Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Я принесу тебе чаю, – сказала Пола.

– Спасибо.

– Тебе еще налить, Клер?

– Нет, я сейчас уже пойду, – ответила она и пошла за Полой на кухню.

Я сидел на диване перед телевизором, слушая шепот, доносившийся из другой комнаты, глядя на танцующую степ девочку, для которой были открыты дома и сердца миллионов телезрителей. Прямо над ней Жанетт улыбалась мне с телевизора своей слабоумной улыбкой.

– Пока, Эдди, – сказала шотландка Клер уже от двери. Я хотел было встать, но не двинулся с места и только пробормотал:

– Да, спокойной ночи.

– Ага, и веди себя хорошо, – сказала она, закрывая за собой большую красную дверь.

С экрана раздались аплодисменты.

Пола подала мне кружку с чаем.

– Вот, возьми.

– Извини меня за все это. И за прошлую ночь, – сказал я.

Она села на диван рядом со мной.

– Забудь.

– Всегда так выходит, и потом вся эта чушь, которую я вчера наговорил, на самом деле я не хотел.

– Все нормально, забудь об этом. Не надо ничего говорить.

В телевизоре роботы-инопланетяне ели картофельное пюре быстрого приготовления.

– Мне не все равно.

– Я знаю.

Я хотел спросить ее о Джонни, но вместо этого поставил чашку и наклонился, притянув ее лицо к своему.

– Как рука? – шепотом спросила она.

– Хорошо, – ответил я, целуя ее губы, подбородок, щеки.

– Тебе совсем не обязательно это делать, – сказала она.

– А я хочу.

– Почему?

В телевизоре обезьяна в фуражке пила чай.

– Потому что я тебя люблю.

– Пожалуйста, не говори этого просто так.

– Это не просто так.

– Тогда скажи еще раз.

– Я тебя люблю.

Пола оттолкнула меня, потом взяла за руку и, выключив телевизор, повела наверх по крутой-прекрутой лестнице.

В Мамочкиной и Папочкиной комнате,в спальне, было так холодно, что мое дыхание превращалось в пар.

Пола села на кровать и начала расстегивать кофточку. Ее голое тело покрылось гусиной кожей.

Я толкнул ее назад, на пуховое одеяло, мои туфли упали на пол с глухим стуком.

Она извивалась подо мной, пытаясь освободиться от брюк.

Я задрал ее кофточку и черный лифчик и начал сосать ее бледно-коричневые соски, легонько кусая их.

Она стала стягивать с меня пиджак и брюки.

– Ты такой грязный, – хихикнула она.

– Спасибо, – улыбнулся я, чувствуя смех в ее животе.

– Я люблю тебя, – сказала она и провела руками по моим волосам, нежно направляя мою голову вниз.

Я подчинился, расстегивая молнию на ее брюках и стаскивая вместе с ними бледно-голубые трикотажные трусики.

Пола Гарланд толкнула мою голову себе между ног и скрестила ноги у меня на спине.

Подбородок мой стал влажным. Когда он начал высыхать, его стало щипать.

Она толкнула мою голову обратно.

Я подчинился.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Я тебя тоже, – пробормотал я, зарываясь лицом в ее лобок.

Она потянула меня наверх, к своим грудям.

Я целовал ее в губы, обжигая их вкусом ее собственной плоти.

Ее язык касался моего, вкус вагины на обоих.

Я подтянулся повыше, чувствуя боль в руке, и перевернул ее на живот.

Пола лежала на пуховом одеяле, уткнувшись лицом в подушку. На ней был только лифчик.

Я посмотрел на свой член.

Пола чуть приподняла задницу и снова опустила ее.

Я поднял ее волосы и стал целовать ее в шею, за ушами, стоя между ее ног и надрачивая свой член.

Она снова подняла задницу, мокрую от выделяющейся влаги и пота.

Я сел и стал тереться членом о ее вагину, мои бинты – у нее в волосах, левая ладонь – на ее талии.

Она подняла задницу еще выше, насаживаясь на мой член.

Мой член коснулся ее задницы.

Она протянула руку, отвела его от задницы и направила в вагину.

Туда-сюда, туда-сюда.

Пола сжимала и разжимала кулак.

Туда-сюда, туда-сюда.

Пола – лицом вниз, сжав кулаки.

Я резко вышел из нее.

Пола выдохнула и разжала ладони.

Мой член коснулся ее задницы.

Пола попыталась обернуться.

Забинтованная рука – на ее шее.

Пола старалась поймать мой член рукой.

Мой член на отверстии ее заднего прохода. Пола закричала в подушку.

Крепко внутрь.

Пола Гарланд кричала и кричала в подушку. Перевязанная рука прижала ее голову к постели, другая держала ее за живот.

Пола пыталась освободиться от моего члена.

Я жестко трахал ее в задницу.

Пола – вялая и содрогающаяся от рыданий. Туда-сюда, туда-сюда.

У Полы – задница в крови.

Туда-сюда, туда-сюда, кровь на моем члене.

Пола Гарланд плакала.

Кончая, кончая и снова кончая.

Пола звала Жанетт.

Я – снова кончал.

Дохлые псы, и чудовища, и крысы с маленькими крылышками.

Кто-то в больших ботинках ходил у меня в голове и светил фонариком.

Она была на улице, улыбалась мне и куталась в красную кофту.

Внезапно большая черная птица налетела на нее с неба и погнала по улице, выдирая клочья окровавленных светлых волос.

Она лежала на дороге в своих бледно-голубых трикотажных трусах, как большая сбитая грузовиком собака.

Я проснулся и снова уснул, думая: я в безопасности, теперь мне ничего не грозит, надо снова заснуть.

Дохлые псы, и чудовища, и крысы с маленькими крылышками.

Кто-то в больших ботинках ходил у меня в голове и светил фонариком.

Я сидел в деревянном доме, смотрел на новогоднюю елку. Дом был наполнен ароматом домашней стряпни.

Я взял из-под елки большую коробку, завернутую в газету, и развязал красную ленту.

Я осторожно развернул газету, я собирался потом ее почитать.

Я смотрел на маленькую коробочку, лежавшую у меня на колене поверх газеты и длинной красной ленты.

Я закрыл глаза и открыл коробку. Дом наполнился глухими ударами моего сердца.

– Что это? – спросила она, подходя ко мне сзади и касаясь моего плеча.

Я закрыл коробку перевязанной рукой и зарылся головой в красные складки ее хлопчатобумажной юбки.

Она взяла коробку у меня из рук и заглянула внутрь.

Коробка упала на пол. Дом был наполнен ароматом домашней стряпни, глухими ударами моего сердца и ее, на хер, воплями.

Я смотрел, как оно выскользнуло из коробки и покатилось по полу, оставляя на нем тонкие кровавые узоры.

– Убери его, – кричала она. – Убери его сейчас же!

Оно перевернулось на спину и улыбнулось мне.

Я проснулся и снова уснул, думая: я в безопасности, теперь мне ничего не грозит, надо снова заснуть.

Дохлые псы, и чудовища, и крысы с крылышками.

Кто-то в больших ботинках ходил у меня в голове и светил фонариком.

Я лежал без сна на полу подземелья и замерзал.

Откуда-то сверху доносился приглушенный звук телевизора.

Я смотрел в темноту у себя над головой, крошечные пятнышки света приближались.

Откуда-то сверху доносился приглушенный звон телефона и шум крыльев.

Я смотрел сквозь темноту. Крысы с маленькими крылышками были больше похожи на белок с мохнатыми мордочками, говорящих добрые слова.

Откуда-то сверху доносился приглушенный звук проигрывателя, «Маленький барабанщик».

Крысы шептали мне на ухо ругательства, обзывали меня, ломали мне кости лучше всяких камней и палок.

Рядом со мной – приглушенный детский плач.

Я вскочил, чтобы включить свет, но было уже светло.

Я лежал без сна на ковре и замерзал.

Глава девятая

– Это что еще, на хер, такое?

Меня разбудила газета, со всей силы хлестанувшая по лицу.

Суббота, 21 декабря 1974 года.

– Ты говоришь, что любишь меня, говоришь, что тебе не все равно, а потом трахаешь меня в задницу и пишешь вот это дерьмо.

Я сел в кровати, потирая щеку перебинтованной рукой.

Да, суббота, 21 декабря 1974 года.

Миссис Пола Гарланд, в голубых расклешенных джинсах и красном шерстяном свитере, стояла над кроватью.

С пухового одеяла на меня таращился заголовок выпуска «Йоркшир пост».

11-й ДЕНЬ РОЖДЕСТВЕНСКОГО ПЕРЕМИРИЯ С ИРА.

– Что?

– Только вот этого не надо, лживый ты кусок дерьма.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она взяла газету, открыла ее и начала читать.

Обращение матери. Автор – Эдвард Данфорд.

Миссис Пола Гарланд, сестра Джонни Келли, звездного игрока Лиги рэгби, не могла сдержать рыданий, рассказывая о своей жизни с того самого дня, когда ее дочь Жанетт пропала без вести. Это случилось пять лет тому назад.

«С тех пор я потеряла все», – сказала миссис Гарланд, подразумевая самоубийство своего мужа Джефа, случившееся в 1971 году после безуспешного полицейского расследования по делу их пропавшей дочери.

«Я просто хочу, чтобы все это кончилось, – рыдая, сказала миссис Гарланд. – И может быть, теперь так оно и будет».

Пола перестала читать.

– Ну что, продолжать?

Я сел на край кровати, прикрыв яйца простыней, пялясь на пятно белого солнечного света на тонком цветастом ковре.

– Я этого не писал.

– Автор – Эдвард Данфорд.

– Я этого не писал.

Арест уроженца Фитцвильяма в связи с похищением и убийством Клер Кемплей в некотором – трагическом – смысле обнадежил миссис Гарланд, которая, плача, призналась: «Я никогда не думала, что буду так говорить, но теперь, после всего этого, я просто хочу знать, что произошло. И если правда жестока, я попытаюсь жить с ней дальше».

– Я этого не писал.

– Автор – Эдвард Данфорд, – повторила она.

– Я этого не писал.

– Ты лжешь! – заорала Пола Гарланд, вцепившись мне в волосы и стаскивая меня с кровати. Я, голый, упал на тонкий цветастый ковер, повторяя:

– Я этого не писал.

– Убирайся!

– Пола, пожалуйста, – сказал я, пытаясь дотянуться до штанов. Я хотел было встать, но она толкнула меня, крича:

– Убирайся! Убирайся!

– Пола, уймись ты и послушай.

– Нет! – заорала она, расцарапав мне ухо ногтями.

– Иди ты на хер, – закричал я, отшвырнул ее и стал собирать свою одежду. Она упала на пол в углу, у шкафа, свернувшись калачиком и всхлипывая:

– Я ненавижу тебя, сволочь.

Я надел штаны и рубашку, взял пиджак. С уха капала кровь.

– Я больше не хочу тебя видеть. Никогда в жизни, – прошептала она.

– Не волнуйся, не придется, – бросил я в ответ, спускаясь по лестнице и выходя на улицу.

Сука.

Часы в машине показывали почти девять. Я ехал, яркий белый зимний свет слепил мне глаза.

Проклятая сука.

На А655 – никого, как обычно по утрам; плоские коричневые поля – насколько хватало глаз.

Проклятая долбаная сука.

По радио – Лулу со своим «Маленьким барабанщиком», заднее сиденье завалено пакетами.

Глупая сраная сука.

Пропикало десять, ухо все еще саднило. А вот и новости:

Вчера в одной из квартир в районе Святого Джонса был найден труп женщины. Полиция Западного Йоркшира объявила расследование.

Мертвая кровь застыла у меня в руках.

Женщина была опознана как Мэнди Денизили, 36 лет.

Плоть душила кость, прочь с дороги – на обочину.

Миссис Денизили работала медиумом под девичьей фамилией Уаймер. Она прославилась на всю страну тем, что содействовала полиции в расследовании целого ряда уголовных дел. Совсем недавно миссис Денизили утверждала, что указала полицейским место, где находилось тело убитой школьницы Клер Кемплей. Старший полицейский инспектор Питер Ноубл, возглавляющий следствие по данному делу, категорически опроверг это заявление.

Лоб на руле, руки у рта.

В настоящий момент полиция дает весьма ограниченную информацию о самом преступлении, однако есть повод полагать, что оно отличается необычной жестокостью.

Пытаясь совладать с дверью и перебинтованной рукой, желчь – по подлокотнику, на траву.

Полицейские власти обращаются ко всем, кто знал миссис Денизили, с просьбой связаться с ними в самое ближайшее время.

Рехнувшаяся долбаная сука.

Вон из машины, на колени, желчь – по подбородку, на землю.

Проклятая сука.

Харкаясь и выплевывая желчь, в ушах – тот крик, она – отползающая на заднице по коридору, растопырившая руки и ноги, в задравшейся деревенской юбке.

Долбаная сука.

Гравий под ладонями, земля на лбу, взгляд на траве, растущей в трещинах на асфальте.

Сука.

Со страниц «Йоркшир лайф».

Тридцать минут спустя я стоял в фойе мотеля «Редбек» с черным от грязи лицом и запачканными травой ладонями, обнимая перевязанной рукой телефон.

– Сержанта Фрейзера, будьте любезны.

Желтое, коричневое, табачная вонь – я чувствовал себя как дома, более или менее.

– Сержант Фрейзер слушает.

Думая о воронах, сидящих на телефонных проводах, я сглотнул и сказал:

– Это Эдвард Данфорд.

Тишина, только гул проводов в ожидании слов.

Стук бильярдных шаров из-за стеклянной двери; интересно, какой сегодня день недели, интересно, сегодня рабочий или выходной; мысли о воронах на проводе; интересно, о чем сейчас думает Фрейзер.

– Ты попал, Данфорд, – сказал Фрейзер.

– Я должен с тобой увидеться.

– Иди на хер. Тебе пора сдаваться.

– Что?

– Что слышал. Тебя хотят допросить.

– По поводу?

– В связи с убийством Мэнди Уаймер.

– Да пошел ты.

– Ты где?

– Слушай…

– Нет, это ты слушай, мать твою. Я два дня пытался с тобой связаться…

– Послушай, пожалуйста…

Снова тишина, только гул проводов в ожидании моих слов.

Стук бильярдных шаров из-за стеклянной двери, интересно, это все та же игра или уже новая, интересно, ведут ли они счет, снова мысли о воронах на проводе, интересно, отслеживает ли Фрейзер этот звонок?

– Говори, – сказал Фрейзер.

– Я дам тебе имена и даты, все данные о Барри Гэнноне и все, что он накопал.

– Дальше.

– Но я должен знать все, что ты слышал о Майкле Мышкине, все, что с ним происходит, все, что он говорит о Жанетт Гарланд и Сьюзан Ридьярд. И я хочу копию его признания.

– Дальше.

– Я встречусь с тобой в двенадцать дня. Я дам тебе все, что есть у меня, ты дашь мне все, что есть у тебя. И я хочу, чтобы ты дал мне слово, что не будешь пытаться меня повязать.

– Дальше.

– Если ты меня арестуешь, я тут же втяну тебя в это дело.

– Дальше.

– Дай мне время до полуночи. Потом я приду.

Тишина, только гул в ожидании слова.

Стук бильярдных шаров из-за стеклянной двери; интересно, куда подевалась старая пердунья, интересно, может быть, она умерла в своей комнате, и никто ее не нашел; мысли о воронах на проводе; интересно, это Фрейзер меня подставил в доме престарелых Хартли?

– Где? – прошептал сержант Фрейзер.

– Заброшенная заправка на развилке А655 и Б6134, в сторону Фезерстоуна.

– В двенадцать?

– В полдень.

Связь прервалась, гул пропал, ощущения остались.

Стук бильярдных шаров из-за стеклянной двери.

На полу комнаты 27, выворачивая карманы и опорожняя мешки, глядя на крошечные кассеты, подписанные БОКС и ШОУ, включая диктофон:

–  И уж тем более не ангел. Но я – бизнесмен.

Записывая его и мои слова своим раненым почерком.

–  Советника Шоу следует убедить в необходимости излить душу по части своих общественных грехов.

Откладывая фотографию в сторону.

–  Завтра в обед – на втором этаже в «Стрэффорд Армс».

Меняя кассеты, снова включая диктофон.

–  Из-за денег, черт побери.

Записывая печатными буквами.

–  Фостер, Дональд Ричард Фостер. Это вы хотели услышать?

Слушая ложь.

–  Я не знал, что он журналист.

Переворачивая кассету.

–  О тех, кто лежит под этими красивыми новыми коврами.

Перематывая назад.

–  Не трогайте меня!

Нажимая: стереть.

–  От вас так сильно пахнет тяжелыми воспоминаниями.

На полу комнаты 27, запихивая часть материалов Барри в желтый конверт, облизывая и заклеивая, калякая на лицевой стороне имя Фрейзера.

–  И вы не смогли это предвидеть?

Стоя в дверях моего номера, глотая таблетку и закуривая сигарету, с желтым конвертом в руке и рождественской открыткой в кармане.

–  Я – не гадалка, мистер Данфорд, я – медиум.

Осталась последняя дверь.

Полдень.

Суббота, 21 декабря 1974 года.

Между грузовиком и автобусом, мимо заброшенной заправки «Шелл» на развилке шоссе А655 и Б6134.

На площадке перед заправкой была припаркована «макси» горчичного цвета. Сержант Фрейзер стоял рядом, облокотившись на капот.

Я проехал еще ярдов сто, остановился у обочины, открыл окно, включил свой диктофон и поехал обратно.

Поравнявшись с «макси» я сказал:

– Садись.

Сержант Фрейзер, одетый в плащ поверх формы, обошел «виву» сзади и сел в нее.

Я выехал с заправки и повернул налево на Б6134, в направлении Фезерстоуна. Сержант Фрейзер сидел, скрестив руки на груди, и глядел прямо перед собой.

На какую-то секунду мне показалось, что я попал в альтернативную реальность, прямо как в чертовом «Докторе Кто», где полицейским был я, а не Фрейзер, где хорошим был я, а не он.

– Куда мы едем? – спросил Фрейзер.

– Мы уже приехали. – Я въехал на площадку, примыкавшую к обочине, и встал за красным фургоном, торговавшим пирожками и чаем. Заглушив двигатель, я спросил:

– Хочешь чего-нибудь?

– Нет, все нормально.

– Нормально? Ты знаешь сержанта Крейвена и его приятеля?

– Да. Их все знают.

– Хорошо знаешь?

– Понаслышке.

Я смотрел в окно, заляпанное бурой грязью, поверх низких бурых изгородей, разделявших плоские бурые поля с одинокими голыми деревьями.

– А что? – спросил Фрейзер.

Я достал из кармана фотографию Клер Кемплей, лежавшей на операционном столе с лебединым крылом, вшитым в спину.

Я протянул снимок Фрейзеру.

– Вот это мне дал либо Крейвен, либо его напарник.

– Черт. Зачем?

– Они пытаются меня подставить.

– Почему?

Я указал на мешок, лежавший у Фрейзера в ногах:

– Там все написано.

– Да ты что?

– Расшифровки записанных разговоров, документы, фотографии. Все, что тебе необходимо.

– Расшифровки?

– Кассеты с оригиналами записей у меня, и я отдам их тебе, когда ты решишь, что они тебе нужны. Не волнуйся, все здесь.

– Надеюсь, так оно и есть, – сказал Фрейзер, заглядывая в мешок. Я достал две бумажки из внутреннего кармана пиджака и отдал одну из них Фрейзеру.

– Постучись в эту дверь.

– Чапелтаун, Спенсер Маунт, дом три, квартира пять, – прочитал он. Я положил вторую записку обратно в карман.

– Ага.

– И кто там живет?

– Барри Джеймс Андерсон, знакомый Барри Гэннона и герой ряда снимков и аудиозаписей, которые ты найдешь в этом мешке.

– Почему ты отдаешь его мне?

Я смотрел на край плоского коричнегого поля, на голубое небо, которое постепенно становилось белым.

– У меня больше ничего нет.

Фрейзер положил бумажку в карман и достал блокнот.

– А что у тебя есть для меня?

– Не так уж и много, черт побери, – ответил Фрейзер, открывая блокнот.

– Признание?

– Не дословно.

– Подробности?

– Подробностей нет.

– Что он сказал насчет Жанетт Гарланд?

– Он просто раскололся и все.

– Сьюзан Ридьярд?

– То же самое.

– Проклятье.

– Да уж, – сказал сержант Фрейзер.

– Значит, ты думаешь, это он?

– Он признает свою вину.

– Он не сказал, где он все это делал?

– В своем Подземном Царстве.

– У него не все дома.

– А у кого – все? – вздохнул Фрейзер.

Сидя в зеленой машине у бурого поля под белым небом я спросил:

– Это все?

Сержант Фрейзер опустил взгляд в свой блокнот и сказал:

– Мэнди Уаймер.

– Черт!

– Сосед нашел ее вчера около девяти часов утра. Она была изнасилована и повешена на проводе, на люстре. С нее был снят скальп.

– Снят скальп?

– Так обычно делают индейцы.

– Черт.

– Вашему брату этого не рассказывают, – улыбнулся Фрейзер.

– Снят скальп, – прошептал я.

– Там еще и кошки порезвились. Настоящий фильм ужасов.

– Черт.

– Тебя сдал твой бывший начальник, – сказал Фрейзер и закрыл блокнот.

– И они думают, что это сделал я?

– Нет.

– Почему нет?

– Ты – журналист.

– Ну и что?

– Они думают, что ты можешь знать, кто это сделал.

– Почему я?

– Потому что, выходит, ты был последним, кто видел ее в живых, вот почему, едрит твою.

– Черт.

– Она не упоминала о своем муже?

– Она ничего не говорила.

Сержант Фрейзер снова открыл блокнот.

– Соседи сообщили нам, что во вторник после обеда мисс Уаймер с кем-то ругалась. Согласно показаниям твоего бывшего работодателя, это было непосредственно до или сразу после того, как она встречалась с тобой.

– Я понятия об этом не имею.

Сержант Фрейзер посмотрел мне прямо в глаза и снова закрыл блокнот.

– Я думаю, ты врешь.

– Зачем мне врать?

– Не знаю. Может, по привычке?

Я отвернулся и уставился поверх мертвой бурой изгороди на мертвое бурое поле с мертвым бурым деревом.

– Что она сказала про Клер Кемплей? – тихо спросил сержант Фрейзер.

– Не так уж и много.

– А конкретно?

– А ты что думаешь, здесь есть какая-то связь?

– Это очевидно.

– Какая же? – спросил я, чувствуя, как хрипит мой пересохший рот и стучит мое влажное сердце.

– А ты как думаешь, на хер, какая тут может быть связь, если она участвовала в следствии?

– Ноубл и компания это отрицают.

– Ну и что? Все знают, что это правда.

– И что дальше?

– И дальше все всегда упирается в тебя.

– В меня? А я-то тут при чем?

– Ты – отсутствующее звено.

– Которое типа все соединяет?

– А вот это я у тебя должен спросить.

– Тебе надо было быть журналистом, черт побери, – сказал я.

– И тебе тоже, – прошипел Фрейзер.

– Иди ты на хер, – ответил я, заводя двигатель.

– Все взаимосвязано, – сказал сержант Фрейзер.

Я дважды посмотрел в зеркало заднего обзора и выехал с площадки. На перекрестке Б6134 и А655 Фрейзер сказал:

– В полночь?

Я кивнул и подъехал к «макси», стоявшей перед пустым гаражом.

– Давай в Морли, – сказал сержант Фрейзер, взял мешок и вышел из машины.

– А почему бы и нет?

Осталась последняя карта. Я бросил взгляд в зеркало и выехал на дорогу.

Сити Хейтс, Лидс.

Стоя под белым небом, которое становилось серым и угрожало дождем, но никогда не обещало снега, я закрыл машину и подумал, что летом здесь, должно быть, очень неплохо.

Простая высотка постройки 60-х годов: облупившаяся желтая и небесно-голубая краска, тронутые ржавчиной перила.

Я поднялся по лестнице на четвертый этаж; стук мяча о стену, детский визг на ветру; я думал о Битлз и обложках их пластинок, о чистоте, о набожности и о детях.

Поднявшись на четвертый этаж, я пошел по открытому коридору мимо запотевших кухонных окон и приглушенных радиоприемников до желтой двери с номером 405.

Я постучал в дверь квартиры 405, Сити Хейтс, Лидс, и стал ждать.

Через несколько секунд я нажал кнопку звонка.

Ничего.

Я наклонился и поднял железную крышку почтового ящика.

От теплого воздуха глаза мои заслезились, было слышно, что по телевизору идут лошадиные скачки.

– Извините! – заорал я в щель ящика.

Скачки прекратились.

– Извините!

Снова глаз в ящик: к двери приближалась пара белых махровых носков.

– Я знаю, что вы там, – сказал я, выпрямляясь.

– Что вам надо? – спросил мужской голос.

– Просто переговорить.

– О чем?

Разыгрывая единственную оставшуюся у меня в руках карту, я ответил двери:

– О вашей сестре.

Ключ повернулся в замке, и желтая дверь открылась.

– А что с моей сестрой? – спросил Джонни Келли.

– Щелк, – сказал я, поднимая перевязанную правую руку.

Джонни Келли, в свитере и голубых джинсах, со сломанным запястьем и побитым ирландским лицом, переспросил:

– Что с ней?

– Вам надо с ней связаться. Она о вас беспокоится.

– А вы кто такой, мать вашу?

– Эдвард Данфорд.

– Я вас знаю?

– Нет.

– А как вы узнали, что я тут?

Я достал из кармана рождественскую открытку и протянул ему.

– С Рождеством.

– Глупая сука, – сказал Келли, открыв ее и уставившись на два кусочка пластиковой ленты.

– Можно мне войти?

Джонни Келли повернулся и пошел внутрь, я проследовал за ним по узкому коридору мимо ванной и спальни в гостиную.

Келли сел в виниловое кресло, держась за запястье.

Я сел на такой же диван лицом к телевизору, забитому лошадьми, бесшумно прыгающими через заборы, спиной к очередному зимнему лидскому дню.

Полинезийская девушка с цветком в волосах над газовым камином улыбалась среди оранжевых и коричневых теней, и я подумал о темноволосых цыганских девочках и розах, торчащих там, где розам совсем не место.

После первого тайма под лошадьми высветился счет: «Лидс» проигрывал в Ньюкасле.

– У Полы все нормально?

– А вы как думаете? – сказал я, кивая на раскрытую газету, лежавшую на пластиковом журнальном столике. Джонни Келли наклонился вперед, взглянул на страницу.

– Так вы один из этих чертовых газетчиков, да?

– Я знаю вашего Пола.

– И это вы написали это дерьмо, да? – сказал Келли, откидываясь на спинку кресла.

– Я этого не писал.

– Но ведь вы же из этой сраной «Пост»?

– Теперь уже нет.

– Черт, – сказал Келли, качая головой.

– Послушайте, я ничего не собираюсь говорить.

– Ясное дело, – улыбнулся Келли.

– Просто расскажите, что произошло, и я обещаю, что никому ничего не скажу.

Джонни Келли встал:

– Вы – журналист, мать вашу.

– Уже нет.

– А я вам не верю, – сказал Келли.

– Ну хорошо, допустим, журналист. Значит, я в любом случае могу написать любое дерьмо.

– Как обычно.

– Ладно, тогда просто поговорите со мной.

Джонни Келли стоял за моей спиной и смотрел в огромное холодное окно на огромный холодный город.

– Если вы больше не журналист, тогда зачем пришли?

– Я пытаюсь помочь Поле.

Джонни Келли сел обратно в виниловое кресло, потирая запястье и улыбаясь.

– Еще один.

В комнате становилось темно, и огонь в газовом камине казался ярче.

– Как это случилось? – спросил я.

– Авария.

– Да?

– Да, – сказал Келли.

– Вы были за рулем?

– Она.

– Кто?

– А вы как думаете, кто?

– Миссис Патриция Фостер?

– Точно.

– И что произошло?

– Мы были за городом, возвращались обратно…

– Когда это было?

– В прошлую пятницу, вечером.

– Дальше, – сказал я, думая о ручках, бумаге, кассетах и пленках.

– Мы остановились на минутку на обратном пути, и она сказала, что поведет машину до дома, потому что я типа был за рулем дольше, чем она. Короче, мы ехали по Дюйсбери-роуд и, в общем, как бы это сказать, щупались маленько, и тут какой-то мужик просто вышел на дорогу, и – вжик! – мы его переехали.

– В каком месте?

– Ноги или грудь, не знаю.

– Нет, нет, в каком месте на Дюйсбери-роуд?

– На въезде в Уэйки, у тюряги.

– Рядом с новыми домами, которые строит Фостер?

– Ага, наверное, – улыбнулся Джонни Келли.

Думая, что все взаимосвязано, думая, что совпадений не бывает, что все идет по плану и, значит, Бог существует, я сглотнул и сказал:

– Вы знаете, что Клер Кемплей нашли там, неподалеку?

– А, да?

– Да.

Келли смотрел куда-то поверх меня.

– Я этого не знал.

– И что было дальше?

– По-моему, мы его только чуть-чуть задели, но гололед был смертельный, так что машину закружило, и она потеряла управление.

Я сидел в синтетической одежде на виниловом диване, глядел на пластиковую столешницу, в бетонной квартире, думая о резине и металле, коже и стекле.

Кровь.

– Мы, наверное, врезались в бордюр, а потом в столб или что-то в этом роде.

– А что с тем человеком, которого вы сбили?

– Не знаю. Я же говорю, мы его только слегка зацепили вроде.

– А вы хоть посмотрели? – спросил я, предлагая ему сигарету.

– Хера с два мы посмотрели, – ответил Келли, прикуривая.

– А дальше что?

– Я вытащил ее наружу, проверил, все ли в порядке. Шея у нее была не фонтан, но целая. Просто мышцы потянула. Потом мы сели обратно в машину, и я отвез ее домой.

– Значит, с машиной было все в порядке?

– Нет, но ехать-то она ехала.

– А что сказал Фостер?

Келли затушил сигарету.

– Я, бля, не стал дожидаться его реакции.

– И вы приехали сюда?

– Мне надо было ненадолго уйти на дно. Затихариться.

– А он знает, что вы здесь?

– Конечно, знает, мать его, – сказал Келли, дотрагиваясь до лица. Он взял с пластикового стола белую карточку и швырнул ее мне:

– Этот ублюдок мне даже приглашение прислал на свою рождественскую вечеринку.

– А как он вас нашел? – спросил я, сощурившись и пытаясь рассмотреть приглашение в темноте.

– Так это же одна из его квартир.

– И какой тогда смысл здесь тусоваться?

– А что он, в конце концов, может мне сказать, а?

У меня было такое чувство, что я только что упустил что-то очень страшное.

– Не понял?

– Он же трахает мою шлюху-сестру каждое воскресенье, с тех пор как мне исполнилось семнадцать лет.

Думая: нет, не то.

– Я, конечно, не жалуюсь.

Я поднял глаза.

Джонни Келли опустил глаза.

Я вспомнил, что это было.

В комнате было темно, в газовом камине ярко горел огонь.

– Не удивляйся, приятель. Ты не первый, кто хочет ей помочь, и не последний.

Я встал, кровь в моих ногах была холодной и мокрой.

– Что, на вечеринку собрался? – ухмыльнулся Келли, кивнув на приглашение в моих руках. Я повернулся и пошел по узкому коридору, думая: пошли они все на хер.

– Не забудь пожелать им счастливого Рождества от Джонни Келли, ладно?

Думая: пошла она на хер.

Здравствуй, любовь.

Затариться оптом.

Через десять секунд я стоял у какой-то пакистанской лавки, остатки наличных превратились в бутылки и мешки на полу машины, радио тараторило про бомбу в «Хэрродс», сигарета торчала в пепельнице, другая – у меня в руке, из бардачка появились таблетки.

За рулем в состоянии алкогольного опьянения.

Девяносто миль в час, вешая шотландцев, на транквилизаторах и аналептиках, расшвыривая в стороны южных девушек и морские виды, прорываясь сквозь всяких там Кэтрин и Карен и всех тех, кто был до них, гоняясь за габаритами и маленькими девочками, давя любовь под колесами, мотая ее на покрышки.

Фюрер в бункере моего собственного изготовления кричит:

Я НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО ПЛОХОГО.

Шоссе М1, утопив педаль и принимая все близко к сердцу, высасывая ночь с ее бомбами и снарядами через вентиляцию в машине и зубы во рту; пробуя, рыдая, умирая за новый поцелуй, за голос, за походку, молясь, не торгуясь, любовь без плана, умоляя ее жить снова, жить еще раз, ЗДЕСЬ, ДЛЯ МЕНЯ, СЕЙЧАС.

Слабые слезы и жесткий член, крича через шесть полос дерьма:

Я В ЖИЗНИ НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО ХОРОШЕГО, НА ХЕР!

«Радио-2» внезапно смолкло, белые полосы дороги стали золотыми, люди в отрепьях, люди в коронах, кое-кто с крыльями, кое-кто без, изо всех сил по тормозам – не наехать бы на колыбельку из дерева и соломы.

На жесткой обочине, включив аварийный свет.

Прощай, любовь.

Брант-стрит, дом номер 11, черным-черно.

Визг тормозов такой, что мертвого подымет, выскакиваю из зеленой «вивы» и изо всех сил пинаю проклятую красную дверь.

Брант-стрит, дом номер 11, с черного входа.

Вокруг домов, через забор, на крышку помойного бака – через кухонное окно, намотав куртку на руку, вытаскивая осколки, забираясь внутрь.

Дорогая, я дома.

Брант-стрит, дом номер 11, тихо как в могиле.

Внутри, думая: вот приду к тебе домой и покажу, кто я такой, доставая нож из ящика в кухонном столе (так я и знал, что он там).

Этого ты хотела, да?

Наверх по крутой-прекрутой лестнице, в Мамочки-ну и Папочкину комнату,распарывая пуховое одеяло, выдергивая ящики из комода, роняя дерьмо то там, то сям, косметика, дешевые трусы, тампоны, искусственный жемчуг, представляя, как Джеф заглотнул ствол, думая: НЕУДИВИТЕЛЬНО, МАТЬ ТВОЮ: твоя дочь мертва, твоя жена – потаскуха, спит с шефом своего брата и т. п., запуская стул в зеркало, – потому что НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НЕСЧАСТЬЯ ХУЖЕ, ЧЕМ ТАКОЕ ВОТ НЕСЧАСТЬЕ.

Отдавая тебе все, о чем ты просила.

Я пересек лестничную площадку и вошел в комнату Жанетт.

В комнате было холодно и тихо, как в церкви. Я сел на маленькое розовое покрывало рядом с коллекцией кукол и медвежат, уронив голову на руки, уронив нож на пол; кровь на руках и слезы на лице замерзали прежде, чем успевали коснуться ножа.

Впервые я молился не за себя, а за других, я просил, чтобы все записи во всех моих блокнотах, на всех моих кассетах, во всех конвертах и пакетах моей комнаты оказались вымыслом, чтобы мертвые ожили, пропавшие нашлись, чтобы все эти жизни могли быть прожиты заново. Потом я стал молиться за мать и сестру, за тетушек и дядюшек, за друзей – хороших и плохих, и, наконец, за отца, где бы он ни был. Аминь.