрашиваю.

– Ее муж покончил с собой примерно в то время, когда их Джонни начал делать себе имя как на поле, так и вне поля.

– Он типа такой Добрыня Никитич?

– Ну да, первый парень на деревне. Женился на Мисс Суперкобыле Всея Уэстона – в 1971-м, кажись. Но, увы, не долго музыка играла. Так что, когда она собрала манатки, он переехал жить к старшей сестренке.

– Джорджи Бест от Лиги регби?

– Не думаю, чтобы ты особенно внимательно следил за Лигой, пока был на юге.

Собрав остатки гордости, я сказал:

– Да, там о ней на первой полосе не писали, это уж точно.

– Ну, здесь-то писали, и тебе, мать твою, было бы полезно быть в курсе.

Я закурил очередную сигарету, ненавидя его улыбающуюся варежку и его самого за то, что он намеренно наступал на мою любимую мозоль.

Но к черту гордость и поражение. Я сказал:

– Значит, Пол Келли у нас в отделении – он кто ему?

– Двоюродный брат, что ли. Спроси сам.

Я сглотнул, клянясь себе, что это – в последний раз.

– И Келли сегодня не пришел на игру, так?

– Не знаю. Придется тебе это выяснить, не правда ли?

– Ага, – буркнул я, молясь, чтобы глаза мои не наполнились слезами.

Чей-то голос прогрохотал:

– Время, господа. Мы закрываемся.

Мы допили пиво.

– Ну, а как у тебя прошло с миссис Доусон? – спросил я.

– Она сказала, что моя жизнь в опасности, – улыбнулся Барри, вставая из-за стола.

– Шутишь? Почему?

– А почему бы и нет? Я слишком много знаю.

Мы вместе вышли на парковку.

– Ты ей веришь?

– У них есть данные на каждого из нас. Вопрос только в том, когда они ими воспользуются. – Барри затушил сигарету в гравии.

– А кто это – они?

Барри рылся в карманах, ища ключи от машины.

– У них нет имен.

– Да ладно, – засмеялся я. Три пинты и свежий воздух прибавили мне смелости.

– Есть же отряды палачей. Так почему бы одному из них не заняться Барри Гэнноном?

– Отряды палачей?

– А ты думаешь, это говно только к индийцам и желтым относится? Отряды палачей есть в каждом городе, в каждой стране.

– Ты совсем рехнулся. – Я повернулся и пошел прочь.

Барри поймал меня за руку.

– Их готовят в Северной Ирландии. Им там дают кой-чего для затравки, а потом отправляют домой голодными.

– Отстань ты от меня, – сказал я, вырывая руку.

– А что? Ты действительно веришь, что все эти пабы взрывают ирландские хулиганы в спецовках, которые тусуются за мешками, бля, с удобрениями?

– Ну да, – улыбнулся я.

Барри посмотрел на землю, взъерошил себе волосы и сказал:

– К тебе на улице подходит человек и спрашивает, где найти такой-то адрес. Как ты думаешь, он потерялся или он тебя допрашивает?

Я улыбнулся:

– Большой Брат?

– Он наблюдает за тобой.

Я взглянул на сереющее небо и сказал:

– Если ты ей правда поверил, то надо кому-то об этом сообщить.

– А кому я могу сообщить? Слугам закона? Эти люди и есть закон, мать их ети. Жизнь каждого в опасности.

– Ну так зачем тогда жить? Почему бы не покончить с собой, как Гарланд?

– Потому что я верю в добро и зло. Я верю, что предстану перед судом и судить меня будут не они. Так что пошли они все на хер, вот что я тебе скажу.

Я посмотрел на гравий под ногами, мне хотелось отлить.

– Ну, ты едешь или нет, придурок? – сказал Барри, поворачивая ключ в замке.

– Мне в другую сторону.

Барри открыл дверь.

– Ну, тогда до встречи.

– Ага, увидимся. – Я повернулся и пошел по парковке.

– Эдди!

Я повернулся и прищурился на бледнеющее зимнее солнце.

– Значит, у тебя никогда не возникало непреодолимое желание спасти нас всех от зла?

– Нет, – крикнул я через пустую парковку.

– Врешь, – засмеялся Барри, закрывая дверь машины и заводя двигатель.

15:00, воскресенье, Кастлфорд, в ожидании автобуса на Понтефракт и, слава богу, вдали от безумств Барри Гэннона. Три с половиной пинты – и я почти рад вернуться к своим крысам.

Крысолов: история, тронувшая сердца йоркширского народа.

На дороге показался автобус – я выставил большой палец.

Крысолов: Грэм Голдторп, опустившийся учитель музыки, ставший официальным городским крысоловом, задушивший чулком свою сестру Мэри и повесивший ее в камине в прошлый Хэллоуин.

Я заплатил водителю и пошел в самый конец одноэтажного автобуса – покурить.

Крысолов: Грэм Голдторп, унявший с помощью дробовика свое неспокойное сознание, в котором роились видения бесконечных нашествий грязных бурых крыс.

Мэнди сосет пакистанцам– гласила надпись на спинке сиденья передо мной.

Крысолов: история, близкая сердцу Эдварда Данфорда, спецкорреспондента по криминальной хронике Северной Англии, бывшего писаки с Флит-стрит, блудным сыном вернувшегося на родной Север и потрясшего страну этим жутким рассказом и видениями бесконечных нашествий грязных бурых крыс.

Йоркширские Белые —гласила надпись на спинке следующего сиденья.

Крысолов: моя первая история в «Пост»; спасибо божьему провидению, отправившему одновременно отца и Джека, мать его, Уайтхеда в больницу.

Я попросил водителя остановиться, желая, чтобы Джек Уайтхед сдох.

Я вышел из автобуса в конец понтефрактского дня. Я загородил сигарету полой старого отцовского пальто и лишь с третьей попытки победил порывы зимнего ветра.

Обитель Крысолова.

Чтобы дойти от остановки до тупика Уиллман-Клоуз, нужно ровно столько времени, сколько требуется, чтобы выкурить одну сигарету. Туша бычок об асфальт, я чуть было не наступил на собачье дерьмо.

Собачье дерьмо на Уиллман-Клоуз – это очень сильно разозлило бы Грэма Голдторпа.

Было уже темно, и почти у каждого дома стояла елка, украшенная рождественскими огнями. Но только не у Энид Шеард, этой жалкой сучки.

И не у Голдторпов.

Проклиная свою жизнь, я постучался в стеклянную дверь бунгало, прислушиваясь к лаю огромной эльзасской овчарки по кличке Гамлет.

Во время моего весьма короткого ангажемента на Флит-стрит я видел такое сотни раз. Родственники, друзья, коллеги и соседи умерших или обвиняемых – те самые люди, которых якобы обижало, ужасало, оскорбляло и даже приводило в ярость само упоминание о деньгах в обмен на информацию, – звонили месяц спустя с такой неожиданной готовностью, с таким внезапным желанием помочь и с такой, мать их, невероятной жадностью. Родственники, друзья, коллеги и соседи умерших или обвиняемых звонили и просили денег в обмен на информацию.

– Кто там? Кто там? – Жалкая сука даже не включила свет в прихожей, не говоря уже о том, чтобы открыть дверь.

– Это Эдвард Данфорд, миссис Шеард. Из «Пост», помните? – прокричал я из-за двери.

– Конечно, помню. Сегодня воскресенье, мистер Данфорд! – Она пыталась перекричать лай своего эльзасца.

– Мой редактор, мистер Хадден, сказал, что вы звонили и хотели поговорить с одним из его репортеров, – крикнул я через рифленое стекло.

– Я звонила в прошлый понедельник, мистер Данфорд. Я занимаюсь делами в рабочее время, а не в божье воскресенье. Я была бы благодарна вам и вашему начальству, если вы поступали бы так же, молодой человек.

– Прошу прощения, миссис Шеард. Мы были очень заняты. Я приехал издалека, и обычно я не работаю… – Бормотал я, пытаясь понять, наврал мне Хадден или просто перепутал дни.

– Ну, что я могу сказать, надеюсь, вы захватили для меня деньги, мистер Данфорд, – проговорила миссис Энид Шеард, открывая дверь.

Не имея при себе ни гроша, я вошел в темный узкий коридор, насквозь провонявший эльзасцем Гамлетом. А я-то надеялся, что мне никогда больше не придется терпеть эту вонь.

Вдова Шеард (как минимум семьдесят лет раздражения) проводила меня в гостиную, и я снова оказался с ней в полумраке, в компании ее памяти и лжи; снаружи Гамлет скреб стеклянную дверь, ведущую в кухню.

Я сел на край дивана и произнес:

– Мистер Хадден сказал, что вы хотели поговорить…

– Я с этим вашим мистером Хадденом вообще не разговаривала…

– Но ведь вам есть что рассказать нам о событиях, произошедших в соседнем доме? – Я пялился на пустой экран телевизора и видел там мертвые глаза Жанетт Гарланд, Сьюзан Ридьярд и Клер Кемплей.

– Я была бы благодарна вам, мистер Данфорд, если бы вы не перебивали меня, когда я говорю.

– Прошу прощения, – сказал я; желудок мой отзывался на каждую мысль о миссис Гарланд.

– Мне кажется, от вас пахнет алкоголем, мистер Данфорд. Я предпочла бы встретиться с этим вашим милым мистером Уайтхедом. И прошу заметить, не в воскресный день.

– Вы говорили с Джеком Уайтхедом?

Она улыбнулась тонкими губами.

– Я говорила с неким Уайтхедом. Он не назвал мне своего имени, и я не стала спрашивать.

Внезапно мне стало жарко в ее холодной черной каморке.

– Что он вам сказал?

– Он сказал, что мне надо поговорить с вами, мистер Данфорд. Что он лично не занимается этим делом.

– Что еще? Что он еще сказал? – У меня перехватило дыхание.

– Если вы позволите мне закончить…

Я придвинулся ближе к стулу вдовы.

– Что еще?

– Право, мистер Данфорд. Он сказал, чтобы я дала вам ключ, но я ответила…

– Ключ? Какой ключ? – Я почти перебрался с дивана к вдове на колени.

– Ключ от соседнего дома, – гордо объявила она.

Внезапно дверь на кухню распахнулась с грохотом и громоподобным лаем Гамлета, ворвавшегося в комнату и принявшего прыгать между нами, облизывая наши лица мягким горячим и мокрым языком.

– Право, Гамлет, этого достаточно.

На дворе уже была ночь, и миссис Энид Шеард никак не могла разобраться с ключами от бунгало Голдторпов. Наконец она повернула ключ в замке, и я вошел.

Месяц назад полиция отвечала категорическим отказом на все просьбы осмотреть место трагедии, а Энид Шеард даже не попыталась намекнуть, что имеет туда прямой доступ, но вот я оказался в кухне Голдторпа, в логовище Крысолова.

Свет не включался.

– Наверное, все отрезали, – прошептала миссис Шеард с порога.

Я еще раз щелкнул выключателем.

– Да, похоже, так оно и есть.

– Не хотела бы я заходить туда в темноте. Я, даже когда тут стою, покрываюсь гусиной кожей.

Я заглянул в кухню, пытаясь представить себе, когда в последний раз Энид Шеард доводилось щупать гуся. В доме стоял затхлый воздух, как будто мы вернулись туда после месячного отсутствия.

– Вам все-таки придется вернуться днем. Я же сказала вам, не стоит работать в воскресенье.

– Точно, так вы и сказали, – пробормотал я из-под кухонной раковины, пытаясь угадать, много ли удовольствия получила Энид Шеард от своего последнего гуся и скучала ли она по нему, так как это многое бы объяснило.

– Что вы там делаете, мистер Данфорд?

– Аллилуйя! – закричал я, вылезая из-под раковины со свечой в руке, думая: слава богу, черт возьми, и за это, и за трехдневную рабочую неделю.

– Ну, если вы настаиваете на том, чтобы осматривать дом в полной темноте, я попытаюсь найти для вас один из старых карманных фонарей мистера Шеарда. Мистер Шеард всегда имел запас фонарей и свечей. Будь готов, говорил он. С этими забастовками кто знает… – Она продолжала что-то бормотать по дороге к своему бунгало.

Я закрыл заднюю дверь, взял из шкафчика сковородку, зажег фитиль и накапал немного воска на дно, чтобы прикрепить свечу.

Наконец-то я один в логове Крысолова.

Ногам было холодно.

Свеча осветила стены кухни красными и желтыми сполохами, красные и желтые сполохи вырвали меня отсюда и перенесли на вершину холма над горящим цыганским табором, лицо маленькой девочки с темными кудрями кричало в ночь, в то время как другая маленькая девочка лежала на столе в морге с крыльями, вшитыми в спину. Я тяжело сглотнул, спросил себя, что, к чертовой матери, я здесь делаю, и открыл стеклянную дверь кухни.

Планировка тут была точно такой же, как у миссис Шеард. Слабый свет, пробивавшийся сквозь стекло входной двери в противоположном конце прихожей, смешался со светом свечи и осветил узкий коридор, пару блеклых шотландских пейзажей и гравюру с изображением птицы. В коридор выходило еще пять дверей, все они были закрыты. Я поставил свечу на телефонный столик и полез в карман за бумагой.

В логове Крысолова…

Ялегко продам это в национальную прессу. Несколько фотографий – и дело сделано. В конце концов, может, и книжонку какую напишу. Как сказала Кэтрин, сюжет так и просится на бумагу:

Дом 6 по Уиллман-Клоуз, дом Грэма и Мэри Голдторп, брата и сестры, убийцы и жертвы.

Стоя в коридоре Крысолова, я достал авторучку и выбрал дверь.

Дальняя спальня принадлежала Мэри. Энид Шеард уже сказала мне, что Грэм сам настоял на этом – хотел, чтобы у его старшей сестры была большая спальня, пространство для личной жизни. Полиция также подтвердила, что в течение двенадцати месяцев, предшествовавших событиям 4 ноября, Грэм дважды звонил им с жалобами на то, что кто-то подглядывает за сестрой в окно. Полицейские не смогли – или не захотели – подтвердить реальность оснований его жалоб. Я пощупал тяжелые темные гардины. Возможно, они были новыми, возможно, Грэм купил их для Мэри, чтобы отвадить того, кто за ней подглядывал, чтобы уберечь ее от глаз, которые видел он.

Чьи глаза скользили по телу его сестры? Глаза постороннего или те самые глаза, что смотрели на него из зеркала?

Гардины и мебель казались чересчур тяжелыми для этой комнаты, но то же самое можно было сказать и о комнатах Энид Шеард в соседнем доме, и о доме моей матери. Односпальная кровать, шкаф, трюмо – все громоздкое, из дерева. Я поставил свечу у зеркала рядом с двумя расческами, щеткой для одежды, гребешком и фотографией матери Голдторпов.

Заходил ли Грэм к ней в комнату, когда она спала, чтобы взять с расчески прядь светлых волос – таких же, как были у матери, – на долгую добрую память?

В левом верхнем ящике лежала косметика и несколько баночек с кремом. В правом я нашел белье Мэри Голдторп. Шелковое. Порядок был нарушен при полицейском обыске. Я прикоснулся к белым трусикам, вспоминая опубликованную у нас фотографию простой, но привлекательной женщины. Ей было сорок, когда она погибла. Ни полиция, ни я не нашли намеков на существование любовников. Но белье было слишком дорогим для одинокой женщины. Напрасная трата денег.

Грэм наблюдая за спящей сестрой. Ее волосы рассыпались по подушке. Он бесшумно открыл правый верхний – самый сокровенный – ящик комода, глубоко запустил руки в его шелковое содержимое. Внезапно Мэри села в кровати.

Туалет и ванная были совмещенные, там стоял запах холодной сосны. Я встал на розовый коврик и быстро помочился в унитаз Грэма Голдторпа, все еще думая о его сестре. Звук спускаемой воды наполнил бунгало.

–  Грэм, что ты делаешь? – прошептала она.

Спальня Грэма – маленькая, забитая все той же тяжелой, доставшейся по наследству мебелью – была расположена рядом с туалетом, в передней части дома. Над изголовьем его односпальной кровати висели три картины в рамах. Я оперся коленом о постель Грэма и поднес свечу к стене – три гравюры с изображением птиц, похожие на ту, что висела в коридоре. Пижама Грэма все еще лежала под подушкой.

Грэм замер, его мокрая от пота пижама прилипла к телу.

У кровати лежали стопки журналов и папок. Я поставил свечу на тумбочку и взял в руки охапку журналов. Это были журналы о транспорте: о поездах и автобусах. Я оставил их на покрывале и подошел к письменному столу, на котором стоял большой катушечный магнитофон. Одна из полок книжного шкафа была пустой – полиция забрала все бобины.

Черт.

Пленки Крысолова пропали, и не к добру.

–  Сегодня ночью она меня застукала, – шептал Грэм, накрывшись покрывалом. Бесшумно крутились бобины. – Завтра Хэллоуин, завтра придут они.

Явытащил из шкафа пухлое старое расписание поездов, поражаясь абсолютной бесполезности этой вещи. На титульный лист Грэм Голдторп приклеил рисунок, изображающий сову в очках, и написал: ЭТА КНИГА ПРИНАДЛЕЖИТ ГРЭМУ И МЭРИ ГОЛДТОРПАМ. ЕСЛИ ВЫ ЕЕ УКРАДЕТЕ, ВАС ВЫСЛЕДЯТ И УБЬЮТ.

Черт.

Я взял с полки другую книгу и обнаружил в ней то же самое послание, и в третьей то же, и в следующей, и в следующей.

Чертов придурок.

Я стал убирать книги обратно на полку, но остановился, заметив экземпляр «Путеводителя по северным каналам» в твердом переплете; книга не закрывалась до конца.

Я открыл «Путеводитель по северным каналам» и снова угодил в ад.

Между фотографиями северных каналов лежали десять – двенадцать фотографий маленьких девочек.

Школьные фотографии.

Глаза и улыбки сияли мне в лицо.

Во рту пересохло, сердце колотилось, я захлопнул книгу.

Через секунду я снова открыл ее, поднес ближе к свече, перебрал снимки.

Жанетт не было.

Сьюзан не было.

Клер не было.

Десяток школьных портретов, шесть на четыре, девочки десяти – двенадцати лет.

Ни имен.

Ни адресов.

Ни дат.

Десять пар голубых глаз и десять белозубых улыбок на одном и том же небесно-голубом фоне.

Мысли неслись в голове, кровь по жилам, я взял с полки еще одну книгу, и еще, и еще.

По нулям.

Я стоял в центре спальни Грэма Голдторпа, сжимая в руках «Путеводитель». Его комната была в моем распоряжении.

– Я не понимаю, что за важность такая, почему вы не можете вернуться в другой день. О боже! Какой беспорядок. – Энид Шеард светила фонариком то в один угол, то в другой, качая головой. – Мистер Голдторп пришел бы в бешенство, если бы увидел свою комнату в таком состоянии.

– Вы случайно не знаете, что отсюда взяли полицейские?

Она направила луч мне в глаза.

– Я интересуюсь исключительно своими делами, мистер Данфорд. И вы это знаете.

– Я знаю.

– Они поклялись, слышите, поклялись мне, что оставят тут все, как было. Вы только посмотрите на этот бардак. Другие комнаты в таком же виде?

– Нет. Только эта, – ответил я.

– Ну, полагаю, именно она интересовала их больше всего, – сказала Энид Шеард, прочесывая комнату из угла в угол своим фонарем, как тюремным прожектором.

– А вы можете сказать, чего здесь не хватает?

– Мистер Данфорд! До сегодняшнего вечера нога моя не ступала в спальню мистера Голдторпа. Ой, журналисты. Голова у вашего брата – что канализация.

– Простите. Я вовсе не это имел в виду.

– Они забрали все его рисунки и пленки, это я знаю. – Луч белого света остановился на магнитофоне. – Сама видела, как они это добро выносили.

– Мистер Голдторп никогда не говорил, что было записано на пленках?

– Пару лет назад Мэри сказала мне, что он ведет дневник. Я еще, помню, спросила тогда: «Значит, мистер Голдторп любит писать?» А Мэри ответила, что он не пишет свой дневник от руки, а наговаривает на магнитофон.

– А она не сказала, какого рода вещи он…

Луч яркого света ударил мне прямо в глаза.

– Мистер Данфорд, сколько можно! Она не сказала, и я не спросила. Я…

– Вы интересуетесь только своими делами, я знаю. – С «Путеводителем по северным каналам», засунутым в штаны под рубашкой, я неловко нагнулся и поднял свечу. – Спасибо, миссис Шеард.

В коридоре Энид Шеард задержалась перед дверью в гостиную:

– Значит, вы и там были?

Я уставился на дверь.

– Нет.

– Но ведь там как раз…

– Я знаю, – прошептал я, представляя себе Мэри Голдторп, висящую в камине на собственном чулке, и мозги ее брата, разбрызганные по трем стенам. В той же комнате мне привиделся муж Полы Гарланд.

– По-моему, вы только зря время потратили, – пробормотала Энид Шеард.

В кухне я открыл дверь на задний двор и задул свечу, оставив сковородку на мойке.

– Зашли бы ко мне чаю попить, – сказала Энид Шеард, запирая дверь на двор и пряча ключ в карман своего передника.

– Нет, спасибо. Я и так у вас отнял много времени, да еще и в воскресный день.

Крупная книга упиралась мне в живот.

– Мистер Данфорд, вы, как я погляжу, готовы ваши дела решать прямо на улице, но я нет.

Я улыбнулся:

– Простите, я вас не совсем понял.

– Мои деньги, мистер Данфорд.

– Да, да, конечно. Извините. Мне придется вернуться сюда завтра с фотографом. Вот я вам тогда чек и привезу.

– Наличные, мистер Данфорд. Мистер Шеард никогда не доверял банкам, а я тем более. Так что будьте добры – сто фунтов наличными.

Я пошел по садовой дорожке.

– Как скажете, миссис Шеард, сто фунтов наличными.

– И я уверена, что на сей раз у вас достанет приличия, чтобы позвонить и узнать, удобен ли ваш визит, – крикнула вслед Энид Шеард.

– Естественно, миссис Шеард. О чем разговор! – прокричал я уже на бегу. «Путеводитель по северным каналам» впивался мне в ребра, по главной улице шел автобус.

– Сто фунтов наличными, мистер Данфорд!

– Развлекаешься?

20:00. Пресс-клуб под надзором двух каменных львов, в самом центре Лидса.

Кэтрин заказала полпинты, я сидел над целой.

– Ты здесь давно?

– С открытия.

Барменша улыбнулась Кэтрин и спросила шесть пенсов, подавая ей сидр.

– Сколько ты уже выпил?

– Еще недостаточно.

Барменша показала четыре пальца. Я нахмурился и сказал:

– Давай-ка пересядем за столик.

Кэтрин заказала еще две кружки и прошла за мной в самый темный угол Пресс-клуба.

– Ты неважно выглядишь, родной. Чем занимался?

Я вздохнул и вытащил сигарету из ее пачки.

– Даже не знаю, с чего начать.

Музыкальный автомат заиграл «Жизнь на Марсе» Дэвида Боуи.

– Давай по-порядку. Я не тороплюсь, – сказала Кэтрин, кладя свою руку на мою.

Я освободил руку.

– Ты сегодня в офисе была?

– Часа два, не больше.

– Кто там был?

– Хадден, Джек, Гэз…

Джек, мать его, Уайтхед. Плечи и шея у меня ныли от усталости.

– Он-то что там делал в воскресенье?

– Джек? Результаты вскрытия. Похоже, результаты были очень страшные. Очень… – Ее слова растворялись в воздухе.

– Я знаю.

– Ты говорил с Джеком?

– Нет. – Я взял у нее еще одну сигарету, прикурил от предыдущей.

Боуи уступил место Элтону.

Кэтрин встала и снова пошла к бару.

За соседним столом Джордж Гривз поднял сигарету в мою сторону, я кивнул. Клуб заполнялся народом.

Я откинулся назад и стал разглядывать мишуру и гирлянды.

– Мистер Гэннон не появлялся?

Я слишком быстро наклонился вперед, меня затошнило, закружилась голова.

– Что?

– Барри не появлялся?

– Нет, – сказал я.

Тощий парень в бордовом костюме повернулся и отошел.

– Кто это был? – спросила Кэтрин, ставя на стол стаканы.

– Хер его знает. Приятель Барри. Значит, вскрытие пойдет как передовица?

Она снова положила свою руку на мою.

– Ну да.

Я отодвинул руку.

– Черт. Хорошо написано?

– Да. – Кэтрин потянулась за сигаретами, но ее пачка была пуста.

Я вытащил из кармана свои.

– Еще есть что-нибудь существенное?

– Пожар в доме престарелых, восемнадцать жертв.

– И это не передовица?

– Нет. Передовица про Клер.

– Черт. Что еще?

– Кембриджский насильник. Жеребьевка для чемпионата. Победа Лидса над Кардифом.

– О цыганском таборе что-нибудь есть? Который на подъезде к городу у М1?

– Нет. По крайней мере, я не слышала. А что?

– Ничего. Слышал, там какой-то пожар был, вот и все.

Я зажег еще одну сигарету и отпил из своего стакана. Кэтрин взяла еще одну сигарету из моей пачки.

– А как насчет белого фургона? Ничего не прояснилось? – спросил я, убирая сигареты в карман, пытаясь вспомнить, на какой машине ездил Грэм Голдторп.

– Прости, родной. Не успела проверить. Если честно, я сомневаюсь, что это верный путь. Полиция бы сообщила, да и в отчетах он вроде не мелькал.

– Мистер Ридьярд был уверен, черт побери.

– Ну, может быть, они просто пошутили.

– Если так – гореть им в аду, мать их ети.

В полумраке глаза Кэтрин блестели, полные слез.

Я сказал:

– Извини.

– Ничего. Ты встретился с Барри? – Голос ее дрожал.

– He-а. Результаты вскрытия – насколько подробно он все описал?

Кэтрин допила свой сидр.

– Никаких подробностей там нет. А ты, что думал, на фиг?

– Кстати, ты не знаешь, Джонни Келли играл сегодня за «Тринити»?

– Нет, не играл.

– Гэз не говорил, почему?

– Никто не знает. – Кэтрин подняла свой пустой стакан и снова поставила его обратно.

– Пресс-конференция завтра?

Кэтрин взяла со стола свою пустую сигаретную пачку.

– Конечно.

– Во сколько?

– По-моему, говорили, что в десять. Но я не уверена. – Она вытащила из пачки серебристую обертку.

– А что Хадден сказал про вскрытие?

– Я не знаю, Эдди. Не знаю, черт побери. – Ее глаза снова наполнились слезами, лицо покраснело. – Эдвард, дай мне, пожалуйста, сигарету.

Я вытащил пачку:

– Одна осталась.

Кэтрин громко шмыгнула.

– Ладно, не надо. Я куплю.

– Не дури. Возьми.

– В Кастлфорд ездил? – Она рылась в своей сумке.

– Ага.

– Значит, видел Марджори Доусон? Как она из себя?

Я закурил свою последнюю сигарету:

– Я ее не видел.

– А? – Кэтрин считала мелочь, чтобы купить сигареты в автомате.

– Я видел Полу Гарланд.

Господи, ну ты даешь. Охренеть можно.

Ее мать спала, ее отец храпел, а я стоял на коленях в ее спальне.

Кэтрин подняла меня, притягивая мой рот к своему, и мы рухнули навзничь, на ее кровать.

Я думал о южных девушках по имени Софи или Анна.

Ее язык настойчиво прижимался к моему, вкус собственной щелки подстегивал ее все сильнее. Левой ногой я освободил ее ноги от трусиков.

Я думал о Мэри Голдторп.

Она взяла мой член в правую руку и направила его внутрь себя. Я отстранился, взял головку правой рукой и стал водить ею по часовой стрелке по губам ее вагины.

Я думал о Поле Гарланд.

Она впилась ногтями мне в задницу, желая, чтобы я был глубоко внутри.

Я резко вошел в нее, внезапно почувствовав тошноту и голод.

Я думал о Клер Кемплей.

– Эдди, – прошептала она.

Я страстно целовал ее, двигаясь от губ к подбородку, к шее.

– Эдди? – Голос ее изменился.

Я страстно целовал ее, двигаясь от шеи к подбородку и обратно к губам.

– Эдди! – Перемена не к добру.

Я перестал целовать ее.

– Я беременна.

– Что ты имеешь в виду? – сказал я, прекрасно зная, что она, мать ее, имела в виду.

– Я беременна.

Я вышел из нее и лег на спину.

– Что нам теперь делать? – прошептала она, прижимаясь ухом к моей груди.

– Избавиться от этого.

Черт, я все еще чувствовал себя пьяным.

Было почти два часа ночи, когда я вышел из такси. Черт, думал я, открывая дверь со двора. В задней комнате горел свет.

Черт, мне нужно выпить чашку чаю и съесть бутерброд.

Я включил свет на кухне и начал рыться в холодильнике в поисках ветчины.

Черт, надо хотя бы поздороваться.

Мать сидела в кресле-качалке, уставившись в черный экран телевизора.