Текст книги "МИР ТЕСЕН"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Какая досада, что я это пропустила. Структурализм меня очень интересует. – А что это такое? Анжелика рассмеялась.

– Нет, серьезно, – сказал Перс. – Что есть структурализм? Это хорошо или плохо?

Анжелика с удивлением взглянула на Перса, явно размышляя, не морочит ли он ей голову:

– Но вы же должны хоть что-то об этом знать, Перс. И уж наверняка слышали о нем, там, где вы… А что вы кончали?

– Университетский колледж в Дублине. Но, видите ли, я там недолго пробыл. У меня обнаружили туберкулез. Правда, ко мне отнеслись по-человечески и разрешили писать диссертацию в санатории. Изредка меня навещал научный руководитель, но в основном я работал самостоятельно. А на бакалавра я учился в Голуэе. Там о структурализме и слыхом не слыхивали. Получив магистра, я вернулся домой и два года проработал на ферме. Я из фермерской семьи, из графства Мейо.

– Вы тоже думали стать фермером?

– Нет, просто после болезни хотел набраться сил. Врачи сказали, что главное – это свежий воздух.

– Ну и как, набрались сил?

– О да, теперь я здоров как бык. – Перс крепко постучал себя по грудной клетке. – А затем я получил работу в Лимерике.

– Считайте, что вам повезло. В наше время найти работу непросто.

– Мне действительно повезло, – согласился Перс. – Тут не поспоришь. Как потом выяснилось, на собеседование меня пригласили по ошибке. На самом деле их интересовал другой МакГарригл, какой-то почетный стипендиат из оксфордского Колледжа Святой Троицы. Но письмо попало ко мне – канцелярия напутала, – и они постеснялись отзывать меня с собеседования.

– Да уж, повезло так повезло, – сказала Анжелика. – Но ведь они могли предпочесть других кандидатов.

– Мое везение на этом не кончилось, – продолжал Перс. – Других не было, по крайней мере приглашенных на собеседование. В Лимерике уже точно знали, что возьмут МакГарригла, поэтому решили сэкономить на транспортных расходах и других претендентов не приглашать. Короче говоря, я еще ни разу не был на академической тусовке. Потому и приехал на конференцию. Хочу повысить свой уровень. Узнать, что происходит в мире великих идей. Кого надо читать, кого не надо, и все такое прочее. Так что расскажите мне о структурализме.

Анжелика сделала глубокий вдох, затем резко выдохнула:

– Даже не знаю, с чего начать, – сказала она. Тут зазвенел звонок, призывающий всех вернуться в аудиторию. – Но ее спас звонок! – рассмеялась Анжелика.

– Продолжим позже, – не унимался Перс.

– Непростую вы мне задали задачу, – сказала Анжелика.

Участники конференции потянулись слушать второй за сегодняшний день доклад, бросая завистливые взгляды на оксфордского медиевиста, который, уже в пальто и с чемоданом в руке, раскланивался с Филиппом Лоу. «На этих конференциях всегда так, – услышал Перс, – главный докладчик сваливает, как только отчитает свой текст. А остальные чувствуют себя осажденной армией, которую генерал покидает на вертолете».

– Вы идете, Перс? – спросил а Анжелика.

Перс заглянул в программу конференции.

– Анималистическая образность в героических трагедиях Драйдена, – громко прочел он вслух.

– Возможно, это интересно, – вполне серьезно сказала Анжелика.

– Думаю, этот доклад я как раз пропущу, – сказал Перс. – И вместо него, пожалуй, напишу стихотворение. – Вы пишете стихи? Какого рода? – Короткие, – ответил Перс. – Очень короткие. – Какхайку? – Бывает, что и короче.

– Подумать только! И о чем же будет стихотворение?

– Вы сможете прочесть его, когда оно будет закончено.

– Замечательно. Буду ждать с нетерпением. Ну, я пошла.

Поблизости, неопределенно улыбаясь, маячил Филипп Лоу, будто пастушья собака, загоняющая овец в стадо.

– Встретимся перед обедом в баре, – сказал Перс и демонстративно направился в туалет, намереваясь пересидеть там начало лекции о Драйдене. Как назло, вслед за ним туда же заспешил Филипп Лоу в сопровождении Боба Басби. Перс закрылся в кабинке и присел на стульчак. Стоя над писсуарами, Лоу и Басби, судя по всему, говорили об отсутствующем докладчике.

– Когда он звонил? – спросил Лоу.

– Часа два назад, – ответил Басби. – Сказал, во что бы то ни стало будет здесь во второй половине дня. Я велел ему не скупиться на расходы.

– В самом деле? – усомнился Лоу. – По-моему, это несколько опрометчиво, Боб.

Перс услышал, как в умывальниках зашумела вода, зашелестели бумажные полотенца и хлопнула дверь, выпустившая наружу Лоу и Басби. Спустя пару минут он вышел из укрытия, тихо приблизился к аудитории и заглянул в маленькое дверное окошко. Анжелику он увидел в профиль – она сидела в одиночестве в первом ряду, держа наготове ручку и грациозно подавшись в сторону докладчика. На ней были очки в массивной черной оправе, и она выглядела внушительно и деловито, как всемогущая секретарша большого начальника. Остальные слушатели являли собой все ту же картину оцепенелой скуки. Перс на цыпочках отошел от двери и покинул здание. Он пересек кампус и пошел по дорожке, ведущей к университетскому общежитию.

Мокрые комья тающего снега падали с деревьев прямо Персу за шиворот, однако его это не беспокоило. Он сочинял стихотворение об Анжелике Пабст. К сожалению, между ним и его музой настойчиво вклинивался Йейтс, и все, что Перс смог сделать, это приспособить его стихи к своей теме:

О, эта девушка у входа!

Как трудно слушать мне

О структурной поэтике,

Чосере и Драйдене[7]7
  ¹Две первые строки – из стихотворения «Политика».Пер. И. Бабицкого.


[Закрыть]

Бормоча про себя эти слова, Перс МакГарригл вдруг понял, что влюбился. «Я влюбился», – сказал он роняющим мокрые комья деревьям, и прикрытому снежной шапкой красному почтовому ящику, и облезлой дворняжке, поднявшей лапу у ведущей к общежитию калитки. «Я влюбился!» – воскликнул он, обращаясь к длинной цепочке нахохлившихся воробьев, которые сидели на парапете вдоль раскисшей от грязи дорожки. «Я ВЛЮБИЛСЯ!» – закричал он что было мочи, вспугнув стаю гусей у искусственного озера, и стал бегать взад и вперед, а потом кругами по девственно белому снегу, оставляя за собой замысловатые узоры глубоких следов.

Тяжело дыша после пробежки, Перс подошел к корпусу Лукаса[8]8
  ¹Лукас Фрэнк Лоренс (1894–1967) – английский критик и поэт.


[Закрыть]умногоэтажной свечке, в которой участникам конференции был предоставлен ночлег (корпус Мартино[9]9
  ²Мартино Харриет (1802–1976) – английская писательница.


[Закрыть], в котором они питались, был по контрасту построен в виде низкого цилиндра, что подтверждало взгляды мисс Мейден на распространенность сексуальной символики). У многоэтажки, урча двигателем, стояло такси, а из него выбирался коренастый мужчина в треухе с опущенными ушами и толстой сигарой во рту. Увидев Перса, он с криком «Привет!» поманил его пальцем.

– Послушай, это здесь проходит конференция? – спросил он с американским акцентом. – Конференция преподавателей английского языка и литературы. Название как будто правильное, но место довольно странное.

– Здесь мы спим, – объяснил Перс. – А заседания проходят в главном корпусе, это чуть дальше.

– А, тогда понятно, – сказал мужчина. – 0'кей, шеф, мы на месте. Сколько с меня?

– Сорок шесть фунтов восемьдесят пенсов, командир, – ответил таксист, взглянув на счетчик.

– О'кей, вот, получи, – сказал новоприбывший, отсчитал десять хрустящих пятерок из толстой пачки банкнот и просунул их в окошко водителю. Тот, заметив Перса, высунулся наружу и обратился к нему:

– Вам, часом, в Лондон не надо?

– Нет, благодарю вас, – ответил Перс.

– Ну, тогда я погнал. Бывай, командир.

Обомлев при виде несметного богатства, Перс подхватил элегантный кожаный чемодан новичка с множеством наклеек и потащил его в вестибюль общежития.

– И вы действительно, на самом деле, приехали из Лондона на такси? – спросил он.

– У меня не было выбора. Прилетаю утром в Хитроу – мне говорят, что транзитный рейс на Раммидж отменен, потому что аэропорт занесло снегом. Я сажусь в такси и мчусь на вокзал – там объявляют, что на всем пути до Раммиджа нет электричества. Ну и дела: страна парализована, Раммидж отрезан от столицы, народ бурно радуется, носильщики отдыхают. Когда я заявил, что поеду до места на такси, мне сказали, что я не в себе, и попытались отговорить. «Вы застрянете, – сказали мне, – автострады замело сугробами, люди простояли на дороге в машинах всю ночь». Тогда я нахожу смелого таксиста, мы пускаемся в путь, и что мы здесь видим? Слой снега в три пальца, и тот уже тает. Что за страна! – Он снял ушанку и зажал ее в вытянутой вперед руке. Она была сшита из ворсистого твида в яркую красно-коричневую клетку. – Эту шапку я купил сегодня в Хитроу, – сказал он. – Первое, что я всегда делаю, прилетев в Англию, – это покупаю себе шапку.

– Отличная шапка, – сказал Перс.

– Нравится? Напомни мне, чтобы я подарил тебе ее, когда буду уезжать. Мой путь лежит в более теплые края. – Большое вам спасибо.

– Пожалуйста-пожалуйста. Где мне зарегистрироваться? – Вон там лежит список комнат. Как вас зовут? – Моррис Цапп.

– Мне кажется, я слышал это имя.

– Очень может быть. А тебя как зовут?

– Перс МакГарригл, из Лимерика. Так это вы читаете доклад на вечернем заседании? Название которого будет объявлено дополнительно?

– Верно, Персик. Вот почему я так сюда рвался. Ну-ка, посмотри в конец списка. Фамилий на «Ц» не так уж много.

Перс посмотрел:

– Там написано, что вы поселены в другом месте. – Ах да, Филипп Лоу говорил, что я буду жить у него. Ну, и как конференция?

– Трудно сказать. Я на конференции впервые, так что мне не с чем сравнивать.

– Да что ты! – Моррис Цапп взглянул на него с любопытством. – Первый выход в свет! А кстати, где все?

– Слушают доклад.

– Который ты прогуливаешь? Что ж, первое правило конференции ты уже усвоил. Никогда не ходи слушать доклад. Если, конечно, сам его не читаешь. Но моего доклада это не касается, – прибавил он задумчиво. – Я не стану тебя уговаривать, чтобы ты пропустил мой доклад. Я вчера просмотрел его в самолете, как раз когда кино стали показывать, и остался им очень доволен. Фильм тоже был о'кей. И сколько народу придет меня слушать?

– На конференции собралось в общей сложности пятьдесят семь человек.

Профессор Цапп чуть не подавился сигарой.

– Пятьдесят семь? Тышутишь! Нет? Ты серьезно? Ты хочешь сказать, что я приехал за десять тысяч километров, чтобы выступить перед аудиторией в пятьдесят семь человек?

– К тому же не все приходят слушать доклады, – сказал Перс. – Как вы сами видите.

– А ты знаешь, сколько народу собирается на подобную конференцию в Америке?Десять тысяч.В прошлом декабре на нью-йоркской конференции Ассоциации по изучению современного языка было десять тысяч человек!

– У нас на всю страну столько преподавателей не наберется, – сказал Перс извиняющимся тоном.

– Ну, уж точно наберется больше пятидесяти семи, – простонал Моррис Цапп. – И где же они? Я тебе скажу где. Большинство сидит по домам, оклеивают обоями гостиные или выпалывают в саду сорняки, а те немногие, у кого в голове есть хоть одна интересная идея, отправляются на конференцию в места потеплей и не такие гнусные, как это. – Он обвел презрительном взглядом вестибюль общежития с его потрескавшейся пыльной плиткой на полу и мрачными бетонными стенами. – Ну, а хоть выпить здесь есть где?

– И вы действительно, на самом деле, приехали из Лондона на такси? – спросил он.

– У меня не было выбора. Прилетаю утром в Хитроу – мне говорят, что транзитный рейс на Раммидж отменен, потому что аэропорт занесло снегом. Я сажусь в такси и мчусь на вокзал – там объявляют, что на всем пути до Раммиджа нет электричества. Ну и дела: страна парализована, Раммидж отрезан от столицы, народ бурно радуется, носильщики отдыхают. Когда я заявил, что поеду до места на такси, мне сказали, что я не в себе, и попытались отговорить. «Вы застрянете, – сказали мне, – автострады замело сугробами, люди простояли на дороге в машинах всю ночь». Тогда я нахожу смелого таксиста, мы пускаемся в путь, и что мы здесь видим? Слой снега в три пальца, и тот уже тает. Что за страна! – Он снял ушанку и зажал ее в вытянутой вперед руке. Она была сшита из ворсистого твида в яркую красно-коричневую клетку. – Эту шапку я купил сегодня в Хитроу, – сказал он. – Первое, что я всегда делаю, прилетев в Англию, – это покупаю себе шапку.

– Отличная шапка, – сказал Перс.

– Нравится? Напомни мне, чтобы я подарил тебе ее, когда буду уезжать. Мой путь лежит в более теплые края. – Большое вам спасибо.

– Пожалуйста-пожалуйста. Где мне зарегистрироваться? – Вон там лежит список комнат. Как вас зовут? – Моррис Цапп.

– Мне кажется, я слышал это имя.

– Очень может быть. А тебя как зовут?

– Перс МакГарригл, из Лимерика. Так это вы читаете доклад на вечернем заседании? Название которого будет объявлено дополнительно?

– Верно, Персик. Вот почему я так сюда рвался. Ну-ка, посмотри в конец списка. Фамилий на «Ц» не так уж много.

Перс посмотрел:

– Там написано, что вы поселены в другом месте. – Ах да, Филипп Лоу говорил, что я буду жить у него. Ну, и как конференция?

– Трудно сказать. Я на конференции впервые, так что мне не с чем сравнивать.

– Да что ты! – Моррис Цапп взглянул на него с любопытством. – Первый выход в свет! А кстати, где все?

– Слушают доклад.

– Который ты прогуливаешь? Что ж, первое правило конференции ты уже усвоил. Никогда не ходи слушать доклад. Если, конечно, сам его не читаешь. Но моего доклада это не касается, – прибавил он задумчиво. – Я не стану тебя уговаривать, чтобы ты пропустил мой доклад. Я вчера просмотрел его в самолете, как раз когда кино стали показывать, и остался им очень доволен. Фильм тоже был о'кей. И сколько народу придет меня слушать?

– На конференции собралось в общей сложности пятьдесят семь человек.

Профессор Цапп чуть не подавился сигарой.

– Пятьдесят семь? Тышутишь! Нет? Ты серьезно? Ты хочешь сказать, что я приехал за десять тысяч километров, чтобы выступить перед аудиторией в пятьдесят семь человек?

– К тому же не все приходят слушать доклады, – сказал Перс. – Как вы сами видите.

– А ты знаешь, сколько народу собирается на подобную конференцию в Америке?Десять тысяч.В прошлом декабре на нью-йоркской конференции Ассоциации по изучению современного языка было десять тысяч человек!

– У нас на всю страну столько преподавателей не наберется, – сказал Перс извиняющимся тоном.

– Ну, уж точно наберется больше пятидесяти семи, – простонал Моррис Цапп. – И где же они? Я тебе скажу где. Большинство сидит по домам, оклеивают обоями гостиные или выпалывают в саду сорняки, а те немногие, у кого в голове есть хоть одна интересная идея, отправляются на конференцию в места потеплей и не такие гнусные, как это. – Он обвел презрительном взглядом вестибюль общежития с его потрескавшейся пыльной плиткой на полу и мрачными бетонными стенами. – Ну, а хоть выпить здесь есть где?

– В корпусе Мартино скоро откроется бар, – ответил Перс. – Отведи-ка меня туда.

– А вы действительно прилетели из Америки ради этой конференции, профессор Цапп? – спросил Перс, когда они зашагали прочь от общежития по слякотной дороге.

– Не только. Мне так или иначе надо было в Европу – в этом семестре у меня творческий отпуск. Филипп Лоу узнал, что я еду, и попросил меня принять участие в его конференции. Вот я и согласился, чтобы уважить старого друга.

Бар корпуса Мартино был пуст. У стойки, отгороженной высокой, до потолка, блестящей решеткой, стоял бармен и следил за их приближением.

– Это чтобы нас не впускать или не выпускать? – язвительно осведомился Моррис Цапп, постучав по металлу. – Ты что будешь, Персик? «Гиннес»? Кружечку «Гиннеса», пожалуйста, и большую порцию виски со льдом.

– Закрыто, – сказал бармен. – Приходите в половине первого.

– И себе налей чего-нибудь.

– Да, сэр, спасибо, сэр, – сказал бармен, с готовностью поднимая решетку. – Я бы не отказался от кружечки пива.

Пока бармен нацеживал из бочки «Гиннес», бар заполнили участники конференции с Филиппом Лоу во главе. Он подскочил к Моррису Цаппу и схватил его за руку.

– Моррис! Как я рад тебя видеть! Сколько лет, сколько зим!

– Десять лет, Филипп, десять лет, страшно подумать! А ты неплохо выглядишь. Классная бородка! У тебя всегда были волосы такого цвета?

Филипп Лоу покраснел:

– Если не ошибаюсь, я стал седеть в 1969 году. А как ты до нас добрался?

– С вас фунт пятьдесят, сэр, – сказал бармен.

– На такси, – ответил Моррис Цапп. – Да, кстати: ты должен мне пятьдесят фунтов. Тебе нехорошо, Филипп? Ты что-то в лице переменился.

– Это нашему бюджету будет нехорошо, – сказал Руперт Сатклиф, злорадно улыбаясь. – Привет, Цапп! Вы, наверное, меня не помните.

– Руперт! Да разве мог я позабыть вашу счастливую улыбку! А вот идет Боб Басби! Помню-помню! – воскликнул Моррис Цапп, увидев еще одного бородача, который гарцующей походкой вошел в бар, держа под мышкой папку для бумаг и бренча в карманах ключами и монетами. Филипп Лоу отвел его в сторону, и они тревожно о чем-то зашептались.

– На вечернем заседании вы будете у нас докладчиком, – сказал Руперт Сатклиф.

– Почту за честь, Руперт.

– Вы уже определили название своего доклада?

– Ага. Его название – «Текстуальность как стриптиз».

– Хм, – сказал Руперт Сатклиф.

– А вы знакомы с этим молодым человеком, который окружил меня заботой и лаской? – спросил Цапп. – Это Перс МакГарригл из Лимерика.

Филипп Лоу едва заметно кивнул Персу и снова обратился к американцу:

– Моррис, мы сейчас дадим тебе нагрудный значок, чтобы Все узнали, кто ты такой.

– Не волнуйся. Если кто-то меня не знает, то скоро узнает. – Когда я сказал «Возьмите такси», я имел в виду такси из аэропорта до вокзала, а не из Лондона до Раммиджа, – с упреком сказал Моррису Боб Басби.

– Ну что теперь об этом говорить, – перебил его Филипп Лоу. – Что сделано, то сделано. Моррис, где твой багаж? Я думаю, у нас дома тебе будет получше, чем в общежитии.

– Это уж точно, – согласился Моррис, – общежитие я уже видел.

– Хилари тебя заждалась, – сказал Лоу, уводя с собой американца.

– Хм. Интересная будет встреча, – пробормотал Руперт Сатклиф, провожая удаляющуюся пару внимательным взглядом поверх очков.

– Что? – рассеянно спросил Перс, высматривая в толпе Анжелику.

– Дело в том, что десять лет назад эти двое участвовали в обмене между нашими университетами. Цапп на шесть месяцев приехал в Раммидж, а Лоу полетел в штат Эйфория. Потом пошел слух, что у Цаппа был роман с Хилари Лоу, а у Лоус миссис Цапп.

– Да что вы говорите! – Перса эта история заинтриговала, хотя его внимание отвлекла Анжелика, появившаяся в баре с Робином Демпси. Он что-то оживленно ей втолковывал, а она внимала ему с натянутой улыбкой, как в оперетте слушают партнера по дуэту.

– Правда-правда. Такой вот академический обмен. Ну вот, одновременно Гордон Мастере, заведующий нашей кафедрой, досрочно ушел на пенсию в результате нервного расстройства – а было это в 1969 году, в пору студенческих революций, непростое было время, – и Цаппа даже хотели поставить на его место. Но в самый критический момент Цапп и Хилари Лоу неожиданно вместе вылетели в Америку, и мы толком и не знали, кого ждать: Цаппа и Хилари, Филиппа и Хилари, Филиппа и миссис Цапп или чету Цаппов.

– А как звали миссис Цапп? – спросил Перс

– Не помню, – ответил Руперт Сатклиф. – Какое это имеет значение?

– Мне нравится, когда у людей есть имена – сказал Перс – Не зная имен, я не воспринимаю рассказа.

– Короче, миссис Цапп мы так и не увидели. Филипп вернулся вместе с Хилари. Мы поняли, что они решили спасти свой брак.

– Судя по всему, это им удалось.

– Мм… Лично мне кажется, – мрачно добавил Сатклиф» – что вся эта история пагубно сказалась на характере Филиппа – Неужели?

Сатклиф кивнул, но не стал входить в подробности.

– И тогда Лоу получил кафедру? – спросил Перс.

– Нет-нет, что вы! Потом назначили Дальтона, он приехал из Оксфорда. Но три года назад он погиб в автомобильной аварии. И вот тогда кафедра перешла к Лоу. Кое-кто предпочел бы видеть заведующим меня, но мне это уже не по возрасту.

– Я уверен, что это не так, – сказал Перс, потому что Руперт Сатклиф, видимо, ждал этого.

– Единственное, что я могу сказать› – вдруг заметил Сатклиф, – если бы назначили меня, то кафедра имела бы заведующего, который занимается делом, а не порхает по белу свету.

– Что, профессор Лоу часто бывает в отъезде?

– Последнее время чаще отсутствует, чем присутствует.

Перс извинился, что покидает его, и стал проталкиваться через толпу к стойке бара, где Анжелика поджидала Демпси, который покупал напитки.

– Салют! – приветствовал он ее. – Ну как доклад?

– Скучный. Но после была интересная дискуссия о структурализме.

– Опять? Нет, вы все-таки должны мне объяснить, что такое структурализм! Дело уже не терпит отлагательства.

– Структурализм? – спросил Демпси, подходя с бокалом хереса для Анжелики. Услышав отчаянную просьбу Перса, он воспользовался моментом, чтобы блеснуть ученостью. – Это восходит к лингвистике Соссюра. Произвольность означающего. Язык как система противопоставлений и отрицательный характер языкового знака.

– Приведите пример! – сказал Перс – Я не улавливаю хода вашей мысли без примера.

– Ну, возьмем слова «кошка» и «мышка». Как ни старайтесь, вы не сможете объяснить, почему сочетание фонем к-о-ш-к-а означает четвероногое животное, которое охотится за другим четвероногим, представленным сочетанием фонем м-ы-ш-к-а. Это отношение абсолютно произвольное, и мы вполне можем допустить, что завтра носители языка решат, что к-о-ш-к-а означает «мышка», а м-ы-ш-к-а означает «кошка».

– А животные не запутаются? – спросил Перс.

– Со временем привыкнут, как все остальные, – ответил Демпси. – Нам это известно, поскольку одно и то же животное в разных языках передается различными акустическими образами. Например, «кошка» по-французски будет сhat, по-немецки – Каtze, по-итальянски – gatto и так далее. А вот «собака» – это сhien, Нund, саnе в зависимости от того, в какой части Общего рынка вы находитесь. И если мы больше верим языку, чем собственным ушам, то французские собаки лают «вуа-вуа», немецкие – «вау-вау», итальянские – «бау-бау».

– О! Уж не в фанты ли тут играют? – спросил Филипп Лоу. Он вернулся в бар вместе с Моррисом Цаппом, которому теперь выдали нагрудный значок. – Демпси, ты помнишь Морриса Цаппа?

– Я растолковывал основы структурализма этому молодому человеку, – пояснил Демпси, обменявшись приветствиями с вновь прибывшими. – Но ты, Филипп, никогда не уделял должного внимания лингвистике, не так ли?

– Что верно, то верно. Я и до сих не помню, что там идет сначала, – морфемы или фонемы. А при виде дерева зависимостей просто тупею.

– То есть становлюсь еще тупее, – прибавил Демпси с презрительной ухмылкой.

Воцарилось неловкое молчание. Его прервала Анжелика.

– На самом деле, – тонким голоском сказала она, – Якобсон приводит в пример степени сравнения прилагательных, то есть положительную, сравнительную и превосходную формы, как доказательство того, что язык не безусловно произвольная система. Вот мы имеем: тупой, тупее, тупейший. Чем больше фонем, тем сложнее значение. Это верно и для других индоевропейских языков; возьмем, например, латынь: stultus, stultior, stultissimus[10]10
  ¹Тупой, тупее, тупейший.


[Закрыть]. Так что, по всей видимости, вопреки языковым границам, существует некое универсальное соотношение между звучанием и значением.

Все четверо мужчин, открыв рты, уставились на Анжелику.

– Кто это юное дарование? – спросил Моррис Цапп. – Может, меня представят?

– Ох, извини, – сказал Филипп Лоу. – Мисс Пабст – профессор Цапп.

– Зовите меня просто Моррис, – сказал американский профессор, протягивая руку и всматриваясь в значок на груди Анжелики. – Рад познакомиться, Ал.

– Это было просто здорово, – сказал Перс Анжелике за обедом. – То, как вы поставили Демпси на место.

– Надеюсь, это было не слишком в лоб, – ответила Анжелика. – В принципе-то он прав. Все языки членят действительность по-разному. Вот, например, баранина, которую мы едим. По-английски это mutton, а по-французски словом mouton обозначается и мясо, и само животное. Поэтому по-французски нельзя сказать dead as mutton[11]11
  ¹Английская идиома, означающая «без признаков жизни, мертвее не бывает».


[Закрыть], у вас выйдет «мертвый как овца», а это бессмыслица.

– На вкус это скорее мертвая овца, чем баранина, – сказал Перс, отодвигая тарелку. К столу, за которым они сидели, подошла официантка с ярко-желтыми кудряшками. Перед собой она толкала тележку, на которой стопками стояли тарелки с недоеденным обедом.

– Больше не будешь, сынок? – спросила она. – Я тебя понимаю. Казенная еда.

– Вы написали стихотворение? – спросила Анжелика. – Сегодня вечером вы его прочтете. Для этого вам надо будет подняться на верхний этаж общежития. – Там ваша комната? – Нет.

– Тогда зачем подниматься? – А вы увидите.

– Тайна, – улыбнулась Анжелика, наморщив нос. – Это я люблю.

– В десять вечера на последнем этаже. К тому времени уже взойдет луна.

– Может быть, это просто предлог, чтобы назначить мне свидание?

– Но вы же сами сказали, что ваша тема – любовные романы…

– И вы решили снабдить меня материалом? Вы знаете, его у меня и так больше чем достаточно. Я прочла сотни любовных романов: античные, средневековые, эпохи Ренессанса, современные… Гелиодор и Апулей, Кретьен де Труа и Мэлори, Ариосто и Спенсер, Ките и Барбара Картленд. Материала хватит. Теперь мне нужна теория, чтобы все это объяснить.

– Теория? – встрепенулся Филипп Лоу, сидящий за несколько приборов от Перса и Анжелики. – Не будите во мне зверя. Когда я слышу это слово, я хватаюсь за пистолет[12]12
  ¹Парафраз реплики из пьесы «Шлагетер» немецкого драматурга Ханса Йоста.


[Закрыть].

– Тогда тебе точно не понравится мой доклад, Филипп, – сказал Моррис Цапп.

Доклад Морриса Цаппа пришелся по вкусу далеко не всем, и некоторые слушатели покинули аудиторию до его окончания. Руперт Сатклиф, как председатель секции вынужденный сидеть в президиуме, изобразил на лице остекленевшую бесстрастность, однако постепенно и незаметно у него все больше отвисала нижняя губа, а очки все ниже сползали на кончик носа. Моррис Цапп читал доклад, расхаживая взад и вперед с текстом в одной руке и толстой сигарой в другой.

– Перед вами, – начал он, – человек, когда-то искренне веривший в возможность истолкования художественного произведения. Иными словами, мне казалось, что конечная цель чтения текста – это определение его смысла. Когда-то я был специалистом по Джейн Остен. И даже могу без ложной скромности сказать – единственным специалистом по Джейн Остен. Я написал о ней пять книг, в каждой пытался определить смысл и значение ее романов и, естественно, доказать, что до сих пор ее по-настоящему не понимали. Затем я начал работать над комментариями к романам Джейн Остен, поставив себе цель исчерпать все вопросы до конца, исследовать ее произведения со всех мыслимых точек зрения – исторической, биографической, риторической, мифологической, структуралистской, фрейдистской, юнгианской, марксистской, экзистенциалистской, христианской, аллегорической, этической, феноменологической, архетипической и так далее, и так далее. Таким образом, когда эти комментарии будут написаны, о романе как таковом ничего больше нельзя будет сказать.

И конечно, работа не была завершена – не по причине утопичности проекта, а потому, что я сам себе не враг. Под этим я разумею не только то, что, добейся я успеха, все мы в конце концов остались бы не у дел. Я хочу сказать, что предприятие было обречено на провал в силу его нереализуемости, и объясняется это природой человеческого языка, в котором значение постоянно переходит от одного означающего к другому и никогда не может быть реально зафиксировано.

Понять высказывание значит декодировать его. Язык – это код.Но каждое декодирование – это тоже кодирование.Когда вы мне что-то говорите, я проверяю, правильно ли я вас понял, перефразируя ваше высказывание своими словами, то есть словами, отличными от тех, которые употребили вы, ибо, если я в точности повторю ваши слова, вы станете сомневаться, что я вас правильно понял. Если же я используюсвои собственныеслова, из этого следует, что я изменил смыслвашеговысказывания, пусть и незначительно. Но даже если я, покривив душой, слово в слово повторю ваше высказывание, чтобы просигнализировать, будто я вас понял, никто не может дать гарантию, что в моей голове будет воспроизведен точный смысл вашего высказывания, потому что в него я привношу собственный опыт использования языка, свое знание литературы, а также экстралингвистические коннотации употребленных слов, так что для меня они будут иметь иное значение, чем то, которое имеют для вас. А если вам показалось, что я неправильно вас понял, вы не станете повторять свое высказывание, используя те же самые слова, но постараетесь объяснить его иными словами, отличными от тех, которые вы употребили в первоначальном высказывании. Но тогда это будет уже другое высказывание, не то, с которого вы начали. И если на то пошлого и сами вы уже будете не тем, кем вы были, когда произносили первоначальное высказывание. С тех пор как вы открыли рот, прошло некоторое время, молекулы вашего тела изменились, то, что выхотелисказать, заменилось вашимреальнымвысказыванием, и все это уже стало историей, которую к тому же вы теперь толком и не помните. Общение можно уподобить игре в теннис пластилиновым мячиком, который, пролетая через сетку, всякий раз меняет форму.

Чтение, конечно, процесс отличный от устной коммуникации. Оно более пассивно в том смысле, что вы не можете с текстом взаимодействовать, не можете влиять на его развитие посредством замены слов на ваши собственные, поскольку тут слова суть некая данность. Но именно этот факт, как мне представляется, и побуждает нас к истолкованию текста. И в самом деле: если слова зафиксированы раз и навсегда, на каждой конкретной странице, то, может быть, точно так же зафиксирован их смысл? Однако это не так, поскольку та же самая аксиома, гласящая, что каждое декодирование – это тоже кодирование, применима к литературному анализу в еще большей степени, чем к обычному устному дискурсу. В обычном устном дискурсе бесконечная цепочка перекодирований может быть прервана действием. Например, если я говорю: «Дверь открылась», а вы отвечаете: «Вы хотите, чтобы я закрыл ее?», а я говорю: «Да, пожалуйста», и вы ее закрываете, то Мы довольствуемся тем, что на каком-то уровне мы друг друга поняли. Но если в тексте художественного произведения мы читаем «Дверь открылась», я не могу спросить у текста, что именно он имел в виду, я могу лишь предаваться размышлениям о том, каково значение свершившегося факта: открылась ли дверь под воздействием какой-то силы, ведет ли дверь к раскрытию какой-то тайны, к какой-то цели и так далее. Аналогия с теннисом к чтению неприменима, это не есть двусторонний процесс, но бесконечное, мучительное провоцирование, это заигрывание, не ведущее к любовному акту, а если последний и происходит, то в одиночестве и может быть уподоблен мастурбации. (При этом слове слушатели заерзали на стульях.) Читатель играет в теннис сам с собой, а текст играет с читателем, подыгрывает его любопытству, разжигает его желание: так стриптизерка стремится раздразнить любопытство публики и хорошенько разогреть ее.