Текст книги "Убийство в долине Нейпы (сборник)"

Автор книги: Дэвид Осборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 41 страниц)

Глава 2

С Хедер мы познакомились четыре года тому назад на выставке картин ее мужа, Элджера. Раньше он был психоаналитиком, а потом занялся живописью. Это был высокий, темнобородый, мрачноватого вида мужчина, замкнутый и неразговорчивый. По зиме Микели жили в Нью-Йорке, на Верхнезападной стороне. На мой взгляд, не было ничего удивительного в том, что работы Элджера не пользовались успехом: его холсты производили такое впечатление, что художник просто брал один тюбик за другим и выдавливал из них краски на полотно как попало. Сам Элджер был мне не очень интересен – в нем было слишком много эгоизма. Хедер и дочери просто боготворили его, я же находила его неприятным и подозревала в нем порочные наклонности.

А Хедер мне полюбилась сразу – такая тщедушная, хрупкая, с усталым лицом, темными глазами и длинными темными волосами, которые она заплетала в косу, спускавшуюся по спине до талии. Руки у нее были худые, запястья и лодыжки узкие, фигура тонкая и стройная. Одевалась она более чем скромно, в широкую одноцветную накидку, а обуви не носила вовсе – ни зимой, ни летом. В ней было что-то от хиппи, и мне это нравилось. Ее девочки, Анджела и Джудит, очень походили на мать; годами они приближались к моим внучатам, и все четверо быстро сдружились.

Хедер, мне кажется, более чем кто-либо другой, олицетворяла в моих глазах молодое материнство. Но больше всего меня привлекал в ней ее характер: было в ней что-то сильное, надежное. И решительное. Она была предана мужу безусловно и с терпеливой улыбкой несла свой жребий, с годами становившийся все более тяжким.

Их затруднения, я бы даже сказала, беды начались в тот год, когда я впервые приехала на Остров. К тому времени они провели здесь несколько сезонов и так полюбили это место, что решили переехать сюда насовсем. В один прекрасный день Элджер, гуляя по окрестностям, набрел на большой старый дом, построенный в викторианском стиле на Ти-лейн, в одном из глухих переулков Чилмарка. Назывался дом «Марч Хаус», хотя никто не мог бы сказать, откуда пошло это название, а принадлежал он престарелой леди Грейс Чедвик, о которой я уже упоминала выше. Эта старая дева происходила из древнего бостонского рода, занимавшего довольно видное общественное положение. При доме было несколько акров земли, большая часть которой заросла лесом, граничащим с участками Эсси Пекк и с территорией фермы Оуэна Фулера, местного жителя незавидной репутации.

Элджер сразу же воспылал любовью к этой усадьбе. Грейс было тогда семьдесят лет, ходили слухи, что она тяжело больна, что у нее рак, хотя старый доктор Мейрик, ныне покойный, никогда не утверждал этого определенно. Все очень удивились, когда, невзирая на протесты Артура Хестона, своего душеприказчика и опекуна ее наследства, хранящегося в Бостонском банке, она вдруг продала «Марч Хаус» Элджеру за сорок пять тысяч долларов – по тем временам это была немалая сумма, – оговорив в купчей право занимать дом до своей смерти. Я было подумала, что старая леди согласилась на продажу, пожалев Хедер и ее девочек, но никто не поддержал мою версию, а Эсси, хорошо знавшая Грейс, заявила, что ей скорее всего захотелось иметь наличные деньги, помимо тех, что лежали в банке и которыми «мудро» распоряжался Хестон. Если она и хотела напоследок пожить в свое удовольствие, кто мог порицать ее за это?

Однако, ко всеобщему удивлению, будто наперекор тем, кто берется предсказать будущее, Грейс не умерла, а, наоборот, выздоровела, или по меньшей мере вступила в период длительной ремиссии. В тот год она, как всегда, переехала в конце ноября в свой домик в Сарасоте, штат Флорида, а на Пасху появилась на Острове, заметно поправившаяся, поздоровевшая. Шли годы. Грейс продолжала жить. Стоимость ее усадьбы значительно выросла за время невиданного здесь бума, сделавшего земельные участки недоступными для семей со средним достатком. Одновременно росла и плата за помещение, которое Элджер с семьей вынуждены были снимать на лето.

Заработков Элджера не хватало, их сбережения растаяли. К тому времени, когда происходили описываемые события, Элджер, что называется, дошел до ручки. Все они обносились, старенький «форд», купленный шесть лет тому назад, превратился в груду металлолома. Семья оказалась в панике и уныло ждала, куда повернет колесо фортуны, почти не надеясь уже на перемены к лучшему.

Соседи ломали себе голову, почему Элджер не продает принадлежащую ему собственность третьему лицу, не связанному обязательствами в отношении Грейс. Дом стоил теперь почти в десять раз дороже, и Элджер мог составить себе целое состояние.

– Не так все просто, – объяснила мне Хедер. – Когда мы его покупали, она сохранила за собой право обратного выкупа за двойную цену. Это условие действует в течение шестидесяти дней со дня объявления о продаже, о нем позаботился Артур Хестон: будучи ее опекуном, он перекрыл для нас все возможности, рассчитывая прибрать к рукам ее наследство. Мы согласились с такой оговоркой – кто же думал, что Грейс будет жить столько лет! А теперь каждый раз, когда мы получаем предложения о продаже, все равно от кого, она грозится воспользоваться своим преимущественным правом покупки. Все в округе уже знают, что дом не может быть продан при ее жизни, и никто теперь не пытается купить его. Это ужасно, Маргарет! Мы не можем уплатить даже проценты по закладной. Много раз мы решались бросить все и продать ей обратно этот проклятый дом, за сколько ни за сколько, но она каждый раз в последний момент уезжает. А сама говорит, что готова выкупить его у нас в любое время. Подумай, Маргарет, при нынешних ценах мы, после уплаты пошлины, вряд ли сможем купить даже дырявую лачугу.

Я не стала спрашивать, почему они не хотят переехать на материк, где цены ниже. Кроме материальной стороны существует еще понятие фамильной гордости: в их положении любое другое место должно казаться второразрядным, и переезд был бы равносилен полному жизненному краху.

Когда я приехала на Остров в начале минувшего сезона, Микели находились там уже десять дней. Видя темные круги под глазами Хедер, я боялась спрашивать о новостях, не ожидая услышать ничего хорошего. Выручили меня Нэнси и Кристофер, предоставив мне несколько минут, чтобы собраться с мыслями: они услышали голоса двойняшек и, не слушая моих предупреждений, бросились по лестнице. На кухне поднялся настоящий бедлам.

Когда шум немного стих и я задала наконец Хедер свои вопросы, она печально покачала головой и даже умудрилась изобразить жалкое подобие улыбки.

– Грейс все еще живет, это невероятно, Маргарет! Сколько ей сейчас лет? Наверное, около восьмидесяти? Мы видели ее вчера в порту, она выглядит почти так же, как в прошлом году. Пудра, губная помада – в ее-то возрасте! Шляпа, шарф – все как было, ее ни с кем не спутаешь.

Я подумала о Грейс. Она начала пользоваться косметикой после того, как умер ее отец (мать умерла раньше). Казалось, она не хотела, чтобы ее узнавали на улице, хотела спрятаться от всех. Рак она приобрела пятнадцать лет назад. Именно тогда она начала вести затворнический образ жизни: гнала от себя даже старых друзей, в город ездила очень редко, главным образом на почту. В конце концов о ней почти забыли.

– Один раз какой-то парень помогал ей перейти улицу, – рассказала Хедер. – У нее в руках были два бидона, так она его чуть не свалила с ног. В какой-то момент мне показалось, что Элджер хочет сбить ее – мы ехали в нашем разбитом «форде».

– Перестань, дорогая, – сказала я с неопределенной интонацией, памятуя о присутствии детей. Приходилось думать о тактичности. Кристофер, не отличавшийся утонченностью манер, моментально взорвался криком:

– Черт возьми! И когда только эта старая ведьма скапутится?! Я резко оборвала его:

– Кристофер! Не смей так говорить и не употребляй такие слова!

– Какие?

– Ты прекрасно знаешь какие! А уж если на то пошло, могу сказать – забудь все твои вульгарные выражения.

– Но Маргарет! Ведь она живет в их доме! – запротестовала Нэнси. – А зимой ее и вовсе здесь не бывает.

– Это ее дом, Нэнси, – с мягкой улыбкой поправила девочку Хедер. – Пока она не умрет.

– Пока не умрет – запомни, Кристофер, – строго заметила я. – Нельзя говорить «скапутится».

– Уж и сказать ничего нельзя!

– Можно, но только не в такой манере. И нельзя называть бедную больную старушку ведьмой.

– А если это правда?

– Глупости!

– Она ведьма, Маргарет, – вступила в спор Нэнси. – Прошлым летом Анджела видела, как она летела ночью по воздуху, правда, Анджела? Один раз они ехали в машине, когда уже стемнело, а она промчалась над лужайкой в лунном свете, а потом вбежала в парадное крыльцо. – Нэнси повернулась к Анджеле. – Помнишь, ты еще говорила, что ей приходится летать, потому что ходить ей трудно?

– Я думаю, что Анджела немного преувеличила, – вставила Хедер.

– Но Джудит тоже видела ее! – сказала Анджела.

– И ты тоже, мамочка! – добавила Джудит.

– Я никогда этого не говорила, – возразила Хедер. – Я вела машину и смотрела на дорогу. Возможно, это был Оуэн Фулер.

Я не сомневалась, что дети видели кого-то, вместе с тем я подумала, что Хедер, вероятно, права. Такая старая женщина вряд ли могла взбежать на крыльцо, особенно впотьмах. Я представила себе Оуэна, низкорослого и тщедушного соседа Грейс, который постоянно ходил в странного вида черной шляпе, надвигая ее на самые глаза. Он постоянно ссорился с Грейс, настаивая на своем праве гонять скот через ее лужайку. Он вечно шастал вокруг ее дома – просто так, чтобы досадить ей. В темноте, из движущегося автомобиля его вполне можно было принять за женщину.

Решив, что хватит говорить о Грейс, я выпроводила детей гулять, налила себе и Хедер по чашке кофе и спросила, как они устроились на этот сезон. Она повела меня к себе. Неподалеку находился старый гараж, принадлежащий Эду Руперту, пьянице и дебоширу, водившему знакомства с самыми что ни на есть низшими слоями общества. Вокруг была свалка всякого хлама, а также – кладбище обгоревших автомобилей, разобранных на части в поисках чего-то более-менее пригодного. В задней части двора, где хозяин гаража держал пустые бочки из-под масла, было небольшое помещение, сложенное из неоштукатуренных бетонных плит, это место составляло разительный контраст с красивыми тенистыми улицами и импозантными, в колониальном стиле, домами Эдгартауна. Я была буквально в шоке.

– Не может быть, Хедер! Я не верю, что вы здесь живете.

– Боюсь, что это так.

– Есть у вас удобства?

– Туалет общий на весь гараж, снаружи есть холодный душ. – Хедер была готова расплакаться. – Мы уже хотели остаться в Нью-Йорке на лето, но Руперт обещал снизить арендную плату, если Элджер будет работать на него два дня в неделю.

Независимо от моего отношения к Элджеру, я попыталась представить себе его состояние. Какое унижение должен был испытывать этот самолюбивый человек, выполняя черную работу под началом такого мерзавца, как Руперт, который наверняка не преминул выказать ему все свое презрение к тем, кто выше его по образованию и интеллекту.

– Прошлым летом вы собирались поговорить с Грейс и попросить разрешения поселиться в сарае, на задах «Марч Хауса», где раньше жил шофер.

– Конечно же мы говорили! Элджер съездил к ней два дня тому назад. Однако она не впустила его в дом и не вышла к нему сама – разговор шел сквозь приоткрытую дверь кухни. Он вернулся совершенно разбитый.

– И что же?

– На все его мольбы она ответила отказом. Мотив – дети будут шуметь и помешают ей.

– Это ваши-то девочки помешают! Они такие спокойные и послушные, а комната шофера в самой глубине сарая. Чтобы Грейс их услышала, они должны надорвать себе легкие или врубить поп-музыку на полную мощность. Кроме того, Грейс ведь уезжает каждый год почти на шесть месяцев.

Хедер выразительно пожала плечами.

– Что поделаешь! Такой уж у нее характер. Она добавила, что, если бы даже она согласилась, ей не позволит сделать это Артур Хестон, потому что в сарае стоит его старый «линкольн».

– О Господи! – простонала я.

Автомобиль, который она упомянула, представлял собой помпезный лимузин, приобретенный, как я считала, в начале двадцатых годов. Это было грустное напоминание о лучших временах клана Чедвиков. Некогда мать Грейс разъезжала в нем, сидя позади одетого в роскошную ливрею шофера. Теперь на нем выезжал, один раз в год, Артур Хестон, проводивший отпуск на Острове и останавливающийся в фешенебельной местной гостинице. «Линкольн» стоял в центральной части сарая, и Хестон приезжал, чтобы вытереть накопившуюся за зиму пыль с его лакированных черных панелей, накачать спустившиеся шины, залить бензин и масло, а потом прокатиться по Эдгартауну, сделав небольшой круг – вниз до гавани и назад в усадьбу, где он ставил машину на прикол – до будущего сезона.

– По словам Грейс, Артур будет беспокоиться, что дети, играя в машине, могут подвергать себя опасности, – сказала Хедер. – «Я еще, между прочим, не умерла!» – добавила она напоследок и захлопнула дверь.

– Но Хедер! Элджер должен был объяснить ей, чего вам обоим это стоит! А девочкам? Я уже не говорю о расходах.

При этих моих словах Хедер приняла гордый, неприступный вид. Губы ее плотно сжались, в глазах зажегся знакомый огонек.

– Элджер не будет просить о милости кого бы то ни было, тем более эту женщину. Я тоже!

Мне сделалось не по себе. Именно в эту минуту я приняла решение попытаться поговорить с Грейс и склонить ее на уступки. Ведь это в ее собственных интересах: рядом будут находиться живые люди, всегда готовые прийти на помощь, если с ней случится беда. Да и вообще само их присутствие внесет оживление, как бы осветит старую мрачную усадьбу. Элджера можно уговорить расчистить дорожки, привести в порядок территорию, возможно, даже покрасить дом снаружи. Но я не успела поделиться своими соображениями с Хедер, так как зазвонил телефон. Голос Эсси в трубке прозвучал чуть сердито.

– Где ты пропала? Тебя не дождешься!

Я начала было говорить, что не смогу сегодня приехать, но Хедер, догадавшись, кто звонит, перебила меня: она с радостью возьмет моих малышей с собой на пляж, если мне надо съездить в Менемшу. Хедер не ревновала меня к Эсси, как ревновала та. С самого первого дня моего знакомства с Хедер Эсси воспринимала последнюю как возможную помеху нашему увлечению аэронавтикой. Однако истинную причину этой враждебности я усматривала в том, что Эсси, не признаваясь в этом самой себе, завидует тому, что меня и Хедер объединяет реализованная потребность материнства. Эсси была старой девой и не представляла большого интереса для мужчин, сопливых карапузов и молодых мамаш, сплетничающих у супермаркета. К Элджеру она также испытывала устойчивую неприязнь с самой первой встречи.

– Не нравится мне этот человек, – говорила она. – С ним нужно держать ухо востро, Маргарет; ему нельзя доверять.

Обещав Эсси, что буду у нее самое большее через час, я повесила трубку и признательно поцеловала Хедер.

– Ты – настоящий ангел!

Она рассмеялась.

– Вовсе нет. Просто я считаю, что это ваше увлечение – самая замечательная штука на свете и что ты заслуживаешь долгожданной встречи с подругой, чтобы обсудить с ней ваши планы.

Кристофер и Нэнси отнеслись к этому иначе: они ревновали меня к Эсси не меньше, чем та – к Хедер.

– Фу ты! Я так и знал. Эти дурацкие шары…

И прежде чем я успела почувствовать себя виноватой, вмешалась Нэнси.

– Оставь, Кристофер! – воскликнула она с неподражаемым детским сарказмом. – Если Маргарет хочется упасть с высоты в тысячу миль и разбиться в лепешку, это ее личное дело!

– Спасибо тебе, Нэнси! – сказала я. – Но этого не будет. Как тебе известно, с острова шары не взлетают: один-единственный порыв ветра, и ты окончишь свои дни в водах Атлантики…

– …И тебя съедят акулы, – докончил за меня Кристофер, обнажив в улыбке ряд зубов, украшенных металлическими скобками – для исправления прикуса.

Через десять минут я уже была на пути в Менемшу.

Глава 3

Остров Марты поделен на шесть больших территорий сельского типа, называемых «городом». Я поднялась через зеленые кварталы Уэст-Тисбари, миновала центр «города», состоящий из церкви, библиотеки, здания мэрии, магазина и школы.

Оттуда я направилась кратчайшим путем в Менемшу, свернув на Мидл-роуд, узкую дорогу из гравия, проходящую через Битлбанг-Корнерс, центральный квартал Чилмарка, который, подобно Уэст-Тисбари, представляет собой просто группу зданий общественного назначения.

Думала я, натурально, об Эсси, вспоминая нашу с ней первую, совершенно фантастическую встречу семь лет назад, в мой первый приезд с детьми, и последующие чудесные встречи. Мы с ней могли ссориться или хохотать над чем придется, но скучать с ней не приходилось никогда.

Началось все с убийственно скучного приема в саду «Руккери» – так назывался летний дом в Чилмарке, принадлежащий Розе Перкинс. Хозяйка дома, женщина лет пятидесяти пяти, давно уже разведенная и не вышедшая замуж вновь, жила вдвоем с дочерью Эстеллой, капризной девочкой-подростком, только что поступившей в колледж. Роза продала часть своего живописного участка, расположенного в возвышенной части Острова, с отдаленным видом на море, Анне Альфреда, заходящей кинозвезде, недавно расставшейся с губернатором Калифорнии и предполагавшей построить себе дом на купленной земле.

Роза Перкинс была типичным снобом. У нее не сходило с языка «моя дорогая Анна», ни о чем другом она говорить не могла и порядком мне наскучила. Кончилось тем, что я от нее сбежала, решив прогуляться по лужайке, раскинувшейся внизу, за бассейном.

Разглядывая буйные заросли лиловых люпинов, окаймляющих замшелую садовую стену, за которой виднелся луг с менее экзотичными полевыми цветами, я вдруг, словно в сказке, увидела среди них лицо эльфа, коричневое, точно орех, и обрамленное темными с проседью короткими и прямыми волосами. В ответ мне глянули темно-карие глаза, и вполне цивилизованный женский голос произнес:

– Она несносна, правда? Я имею в виду Розу и ее смешные светские замашки.

С этими словами Эсси, с ее ростом в 5,2 фута, перемахнула через стену обратно в сад.

– Я последовала туда за этой милой малюткой, чтобы вызволить ее из паучьих лап, – сказала она. – Думаю, что это самка голубянки весенней. – С этими словами она разжала пальцы, и на покрытой мозолями ладони я увидела хрупкую бледно-голубую пленницу. – Лети, милая, ты свободна!

Бабочка легко вспорхнула в теплый, пронизанный солнцем полдень.

– Я должна сказать ей спасибо, – произнесла она уже совсем другим, будничным, тоном. – Голубянка указала мне целую плантацию дикого розмарина.

Она деловито засунула вырванный с корнем саженец розмарина в висевшую на плече сумку, какими пользуются рыбаки. Сплетенная из ивовых прутьев, эта корзинка так же мало соответствовала обстановке светского приема, с которого мы обе удрали, как и ее грубые коричневые полуботинки, как и полинялое платье из дешевой хлопчатобумажной материи, как и сама Эсси, состоявшая, казалось, из одних костей, сухожилий и огрубевших от тяжелой деревенской работы мышц. Ей приходилось делать все самой – копать и мотыжить землю, ловить омаров.

Сквозь дыру в корзине вывалились ее ключи, упавшие в траву. Я подобрала их и протянула ей, но она этого не увидела.

– О, смотрите! Смотрите же! – кричала она. – О, как это чудесно! – Глаза ее были округлены, зрачки расширены, точно у ребенка. – О, как изумительно! О! – Она просто не находила слов.

Высоко в небе, в северной стороне, над проливом, отделяющим остров Марты от мыса Кейп-Год, виднелось яркое пятно, медленно дрейфующее в воздухе. Это был наполненный легким горячим воздухом шар, можно было разглядеть под ним и гондолу. Кто-то на материке допустил ошибку, определяя направление ветра, или, волею случая, ветер поменял направление, как это бывает порой на мысу, и шар сносило в сторону моря. Между ним и вероятной водной могилой оставалось только расстояние, равное ширине Острова. Разумеется, навигатор принял срочные меры, выпустив газ, и благополучно приземлился спустя полчаса на одной из ферм Чилмарка, неподалеку от усадьбы Розы Перкинс.

Это происшествие побудило нас обеих принять стихийное решение заняться этим увлекательным видом спорта. Мы уехали от Розы и отправились к Эсси, в небольшой, потемневший от непогоды коттедж, носящий название «Пебблз». Он стоял невдалеке от галечного пляжа, узким полумесяцем окаймлявшего довольно широкий мелкий бассейн, образованный приливом, который все называли Нашаквитса-Понд. Далее простирался больший по размерам Менемша-Понд, а за ним – пристань с причалами для рыболовецких судов Менемши. Окна Эсси выходили на эту пристань, живописный вид лишь частично закрывался старым сорокафунтовым траулером «Джанет Би», много потрудившимся на своем веку и несколько лет назад выброшенным на берег во время шторма.

Эсси заварила набор трав, в которых она разбиралась как никто другой. Сидя в кухоньке с низкими потолками, с закоптелой печкой, топившейся углем, с полками, заставленными детективными романами, помогающими ей коротать зимние вечера, с пучками трав и банками заготовленных впрок овощей, варенья и джема, мы пили этот необычный чай из старых голубых чашек, которые Эсси то и дело наполняла из голубого чайника, покрытого сетью темных трещинок, полинявшего, как и ее старое деревенское платье.

Стоило одной из нас упомянуть о воздушном шаре, как нас словно прорвало. Мы заговорили в один голос, перебивая одна другую: «Надо попробовать!» – «А почему бы и нет…» – «Что тут особенно трудного?» – «Тот, что летел сегодня, выглядел не моложе семидесяти…»

– Моя дочь летала на шаре в свадебное путешествие, в Англию, – припомнила я. – Она говорила, что это… ну просто сказка. Земля разворачивается под вами, точно некая волшебная страна; слышно все предельно отчетливо: лай собак, голоса людей. И это с высоты во многие сотни футов.

Мы выпили еще по одной чашке чая, в который добавили, по настоянию Эсси, малую толику самбучной настойки, чем окончательно скрепили наш уговор. В ту самую осень мы предприняли свою первую попытку. Две одинокие женщины, уже не первой молодости, становились с каждым разом все более и более храбрыми. Поначалу расстояния были небольшими, но потом мы начали улетать все дальше и дальше – вплоть до Аризоны. Это не передать словами: крепкий ветер несет вас в поднебесье, внизу убегают назад пески пустыни, и в одно прозрачное утро вы садитесь в Вайоминге. Как это чудесно – плавно скользить над верхушками деревьев, над снежными шапками гор, окрашенными розовыми лучами восходящего солнца!

Наконец мы запланировали романтический перелет на собственном шаре на еще большие расстояния: первой значилась у нас Франция; потом Эсси заговорила о более грандиозных маршрутах.

– Что ты скажешь о Серенгети [2]2
  Серенгети – национальный парк в Танзании (Вост. Африка).


[Закрыть], Маргарет? А? Целые стада зебр и антилоп-гну… точно волнующееся море… Ты можешь себе это представить?

Я могла. И даже очень хорошо.

– Нам придется ограбить банк, – сказала я в шутку, конечно, но в ней была большая доля правды…

Погруженная в приятные воспоминания, я внезапно увидела в зеркало заднего обозрения мигающие бело-голубые вспышки огней полицейской машины и услышала вой сирены. Я было подумала, что сигналят мне, требуя остановиться, – моя скорость была на десять миль выше разрешенной, но машина с воем пронеслась мимо. Она мчалась как вихрь, однако я успела заметить, кто сидел за рулем. Это был Отис Крэмм, один из сержантов Чилмаркской полиции. Его любимым занятием было прятаться в кустах у обочины шоссе и выслеживать автомобилистов, нарушающих правила, с помощью дорогостоящей радарной установки, которую, после многочисленных просьб с его стороны, ему приобрела городская управа.

Большую часть времени Отис проводил за чтением охотничьих и рыболовецких журналов, куда он посылал свои полуграмотные опусы, неизменно отвергаемые редактором. Большим умом он не отличался. Когда он снимал форму и облачался в рабочие брюки, слишком ему короткие, далеко не достающие до его грубых башмаков, то при взгляде на тупое лицо, на усики-кисточки – единственный признак половой зрелости – неизбежно рождалось чувство удивления: как такой человек мог получить звание сержанта? Должно быть, просто не нашлось других кандидатов на эту должность. Его родители – я знала их – были уважаемые люди, опытные рыбаки, выходившие на своем траулере далеко за пределы Менемши. Сын не шел ни в какие сравнения – ни по уму, ни по внешности – с престарелым отцом, а также с матерью, умевшей как никто другой сшить парус, приготовить из даров моря прекрасные блюда.

К еще большему моему удивлению, за первой сиреной почти сразу послышалась другая, и не успела я взглянуть в зеркало, как мимо меня промчалась машина добровольной «Скорой помощи» Чилмарка, буквально на хвосте полицейского автомобиля. Гадая, какая стряслась беда и с кем, я автоматически снизила скорость до разрешенного лимита. Впереди был некрутой поворот, за которым обе машины свернули на Ти-лейн, проселок, проходящий мимо усадьбы «Марч Хаус». Мне сразу стукнуло в голову: «Наверное, что-то случилось с Грейс Чедвик, возраст все-таки… Может, она упала, или с сердцем сделалось плохо…» Я подумала подъехать и узнать, не нужна ли моя помощь, но потом решила: «Не надо, это тебя не касается, Маргарет. Есть много людей, которые живут здесь постоянно, тот же Отис и медики со «скорой помощи». Они проедут кратчайшим путем в Нортроуд, а потом – в новые кварталы, что позади Спринг-Понд.

И я продолжила свой путь среди холмистых полей Чилмарка, откуда открывался роскошный вид на море.

Десятью минутами позже я миновала площадь Битлбаунг. Затем, проехав еще милю, я увидела старый, полуистлевший указатель «Пебблз» и свернула вниз по самой узкой и грязной боковой дорожке, плотно обсаженной с обеих сторон вечнозеленым кустарником. Две-три глубокие рытвины, разбегающиеся из-под колес дикие кролики – и вот она наконец сама, «голубятня» «Пебблз», еще более постаревшая от дождей и ветров; дранка на крыше потемнела, голубая краска на ставнях облупилась и выгорела; к корме полусгнившего траулера «Джанет Би» привязана «Пот-Поурри», собственная лодчонка Эсси со старым одноцилиндровым мотором, на которой она выходила в море ловить омаров.

Допотопный пикап Эсси стоял на грязной утрамбованной площадке у парадного входа. В последний мой приезд этот работяга доставил сюда огромный нейлоновый шар, аккуратно сложенный до размеров средней кушетки, тяжелую плетеную корзину-гондолу, вместительные полотняные мешки, в которых были упакованы емкости с бутаном, и горелку, предназначенную для нагревания воздуха.

Не успела я вылезти из машины, как из раздвижной летней двери появилась хозяйка и встала на плоский гранитный камень, служивший ей парадным крыльцом.

– Ура! Наконец-то! – воскликнула она, и подаренная мне улыбка сняла последние остатки дискомфорта, который я ощущала, памятуя, как несправедлива Эсси к Хедер. Мы обнялись и вошли в дом. Казалось, мы с ней расстались всего лишь пять минут, а не полтора месяца назад.

– Ну как дела? – спросила я. По телефону мы не обсуждали подробности сделки по продаже ею земли. Изобилующие лекарственными травами и полевыми цветами, эти два участка были последним, что оставалось от некогда обширной усадьбы ее отца, почтенного священнослужителя Пекка. Эсси проводила там целые дни, оставляя свой пикап у Оуэна Фулера, у которого она приобретала куриные яйца, маис, лодочное снаряжение и другие нужные в хозяйстве вещи, которые можно было найти среди хлама, скопившегося на его ферме, позади сарая, под затянутым паутиной навесом. Эсси жила на проценты с небольшой суммы, доставшейся ей в наследство; травы, которые она собирала и сдавала в бостонскую компанию, обеспечивали ей некоторый дополнительный доход; еще одним источником средств была ловля омаров.

– Распростилась, – ответила она с кривой усмешкой. – Я продала южный участок – там менее редкие травы. Новые хозяева вступят во владение только в середине ноября, так что у меня будет достаточно времени перенести все наиболее ценное на северное поле, либо сюда к дому. Они показали мне проект дома, который хотят построить: отвратительная современная коробка с «кафедральной» гостиной – дьявол их знает, что это такое. Правда, они собираются посадить вокруг нового дома деревья, и через несколько лет он уже не будет мозолить мне глаза.

На ней было все то же платье селянки неопределенного, ржавого, цвета и практичные башмаки «оксфорды», очень удобные в полете, прямые волосы свободно опускались на шею, и вся она была худая, жилистая, с продубленной ветрами и солнцем кожей. Как всегда, Эсси показалась мне частью почвы, на которой она выросла и укоренилась. Я знала, что значили для нее эти участки и как больно ей, наверное, было продавать один из них, но, увидев стопки журналов по аэронавтике и специальных технических ежегодников, лежащих на кухонном столе, где раньше была исключительно литература по растениеводству, я поняла, что Эсси вознаграждена с лихвой и ни о чем не жалеет.

Потом я вспомнила, как она освободила маленькую бабочку-голубянку, и подумала, что мы с ней тоже пленены, каждая по-своему: я – вдовая женщина, жертва социальных условностей, она – сирота при живых родителях, задавленная деспотом-отцом, фанатичным пресвитерианским священником, почти никогда не выпускавшим ее за пределы Острова. Одинокие ночи, с их безумными надеждами на лучшую долю; череда унылых дней в окружении людей с узким кругозором, ничего не видевших за пределами Острова… Я видела крайнюю нужду Эсси: ее «Пот-Поурри» давно нуждалась в ремонте, а ее сад – в расчистке. Но наше увлечение давало нам новые возможности – жить полной жизнью мы могли только там, в поднебесье.

Эсси вскипятила воду, заварила чай, и мы с ней предавались захватывающим воспоминаниям о своем последнем полете, когда мы опробовали новое снаряжение над Брендивайской долиной, в Пенсильвании. Мы тогда медленно скользили под облаками, а внизу разворачивался сельский ландшафт: сочная весенняя зелень, цветущие сады, пробудившиеся после зимней спячки фермы. Эсси взяла с собой бутылку «краг брута» и охладила ее в кулере. Ко времени приземления мы с ней вели себя будто расшалившиеся девчонки – пели и хохотали, как сумасшедшие. Сопровождавшая нас в джипе добровольная наземная группа явно не одобряла такого поведения, считая, что это непрофессионально, но мы не обращали на них внимания. То был незабываемый день. Теперь же наш, и только наш возлюбленный аэростат, заботливо упакованный, хранился вместе с гондолой и всем прочим в помещении гаража Эсси, неподалеку от ее дома, ближе к концу галечной косы.