Текст книги "МИР ТЕСЕН"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

оказался на таком литературном сборище. Ему показалось, что главная задача приглашенных – заливать в себя спиртное и при этом громко разговаривать, поглядывая через плечо собеседника и обмениваясь улыбками и приветственными жестами со всеми остальными, которые тоже осушают бокал за бокалом, переговариваются, улыбаются и машут друг другу. Но Перс пил в одиночестве, поскольку ни единой души на пароходе не знал. Переминаясь с ноги на ногу, он стоял позади толпы, задыхаясь с непривычки в туго повязанном галстуке и выжидая, когда можно будет наведаться в бар за очередной порцией спиртного. По салону циркулировали официанты, предлагая гостям красное и белое вино, но Перс предпочел «Гиннес».

– Привет! Вы «Гиннес» пьете? – спросил кто-то у него за плечом. – Где вы его взяли?

Обернувшись, Перс увидел перед собой мужчину с широкой, мясистой, изрытой оспинами физиономией; он жадно заглядывал в его стакан сквозь очки в роговой оправе.

– В баре, – ответил Перс.

– Это не вино, а конская моча, – сказал очкарик, опрокидывая содержимое своего стакана в цветочный горшок. Он исчез в толпе и вскоре предстал перед Персом с целым ящиком «Гиннеса» в руках. – Вообще-то я не люблю бутылочное пиво, – сказал он, – но в Англии «Гиннес» лучше пить из бутылок, чем из бочек. Вот в Дублине – это другой коленкор.

– Совершенно с вами согласен, – сказал Перс, подставляя стакан для добавки. – Наверное, все дело в воде.

И, еще не представившись друг другу, они как знатоки обсудили технологию пивоварения, подкрепляя рассуждения дегустацией.

– Рональд Фробишер! – воскликнул Перс, узнав, наконец, имя собеседника. – Я читал ваши книги. Вам тоже сегодня вручают премию?

– Нет, это я ее вручаю. «Самый талантливый дебют в прозе». Когда я был начинающим писателем, литературных премий было раз-два и обчелся, и те не больше сотни фунтов каждая. Теперь же их развелось так много, что, напечатав хоть

строчку, вы неизбежно получите одну из них. Прошу прощения, я вовсе не желал бросить тень на ваши…

– Ничего-ничего, – ответил Перс. – Я вас понимаю. Кстати, мои стихи даже не опубликованы.

– Ну, вот об этом я и говорю! – сказал Фробишер и сорвал крышку с очередного «Гиннеса», с невероятной ловкостью используя для этого горлышко пустой бутылки. – То есть я хочу сказать, что мне ваши деньги не нужны и дай вам бог удачи, но ситуация становится просто абсурдной. На этом пароходе вы встретите людей, которые существуюттолькоза счет премий, грантов и прочих денежных подачек. Не за горами день, когда начнут вручать премии закаждуюопубликованную книгу. Например, премию за самый талантливый дебют в прозе получит роман о молодой жене с двумя детьми и кошкой, чей муж работает в рекламном агентстве и гуляет налево и направо. Или премия за лучшую книгу о путешествиях будет вручена юнцу, объехавшему земной шар в одной паре джинсов и с автобусным расписанием в кармане. А премию за лучший…

Разгорячившись, Фробишер стал развивать тему, но тут к нему подошла молодая женщина и сказала, что скоро его очередь представить самого талантливого дебютанта в прозе. Он поставил стакан и, удаляясь, бросил на ходу Персу: – Присмотрите за моим пивом.

Перс сделал еще один глоток и переступил с ноги на ногу. Вскоре он увидел человека, показавшегося ему знакомым, и помахал ему, подражая прочим участникам торжества. К нему подошел Феликс Скиннер – за ним по пятам следовали пухленькая молодая женщина с копной рыжих кудрявых волос и супружеская пара.

– Приветствую тебя, юноша, какими судьбами?

– Мне здесь вручают премию за стихи.

– Да что ты говоришь! – Скиннер обнажил в улыбке желтые клыки. – Поздравляю! Да, кстати, извини, что огорчил тебя по поводу книги о Шекспире и Элиоте. Это моя секретарша Глория. – Он подтолкнул вперед пухленькую молодую

женщину, которая вяло ответила на рукопожатие Перса. Лицо ее было бледно.

– Когда же мы отсюда уйдем, Феликс? – спросила она. – Меня укачало.

– Но мы пока не можем уйти, милочка, еще не все премии вручены, – сказал Феликс и повернулся, чтобы представить Персу супружескую пару. – Профессор Говард Рингбаум и миссис Рингбаум, из Иллинойса. Говард – один из наших авторов.

Говард мрачно кивнул Персу. Его жена улыбнулась и громко икнула.

– Тельма, прекрати! – прошипел он сквозь зубы. – Не могу! – сказала она, подмигнув Персу. – Пить надо меньше, – сказал Рингбаум.

В другом конце салона кто-то, постучав рукой по столу, начал произносить речь.

– Жуткий тип этот Рингбаум, – прошептал Скиннер Персу на ухо. – Года четыре назад мы издали его книгу. Впрочем, «издали»-громко сказано: нашлепали пятьсот экземпляров и почти все продали за бесценок, и с тех пор я не могу от него отвязаться. Сегодня вот он заставил меня устроить в его честь обед. Зануда каких свет не видывал! А жена его, похоже, нимфоманка – в ресторане пожимала мне под столом ногу, и это при Глории, я от стыда не знал куда деться.

Тут Перс почувствовал, что и ему кто-то пожимает ногу. Он обернулся и увидел, что почти вплотную к нему стоит Тельма Рингбаум.

– Вы и в самом деле поэт? – спросила она с придыханием, обдав Перса винными парами. – В самом деле, – ответил Перс.

– А мне напишете стихотворение? – спросила миссис Рингбаум. – Конечно, если сочтете, что дело того стоит.

– К сожалению, я не пишу стихи на заказ, – сказал, попятившись, Перс, но Тельма Рингбаум, как партнер в танцах, не отступала от него ни на шаг.

– Я не имею в виду деньги.

– Тельма, – капризно спросил Говард Рингбаум у нее за спиной, – у меня есть аллергия на анчоусы? – В руке он держал надкушенный бутерброд. Воспользовавшись заминкой, Перс обернулся к Феликсу Скиннеру.

– Что вы сказали о моей книге? – спросил он его.

– Разве ты не получал моего письма? Нет? Похоже, Глория последнее время не слишком себя утруждает. К сожалению, нам прислали отрицательный отзыв на твое предложение. Ага, кажется, Редьярд Паркинсон сейчас будет вручать премию за лучшую литературную биографию.

Плотный самодовольный мужчина с пушистыми усами, забравшись на сцену, обратился к присутствующим. Он до небес стал расхваливать чью-то книгу, но глумливая улыбка, то и дело трогавшая его губы, придавала его словам противоположный смысл, отчего публика в зале понимающе хихикала.

– Редьярд Паркинсон… Ты ведь читал его книги, Говард? – спросила Тельма Рингбаум.

– Читал. Бред сивой кобылы, – ответил Говард Рингбаум.

Перс открыл еще одну бутылку «Гиннеса», переняв ловкий прием Рональда Фробишера.

– Так значит, вы не будете издавать мою книгу? – спросил он Феликса Скиннера.

– Наверное, нет, голубчик.

– И что же сказал о ней рецензент?

– Сказал, что тема не подходит. Неактуальна. Не вполне на уровне. В общем, что-то такое. – Кто он?

– Я не могу назвать его имени. Это внутреннее рецензирование.

Раздался взрыв аплодисментов, замелькали вспышки фотоаппаратов, и автор литературной биографии поднялся на подиум, чтобы получить премию из рук Редьярда Паркинсона.

– А он, случайно, не здесь? – задумчиво спросил Перс. – Если он здесь, я набью ему морду.

Феликс Скиннер неуверенно рассмеялся.

– Нет-нет, он далеко за пределами Лондона. Но уверяю тебя, это весьма авторитетная личность. А, Редьярд! Рад вас видеть. Прекрасная речь!

Редьярд Паркинсон, который уступил трибуну Рональду Фробишеру, довольно ухмыльнулся и тыльной стороной ладони распушил бакенбарды.

– Привет, Скиннер. Да, мне кажется, ее неплохо приняли.

Феликс Скиннер представил присутствующих.

– Какая честь, профессор, – сказал Говард Рингбаум, склоняясь к руке Паркинсона и заискивающе глядя ему в глаза. – Я восхищаюсь вашими трудами.

– Благодарю вас, – пробормотал Паркинсон.

– Говард! Говард, взгляни, это Рональд Фробишер! – радостно воскликнула Тельма Рингбаум, указывая на сцену. – Помнишь, по дороге в Англию я читала в самолете его книгу.

– Вашу книгу о Фрэнсисе Томпсоне я неизменно рекомендую своим студентам, – сказал Говард Рингбаум Редьярду Паркинсону, не обращая на жену внимания, – У. меня самого есть несколько статей на эту тему, и я с большим удовольствием…

– Бедный Рональд, – откликнулся Паркинсон, отдав предпочтение теме Фробишера. – Он учился в Оксфорде во времена, когда я был там доцентом. Мне кажется, он исписался. Уж сколько лет ни одной книги.

– Сейчас по телевизору идет фильм по его роману, – сказала Глория откуда-то сзади и снизу. Все обернулись и обратили на нее удивленные взгляды. Скинув туфли и закрыв глаза, она возлежала на стоящем у стены диванчике.

– Возможно, – сказал Паркинсон, поджав губы. – Очень может быть. Но у меня в доме нет телевизионного приемника.

Стоящая впереди женщина оглянулась на них с недовольным видом, и кто-то сзади прошипел: «Ш-ш-ш!» Рональд Фробишер, засунув руки в карманы вельветового пиджака и тускло поблескивая очками, произносил речь, не повышая голоса.

– Не знаю, что он такого может сказать, ради чего стоит напрягать слух, – пробормотал Паркинсон. – К тому же, на мой взгляд, он сильно под мухой.

– Между прочим, – обратился к нему Феликс Скиннер. – Вы нашли минутку, чтобы взглянуть на книгу э-э-э… Филиппа Лоу, которую я э-э-э…

– Взглянул, взглянул. Это совсем неплохо. Я договорился о том, чтобы отрецензировать ее вместе с другой книгой в литературном приложении к «Тайме». Должны напечатать в завтрашнем выпуске. Думаю, вам понравится.

– Отлично! Я вам премного благодарен.

– В книге есть далеко идущие выводы, – важно сказал Паркинсон. – О которых сам автор и не подозревает.

Раздался новый взрыв аплодисментов, и Рональд Фробишер вручил конверт улыбающейся молодой женщине в платье из холстинки.

На сцену поднялся ведущий торжественного вечера.

– А теперь – премии и стипендии молодым поэтам, – объявил он. – Это про вас, – шепнула Персу Тельма Рингбаум. – Вперед!

Перс стал протискиваться через толпу к сцене.

– Первая премия Фонда Мод Фитцсиммонз, поощряющего развитие молодой ирландской поэзии, – произнес ведущий, – присуждается… Здесь ли Перс МакГарригл?

– Здесь! – крикнул Перс. – Подождите, я сейчас! – Его появление на сцене было встречено дружным смехом, который Перс приписал тому, что он возник перед публикой с бутылкой «Гиннеса».

– Поздравляю, – сказал ведущий, вручая ему чек. – Я вижу, вы захватили с собой источник вдохновения.

– Мое вдохновение, – с чувством ответил Перс, – это девушка по имени Анжелика.

– И это прекрасно, – сказал ведущий, легонько подталкивая его к ступенькам. – Следующая премия…

Вернувшись на место, Перс обнаружил, что Рональд Фробишер и Редьярд Паркинсон затеяли сердитое препирательство.

– Да что вы вообще понимаете в творчестве, Паркингом? – вопрошал Фробишер. – Вы просто газетный альфонс.

Кто раз продался-продался на всю жизнь. Я помню, вы уже в Оксфорде начали приторговывать собой.

– Ну довольно, довольно, – указал Феликс Скиннер, пытаясь развести спорщиков.

– Сейчас будет драка? – в радостном возбуждении спросила Тельма Рингбаум.

– Послушайте, Фробишер, – сказал Паркинсон, – подобное поведение уместно в ваших романах, но не в жизни. – Он говорил с писателем надменным тоном, но при этом пятился от него. – Кроме того, я не единственный критик, которому не понравился ваш последний роман. Когда это было? Десять лет назад?

– Восемь. Но вы единственный, кто позволил себе гнусное замечание в адрес моего отца, Паркинсон. И я вам этого не простил. – Взяв за горлышко пустую бутылку из-под «Гиннес», Фробишер метнулся к Паркинсону. Кто-то взвизгнул. Феликс Скиннер поймал Фробишера за руку, а Говард Рингбаум взяв его за шиворот, рванул на себя, чуть не придушив романиста. Видя вопиющую несправедливость, а также возмутительный перевес в силах, Перс попытался остановить Рингбаума. Тельма Рингбаум, бросившись в сечу, что было сил пнула мужа в лодыжку. Взвыв от боли, он отпустил Фробишера и в ярости обернулся к Персу. Несколько минут спустя Перс и Фробишер очутились вдвоем на набережной – после настоятельного требования со стороны администрации «Аннабель Ли» незамедлительно покинуть борт судна.

– Козлы недоделанные, – сказал Фробишер, поправляя галстук. – Они что, и вправду решили, что я приложу бутылкой этого альфонса? Я просто хотел припугнуть его.

– Это вам удалось, – сказал Перс.

– Мы еще посмотрим, – сказал Фробишер. – Я их так припугну – в штаны наложат. – И он исчез, спустившись по каменным ступенькам к Темзе.

На улице стемнело, так что Персу не было видно, что делает его сотоварищ. Облокотившись о парапет набережной, он воззрился на бетонные монолиты Королевского концертного

зала и Национального театра на другом берегу реки. Внизу мимо него проплывали пустые бутылки, пакеты из-под бутербродов, картонные коробки, сигаретные окурки и другие свидетельства летнего времяпрепровождения праздной публики. Огни «Аннабель Ли» золотыми отблесками играли на темной воде. На корме, перегнувшись через поручни, стояла женщина» ее тошнило. Рядом с Персом снова возник Рональд Фробишер – тяжело дыша, он вытирал руки какой-то тряпкой.

В салоне парохода шумно и весело обсуждали случившееся.

– Подобное, помнится, бывало в пятидесятые годы – кто-нибудь из писателей непременно начинал сводить счеты с критиком. Такие стычки можно было часто наблюдать в пабе, что поблизости от Дворца правосудия.

Однако Редьярд Паркинсон, похоже, решил придать делу серьезный оборот.

– Я позабочусь о том, чтобы Фробишера за его выходку исключили из членов Академии, – сказал он, дрожа мелкой дрожью. – Если же мне это не удастся, я сам выйду из ее рядов.

– Я с вами согласен, – сказал Феликс Скиннер. – Кто-нибудь видел, куда подевалась Глория?

– Этот ирландский сопляк чуть не сломал мне лодыжку, – сказал Говард Рингбаум. – Я на него и в суд могу подать.

– Говард, – сказала Тельма. – Мне кажется, мы плывем.

– Заткнись, Тельма.

«Аннабель Ли» медленно начала отчаливать от пристани. Канат, удерживающий пароход у сходен, натянулся, затрещал и лопнул. Между бортом парохода и сходнями показалась вода.

– Зря вы это сделали, – сказал Перс.

– Когда я оканчивал Оксфорд, – неторопливо начал рассказ Фробишер, – мать с отцом приехали на выпускной вечер. Паркинсон был тогда доцентом в моем колледже. В одном семестре он даже был моим куратором – уже тогда он казался надутым ослом, хотя надо признать, начитан он был будь здоров. Короче, мы повстречались с ним во дворе колледжа, и я

представил его родителям. Отец мой был литейщиком высшего разряда, и руки у него были золотые: начальники в ножки ему кланялись, если предстояла ответственная работа. Разумеется, Паркинсон ничего об этом не знал, да и вообще, ему на моих родителей было наплевать. Для него мой отец был неотесанный работяга, который в честь праздничка вырядился в свой лучший костюм и полотняную кепку, так что Паркинсон не упустил случая указать отцу его место. Он начал разглагольствовать на ученые темы, а отец стал заметно нервничать и покашливать, чтобы скрыть смущение. Должен сказать, что незадолго до этого он удалил себе все зубы – в наших краях это практиковалось, как профилактическая мера, – а протезы были плохо подогнаны. Короче говоря, он кашлянул, и верхняя челюсть выскочила у него изо рта. Он ее поймал и сунул в карман. Все это было довольно забавно, но Паркинсон сделал вид, будто вот-вот хлопнется в обморок. А через несколько лет у меня вышел роман, в котором главный герой был списан с отца – его к тому времени уже не было в живых, – и Паркинсон отрецензировал книгу в воскресной газете. В рецензии были такие слова, я помню их наизусть: «Читателю трудно разделить сентиментальные чувства, кои испытывает автор по отношению к своему герою. Если у человека скверные зубные протезы, это еще не доказательство, что он соль земли». Хотя в романе о зубных протезах не было ни слова. Паркинсон добавил это от себя, исключительно по злобе. И я ему этого никогда не прощу.

Пароход уже удалился от берега на приличное расстояние. На палубе Глория, подняв голову от перил, вглядывалась в темноту, словно пытаясь понять, знакома ли ей стоящая на пристани парочка. Фробишер помахал ей, и она, помедлив, нерешительно махнула в ответ.

– Все-таки я думаю, вам не стоило этого делать, – сказал Перс. – Они могут налететь на мост.

– Не волнуйтесь, – успокоил его Фробишер. – Самый длинный канат я оставил, и он эту посудину удержит. Я кое-что

понимаю в морском деле: когда-то, во время студенческих каникул, работал на Вустерском канале. Веселые были времена…

На пароходе послышались приглушенные крики и тревожные восклицания. Затем распахнулась дверь, и палубу залило светом из салона. Мужской голос что-то кричал, обращаясь к людям на пристани.

– Я думаю, нам пора двигать отсюда, – сказал Перс.

– Согласен, – кивнул Фробишер. – Пойдемте пропустим по маленькой. Времени еще – он взглянул на часы – без пяти девять. – И тут он хлопнул себя по лбу. – Черт, у меня же в девять интервью на радио! – Он вышел на проезжую часть и остановил такси. – «Би-би-си», – сказал он водителю и, садясь в машину, затащил туда Перса. Водитель сделал крутой разворот, отчего Перс и Фробишер повалились друг на друга на заднем сиденье.

– Кто будет брать у вас интервью? – спросил Перс. – Кто-то в Австралии. – В Австралии?

– В наши дни с помощью спутников можно творить чудеса. Австралийское телевидение скоро будет показывать сериал «Дорога без начала и конца», и они хотят привязать к нему это интервью.

– Кажется, я не читал романа «Дорога без начала и конца», – сказал Перс.

– И неудивительно. Он существует только в виде телесериала. Что ожидает Арона Стоунхауза, когда он становится богатым и знаменитым и когда ему все до чертиков надоедает – как мне. – Фробишер снова взглянул на часы. – Австралийцы закупили на Би-би-си эфирное время и будут недовольны, если я опоздаю.

К счастью для Рональда Фробишера, связь с Австралией удалось установить не сразу, так что к его появлению в студии голос австралийского режиссера, на удивление громкий и. ясный, только-только прорезался. Перс сидел в аппаратной вместе со звукорежиссером и как завороженный наблюдал за происходящим. Звукорежиссер объяснил ему, как делается передача. Режиссер находится в Сиднее, интервьюирующий – в городе Куктаун, штат Квинсленд. Вопросы передаются по телефону в Сидней, из Сиднея – с помощью спутников над Европой и Индийским океаном – в Лондон, а ответы Рональда Фробишера идут в Австралию через спутники над Атлантическим и Тихим океаном. Вопрос и ответ на него успевают обернуться вокруг земного шара секунд за десять.

Через стеклянную панель Перс с восхищением следил за тем, как Рональд Фробишер, надев на голову наушники, непринужденно болтает с несколько тупоумным интервьюером по имени Родни Вейнрайт, как будто тот сидит на другом конце стола, а не на другом конце земли. Вейнрайт спросил, можно ли по-прежнему считать Арона Стоунхауза сердитым молодым человеком.

– Сердитым – да, но уже далеко не молодым, – уточнил Фробишер.

– Можно ли сказать, что жанр романа умирает?

– Как и все мы, он начинает умирать с той минуты, как появился на свет.

– Сколько времени автор уделяет творчеству?

– Десять минут после утренней чашки кофе.

Когда интервью закончилось, Перс вышел из аппаратной.

– Отличная работа, – сказал он Фробишеру.

– Ничего получилось? – Фробишер, похоже, и сам был доволен.

Тут звукорежиссер позвал их в аппаратную.

– Послушайте, – сказал он, – это забавно.

Из динамиков по-прежнему раздавались голоса Родни Вейнрайта и его режиссера из Сиднея по имени Грег. Было понятно, что они старые приятели.

– Когда ждать тебя в Сиднее, Родни?

– Не знаю, Грег. Я тут завяз. Никак не закончу доклада для конференции.

– По-моему, нам пора выпить пивка и проверить, хороши ли девушки на пляже Бонди.

– Если честно, Грег, то и в Квинсленде девушки не так уж плохи.

– Готов поспорить, что у вас они не ходят в одних трусиках. Последовала пауза.

– Ходят, но по предварительной договоренности. Грег фыркнул.

– Нет, надо видеть, что творится на пляже Бонди в погожий воскресный денек! Глаза на лоб лезут.

Звукорежиссер улыбнулся Персу и Фробишеру.

– В Сиднее забыли отключить эфир, – сказал он. – Им невдомек, что мы их слышим.

– А они нас слышат?

– Нет, я же выключил микрофон.

– Вы хотите сказать, что мы подслушиваем разговор, происходящий за двадцать тысяч километров? – спросил Перс. – Ничего себе.

– Ш-ш-ш! – прошипел Рональд Фробишер, поднимая палец. Разговор в Австралии перешел на другую тему – о нем самом.

– Мне его последний роман совсем не понравился, – сказал Родни Вейнрайт. – Когда он вышел? Кажется, лет восемь назад?

– Или того больше, – подтвердил Грег. – Как ты думаешь, он иссяк как писатель?

– Скорее всего, да, – ответил Родни Вейнрайт. – К тому же ему совершенно нечего сказать о постмодернизме. Он, похоже, и не понял моего вопроса на этот счет.

Рональд Фробишер потянулся и включил микрофон на звуковом пульте.

– Пошел ты на хер со своим постмодернизмом, Вейнрайт, – сказал он.

На другом полушарии повисла мертвая тишина. Затем дрожащий голос Родни Вейнрайта произнес: – Кто это говорит? – Боже правый! – сказал Грег. – Боже правый?!

– Я говорю: боже правый, эти мудаки забыли отключить эфир, – сказал Грег.

В Турции, за три тысячи километров от Лондона, поздний вечер. Ряд коттеджей на окраине Анкары напоминает Акбилю Бораку, сворачивающему с шоссе по направлению к дому, светящийся иллюминаторами корабль, пришвартованный к краю черной бездны под названием Анатолийская равнина. Акбиль тормозит, выключает двигатель и неуклюже выбирается из машины. День, полный событий и хлопот, наконец подошел к концу.

В кухне Ойя оставила ему легкий ужин и чай в термосе. Акбиль, сытно поужинав за счет университета, к еде не притрагивается и выпивает лишь чай. Затем на цыпочках, стараясь не разбудить Ахмета, он поднимается по лестнице.

– Это ты, Акбиль? – доносится из спальни сонный голос Ойи.

Акбиль тихонько ей отвечает и проходит в комнату Ахмета. Умиленно глядя на спящего сына, он поправляет сползшее с него одеяло. Потом входит в супружескую спальню, ложится в постель и совокупляется с Ойей.

Как правило (то есть за исключением ночных бдений над собранием сочинений Уильяма Хэзлитта), Акбиль Борак занимается с женой сексом почти каждую ночь. (В эту зиму в Турции развлечений вообще было не густо.) Кроме того, он уверен, что регулярная половая жизнь полезна для здоровья. Сегодня же, по причине усталости, его соитие с Ойей непродолжительно и целенаправленно: немного погодя он скатывается с жены, удовлетворенно вздыхает и натягивает на себя одеяло.

– Ну что ты сразу спать, Акбиль, – с обидой в голосе говорит ему Ойя. – Расскажи, как прошел твой день. Профессор Лоу добрался до Турции благополучно?

– Да, самолет лишь немного задержался. Мы встречали его на машине вместе с мистером Кастером из Британского Совета.

– И как он выглядит?

– Высокий, худой, сутулый. С седой пижонской бородкой.

– Ну, а как человек он приятный?

– Пожалуй. Правда, несколько нервный. Или, лучше сказать, чудаковатый. Из кармана плаща у него свисала майка. – Майка?

– Да, белая майка. Возможно, ему в самолете стало жарко, и он ее снял. А на выходе из аэровокзала он взял и упал.

– О, господи! Он что, в самолете напился?

– Нет, он попал ногой в яму на тротуаре. Ты же знаешь, во что превратились за зиму наши дороги. А яма была глубиной с полметра, прямо у дверей здания. Мне стало стыдно. Не умеют у нас в Турции класть асфальт.

– Профессор Лоу женат?

– Да, и у него трое детей. Но он говорил о них как-то без энтузиазма, – смежая очи, сказал Акбиль. Ойя ущипнула его.

– А что было потом? После того как он упал?

– Мы с мистером Кастером его подняли, отряхнули с него пыль и повезли в Анкару. Всю дорогу он тоже немного нервничал и прятался за спину водителя. Ты ведь знаешь, что шоссе из аэропорта местами не заасфальтировано, так что машины то и дело выезжают на встречную полосу. Наверное, он и беспокоился с непривычки.

– А что было дальше?

– Дальше мы поехали в Аниткабир возложить венок на могилу Ататюрка.

– Это еще зачем?

– Мистер Кастер решил, что это будет красивый жест. И там, можешь себе представить, тоже случилась забавная вещь. – Акбиль вдруг сбросил с себя сон и, приподнявшись на локте, стал рассказывать. – Ну, ты знаешь, что когда впервые попадаешь в Аниткабир, то становится не по себе. Особенно когда идешь по длинной аллее с хеттскими львами и другими скульптурами, а по бокам стоят солдаты, тоже похожие на статуи, только вооруженные. Наверное, мне не следовало говорить профессору Лоу, что неуважение к памяти Ататюрка равносильно преступлению, караемому смертной казнью.

– Но ведь это и в самом деле так.

– Ну, а я сказал ему вроде как в шутку. Однако его это сильно встревожило. Он то и дело спрашивал меня: «Ничего, если я высморкаюсь?» или «А солдатам не покажется подозрительным, что я прихрамываю?»

– Он хромой?

– Ну, поскольку он упал в аэропорту, то слегка припадал на одну ногу. Короче говоря, мистер Кастер наконец сказал ему: «Вы понапрасну не беспокойтесь и делайте то же самое, что и я». И вот мы под пристальным взором солдат медленно идем по аллее, мистер Кастер с венком впереди, а мы, в ногу, следом. Потом на перекрестке мы лихо, на манер солдат, сворачиваем влево и подходим к Залу почестей. И тут мистер Кастер спотыкается о торчащий из мостовой булыжник и, не удержав равновесия из-за тяжелого венка, падает на четвереньки. Я не успел и слова сказать, как профессор Лоу, словно мусульманин на молитве, тоже распростерся на земле.

Ойя охнула и рассмеялась.

– И что было потом?

– Мы опять его подняли и отряхнули с него пыль. Затем возложили венок и посетили мавзолей. А потом поехали в Британский Совет обсудить программу лекционного тура профессора Лоу. Это невероятно образованный человек.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, я же говорил тебе, что он приехал читать лекции о Хэзлитте, потому что в прошлом году было двухсотлетие со дня его рождения. Темой другой лекции он выбрал Джейн Остен, но в наших университетах ее проходят только на последнем курсе. Поэтому мы попросили Британский Совет, чтобы он предложил более широкую тему, такую, как связь литературы с историей, или с социологией, или с психологией, или с философией… – потеряв нить, Акбиль Борак зевнул и закрыл глаза.

– И что? – спросила Ойя, нетерпеливо толкая его. – Ну, похоже, при передаче по телексу текст исказился. И его попросили подготовить лекцию о литературе и ее связях с

историей, социологией, психологией и философией вместе взятыми. Представь себе, он согласился. Подготовил лекцию о литературе и ее связях со всем на свете. Мы долго над этим смеялись.

– И профессор Лоу смеялся?

– Нет, смеялся в основном мистер Кастер, – сказал Акбиль. – Бедный профессор Лоу, – вздохнула Ойя. – Ну и денек у него выдался.

– Зато вечер удался, – сказал Акбиль. – Я повел его в шашлычную, мы отлично поужинали и выпили ракии. И говорили о Гулле.

– Он там бывал?

– Ты не поверишь: никогда, – сказал Акбиль. – Так что я все рассказал ему об этом городе.

Он повернулся на бок спиной к Ойе и натянул на себя одеяло. Примирившись с тем, что разговор на этом кончен, Ойя тоже собралась спать. Она протянула руку, чтобы выключить лампу на тумбочке, но за секунду до того, как ее пальцы коснулись выключателя, лампа погасла сама собой.

– Опять электричество отключили, – сказала Ойя мужу. Но он, мирно посапывая, уже спал крепким сном.

– Вся беда в том, – сказал Рональд Фробишер, – что и этот дурошлеп Вейнрайт, и этот альфонс Паркинсон правы. Я исписался. Уже шесть лет не могу закончить романа. И за восемь лет ничего не опубликовал. – Фробишер уныло уставился в стакан с элем. Перс продолжал пить «Гиннес». Сидели они в баре неподалеку от Стран да. – А на жизнь я зарабатываю телесериалами. Экранизирую свои и чужие романы. Или готовлю радиопостановки.

– Странно, что пьесы вы пишете, а прозу – нет.

– Видишь ли, с диалогами у меня никогда проблем не было, – объяснил Фробишер. – Остальное делает кинокамера. А в прозе именно повествование придает сочинению индивидуальность. Описание природы, внешность человека и прочее. Как выдержанный в бочках эль: аромат дерева проникает в напиток. А телевизионная драма – это баночное пиво: ни вкуса, ни запаха, одна пена."Я говорю о стиле, об особой, неповторимой манере писателя пользоваться языком. Ну, ты поэт, знаешь, о чем я говорю.

– Знаю, – подтвердил Перс.

– Когда-то у меня был стиль, – тоскливо вздохнул Фробишер. – Но я его потерял. Или, лучше сказать, потерял в него веру. Что в общем одно и то же. Еще по маленькой?

– Теперь моя очередь, – вставая, сказал Перс. Но тут же вернулся от стойки с пустыми руками. – Мне ужасно неловко, – сказал он, но я вынужден попросить у вас взаймы. У меня с собой только ирландские деньги и чек на тысячу фунтов стерлингов. Бармен его не принял.

– Пустяки, я тебя еще раз угощу, – сказал Фробишер, протягивая десятку.

– Если позволите, я возьму ее в долг, – сказал Перс.

– На что ты собираешься потратить эту тысячу? – спросил Фробишер, когда Перс с новой порцией спиртного и пакетом хрустящего картофеля в зубах вернулся за стол.

– Буду разыскивать одну кралю, – с некоторым затруднением выговорил он.

– Разыскивать Грааль?

– Девушку. По имени Анжелика. Угощайтесь картошкой. – Спасибо, не хочу. Красивое имя. Где она живет? – В том-то и загвоздка. Я не знаю. – Симпатичная? – Красавица.

– Помнишь жену американского профессора на пароходе? Пыталась меня кадрить.

– Меня тоже. – Фробишера, похоже, несколько разочаровало сообщение Перса. Он задумчиво принялся поглощать хрустящий картофель, и через считанные минуты от пакета ничего не осталось кроме крошек и крупинок соли.

– А как получилось, что вы потеряли веру в свой стиль? – поинтересовался Перс.,

– Могу рассказать. По времени я соотношу это с поездкой в Дарлингтон, которая состоялась ровно шесть лет назад. Там незадолго до этого открыли университет – в таком, знаешь, типовом здании из стекла и бетона на окраине города. И они захотели присвоить мне почетную степень. Университет, разумеется, не самый престижный в мире, но эту степень мне больше нигде не предлагали. Идея заключалась в том, что Дарлингтон – промышленный город, и в нем могут оценить по заслугам романиста, который описывает жизнь простого трудового народа. На это я и купился. Если честно, мне это даже польстило. И вот я поехал туда за своей почетной степенью. Там, как водится, меня облачили в мантию и треуголку, заставили раскланяться перед ректором и проделать прочие ритуальные па. Затем накормили отвратным обедом. Однако все это было еще ничего. Но по окончании официальной части на меня насел сотрудник кафедры английского языка и литературы. По фамилии Демпси.