Текст книги "МИР ТЕСЕН"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

После этого им не оставалось ничего другого, как лечь в постель. Обоим известен исход художественного повествования, которое начинается подобным образом, – теперь отступление будет означать несостоятельность той или иной стороны. Лишь одно соображение охлаждает пыл Рональда Фробишера, который лежит в постели Дезире и ждет, пока та появится из ванной, – но это не верность Ирме (несколько лет назад, после удаления матки, она отказалась от секса и дала понять мужу, что ничего не имеет против его походов налево, при условии, что он не будет увлекаться всерьез и что об этом не узнают ни она, ни друзья). Рональду неведомо, что такие же мысли беспокоят и Дезире; сбросив одежду, она совершает омовение и прилаживает противозачаточный колпачок (таблетки она отвергает по идейным и медицинским причинам). Потом она забирается в постель к Рональду, и оба, занятые своими мыслями, некоторое время лежат в полном молчании. Наконец Дезире решается завести разговор, а Рональд прокашливается, тоже собираясь поделиться своими сомнениями.

– Я тут подумала…

– Мне пришло в голову…

– Извини.

– Нет, это ты извини.

– Что ты хотел сказать? – Нет, ты скажи первая.

– Я хотела сказать, – начинает Дезире, глядя в темноту, – что, прежде чем мы пойдем дальше, наверное, нам надо кое о чем договориться.

– Да! – с готовностью отвечает Рональд и меняет интонацию на вопросительную: – Да?

– Я имела в виду… – Дезире замолкает. – Это трудно выразить: ты можешь подумать, что я тебе не доверяю.

– Ничего странного, – отвечает Рональд. – У меня точно такие же ощущения.

– Ты хочешь сказать, что и ты мне не доверяешь?

– То, что я собираюсь сказать, может прозвучать как недоверие к тебе.

– И что это такое?

– Это… трудно выразить.

– Дело в том, – говорит Дезире, – что с писателем мне раньше спать не приходилось. – И я о том же! – Поэтому я хочу сказать…

– Что ты не хочешь потом прочесть об этом в романе? Или увидеть по телевизору? – Как ты догадался? – Я тоже думал об этом. Дезире хлопает в ладоши.

– Значит, мы обещаем друг другу не использовать то, что произойдет между нами, в качестве литературного материала. Неважно, хорошо это будет или плохо.

– Именно так. Честное бойскаутское.

– Тогда давай трахаться, Рональд, – говорит Дезире, садясь на него верхом.

И-И-И-И-И-И-И-И-И-И! Звук центрифуги в стиральной машине, перед которой сидит Хилари Лоу, очень похож на гул реактивных двигателей, особенно когда она нажимает кнопку, чтобы остановить машину, и пронзительный вой барабана стихает, точно как двигатели аэробуса, когда командир выключает их по завершении долгого путешествия. Однако подобное сравнение не приходит на ум Хилари – открыв стеклянную дверцу бытового электроприбора, она вынимает влажный и туго сплетенный ком разноцветного белья – поскольку звук этот знаком ей намного меньше, чем ее мужу, который, возможно, и обратил бы внимание на поразительное сходство, если бы не находился в эту минуту в Греции. Частые отлучки Филиппа вызывают у Хилари вполне обоснованное недовольство: развешивая в саду рубашки, трусы, носки и майки, она думает о том, что муж стал возвращаться домой только для того, чтобы, выкинув из чемодана грязную одежду, набить его чистым исподним и свежевыглаженными рубашками и тут же отправиться в новое путешествие.

– Ну что поделаешь, – сказал ей Филипп, перед тем как снова исчезнуть, – Дигби Соме слезно просит меня поехать в Грецию. Наверное, кто-то в последний момент отказался от лекций.

– Но почему должен ехать именно ты? Ты только что вернулся из Турции.

– Да, я знаю. Но должен же я выручить людей из Британского Совета!

На самом деле все обстояло иначе. Вернувшись из Стамбула, Филипп сразу же позвонил Дигби Сомсу, умоляя чиновника при первой возможности отправить его с лекциями, или на конференцию, или в летнюю школу, как угодно, но при условии, что это будет юго-восточная Европа. Он уже договорился с Джой встретиться в Израиле на конференции Морриса Цаппа, посвященной будущему литературной критики, но это будет лишь в августе, а ему не терпелось увидеться с ней как можно скорее.

– Хм-м, – сказал Дигби Соме. – Для Европы время сейчас не самое подходящее, ведь учебный год почти на исходе. Австралия вас не заинтересует?

– Нет, ну зачем в такую даль. Вот Греция была бы в самый раз.

– Почему в самый раз? – настороженно спросил Соме.

– Я сейчас занимаюсь исследованием классических источников английской поэзии, – не моргнув глазом соврал Филипп. – И мне нужно основание для поездки в Грецию.

– Что ж, постараюсь что-нибудь придумать, – пообещал Дигби Соме.

И ему удалось организовать небольшой курс лекций в Саллониках и Афинах. «Это не вполне академический визит, – предупредил он Филиппа. – Дорогу мы вам оплатим, а командировочных дать не сможем. Но за лекции вы, вероятно, получите гонорар».

Филипп полетел в Салоники через Мюнхен, отчитал свои лекции и потом встретился с Джой в Афинах. Пока Хилари в Раммидже развешивает в саду мужнино белье, Филипп и Джой наслаждаются поздним завтраком на залитом солнцем балконе гостиничного номера с видом на Акрополь.

– А жена даст тебе развод? – спрашивает Джой, намазывая маслом рогалик.

– Если я правильно его подгадаю, – отвечает Филипп. – Я вернулся из Турции в твердой решимости сказать ей о нас с тобой, но когда она объявила, что собирается работать консультантом по вопросам семьи и брака, я понял, что это будет жестоко. Это выбьет у нее почву из-под ног на самом старте. Возможно, ей в результате откажут от места. Нетрудно догадаться, какие здесь могут быть резоны: «врачу, исцелись сам» и так далее.

Джой откусывает рогалик и задумчиво жует его. – И что ты думаешь делать?

– Я думаю, – говорит Филипп, с прищуром глядя на Акрополь, который кишит туристами, словно мухами, слетевшимися на кусок сыра, – что нам надо взять напрокат машину и проехаться в Дельфы.

– Я не говорю об этих выходных, глупый, я имею в виду планы на будущее. Что ждет нас впереди.

– А, – отвечает Филипп. – Ну, наверное, я ничего не буду говорить Хилари, пока она как следует не втянется в

работу. Когда она твердо встанет на ноги, то охотно согласится на развод.

– И что потом?

– Потом мы, разумеется, поженимся.

– А где мы будем жить? Надеюсь, не в Раммидже.

– Так далеко я пока не заглядываю, – говорит Филипп. – Наверное, мне придется искать другую работу. Может быть, в Америке. Ты ведь знаешь, что за последнее время мои акции стремительно выросли. В одной из воскресных газет меня даже упомянули в связи с должностью профессора-литературоведа при ЮНЕСКО.

– Тогда это будет Париж? – спрашивает Джой. – Я была бы не против пожить в Париже.

– Город может быть какой угодно, – отвечает Филипп. – Но все это фантазии. этого места никто не даст. Я и понятия не имею, как мое имя попало в газету.

– Как знать, как знать, – говорит Джой.

В далеком от Греции Дарлингтоне Робин Демпси тоже читает воскресные газеты.

– ПРИВЕТ! КАК САМОЧУВСТВИЕ? – спрашивает Элиза».

– УЖАСНОЕ, – печатает в ответ Робин Демпси. – ЧТО ИМЕННО ВЫ ИМЕЕТЕ В ВИДУ ПОД СЛОВОМ «УЖАСНОЕ»?

– Я ЗОЛ. Я С ТРУДОМ ВЕРЮ В ПРОИСХОДЯЩЕЕ. МНЕ ЗАВИДНО.

– ЧТО ВЫЗВАЛО У ВАС ЭТИ ЧУВСТВА?

– ПРОЧИТАННАЯ В ГАЗЕТЕ ЗАМЕТКА О ФИЛИППЕ ЛОУ.

– РАССКАЖИТЕ О ФИЛИППЕ ЛОУ.

Робин Демпси двадцать пять минут без остановки стучит по клавиатуре; к нему, покинув стеклянный отсек, подходит Джош Коллинз, на ходу закусывая шоколадным батончиком.

Робин перестает печатать и прикрывает дисплей пластиковым чехлом.

– Хочешь шоколадку? – спрашивает Робина Джош. – Нет, спасибо, – отвечает Робин, не поднимая глаз. – Ну и как, интересно общаться с «Элизой»? – Очень.!

– А ты не слишком ею увлекся? – Что значит увлекся? – холодно спрашивает Робин. – Ну, сидишь здесь целыми днями и беседуешь с этой штуковиной.

– Я тебе мешаю?

– Пока ты здесь, я никуда не могу отлучиться.

– Что-то я ни разу не видел, чтобы ты куда-нибудь отлучался. Ты здесь торчишь дни и ночи.

– Знаешь, иногда мне хочется побыть без посторонних, – говорит Джош, заметно багровея. – Поработать над программами в тишине и спокойствии. Вообще-то я должен сказать тебе, – продолжает он (и это чуть ли не самая длинная речь в его жизни), – когда я вижу, как ты сидишь и часами таращишься в экран, у меня душа не на месте. По-моему, у теб развивается зависимость от этой «Элизы».

– Я просто занимаюсь научными исследованиями.

– Это называется трансфер. Я нашел это в книжке по психологии.

– Чушь собачья! – нервно восклицает Робин Демпси.

– А я думаю, тебе нужен настоящий психотерапевт, – дрожа от ярости говорит Джош. – Ты совсем съехал с катушек. Эта штука, – ткнул он пальцем в «Элизу», – не может разговаривать по-человечески. И думать не может. И отвечать на вопросы. Нашел себе оракула!

– Мне прекрасно известно, как работает компьютер, – говорит Робин Демпси, поднимаясь со стула. – Я вернусь после обеда.

Робин выходит из компьютерного зала, забыв от волнения выключить монитор. Джош Коллинз приподнимает чехол, читает, нахмурившись написанное на экране и задумчиво почесывает нос.

В Дельфах, как и в Акрополе, туристов пруд пруди, однако памятник старины надежно защищен от массового нашествия – к такому выводу приходят Филипп и Джой, присев передохнуть в середине крутого подъема и глядя вниз на Священную долину, по которой сквозь обширные оливковые рощи по направлению к Коринфскому проливу змейкой вьется Плист.

– Потрясающе, – говорит Джой. – Спасибо, что ты привез меня сюда.

– Древние греки считали, что здесь находится центр земли, – сказал Филипп, раскрыв путеводитель. – Там, наверху, есть камень, который называется «омфалос», пуп земли. А вон та расщелина в горах – наверное, влагалище.

– У тебя только одно на уме, – говорит Джой.

– И это благодарность? – спрашивает Филипп. – За то, что ночью я перецеловал тебе на ногах все пальчики?

– Вовсе не обязательно рассказывать об этом всем и каждому.

Джой заливается румянцем, который ей очень идет. – Поцелуй меня.

– Только не здесь. У греков не принято целоваться при народе.

– А греков здесь еще поискать надо, – замечает Филипп, и не без основания. На туристических автобусах, которые выстроились вдоль дороги у них под ногами, можно встретить номера каких угодно стран, но только не греческие. И тут Филипп удивляется и даже приходит в замешательство, услышав, что к нему в святилище Аполлона обращается престарелая дама в широкополой соломенной шляпе, подвязанной шифоновым шарфом, и с раскладным походным стульчиком в виде трости.

– Я – Сибил Мейден, – говорит она ему. – Я была на вашей конференции в Раммидже.

– Ах да, конечно, – отвечает Филипп. – Как вы поживаете?

– Прекрасно, благодарю вас. Конечно, такую жару я переношу с трудом, но, освежив чело в Кастальском ключе, почувствовала себя намного лучше. И даже не знаю, что бы я делала без этой штуки. – Расчленив на две части свою трость и воткнув в зазор между древними плитами остроконечный упор, она усаживается в маленький кожаный гамачок, который обнаружился в набалдашнике хитроумной палки. – Сначала надо мной смеялись. А теперь все слушатели курса тоже хотят такую.

– А что это за курс?

– «Литература, жизнь и философия Древней Греции». Мы приехали сюда на день из Афин на автобусе, который я называю шарабаном – над чем немало потешаются мои спутники, в основном американцы. Они в полном составе пошли побегать на античном стадионе, что чуть выше в горах.

– Побегать? В такую жару? – восклицает Джой.

– Это у них называется бег трусцой. Он как эпидемия поразил американский континент. По-моему, они просто мазохисты, вроде средневековых флагеллантов. А вы, как я полагаю, миссис Лоу?

– Да, – отвечает Филипп.

– Нет, – одновременно с ним говорит Джой.

Мисс Мейден бросила на них испытующий взгляд.

– Здесь на стенах храма когда-то была надпись «Познай самого себя». Странно, что древние греки не догадались добавить «и жену свою»…

– Мы с Джой собираемся пожениться, – смутившись, пояснил Филипп. – В моей жизни сейчас происходят кое-какие перемены. Вы меня очень обяжете, если не будете упоминать об этой встрече нашим общим знакомым в Англии.

– Уверяю вас, профессор Лоу, я не из тех, кто распускает язык. Но вам, я полагаю, надо бы позаботиться о своей репутации – теперь, когда ваше имя у всех на слуху. Недавно в одной из воскресных газет я прочла о вас весьма лестную заметку.

– А, вот вы о чем… Признаться, мне невдомек, почему журналист решил, будто я претендую на должность в ЮНЕСКО. Я и сам узнал об этом только из газеты.

– Как же, как же! Погибельное кресло![58]58
  ¹Пустой стул за столом короля Артура, предназначенный для рыцаря, нашедшего Святой Грааль, и смертельно опасный для других.


[Закрыть]-театрально воздев в небеса руку, мисс Мейден заунывно, на манер пророчицы, декламирует:

О, брат,

У нас в огромном зале было кресло, Никто не смел занять его. А сделал Его пред тем, как навсегда исчез, Сам Мерлин. Он же вырезал на нем Узор из удивительных фигур. Меж них змеею извивалась надпись На незнакомом людям языке. «Погибельным» назвал то кресло Мерлин, Для добрых и для злых людей опасным. И молвил он: «Кто сядет в это кресло, Тот пропадет»[59]59
  ²Пер. В. Лунина.


[Закрыть].

Закончив и опустив бессильно руку, мисс Мейден вопросительно взглядывает на Филиппа. – Ну, профессор Лоу?

– Похоже на Теннисона, – отвечает он. – Наверное, это «Святой Грааль» из «Королевских идиллий».

– Браво! – восклицает мисс Мейден. – Уважаю людей, которые могут определить цитату. Это искусство, увы, умирает. – Промокнув лоб кружевным платочком, она продолжила:-В Амстердаме все только и говорили что об этой должности при ЮНЕСКО. А больше ничего интересного на конференции не было.

– Вы много путешествуете, мисс Мейден, – заметила Джой.

– Это позволяет мне забыть о возрасте, милочка. Я с интересом слежу за тем, что происходит в ученом мире. Кто сейчас в моде, кто нет.

– А кто, по-вашему, – вдруг спрашивает Джой, – получит должность при ЮНЕСКО?

Мисс Мейден, закрыв глаза, задумчиво покачивается на своем походном стульчике.

– Человек, от которого этого меньше всего ждут, – бормочет она. – Так всегда и бывает.

Опасаясь, что мисс Мейден вот-вот упадет в обморок, Филипп наклоняется, чтобы подхватить ее, но она, внезапно открыв глаза, резко вскакивает.

– Пожалуй, я вернусь в шарабан, – говорит она. – Там есть кондиционеры. Рада была вас повидать.

– Вы уверены, что сможете добраться сами? – спрашивает Филипп.

– Совершенно уверена, – отвечает мисс Мейден. – Счастливо оставаться!

Филипп и Джой следят за тем, как она осторожно спускается к дороге по извилистой лестнице.

– Занятная старушка, – говорит Филипп. – Бодрости ее духа можно позавидовать.

– Этим человеком вполне можешь стать ты, – говорит Джой.

В Дарлингтоне теплый летний вечер. В мягком свете сумерек похорошели даже неприглядные постройки кампуса – за исключением компьютерного центра, который при любом освещении смахивает на бетонный сарай. В его открытые окна с кортов доносится резкий стук теннисных мячей, с волейбольной площадки – разгоряченные крики болельщиков, а с берега искусственного озера, где студенты устроили спевку, раздается гитарный звон и наигрыш губной гармошки. Однако двое мужчин, сидящих в компьютерном центре, этим звукам не внемлют. Первый не отрывая глаз наблюдает за вторым, который вперился в компьютерный монитор. Между человеком и машиной происходит следующий разговор:

Р. Д. МНЕ НИЧУТЬ НЕ ЛУЧШЕ. «Элиза». ПОЧЕМУ? Р. Д. ДА ВСЁ ИЗ-ЗА ФИЛИППА ЛОУ. «Элиза». РАССКАЖИТЕ О ФИЛИППЕ ЛОУ. Р.Д. Я УЖЕ РАССКАЗЫВАЛ.

«Элиза». МОЖЕТ БЫТЬ, ХОТИТЕ ЧТО-НИБУДЬ ДОБАВИТЬ?

Р. Д. ЛОУ ДЛЯ МЕНЯ – СИМВОЛ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ ЖИЗНИ. В РАММИДЖЕ ЕМУ ВМЕСТО МЕНЯ ДАЛИ СТАВКУ СТАРШЕГО ПРЕПОДАВАТЕЛЯ. ПОТОМ ЕГО, ПО СЛУЧАЙНОМУ СТЕЧЕНИЮ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, СДЕЛАЛИ ЗАВКАФЕДРОЙ. ТЕПЕРЬ ВСЕ ПОМЕШАЛИСЬ НА ЕГО КНИГЕ О ХЭЗЛИТТЕ.

«Элиза». РАССКАЖИТЕ О ХЭЗЛИТТЕ.

Р. Д. ХЭЗЛИТТ МЕНЯ НЕ ИНТЕРЕСУЕТ. И Я НЕ СОБИРАЮСЬ ЧИТАТЬ ЭТУ ДРЯННУЮ КНИЖКУ. В ГРОБУ Я ЕЕ ВИДЕЛ. Я ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ ПРОВЕЛ ВМЕСТЕ С ЛОУ НА КАФЕДРАЛЬНЫХ ЗАСЕДАНИЯХ, ЧТОБЫ ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ, О ЧЕМ ОН МОЖЕТ НАПИСАТЬ – СМЕРТНАЯ ТОСКА, И ТОЛЬКО. А ЭТА ИДЕЯ, ЧТО ОН МОЖЕТ ПРЕТЕНДОВАТЬ НА ДОЛЖНОСТЬ ПРИ ЮНЕСКО, – СУЩИЙ БРЕД.

«Элиза». Я БЫ ТАК НЕ СКАЗАЛА.

Именно на эту последнюю фразу Робин Демпси не мигая смотрит последние десять минут. Когда она появилась на экране, у него на голове зашевелились волосы: это было нечто новое, совсем не похожее на то, что «Элиза» выдавала до сих пор; это был не вопрос, не просьба и не высказывание, связанное с тем, что упоминалось в разговоре, – это было ее собственное мнение. Но откуда у «Элизы» может быть собственное мнение? Откуда она знает о должности при ЮНЕСКО больше, чем знает Робин, или больше, чем он ей сказал? Переборов страх, Робин медленно и неуверенно печатает:

– ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ ОБ ЭТОЙ ДОЛЖНОСТИ?

«Элиза» моментально отвечает:

– БОЛЬШЕ, ЧЕМ ВЫ ДУМАЕТЕ.

Робин бледнеет, затем краснеет до ушей и спрашивает машину:

– ХОРОШО. РАЗ ТЫ ТАКАЯ УМНАЯ, ТОГДА СКАЖИ, КТО ПОЛУЧИТ ЭТУ ДОЛЖНОСТЬ.

«Элиза» безмолвствует. Робин облегченно улыбается. Затем до него доходит, что он забыл закончить фразу знаком вопроса. Он нажимает на клавишу. Машина с невероятной скоростью выстреливает имя:

– ФИЛИПП ЛОУ.

Робин вскакивает со стула, с грохотом опрокидывает его и, пятясь от компьютера, в ужасе смотрит на экран. Лицо его мертвенно-серо. Джош Коллинз выходит из-за стеклянной перегородки.

– Что случилось?

Не говоря ни слова и ничего не видя перед собой, Демпси как лунатик выходит из компьютерного центра. Джош Коллинз смотрит ему вслед, затем подходит к компьютеру и читает диалог на экране. И если Джош Коллинз вообще способен улыбаться, то можно сказать, что его губы трогает смутная улыбка.

После конференции в Цюрихе, посвященной Джеймсу Джойсу, Моррис Цапп возвращается в райское гнездышко на берегу озера Комо. Дни на вилле Сербеллони проходят без печалей и забот. По утрам Моррис читает или пишет; после обеда у него полуденный отдых: пока не спадет жара, он отвечает на письма. Затем, пробежавшись трусцой по окрестным рощам, он принимает душ и перед ужином пропускает стаканчик. Отужинав, он переходит в гостиную и разыгрывает партию в покер или триктрак. Спать он лежится рано и, отходя ко сну, слушает по привезенному с собой транзистору какой-нибудь рок-концерт. Жизнь у Морриса тихая, комфортная и размеренная, и только корреспонденция напоминает ему о тревогах и конфликтах внешнего мира.

Вот, например, послание от адвоката Дезире – он просит ответить на предыдущее письмо по поводу денег для обучения

близнецов, – а также письмо от самой Дезире: в кем она грозится приехать на виллу Сербеллони и закатить скандал, если он немедленно не переведет необходимую сумму. Похоже, она сейчас в Европе и даже в опасной близости: на конверте штемпель Гейдельберга. А вот еще одно письмо от адвоката с настоятельной просьбой произвести оплату. Моррис скрепя сердце выписывает чек. Вот телеграмма с оплаченным ответом от Родни Вейнрайта: он умоляет Морриса перенести конечный срок представления своего доклада для конференции в Иерусалиме. Моррис отвечает: «Привозите доклад на конференцию»– исключать Родни Вейнрайта из программы уже поздно.

Вот письмо, написанное от руки на кафедральном бланке: Филипп Лоу подтверждает свое участие в иерусалимской конференции и спрашивает, можно ли он приедет «не один».

Ты ни за что не догадаешься, кто это. Помнишь, я рассказывал тебе о женщине по имени Джой, которую я встретил в Генуе, – и потом узнал, чтоона погибла? Представляешь, оказывается, она не погибла – ее не было в том потерпевшем катастрофу самолете, хотя в том самолете был ее муж. Мы случайно повстречались в Турции и безумно полюбили друг друга. Хилари еще не знает об этом. Когда придет время, я попрошу у нее развода. Ты ведь знаешь, что наш брак превратился в пустую формальность. А Иерусалим сквозь обширные оливковые идеальное место для того, чтобы мы с Джой смогли побыть вместе. Разумеется, я оплачу ее проживание в гостинице. Пожалуйста, забронируй для меня в «Хилтоне» двухместный номер.

Это послание несколько портит Моррису настроение. Подумать только: «безумно полюбили друг друга»! И это говорит человек на шестом десятке?! Он что, до сих пор не понял, что вся эта «безумная любовь» не есть реальность,™ есть продукт индустрии культуры, мираж, возникший в результате взаимных отражений миллионов радужных зеркал: лирики, эстрадных песен, кинофильмов, рекламы шампуня, женских журналов и любовных романов? Наверное, не понял. Потому и пишет как

втрескавшийся по уши подросток. Моррис не хочет признать, что в его суровом приговоре есть доля зависти. Свой справедливый гнев он объясняет тем, что поневоле вынужден стать соучастником измены Филиппа своей жене. Для человека, который во всеуслышание заявил, что чтение книг служит моральному совершенствованию, Филипп Лоу (как полагает Моррис) слишком безответственно отнесся к своему брачному обету.

А вот короткое письмецо от Артура Кингфишера, в котором тот любезно благодарит Морриса за послание и прилагает ксерокопию своей программной речи, прозвучавшей на конференции в Чикаго. Моррис тут же строчит ответ: не удостоит ли уважаемый мэтр своим посещением конференцию в Иерусалиме, посвященную будущему литературной критики? Моррис уверен, что, заполучи он Артура Кингфишера на неделю-другую, ему бы удалось улыбками, лаской и лестью убедить старикана в том, что профессор из штата Эйфория идеально подходит на место профессора-литературоведа при ЮНЕСКО. Над письмом Моррис трудится весь день: он пишет о том, что его конференция – исключительно для ученой элиты и что это скорее симпозиум, чем конференция; он расписывает прелести иерусалимского «Хилтона», тонко намекая на еврейское происхождение Артура Кингфишера; он обещает обширную и интересную культурную программу. Вспомнив, что Фульвия Моргана насплетничала ему о какой-то азиатской девушке, тенью ходившей за Кингфишером в Чикаго, Моррис дает понять, что приглашение в Иерусалим касается и сопровождающих лиц. И под конец он даже сулит покрыть расходы на трансатлантический перелет – предварительно заручившись обещанием своего приятеля и организатора конференции с иерусалимской стороны Сэма Зингермана. Последний раздобыл деньги на конференцию у владельца сети английских супермаркетов, ярого сиониста, которого удалось убедить в том, что это научное сборище повысит престиж Израиля в глазах мировой культурной общественности. «Я думаю, с оплатой авиабилета Кингфишера проблем не будет, – заверил Морриса Сэм Зингерман, – денег нам дадут сколько попросим.

Единственное условие – чтобы в названии конференции был упомянут этот чертов супермаркет».

– Что ж, – говорит Моррис, – это мы как-нибудь переживем. Лишь бы не заставили на заседаниях раздавать премиальные купоны. – Надписав и запечатав конверт, Моррис выходит на балкон размять ноги. Дело к вечеру: на склонах холмов и над озером повисла золотистая дымка. Пора на пробежку.

Моррис надевает спортивные трусы из красного шелка, майку с эмблемой родного университета, кроссовки «адидас» и по дороге бросает письмо в стоящий в гостиной почтовый ящик. Загорающие на террасе обитатели виллы, глядя, как резво Моррис бежит по тропинке, улыбаются и машут ему вслед. Завернув за угол, Моррис сбавляет темп. Уже сейчас он обливается потом и слышит лишь собственное шумное дыхание. Шаги его приглушает толстый ковер сосновых иголок. Бежит он одним и тем же маршрутом, полутора-километровой петлей через близлежащую рощу – от виллы в гору и обратно под гору, на что уходит минут тридцать пять. В один прекрасный день он пробежит весь путь разом, но в этот вечер, как обычно, он вынужден остановиться на вершине холма, чтобы перевести дух. Он прислоняется к дереву и, судорожно глотая воздух, всматривается сквозь ветки в блеклую небесную голубизну. И вдруг все меркнет.

В камышах, растущих по берегам озера Лох-Гилл, тихо шелестит ветер. Перс МакГарригл тревожно вглядывается в небо. У него над головой оно ярко-голубое, в цвет его глаз, а горизонт пугающе мрачен. Однако слушатели летней школы «Кельтские сумерки»[60]60
  ¹Название книги У. Б. Йейтса – серии очерков на темы ирландского фольклора.


[Закрыть], приехавшие из Лимерика на экскурсию по литературным местам, дальше своего носа не видят. Они в

восторге от солнечных бликов на воде, от шумящего на ветру камыша, от зеленых холмов вокруг озера и от краснеющего вдали Бен-Бульбена, силуэтом похожего на всплывшего кита. Группа в основном состоит из немолодых американцев – одним из них экскурсия пойдет в зачет вечернего университетского курса по литературе, а другие решили, посетив Европу, повысить свой культурный уровень. Вывалившись с радостными криками из автобуса, они расхаживают по берегу, щелкают фотоаппаратами и жужжат кинокамерами, ловя на себе снисходительные взгляды лодочников из Слайго, одетых в болотные сапоги и толстые поношенные свитера. У маленькой деревянной пристани покачиваются на волнах три довольно ветхие лодки, нанятые для доставки экскурсантов на остров Иннисфри, который Уильям Батлер Йейтс воспел в своей хрестоматийной поэме.

– «Встану я, и пойду по направлению к Иннисфри»[61]61
  ¹У. Б. Йейтс. «Остров Иннисфри». (Здесь и далее пер. А. Сергеева.)


[Закрыть],-зычно декламирует одетая в клетчатые бермуды и ядовито-розовую футболку пышнотелая матрона, бросая в сторону Перса выразительные взгляды. Последние два года Перс читал в летней школе курс поэзии Йейтса на пару с профессором МакКриди и теперь, не зная, куда себя деть после злоключений в Амстердаме, снова согласился на эту подработку. – «И дом построю из веток, и стены обмажу глиной». А мы увидим этот дом, мистер МакГарригл?

– Вы знаете, миссис Финкельперл, Йейтс этого дома так и не построил, – сказал Перс. – Это было в мечтах, а не наяву. Ведь наши сокровенные желания далеко не всегда сбываются.

– О, не говорите так, мистер МакГарригл! Надо смотреть на жизнь с оптимизмом!

– Мы что, поплывем в этих утлых лодчонках?

Перс поворачивается к задавшему вопрос с удивлением, поскольку этот слушатель летней школы обращается к нему впервые.

– Здесь недалеко, мистер Максвелл.

– Но в лодках даже нет моторов!

– Зато у нас хорошие гребцы, – успокоил его Перс.

Но мистер Максвелл насупился и замолчал. Одет он более строго, чем другие экскурсанты: на нем спортивный пиджак в елочку и шерстяные брюки, а на носу очки-хамелеоны, меняющие цвет в зависимости от освещения. Сейчас, на слепящем солнце, они превратились в два черных матовых диска. Максвелл – человек загадочный; в Америке он преподает в маленьком баптистском колледже где-то в глухой южной провинции, а здесь на занятиях не открывает рта, всячески давая понять, что обсуждаемые темы для него чересчур примитивны. Другие слушатели школы его побаиваются и недолюбливают.

– Что, мистер Максвелл, сдрейфили? Останетесь на берегу? – насмешливо спрашивает его миссис Финкельперл.

– Я не умею плавать, – кратко отвечает тот.

– Я тоже! – восклицает миссис Финкельперл;– Но мне смерть как хочется увидеть остров Иннисфри! «Бобы посажу на лужайке, грядку, две или три, и в улье рой поселю пчелиный». Захвачу-ка я из автобуса курточку – вроде как холодает.

Перс соглашается с ней, невзирая на то, что курточка миссис Финкельперл из красно-зеленого нейлона и отделана ярко-синим кантом. Потом он подошел к лодочникам:

– Кажется, мы заказывали четыре лодки, – говорит он.

– Ага, но лодка Пэдди Мэлона прохудилась, – объяснил один из мужичков. – Да не бойся, и трех хватит. Как-нибудь уместятся.

– А что с погодой? – спросил Перс, снова взглядывая в небеса. – На западе затягивает, да?

– Погода продержится еще часа два, – заверили Перса лодочники. – Пока видать Бен-Бульбен, можно не беспокоиться.

Разумеется, лодочники блюли свой интерес, поскольку отмена экскурсии стоила бы им половины заработка не считая чаевых. Однако профессор МакКриди не разделял опасений Перса – уж очень ему не хотелось разочаровывать слушателей школы. «Давайте поторопимся – решительно сказал он, – собирайте их и рассаживайте по лодкам».

И вот, громко смеясь, переговариваясь и давая друг другу советы, американские толстухи в цветастых ветровках и пластиковых босоножках полезли в лодки, которые придерживали за борта стоящие в воде и ухмыляющиеся лодочники. В своей лодке Перс оказался нос к носу с мистером Максвеллом. Всего экскурсантов тридцать шесть человек, по двенадцать на лодку, не считая двух гребцов. Многовато. Лодки низко осели в воде – не вытягивая руки, Перс мог коснуться ее поверхности.

Поначалу все шло хорошо. Мужички гребли уверенно и размашисто; лодки затеяли игру в догонялки, а пассажиры весело подбадривали своих гребцов. Бившая о борт легкая волна обдавала их мелкими освежающими брызгами. Но потом, по мере того как берег удалялся и терялся из виду, а впереди проступали очертания острова Иннисфри, воздух начал сгущаться, а ветер заметно крепнуть. Перс озабоченно поглядывал на горизонт, который опасно приблизился. Бен-Бульбен уже не просматривался. Солнце скрылось за черной тучей, и вода из голубой стала свинцовой. Лодки закачались на возросшей волне, плеща холодной водой в седоков, которые жались друг к другу и испуганно взвизгивали. Перс, сидящий на носу лодки, в два счета промок до нитки.

– Надо поворачивать назад! – крикнул он гребцам.

Один из них, покачав головой, прокричал в ответ:

– При таком ветре не повернуть. И мы уже полпути одолели.

Однако остров все еще был мучительно далек. Он был окутан пеленой дождя, который теперь накрыл и пассажиров, хлестнув их по лицам колючей ледяной водой. Промокшие насквозь, они уже не жаловались, когда волна заливала лодку. Вне себя от страха, они сидели по колено в воде, вцепившись в борта и с отчаянной надеждой вглядываясь в лица лодочников, которые из последних сил гребли навстречу ветру. Под тяжестью воды лодки осели еще ниже, и кое-кто из пассажиров пытался вычерпать ее туфлями и пляжными шляпами.

Оттого ли, что в их судне было больше щелей, или груз тяжелее, или маломощнее гребцы, но лодка Перса стала заметно

отставать. Миссис Финкельперл с закрытыми глазами нараспев, как молитву или мантру, повторяла строчки из «Острова Иннисфри»:

И там я найду покой, ибо медленно, как туман, Сходит покой к сверчкам утренней росной пылью…

Вдруг мощный вал захлестнул лодку, и цитата захлебнулась. В бессолнечном свете очки мистера Максвелла стали прозрачными, и в глазах его читался панический ужас. Ухватив Перса «цепкою рукою» старого морехода[62]62
  ¹Аллюзия к поэме С. Колриджа «Сказание о старом мореходе».


[Закрыть], он хрипло прокричал:

– Мы идем ко дну?

– Да что вы, – возразил Перс, – мы в полной безопасности.

Однако тон его был неубедителен. Лодка настолько осела в воде, что теперь больше походила на ванну. На лбу у гребцов выступили вены; пытаясь удержать на плаву отяжелевшее судно, они чуть не в дугу гнули свои весла до острова оставалось не меньше ста метров. Многозначительно переглянувшись, лодочники перестали грести. Один из них крикнул Персу: