Текст книги "Убийство в долине Нейпы (сборник)"

Автор книги: Дэвид Осборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

Глава 30

Мне было суждено снова очутиться в кембриджской клинике. Я была доставлена туда на полицейском вертолете в послешоковом состоянии и с переломом руки. Еще до прибытия вертолета на борту катера, отстранив удивленную и смущенную Аду, появилась Сисси Браун.

– Я восхищена вами, миссис Барлоу, – сказала Сисси. – И хочу вас заверить, что мы обязательно победим в этих проклятых гонках, договорились? Можете в этом не сомневаться. Мы хотим посвятить нашу победу вам.

Она порывисто наклонилась ко мне и стиснула мою здоровую руку. Что же касается меня, то при всей моей неприязни к ней в этот момент, кажется, не было человека на свете, которого я любила бы так же сильно, как ее.

«Королева» и в самом деле одержала победу, первой придя к финишу у острова Джемса с отрывом от «Чесапика» на полтора километра. Традиционное торжество по случаю гонок на борту «Сэма Хьюстона» решено было не отменять. Члены команд, их родители и друзья все еще продолжали веселиться, когда я вернулась в «Брайдз Холл» около семи часов вечера. Врачи настаивали, чтобы я задержалась в клинике еще на день, и подняли невероятный шум, когда я заявила о намерении покинуть ее немедленно, но с меня и этого было достаточно.

Однако в торжествах я не участвовала: я не могла. Мысли о Мэри Хьюз и Гертруде Эйбрамз, о Тэрри Карр и о рухнувшей карьере Эллен Морни настолько угнетали меня, что я испытывала лишь глубокую, щемящую тоску. Я отправилась прямо в Коптильню, в свой гостевой номер, и легла в постель.

Большую часть следующего дня и вечер я провела с Майклом, рассказывая ему некоторые подробности, и даже сделала официальное заявление по поводу моих действий с момента появления в «Брайдз Холле». Как оказалось, на кассете Мэри Хьюз были действительно записаны голоса Тэрри и Эллен. Содержание их беседы стало известно благодаря чудодейственному мастерству специалистов по звукотехнике. Это дало Майклу Доминику основание выдвинуть обвинение против Эллен, а позже и против Артура Перселла. Зная характер Перселла, Эллен втянула его в свои махинации, пообещав соответствующим образом вознаградить. Причастность к преступлению служила гарантией его молчания.

Похищенная Эллен сумма была мизерной по сравнению с общей суммой пожертвований, всего лишь сто тысяч долларов с небольшим. Но этого было вполне достаточно для того, чтобы оплатить все, что она считала необходимым для осуществления мечты всей ее жизни – обретения Джона Рэтигена: арендная плата за «обитель любви» в Джорджтауне, пластическая операция, роскошный спортивный автомобиль и обширный модный гардероб.

И она вполне преуспела бы в осуществлении своих планов, если бы этому не помешал один человек – Анджела О'Коннелл. Из записи, содержащейся на кассете, и из признаний Эллен роль этой девицы становилась совершенно ясной. Не прошло и месяца с момента появления Анджелы в школе, как она обнаружила, что можно сойти с дорожки и, забравшись в густые заросли кустарника, оказаться прямо под окном кабинета Эллен. В теплую погоду, когда открыто окно, она могла сколько душе угодно подслушивать разговоры, происходившие в кабинете директрисы. Стараясь завоевать расположение Тэрри, Анджела рассказала ей о разговоре Эллен с Перселлом, из которого следовало, что они сообща замышляют некую махинацию. Тэрри не составляло труда заставить Анджелу молчать – она пригрозила ей Инквизицией старшеклассниц. Улучив момент, когда Перселл находился в отъезде, Тэрри несколько ночей кряду занималась тщательной проверкой школьных счетов и пришла к выводу, что все сказанное Анджелой – правда.

У каждого человека есть какая-то мечта, которая – он верит – в конце концов осуществится. Для большинства людей мечта так и остается мечтой, и они в конце концов смиряются с этим. Однако для некоторых – таких не много – поражение просто немыслимо, слишком завораживающей представляется мечта. И ради ее осуществления они готовы на все, вплоть до убийства.

Я много думала о Тэрри Карр и мечтах ребенка из бедной семьи в захолустном районе Западной Виргинии. Всегда ли она мечтала стать в будущем директрисой знаменитой приготовительной школы? Или впервые подумала о такой возможности, только оказавшись в «Брайдз Холле» и увидев в лице Эллен пример для подражания? Этого мы никогда не узнаем, хотя я склонна считать верным последнее. В ту злополучную субботу Хайрам Берджесс позвонил в школу и просил передать Эллен, что он приглашает ее на завтрак в Вашингтоне. Тэрри немедленно связалась с Эллен в «Вальдорф-Астории», сообщила о звонке Берджесса и заодно торжествующим тоном изложила все, что ей было известно от Анджелы. Затем, в упоении собственной силой, она принудила Эллен к встрече с глазу на глаз в газебо в тот же самый день.

Как считает Майкл, Тэрри требовала отнюдь не денег. Ей нужна была должность директрисы «Брайдз Холла». Эллен должна была подать в отставку в конце учебного года, заручившись предварительно гарантией со стороны попечителей, что ее место займет Тэрри.

Когда мечта Тэрри была уже совсем близка к осуществлению, она не могла допустить, чтобы Мэри Хьюз стала свидетельницей ее шантажа. Равно как и Гертруда Эйбрамз. Убила ли она Гертруду Эйбрамз из опасения, что та может узнать ее голос на кассете, или потому, что Мэри могла поделиться с ней своей тайной – этого мы тоже никогда не узнаем.

Чтобы избежать дальнейшего скандала и считая, что найти равноценную замену Эллен будет трудно, попечительский совет решил не возбуждать против нее дела и оставить ее директрисой. Конечно, ей придется вернуть похищенные деньги. Их будут удерживать из ее жалования, а поскольку сумма весьма солидная, она в скором времени снова превратится в неряшливо одетую, заурядную особу средних лет. Джона Рэтигена она потеряла – во второй раз и теперь уже навсегда. Я невольно испытывала к ней жалость.

Что касается меня, то я наконец могла вернуться домой и на следующий день после завтрака упаковала свои вещи. Майкл поручил одному из своих подчиненных проводить меня до дома, и вскоре я уже покидала Коптильню. Когда я вместе с сопровождающим, несшим мои вещи, подошла к Главному Корпусу, со мной произошло что-то невероятное. Я вдруг передумала. Моя старенькая машина показалась мне незнакомкой, и я с удивлением осознала, что испытываю страх перед реальным миром, в который мне вскоре предстоит вернуться.

Я смотрела, как сопровождающий укладывает мой багаж на заднее сиденье, внушая себе, что не следует распускать нюни, что я должна взять себя в руки. «Ты уже не школьница, Маргарет. Поезжай домой», – говорил мой разум.

Да, я не школьница, и уже очень давно. И все-таки что-то во мне противилось и убеждало побыть здесь еще немного. Я остро ощущала ностальгию, хотя не могла бы сказать, по чему именно. По «Брайдз Холлу» и моим школьным годам? По тому, что прошло и больше уже не вернется? По минувшей юности? Думаю, что по всему понемногу. Я попросила сопровождающего подождать и медленно пошла мимо спортивной площадки к пирсу и к эллингам. Я шла и вспоминала: длинные зимние вечера в классах и занятия в закутках большого учебного зала; тех, с кем приходилось делить дортуар, нравившихся мне и не нравившихся; учителей – скучных, противных или добрых. Вспоминала школьные ритуалы и традиции, сохраняющиеся и по сей день; подруг, с которыми делила радость и слезы; победы и поражения на спортивной площадке. И бурный восторг зрителей-школьниц, когда я победила в межшкольном чемпионате по теннису и вернула «Брайдз Холлу» кубок после двадцатишестилетнего перерыва.

Я шла по знакомой дороге, вспоминая прошлое с чувством признательности и приязни. Я была уверена, что никогда больше не приеду сюда. Даже ради Нэнси. Отныне это станет обязанностью ее матери, а не моей. Но несмотря ни на что, «Брайдз Холл» для меня – нечто такое, чего я не могу и не должна никогда отделять от всего того, что составляет мою жизнь, как я до сих пор пыталась это делать. По-своему я любила это место.

«Королева Мэриленда» стояла на приколе, со свернутыми парусами, каждая веревочка аккуратно смотана, палубы отдраены, медные ручки начищены до блеска. Среди царивших здесь покоя и тишины невозможно было поверить в то, что случилось на борту судна всего лишь тридцать шесть часов назад.

Я подумала о Мертвой Обезьяне: вспомнила, как две недели назад – казалось, с тех пор прошла целая вечность, – она раскачивалась здесь над палубой, и содрогнулась. Не потому, что это было и в самом деле мерзкое зрелище, а потому, что школа и все, что ее олицетворяет, может в один миг рухнуть как карточный домик. Нет, «Брайдз Холл» будет существовать и впредь – там будет учиться Нэнси, возможно, ее дочь и многие последующие поколения девушек. Но как в жизни все хрупко, и как опасно считать что-либо постоянным.

Прошло минут десять, а я все стояла, безучастно глядя на воду, и вдруг почувствовала присутствие Майкла Доминика рядом. Он подошел неслышно. Взлянув на мою руку в гипсе и на перевязи, он спросил: «Как вы», – и я ответила: «Нормально».

С «Сэма Хьюстона» доносился веселый смех и школьный гимн.

– Там веселье в самом разгаре, – сказала я.

– А почему бы и нет? Никто из них фактически не виновен в случившемся.

– И никакой опасности больше не существует?

– Явной опасности? Нет.

Я наблюдала за гагарой, кружившей низко над Бернхемской бухтой. Ее черные крылья размеренно поднимались и опускались как бы в такт биению моего сердца. И в моей грусти я ощутила огромную радость жизни.

– Так что же, значит, – нет? – внезапно услышала я.

Он говорил о нас – о себе и обо мне. Я повернулась к нему. Его темные волосы были взъерошены, он стоял ко мне боком, не глядя на меня, словно опасаясь прочесть в моих глазах отказ, его лицо было сурово. Я вспомнила, как увидела его впервые в дверях церкви. Он казался мне самым привлекательным мужчиной из всех, когда-либо встречавшихся мне в жизни.

– Простите, Майкл.

И это было все, что я сказала. Мне казалось, что никакие слова не нужны, и он знает почему. Я не могла поступить иначе после всего, что нам довелось пережить вместе.

Он чуть заметно улыбнулся и взял меня за руку.

– Можно мне задать этот вопрос снова… Когда-нибудь позже?

– Надеюсь, что именно так вы и поступите, – сказала я. – Даме всегда приятно воспользоваться принадлежащей ей по праву привилегией и изменить свое решение.

Я обняла его и крепко поцеловала, после чего быстро пошла к машине. Спустя полчаса Чесапикский залив остался позади, я ехала домой.

Убийство в долине Нейпы

Пролог

Мексиканец был не молод и, как ни приказывал себе прибавить шагу, идти быстрее не мог – усталые ноги не повиновались. Тощие его плечи зябко сутулились. Холодный туман начинал уже, как всегда по ночам, заполнять долину Нейпы. Узкая дорога, по которой мексиканец спускался с холма, засаженного рядами виноградных кустов, тонула во тьме. Дважды он, оступившись, оказывался в кювете. Он знал, что скоро выйдет на шоссе, ведущее к югу через долину, а там снуют машины, и в свете фар он будет шагать, по крайней мере, не вслепую.

Звали его Хулио Гарсиа-Санчес. С сотнями таких же пришлых батраков, с документами, выданными Союзом сельхозрабочих, он приехал с месяц назад из Гвадалахары – сначала поездом до границы в Мехикали, потом грузовиком до Фресно в Центральной долине. Там две недели работал на прополке салата, затем подался до Санта-Елены в долине Нейпы, что к северу от Сан-Франциско, где босс одной местной конторы по найму рабочей силы завербовал его в числе группы таких же мексиканцев собирать урожай на местном винограднике.

Начинали они в долине и постепенно поднимались по холму. От этой работы разламывалась спина. Выходили в пять утра, в холодном рассветном тумане, медленно продвигались между длинными рядами виноградных кустов. Острыми ножами с изогнутыми зазубренными лезвиями срезали нижние гроздья, прятавшиеся в листве, и кидали в желтые пластиковые контейнеры, затем из наполненных доверху контейнеров виноград пересыпали в кузов тракторного прицепа, и трактор отвозил собранное на винзавод. Там гроздья ссыпали в давильню, где машина отделяла гребни и листву и давила ягоды.

Работа останавливалась только с наступлением темноты, но он был рад и такой работе.

Через неделю его бригада, вкалывая не разгибаясь, оказалась на высоком склоне холма, откуда долина была видна как на ладони. Сейчас он бежал с плантации.

Бригадир предупреждал, что, если кто-нибудь сбежит, другой работы ему не видать как своих ушей. Но не это пугало сегодня Гарсиа-Санчеса. Он понимал, что нужно спасать шкуру, он должен был бежать из-за того, что произошло два года назад, когда он работал на том же винограднике. Погода тогда стояла холодная, в общежитии, где они спали, не топили, выданные им реденькие одеяла грели плохо. Куртку же он оставил в цехе винзавода, куда зашел днем, чтобы помочь разгрузить тракторный прицеп. Туман уже испарился, солнце пекло нещадно, и он, сняв с себя куртку, повесил ее прямо у дверей в помещении, которое гринго [14]14
  Гринго – в Латинской Америке презрительное прозвище американца или англичанина.


[Закрыть] называют «кувьер», – там они закачивают виноградную мезгу в большие стальные бродильные чаны. Он знал, что сборщикам в нерабочее время вход в это здание категорически запрещен, но в ту ночь, два года назад, он тем не менее без опаски вышел из общежития и направился в темноте к кувьеру. Дверь была не заперта, и первое, что он увидел там, – свет электрофонаря, а затем заметил человека, стоявшего на крыше огромного чана емкостью в две тысячи галлонов. Человек что-то лил из канистры в люк чана. В отраженном от стальной поверхности чана свете фонаря мексиканец отчетливо разглядел лицо этого человека. Человек с канистрой тоже заметил незваного гостя и направил на него луч фонаря. С дьявольской быстротой Гарсиа-Санчес повернулся, выскочил из цеха и бросился опрометью к общежитию, так и не взяв куртку.

На следующий день босс их всех рассчитал. Прошел слух, будто в один из чанов попал яд. Так что весь урожай погиб и собирать оставшийся виноград поэтому нет смысла. На грузовике их перебросили на другой виноградник, куда больший, в другом конце долины. Там он проработал десять дней, а затем вернулся в Мехико к жене и троим своим ребятишкам.

И вот сегодня на том же самом винограднике на горе он увидел того же гринго. Американец уставился на Гарсиа-Санчеса, причем не так, чтобы один раз взглянул и что-то приказал сделать, как обычно, нет, он молча сверлил взглядом мексиканца. И что-то в его глазах подсказало Хулио, что ни минуты долее здесь оставаться нельзя. Страх ледяным ветром просквозил душу мексиканца.

Сейчас, нагнув голову и ссутулившись, он буквально чувствовал спиной свет автомобильных фар – желтоватое мерцание, рассеянное в тумане, и слышал шум приближающегося мотора. И когда понял, что машина совсем рядом, проворно спрыгнул в кювет.

Машина притормозила, миновала его и остановилась. Ему стало совсем не по себе. Гринго никогда не подсаживали по пути мексиканских батраков. Машина дала задний ход, опять проехала мимо него и остановилась в нескольких ярдах позади. Он услышал, как открылась дверца, донеслись голоса из кабины, и в свете фар возник силуэт мужчины. Хулио не мог разглядеть его лицо, свет слепил ему глаза, но автомат в руке человека был виден отчетливо, и холодный страх снова прошиб мексиканца, вытеснив все прочие чувства и мысли. Он хотел нырнуть в туман, но не мог сдвинуться с места. Перед ним стоял тот самый тип…

– Подойди сюда, – приказал он.

Мексиканец шагнул из кювета на дорогу.

– Повернись спиной ко мне.

Мексиканец не двигался, но жестокий удар стволом автомата по лицу заставил его повиноваться.

– На колени!

– Сеньор, моя ничего не видел. Я вам плохо не делать. Я сейчас иду домой в Мехико.

Дикая боль от удара дулом автомата по позвоночнику заставила его взвыть.

– На колени.

Он повиновался. Опускался он медленно. Его ждала смерть, и теперь он это понимал. Выстрел снесет ему полголовы. Он подумал о жене и детях там, дома, в деревне под Гвадалахарой. Сидят сейчас, наверное, за столом, обедают в общей комнате, там же, где все они и спят и живут. Наверное, никогда не узнают, что с ним случилось. Жена небось подумает, что он остался насовсем в Лос-Эстадос-Унидос. Решит, что он завел себе другую, будет плакать, и дети – тоже. И придется ей выйти на панель, чтобы заработать детям на еду, или рыться на городской свалке. Коленками он ощущал покрытие дороги – твердое и мокрое. Он снял шляпу и, прижав ее к тощей груди, начал молиться:

– Иису…

Продолжить он не успел. Приклад автомата проломил ему затылок, и он упал лицом на дорогу, все еще сжимая в руках шляпу.

Человек с автоматом вернулся в машину, а затем тщательно и расчетливо проехал по неподвижному телу – один раз по груди, затем задним ходом – по голове, раздавив ее, как дыню. Потом вышел из машины и, осторожно обойдя ручейки крови, бежавшие по дороге, убедился, что Хулио никогда уже больше не заговорит. Удовлетворенный делом рук своих, он снова вернулся за руль, еще раз переехал труп и скрылся в темноте.

Мертвое тело было обнаружено ранним утром – им уже кормилось воронье.

Глава 1

Смерть бедного мексиканца, сборщика винограда, в калифорнийской долине Нейпы, сбитого каким-то скрывшимся с места происшествия водителем, не удостоилась внимания прессы, если не считать нескольких маловразумительных строк в местной газетенке. Так что я вряд ли могла бы узнать об этом происшествии, хотя находилась тогда в Калифорнии, всего лишь в нескольких милях от места убийства. Впрочем, если бы я каким-то образом и узнала о драме на дороге, то не придала бы ей какого-то особого значения.

Двумя днями позже я присутствовала в числе гостей на многолюдном коктейле, устроенном владельцем роскошного особняка, среди холмов в южной оконечности долины, неподалеку от старого, викторианской архитектуры городка под тем же названием, что и река, – Нейпа. Поводом для коктейля послужило завершение ежегодных соревнований по воздухоплаванию на шарах-монгольфьерах. Я приехала в Нейпу из Нью-Йорка десятью днями раньше для участия в полетах.

И вот наконец-то, сбросив с себя отнюдь не дамскую летную экипировку – порядком попачканный нейлоновый комбинезон и солдатские бутсы, я с удовольствием приняла ванну, распушила феном волосы, надела купленное в Италии миленькое льняное неприталенное платьице без пояса, жемчужное ожерелье и серьги с жемчугом и бриллиантами, надушилась любимыми духами и старательно накрасилась. Чувствуя себя совершенно преображенной, я в отличном настроении отправилась на коктейль.

В зале было множество народу, пианист наигрывал ностальгические мотивчики – шлягеры минувших дней. Я потягивала первый бокал шампанского, когда передо мною возник симпатичный мужчина лет сорока с лишним, которому весьма шел простецкий, отнюдь не парадный костюм из букле. В глазах его прыгали веселые чертенята. Он представился, хотя имени его я не расслышала из-за гула голосов в зале. Однако мое имя и фамилию – Маргарет Барлоу – он ухватил сразу, после чего немедля принялся восхищаться моей особой с таким хорошо отработанным донжуанским красноречием, что дальше я уже встречала смехом каждый его очередной комплимент.

По всеобщему признанию, я выгляжу неплохо для моего возраста, о котором я, перевалив за пятьдесят, предпочитаю не распространяться. В моих русых волосах совсем немного седины, а на лице почти нет морщин. Благодаря ежедневному бегу трусцой и теннису по уик-эндам фигура у меня сейчас значительно лучше, чем была в тридцать лет. Но при всем том я, конечно, не заслуживала таких его вопросов, как: «Не та ли вы знаменитая манекенщица (имярек), которую на днях показывали по телевидению?»

– Послушайте, – сказала я в конце концов. – Успокойтесь. Вопросы должна задавать я.

– Вот как?!

– Именно так. – Я извлекла из сумочки свое служебное удостоверение, выданное Американской журналистской лигой. На карточке было самое существенное: фамилия, профессия – фотожурналистка, чудовищная, как обычно на документах, фотография и слово «бессрочный» в графе «дата истечения срока документа». Почему-то вид моего удостоверения секунды на две ошарашивает публику, а я тем временем решаю, стоит ли сообщать о себе дополнительные сведения – например, что я живу в Манхэттене, в квартире, из которой открывается изумительный вид на город, а лето провожу с двумя внучатами на острове Марты, чудесном местечке неподалеку от полуострова Кейп-Год. Или что я уже несколько лет вдовствую после кончины чудесного человека, с которым прожила долгие годы в счастливом браке. Кроме того, предъявив удостоверение, я сама получаю право задавать вопросы.

– А теперь, – сказала я твердо, когда он с некоторым недоверием протянул мне удостоверение обратно, – еще разок представьтесь, пожалуйста, а затем расскажите, чем занимаетесь, как ухитрились обзавестить таким шикарным загаром и где изволите жить-поживать?

Я догадывалась, что он быстро возьмет себя в руки. И действительно, он тут же с наигранным комическим недоумением воскликнул:

– Как, разве вы не знаете? – А затем сказал тихо и скромно: – Работаю продавцом.

Я изучала его. А он в ожидании моей реакции улыбался чарующей улыбкой. Я почувствовала, что меня «берут на пушку». Этот тип был больше похож на гималайского скалолаза или яхтсмена-кругосветника, чем на труженика прилавка. Но я подыграла ему:

– Продавец! О, как это прекрасно! И чем же вы торгуете?

Он опасливо огляделся, будто боялся, что кто-то подслушает его тайну, и прошептал:

– Вином.

– Неужели в долине Нейпы такие вещи надо держать в секрете?

Он утвердительно кивнул.

– Ага. Тут собрались сплошь покорители неба, а я – подпольщик.

– Понимаю – живете в винных подвалах. Отсюда и загар. В таком случае позвольте еще только один вопрос. Скажите откровенно, какая муха кусает вас по утрам, заставляя вскакивать и браться за дело?

Он засмеялся и бросил притворяться.

– Вот что, мадам, – сказал он. – Ответы на все ваши вопросы вы получите за обедом. – Он взглянул на часы и уточнил: – Ну, скажем, в восемь часов во Фриско. Таким образом, у нас хватит времени налакаться здесь хозяйского шампанского.

– Извините, но наш обед не состоится. Мне нужно работать. – Говоря это, я изо всех сил старалась не выдать своего искреннего огорчения.

На сей раз, судя по его виду, он был непритворно озадачен.

– Работать?

– Да, я собираю материал для очерка о местных виноделах – как они делают вино, как им торгуют. Фото и текст.

Помимо удостоверения, я всегда ношу в сумочке миниатюрную фотокамеру – на всякий случай. Не успел он отреагировать на мою последнюю фразу, как я выхватила камеру и зафиксировала крупным планом изумленное выражение на его физиономии.

– А вот и портрет виноторговца!

Он не успел ничего возразить, – рядом выросла массивная медвежья фигура президента Клуба воздухоплавания на монгольфьерах. Тучный старик с животом, разбухшим как воздушный шар, загрохотал у меня над ухом:

– Ах вот вы где, молодая леди! А я как раз и хотел познакомить вас с моим другом.

С добродушным рычанием он шлепнул по спине моего ухажера – ясно было, что они старые приятели.

– Ты совсем затерроризировал даму, – сказал он и буквально поволок меня прочь сквозь толпу, прежде чем я смогла вымолвить слово.

Честно говоря, меня это не очень обрадовало. Я хотела все же выяснить, что собою представляет мой игривый собеседник. Но больше он мне не повстречался, не считая того, что издали я заметила, как он обхаживал особу лет на двадцать младше меня, что, признаюсь, подпортило мне настроение.

Дольше оставаться на коктейле я не могла. Меня действительно ждала работа. После окончания полетов я должна была по заданию редакции сделать очерк о процветающей винодельческой фирме в долине Нейпы, для чего редакция заранее организовала мне визит в поместье «Аббатство Святой Денизы» в северной части долины. Хозяин предприятия, Джон Сэлдридж, был женат на кинозвезде Лиз Майклз, которая лет пять назад променяла Голливуд на виноградники и успела стать заметной фигурой в винном бизнесе. Сразу по прибытии в Калифорнию я позвонила ей.

– Ждем, ждем! – подтвердила Лиз. – Будете жить у нас столько, сколько захотите, чтобы вы смогли сфотографировать и изучить все, что вам надо. Мы как раз приступили к сбору урожая, так что вы действительно сумеете разобраться от начала и до конца, откуда берется вино. – И уточнила: – Ждем вас к обеду вечером в пятницу.

Конечно, я очень обрадовалась. Мой шеф сообщил мне, что «Аббатство» было основано французскими иезуитами, изгнанными из Мексики испанцами, и что это – едва ли не самое очаровательное местечко в Америке. Да и познакомиться с Лиз Майклз тоже полезно – она заслуживает отдельного очерка.

Растянувшаяся на тридцать миль почти точно с севера на юг долина Нейпы названа по имени реки Нейпы, протекающей вдоль долины. Свое начало река берет в десяти милях от болотистого северного выступа залива Сан-Франциско. Географию долины я неплохо изучила с воздуха, когда накануне утром мой монгольфьер плыл в ясном синем небе на высоте в шесть тысяч футов и сквозь быстро испаряющуюся под лучами солнца пелену накопившегося за ночь белого тумана я видела бесконечные виноградники и могла различить даже каждый отдельный бледно-зеленый кустик на фоне бурой земли.

К востоку, где высились Майакамские горы, зеленело еще больше виноградников, резко контрастировавших с темной зеленью сосновых и дубовых лесов. На некоторых холмах выделялись бурые проплешины невозделанных земель.

В ту пору все увиденное было для меня лишь красивым пейзажем, не более того. Мне еще предстояло изучить продолжительный и сложный процесс от сбора винных сортов винограда до закупоривания бутылок, скажем, каберне совиньон. Около семи вечера, в машине, взятой напрокат, я выехала из Нейпы. По двадцать девятой магистрали я ехала на север. Дорога шла посреди долины, и меня поразил дух коммерции, так и прущий со всех сторон, – бесконечные рекламные щиты, закусочные, придорожные сувенирные магазинчики. Я ожидала увидеть полусонное сельскохозяйственное захолустье, но убедилась, что такового больше не существует. У меня быстро сложилось впечатление, что виноделие в долине Нейпы стало более важным бизнесом, нежели просто выращивание винограда. Когда сразу после городка Ионтвиля дорога сузилась, мне стали все чаще попадаться, буквально дюжинами, щиты с названиями виноградников и винзаводов – «Маркхэм», «Мон дави», «Беренже», «Рефетен»… Прежде я весьма смутно помнила названия этих вин и вот теперь оказалась на их родине.

В пяти милях к северу от города Санта-Елена знак, меньший по размеру и более старомодный по шрифту, чем прочие, указывал налево и текст гласил по-французски: «Аббатство Святой Денизы – Джон Сэлдридж, винодел». Следуя инструкциям Лиз, я свернула на узкую, вымощенную щебенкой проселочную дорогу вдоль большого виноградника, защищенного от ветра стеной тополей, перемежаемых кое-где гигантскими пальмами. Затем дорога резко ушла в сторону от долины и, извиваясь, потянулась вверх по каньону, заросшему секвойей, эвкалиптом, дубом и орешником. Чуть ниже сбегала горная речушка. Неожиданно дорога выскочила в широкую седловину между двумя округлыми холмами.

Солнце уже стояло низко и било в глаза, пришлось опустить щитки, и потому я не сразу заметила высившиеся над каменным забором справа от дороги верхние этажи и черепичные крыши нескольких зданий. Подъехав к огромным двустворчатым воротам с узорами из кованого железа, я увидела на них табличку: «Аббатство Святой Денизы».

Итак, я приехала.