Текст книги "МИР ТЕСЕН"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– В чем-то – да, – ответил Моррис. – А эта должность при ЮНЕСКО – вас бы она привлекла?

– Нет, – решительно сказала Фульвия Моргана.

Моррис ей не поверил.

В то время, когда Моррис Цапп и Фульвия Моргана, пролетая над юго-востоком Франции на высоте девять тысяч метров, приступили к легкому обеду, Перс МакГарригл на лондонской подземке добрался до аэропорта Хитроу. После отъезда Анжелики уже ничто не держало его в Раммидже, поэтому он не пошел на заключительное заседание конференции и поездом уехал в Лондон. Он надеялся, что ему удастся в последнюю минуту купить билет подешевле, поскольку полученный в колледже грант предусматривал лишь морские или железнодорожные расходы. Сотрудники авиакомпании «Эйр Лингус» в аэровокзале номер два записали его имя и предложили зайти в половине третьего. Пока Перс размышлял, чем занять себя в ближайшие два часа, зал ожидания заполнила сотня мусульманских паломников с багажом, обклеенным этикетками «Сарацин – тур». Обратившись лицом к Мекке, они распростерлись на полу в молитве. Двое уборщиков, опершись на щетки, с презрением наблюдали за ними.

– Хреновы чурки, – сказал один. – Если им невтерпеж помолиться, чего бы им не пойти в хренову часовню?

– Чего они там потеряли? – возразил ему напарник, демонстрируя расовую терпимость. – Им мечеть нужна.

– Ах, ну конечно! – саркастически ухмыльнулся первый. – Нам в Хитроу только мечети не хватает.

– Да я не говорю, что нам нужна мечеть, – терпеливо разъяснил второй. – Просто в часовне им делать нечего. Ведь они – ино-вер-цы, – с расстановкой произнес он, щегольнув умным словом.

– Ну, ты еще скажи, что нам нужны и синагога, и буддийский храм, и тотемный столб для краснокожих, чтобы они вокруг него устраивали танцы. И вообще, чего эти чурки здесь разлеглись? Если они летят в свою хренову Мекку, им нужен четвертый аэровокзал.

– Извините, вы сказали, что в аэропорту должна быть часовня? – вмешался в разговор Перс.

– Не должна быть, а точно есть – ответил наименее веротерпимый уборщик. – Рядом с бюро находок, так ведь, Фред?

– Нет, рядом с диспетчерской вышкой, – ответил Фред. – Идите по подземному переходу к третьему аэровокзалу, а затем по указателям к автобусной станции, потом примите влево, потом вправо. Прямо в нее и упретесь, не пропустите.

Однако Перс ее пропустил, и не раз. Он спускался и поднимался по лестницам и эскалаторам, перемещался по движущимся тротуарам, проходил туннели, пересекал мосты. Как и центральный квартал Раммиджа, аэропорт Хитроу отвергает прямое, горизонтальное перемещение. Пассажиры бредут окольным путем и плутают в дурных лабиринтах[37]37
  ¹Аллюзия к стихотворению «Небесная гончая» Фрэнсиса Томпсона.


[Закрыть]. Раз ему встретился знак «К часовне Святого Георгиями он устремился в указанном направлении, однако в результате вышел к прачечной. Он то и дело спрашивал дорогу у сотрудников в униформе, но в ответ получал все более невразумительные и противоречивые объяснения. Перс готов был уже прекратить поиски: у него разболелась голова, ныли ноги, а плечо оттянула дорожная сумка, однако что-то толкало его вперед. Застывшие в молитвенной позе мусульмане напомнили ему о скверне в его собственной душе, и хотя было маловероятно, что в часовне его ждет на исповедь католический священник, он все-таки испытывал непреодолимое желание раскаяться в грехах в каком-нибудь богоугодном месте, прежде чем вверить свою жизнь летательному аппарату.

Когда Перс в третий раз оказался у второго аэровокзала и уже отчаялся найти часовню, ему на глаза попалась девушка в форменной одежде, и он обратился к ней с вопросом, пообещав самому себе, что делает это в последний раз.

– Часовня Святого Георгия? Это около диспетчерской вышки, – сказала она.

– Мне так и сказали, но я уже полчаса ее ищу и ни черта не могу найти!

– Если хотите, я могу отвести вас туда, – с готовностью сказала девушка. На лацкане ее пиджака был прикреплен значок с именем и фамилией: «Шерил Саммерби».

– Вы чрезвычайно любезны, – ответил Перс. – Но только если это не отвлечет вас от ваших обязанностей.

– У меня сейчас обеденный перерыв, – сказала Шерил и зашагала рядом с Персом. У нее была несколько странная походка – она шла, будто цирковая лошадка, грациозно печатая шаг, и ее энергичные действия не сильно продвигали ее вперед, зато заставляли подпрыгивать на ходу ее длинную белокурую гривку и другие части тела, что в целом производило приятное впечатление. Ее голубые глаза слегка косили, и это придавало ее взгляду рассеянность и мечтательность. В руках она несла яркую пластиковую сумку, из которой торчала карманного формата книжка под названием «Любовная сцена», а также твидовая ушанка в красно-коричневую клетку, показавшаяся Персу знакомой.

– Это случайно не профессора Цаппа? – спросил он.

Черил застыла на ходу, не донеся ноги до тротуара.

– Откуда вам это известно? – изумилась она.

– Мы с ним друзья. Кому вы должны передать шапку?

– Персу МакГарриглу, в Лимерик.

– Я могу избавить вас от хлопот, – сказал Перс. – Это я и есть. – Он вынул из кармана пиджака белый нагрудный значок, выданный ему на конференции в Раммидже, и предъявил его Шерил.

– Вот это да! – воскликнула девушка. – Какое совпадение. – Она вынула шапку из сумки и, ухватив за уши, торжественно водрузила Персу на голову. – Сидит как влитая, – с улыбкой добавила она. – Точно Золушкин хрустальный башмачок. – Затем она сунула Персу в Нагрудный карман его адрес, написанный Моррисом Цаппом, и при этом, как показалось юноше, легонько ущипнула его за грудь. Затем помахала у него перед носом двумя фунтовыми банкнотами:

– Ваш американский друг сказал, чтобы на сдачу я выпила за его здоровье. А теперь здесь хватит на двоих, да еще на бутерброды останется.

Перс помедлил с ответом.

– Я бы с удовольствием составил вам компанию, – сказал наконец он, – но мне обязательно нужно найти часовню.

Но это была не вся правда: принять приглашение Шерил ему помешала верность Анжелике, даже несмотря на то, что днем раньше она сыграла с ним злую шутку.

– Ах да, – протянула Шерил. – О часовне-то я и забыла. – Она прошла с ним еще полсотни метров, а затем указала на видневшееся вдали деревянное распятие. – Вот она.

– Огромное вам спасибо, – сказал Перс, с восхищением и не без сожаления глядя, как девушка гарцующей походкой удаляется прочь.

Часовня, если не считать деревянного креста, была похожа _ скорее на бомбоубежище, чем на молитвенный дом. Из-за низкого краснокирпичного забора виднелась лишь круглая и тоже сложенная из кирпича крыша, а также вход с ведущими вниз ступенями. Внизу, в тесном вестибюле, стоял стол с религиозной литературой; рядом с ним был служебный вход. На стене висела затянутая зеленым сукном доска, на которую посетители часовни налепили клочков бумаги со всевозможными просьбами и молитвами: «Господи, сделай так, чтобы сын наш добрался домой живым и здоровым». «Храни, Господи русскую Православную Церковь!» «Боже, будь милосерден к рабам Твоим, Марку и Марианне, иже отправились сеять семя Твое на миссионерских полях». «Боже, помоги вернуть мой багаж, потерянный в Найроби». Часовня была вырыта в земле, и ее пространство сужалось к алтарю, за которым усеянный тусклыми лампами потолок плавно сходился с полом, так что, заняв скамью первого ряда, можно было вообразить себя сидящим в первом салоне реактивного лайнера и ожидать, что над святыми вратами вот-вот зажжется надпись «Пристегните ремни», а в проходе вместо служки появится стюардесса.

Сбоку находился крошечный придел, где, к удивлению и радости Перса, над прикрепленной к Стене ракой теплилась красная лампада, указывая на то, что там хранится Святое Причастие. Около него Перс произнес короткую, но истовую молитву, прося Бога разыскать Анжелику и очистить его собственную душу от скверны (поскольку исчезновение девушки он истолковал как наказание за обуявшую его похоть). Чувствуя себя умиротворенным и защищенным небесными силами, Перс поднялся с колен. Ему подумалось, что и он мог бы оставить на зеленой доске свое прошение к Богу. Вырвав листок из маленького блокнота, Перс написал: «Милосердный Боже, позволь мне найти Анжелику». Ее имя он вынес в отдельную строку, повторив начертание своей снежной надписи в Раммидже. Если будет на то Господня воля, то Анжелика, вдруг оказавшись в часовне, узнает руку Перса, смилостивится и разыщет его.

Перс не сразу смог подойти к доске с записками – перед ней стояла молодая девушка, пытаясь прикрепить к зеленому сукну свое послание к Богу. Даже со спины она являла собой зрелище, неуместное для святого дома: ее черные как смоль кудри были тщательно уложены башенкой, на плечи наброшена короткая курточка из белого искусственного меха, брюки были ярко-красные и неимоверной ужины, а на ногах сверкали золотом босоножки на шпильках. Оставив на доске свою молитву, девушка с минуту постояла не двигаясь, а затем, достав из сумки шелковый платок, разрисованный игральными костями и рулеточными колесами, набросила его на голову. Когда она проходила, стуча каблучками, в часовню, Перс успел приметить ее бледное хорошенькое личико, показавшееся ему знакомым, – возможно, он встречал ее во время скитаний по Хитроу. Прикрепив к доске свою просьбу к Всевышнему, Перс не удержался и пробежал глазами письмецо на розовой визитке, которое оставила девушка:

Господи пожалуйста пусть мои мама и папа не беспокоятся обо мне и пусть они не знают чем я сейчас занимаюсь и пусть об этом не знают люди на ферме или девушки из гостиницы очень тебя прошу Господи

Отцепив большим пальцем карточку с доски, Перс перевернул ее и прочел текст, напечатанный на лицевой стороне:

ДЕВУШКИ БЕЗ ГРАНИЦ

Официантки Массажистки Танцовщицы Эскорт-услугиМеждународное агентство

Офис: Сохо-Сквер, Лондон. Тел. 012 42 68.

Прикрепив карточку на место, Перс вернулся в часовню. Девушка стояла на коленях, низко опустив голову и закрыв глаза с густо накрашенными ресницами. Перс сел в том же заднем ряду через проход и всмотрелся в ее профиль. Через минуту-другую девушка перекрестилась, поднялась и вышла в проход. Перс поспешил ей вслед и, догнав, спросил ее в спину:

– Вы Бернадетта МакГарригл?

Лишившись чувств, девушка упала ему в руки.

В то время, когда Моррис Цапп и Фульвия Моргана пролетали над Альпами, разбирая по косточкам последнюю книгу Ролана Барта и наслаждаясь второй порцией кофе, работники муниципальных служб Милана без предупреждения властей объявили забастовку в поддержку двух обвиненных в коррупции и уволенных чиновников налогового департамента (согласно руководству, они освободили свои семьи от поимущественного налога; согласно профсоюзу, они пострадали потому, что не освободили от того же самого налога собственное руководство). Поэтому самолет «Трайдент» авиакомпании «Бритиш эйруэйз», приземлившись, попал в самую гущу неразберихи и бестолковщины. Работники аэропорта отказались выполнять свои обязанности, и пассажирам пришлось самим добывать багаж из-под брюха самолета, а затем тащить по бетонной полосе к зданию аэровокзала. К стойкам паспортного контроля и таможенного досмотра выстроились длинные и плохо управляемые очереди.

– Как вы будете добираться до Белладжо? – спросила Фульвия Морриса, став вместе с ним в очередь.

– Мне сказали, что оттуда за мной придет машина. Это далеко?

– Не так уж. Вы непременно должны приехать к нам в Милан, пока вы здесь.

– С большим удовольствием, Фульвия. Ваш муж тоже занимается наукой?

– Да, он профессор, специалист по итальянскому Ренессансу, преподает в Риме.

Моррис на минуту задумался.

– Он работает в Риме, а вы—в Падуе. И при этом вы живете в Милане?

– У нас прекрасное сообщение. В течение дня есть несколько рейсов из Милана в Рим, а до Падуи построена автострада. Ведь настоящая столица Италии это Милан, а Рим—ленивый и сонный провинциальный город.

– А что же тогда Падуя?

Фульвия Моргана взглянула на Морриса, словно ожидая подвоха.

– А в Падуе вообще никто не живет, – небрежно бросила она.

Таможенный досмотр они прошли на удивление быстро. Видно, представительная внешность Фульвии, а возможно, ее бархатные бриджи неотразимо подействовали на таможенников, так что ученые коллеги в два счета выбрались из разгоряченной и нервной толпы пассажиров. По другую сторону паспортного контроля их поджидала разгоряченная и нервная толпа встречающих. Некоторые держали над головами плакаты с именами, однако имени Морриса Цаппа ни на одном из них не значилось.

– Не ждите меня, Фульвия, – недовольным тоном сказал Моррис—Если никто не появится, я поеду на автобусе.

– Водители автобусов тоже бастуют, – ответила Фульвия. – У вас есть телефон виллы?

Моррис протянул ей письмо с подтверждением, что его встретят.

– Но здесь же сказано, что вы должны были прилететь еще в прошлую субботу в Мальпенсу—а это другой аэропорт, – заметила она.

– Да, но я изменил свои планы, чтобы попасть на конференцию в Раммидж. Я написал им об этом.

– Скорее всего, они вашего письма не получили, – сказала Фульвия. – Наша почтовая служба – это национальный позор. Если мне надо отправить срочное письмо в Штаты, я сажусь в машину и еду в Швейцарию. Присмотрите-ка за сумками. – Она увидела свободную телефонную будку и коршуном бросилась к ней, заскочив туда под носом у разъяренного бизнесмена. Через минуту-другую Фульвия вернулась и подтвердила свое предположение. – Как я и сказала, они вашего письма не получали.

– Дьявол, – сказал Моррис. – Что же мне теперь делать?

– Я обо всем договорилась, – ответила Фульвия. – Вы переночуете у нас, а завтра с виллы прямо к нашему дому за вами придет машина.

– Я вам очень признателен, – сказал Моррис.

– Вы ждите на улице с вещами, – скомандовала Фульвия, – а я схож за машиной.

Охраняя сумки и греясь в лучах по-весеннему теплого солнца, Моррис наметанным взглядом оценивал наиболее примечательные автомобили, которые подъезжали к аэровокзалу, чтобы выгрузить или посадить пассажиров. Его внимание привлек бронзовой окраски «мазерати», который доселе он видел лишь в журналах и который тянул на пятьдесят тысяч долларов, и лишь спустя мгновенье он сообразил, что за рулем машины сидит Фульвия Моргана и энергичными жестами приглашает его садиться. Покидая территорию аэропорта, Фульвия погрозила кулаком стоящим у ворот пикетчикам, а когда они в ответ заулыбались и тоже подняли вверх кулаки, Моррис догадался, что этот жест у забастовщиков используется в знак солидарности.

– Я кое-что хочу спросить у вас, Фульвия, – сказал Моррис Цапп, потягивая виски со льдом, которое в хрустальном графине на серебряном подносе было подано горничной, одетой в черную форму с белоснежным передником. Дело происходило в гостиной роскошного особняка восемнадцатого века неподалеку от виллы Наполеона, до которого они домчались с такой устрашающей быстротой, что улицы и бульвары Милана слились в памяти Морриса в сплошную серую массу. – Возможно, это прозвучит наивно и даже невежливо, но меня разбирает любопытство.

Фульвия удивленно подняла брови. Приехав домой, они передохнули, приняли душ и переоделись, Фульвия – в длинное просторное платье из тонкой белой шерсти, в котором еще более стала походить на римскую императрицу. Они сидели друг

против друга, утопая в мягких глубоких креслах; между ними на вощеном паркетном полу лежал персидский ковер. Моррис обвел глазами просторную комнату, в которой коллекционный антиквариат элегантно сочетался с лучшими образцами современного итальянского мебельного дизайна, а по матовым белым стенам были развешаны оригинальные полотна Шагала, Ротко и Бэкона.

– Мне все-таки интересно, – сказал Моррис Цапп, – как вам удается совмещать столь роскошную жизнь с марксистскими взглядами?

Фульвия потрясла в воздухе сигаретой в мундштуке из слоновой кости:

– Очень американский вопрос, Моррис, если можно так выразиться. Разумеется, я не закрываю глаза на противоречия нашего образа жизни, но это и есть как раз те самые противоречия последней стадии империализма, которые неизбежно приведут к его краху. И лишат нас наших маленьких привилегий, – сказав это, Фульвия скромно развела руками, словно давая понять, что по уровню жизни они недалеко ушли от какой-нибудь пуэрториканской семьи, прозябающей на пособие в городских трущобах. – И мы ни в коей мере не должны ускорять этот процесс, который развивается по своим собственным законам и определяется действием человеческих масс, а не отдельных малозначащих личностей. Поскольку с точки зрения диалектического материализма для исторического процесса не важно, богаты или бедны мы с Эрнесто, то уж лучше мы с ним будем богаты, потому что мы достойно можем исполнить эту роль, в то время как достойно исполнить роль бедных, каковыми являются наши итальянские крестьяне, далеко не так просто – этому надо учиться из поколения в поколение, это надо впитывать с молоком матери. – Свою речь Фульвия произнесла быстро и без запинки, будто по памяти воспроизвела разговор, не раз возникавший у них с мужем. – Кроме того, – добавила она, – будучи богатыми, мы способны помогать тем, кто предпринимает более конструктивные действия.

– И кто эти люди?

– Ну, это самые разнообразные объединения, – неопределенно ответила Фульвия, и в этот момент раздался телефонный звонок. Она устремилась к аппарату, стоявшему в другом конце комнаты, и подол ее белого платья заплясал под ее ногами. Разговор шел по-итальянски и с такой пулеметной скоростью, что Моррис ничего в нем не уловил, кроме то и дело произносимого словасаrо[38]38
  ¹Дорогой (ит.).


[Закрыть]и однажды упомянутого собственного имени. Наконец Фульвия положила трубку и решительно направилась к своему креслу. – Это муж звонил, – пояснила она. – Он задерживается в Риме из-за забастовки. Миланский аэропорт закрыт, так что сегодня он не вернется домой. – Очень жаль, – сказал Моррис.

– Почему? – спросила Фульвия Моргана, одарив Морриса загадочной улыбкой Моны Лизы.

– Почему бы тебе не вернуться домой, Бернадетта? Твои родители от расстройства потеряли покой и сон.

Бернадетта энергично затрясла головой и нервно закурила сигарету, с трудом справившись с зажигалкой и поломав при этом ярко-красный ноготь.

– Я не могу вернуться домой, – сказала она хриплым голосом, в котором, несмотря на множество выкуренных сигарет и, несомненно, не меньшее количество выпитого спиртного, все еще слышался певучий выговор Слайго. – Мне дорога домой заказана, – сказала она, не поднимая глаз из-под длинных накрашенных ресниц, и стряхнула пепел в зеленую пластиковую пепельницу, стоящую на белом пластиковом столе в закусочной второго аэровокзала. Перед ней стоял салат с ветчиной, к которому она едва притронулась. Поедая свой салат, Перс изучал ее лицо и фигуру и удивлялся тому, как быстро он успел узнать, когда она проходила мимо него в часовне, черты той самой Бернадетты, которую он когда-то видел на семейном пикнике на побережье, – в то лето, когда им было лет по тринадцать-четырнадцать и они стеснялись друг друга и не могли завести разговора. Он запомнил ее тощей девчонкой-сорванцом с копной спутанных черных волос и щербатой улыбкой – как она бежала с подобранным подолом навстречу прибою, а потом была наказана матерью за намокшее платье.

– Но почему ты не можешь вернуться домой? – мягко, но настойчиво переспросил он.

– Потому что у меня есть ребенок, а мужа нет, вот почему.

– Вот как, – сказал Перс, Он слишком хорошо знал нравы западной Ирландии, чтобы не принимать в расчет серьезность этого довода. – Значит, ты все-таки родила ребенка?

– А они там что подумали? – резко спросила Бернадетта, взглянув Персу в глаза. – Что я нашла другой выход?

Перс покраснел.

– Ну, твой дядя Майло…

– Мой дядя Майло?! Этот старый хрыч? – При упоминании доктора О'Шея в ее речь хлынул сильный ирландский акцент – так наполняет рот слюна или впрыскивается в кровь адреналин. – Это не его собачье дело!

– Видишь ли, о твоих проблемах я узнал именно от него, и не далее как позавчера. В Раммидже.

– А, ты ездил в Раммидж! Я там сто лет уже не была. Господи, до чего же гнусный и мрачный был этот дом на Гитингс-роуд-уд! Меня заставляли пылесосить лестничные пролеты, и я боялась сломать себе шею, потому что там было темно, а сквалыга О'Шей экономил на лампочках… – Бернадетта покачала головой и с шумом выпустила из носа сигаретный дым. – Рабыня я у них была. После этого работа в гостинице в Слайго показалась мне курортом. Единственной живой душой, относившейся ко мне по-человечески, был жилец с верхнего этажа, американский профессор. Он, помнится, разрешал мне смотреть у него в комнате цветной телевизор и читать неприличные журналы. – Бернадетта ностальгически ухмыльнулась, обнажив ровные белые и очевидно вставные зубы. – «Плейбой» и «Пентхаус» и всякое такое. Картинки с бесстыжими голыми девицами, которые не боялись печатать свои имена. У наивной

– А что отец ребенка? Он помогает материально? – Я не знаю, где он.

– Но ведь он был постояльцем в твоей гостинице. Его можно найти по журналу регистрации.

– Я как-то раз послала ему письмо. Оно вернулось со штампом «Адресат неизвестен».

– А кто он? Как его зовут?

– Не скажу, – отрезала Бернадетта. – Я больше не хочу иметь с ним никаких дел. Еще не хватало, чтобы он забрал у меня Фергюса. И вообще, он был странный и мрачный тип. – Она снова взглянула на часы. – Мне уже пора. Спасибо за салат. – Она виновато посмотрела на него. – Извини, у меня нет аппетита.

– Ничего, – сказал Перс. – Послушай, Бернадетта, если ты передумаешь и захочешь вернуться в Ирландию, в Раммидже есть священник, который тебе поможет. Он собирает пожертвования в пользу молодых ирландцев-репатриантов. Фонд называется «Во имя Пречистой Девы».

– Лучше сказать «Во имя Нечистой Девы»-съязвила Бернадетта.

– Короче, священника зовут отец Финбар О'Мейли.

– О'Мейли, говоришь? Кажется, у них ферма километрах в пяти от нашей, – сказала Бернадетта. – А его мамаша – первая сплетница в округе. Так что к нему я уж точно не пойду. Не забудь, Перс: не говори родителям, чем я занимаюсь. А вот привет можешь передать.

– Ладно, – согласился Перс

Бернадетта потянулась через стол и слегка коснулась губами его щеки, обдав Перса запахом дешевой парфюмерии.

– А ты неплохой парень, Перс.

– А ты лучше, чем хочешь казаться, – сказал он.

– До свиданья, – хрипло сказала она и, оглянувшись через плечо, не очень уверенно зашагала прочь на высоких золотых шпильках.

Вскоре она исчезла из виду, затерявшись в бесконечном людском потоке. Перс задумчиво доел ее салат. Затем он вернулся к стойке авиакомпании «Эйр Лингус», где ему с извинениями сообщили, что свободных мест на Шеннон нет, и посоветовали обратиться в компанию «Бритиш эйруэйз», чей самолет вскоре должен был вылететь в Дублин и где свободных мест было предостаточно. Перс решил лететь в Дублин, а затем автостопом добираться до Лимерика. И он поспешил в первый аэровокзал, где предстал перед стойкой регистрации пассажиров на дублинский рейс.

– Еще раз здравствуйте! – приветствовала его Шерил Саммерби. – Ну как, нашли часовню?

– Да, спасибо.

– Представляете, за все время, что я здесь работаю, я никогда в нее не заходила. Какая она внутри?

– Похожа на самолет, – нервно поглядывая на часы, ответил Перс.

– Наверное, там тихо и спокойно, – сказала Шерил, облокотившись на прилавок и приблизив к Персу голубые косящие глаза.

– Да, полное умиротворение, – согласился Перс. – Послушайте, э-э-э… Шерил, но ведь самолет вот-вот взлетит?

– Не волнуйтесь, вы успеете, – ответила Шерил. – Давайте-ка найдем вам хорошее место. Вы курите?

– Не курю.

Шерил постучала по клавиатуре компьютера и, нахмурясь, сосредоточенно взглянула на экран. Через мгновенье ее лицо прояснилось.

– Шестнадцать Б, – сказала она. – Чудесное местечко.

Перс вошел в самолет последним. Он так и не понял, что чудесного было в месте под номером шестнадцать Б, расположенном в середине ряда. Его соседями слева и справа были католические монашки.

Обед, состоящий из гаспачо[39]39
  ¹Испанский холодный овощной суп.


[Закрыть], жареной цесарки с фаршированными перцами, свежими апельсинами под карамельным

соусом и сыром «дольчелатте», был превосходен, равно как и вино, изготовленное и разлитое по бутылкам, как сообщила Фульвия, в имении ее отца, носящего графский титул. Обедали они при свечах в обшитой панелями столовой, где по темному дереву стен и стола мелькали отблески и тени, а из темноты незаметно появлялась обслуживающая их челядь. По завершении трапезы Фульвия царственным жестом отпустила прислугу по домам и сказала Моррису, что в гостиной их ожидают кофе и ликеры.

– Это сказочное гостеприимство меня просто ошеломляет, Фульвия, – сказал Моррис, облокотившись на мраморную каминную доску и потягивая из крошечной чашки послеобеденный кофе – сладчайшую и обжигающую жидкость цвета черной ночи и с кофеиновым зарядом не менее тысячи вольт. – Даже и не знаю, как мне вас отблагодарить.

Фульвия Моргана взглянула на него с дивана, куда она прилегла, выставив в разрез платья стройную ногу. Ее алые губы раскрылись, обнажив два ряда ровных белых зубов.

– Сейчас узнаете, как, – сказала она, и вероятность того, что она намерена соблазнить его, о чем Моррис с тревогой и сомнением думал все это время, вдруг стала реальностью. – Сядьте сюда, – сказала она, похлопав по диванной подушке, словно подзывая комнатную собачку.

– Да мне и тут неплохо, – ответил Моррис, с нервным стуком поставив чашку на каминную полку и суетливо раскуривая сигару. – Скажите, Фульвия, кто, по вашему мнению, будет претендовать на эту профессорскую должность при ЮНЕСКО?

Она пожала плечами.

– Не знаю. Возможно, Тардьё.

– Специалист по нарратологии? Но разве это не вчерашний день? То есть я хочу сказать, что десять лет назад все были на этом помешаны, на этих актантах, и функциях, и мифологемах, и прочей петрушке. Но теперь…

– Всего лишь десять лет назад! Неужели академическая мода так быстротечна?

– Да, и сроки ее жизни все время сокращаются. Есть люди, которые снова входят в моду, даже не подозревая, что они из нее вышли. А кто еще?

– Откуда мне знать. Фон Турпиц скорее всего подаст заявление.

– Этот нацист?

– Он не был нацистом, его просто призвали на военную службу.

– Ну, по крайней мере, он смахивает на нациста. В точности такой, каких я видел, – правда, не скрою, только в кино.

Фульвия поднялась с дивана и подошла к тележке с напитками.

– Коньяк или ликер?

– Пожалуй, коньяк. А что вы скажете о его последней книге? Вы читали ее? По-моему, это просто вариации на тему Изера и Яусса.

– Давайте больше не будем о книгах, – сказала Фульвия, подплывая к нему с бокалом коньяка, похожим на огромный пузырь. – А также о профессорских должностях и конференциях. – Она подошла к Моррису вплотную и потерла тыльной стороной ладони его гульфик. – И что, он действительно длиной в двадцать пять сантиметров? – ласково проговорила она.

– Почему вы так решили? – хрипло спросил Моррис.

– В книге вашей жены…

– Не надо слепо верить тому, о чем пишут в книгах, Фульвия, – сказал Моррис, выхватил у нее коньяк и залпом осушил бокал. Потом закашлялся, так что на глаза у него навернулись слезы. – Профессиональному критику вроде вас это известно. Писатели всегда преувеличивают.

– Да, но насколько, Моррис? Мне бы хотелось убедиться в этом самой.

– «Практическая критика»?[40]40
  ¹Основанное А. Ричардсом направление литературной критики, предполагающее непосредственное восприятие текста без предварительного знания о его авторе, времени создания и т. д.


[Закрыть]-парировал Моррис.

Но Фульвию это не рассмешило.

– Разве ваша жена не измеряла его портновским метром? – настаивала она.

– Разумеется, нет! Это все феминистская пропаганда. Как и вся книга.

Моррис подался к ближайшему креслу, окутав себя, как ретирующийся корабль, клубами сигарного дыма, но Фульвия крепкой рукой направила его к дивану и села рядом, прижавшись к его бедру. Затем расстегнула ему рубашку и просунула внутрь холодную руку. Он вздрогнул, почувствовав, как драгоценный камень ее кольца запутался в волосах на его груди.

– Густо поросшая волосами грудь, – вкрадчиво сказала Фульвия. – Об этом в книге упоминается.

– Я не имею в виду, что книга – сплошной вымысел, – сказал Моррис. – Некоторые мелкие детали действительно взяты из жизни.

– Волосатый как зверь… Я полагаю, вы и с женой обращались соответственно…

– Ой! – вскрикнул Моррис, так как Фульвия, для вящей убедительности, вонзила ему в грудь длинные красные ногти. – Как это?

– Как? Например, связывали ее кожаными ремнями и проделывали с ней всякие гнусные вещи.

– Ложь, все ложь! – с отчаяньем протестовал Моррис.

– Но если хочешь, ты можешь проделать это со мной,саго, —прошептала ему в ухо Фульвия, одновременно больно ущипнув его за сосок.

– Я ни с кем не хочу этого проделывать и ни с кем никогда. не проделывал, – простонал Моррис. Только один раз мы позволили себе кое-какие садомазохистские штучки, но это была инициатива Дезире, а не моя.

– Я не верю тебе, Моррис.

– Но это правда! А писатели ужасно врут. Они всё придумывают. Всё перекручивают. Черное у них белое, а белое черное. Совершенно аморальные типы. Ай! – Фульвия до крови прокусила ему мочку.

– Идем, – сказала она, резко вставая с дивана.

– Куда?

– В постель.

– Так рано? – Моррис взглянул на часы. – Но ведь сейчас всего десять минут одиннадцатого. Можно мне докурить сигару?

– Нет, надо поторопиться. – Но куда?

Фульвия снова уселась с ним рядом.

– Разве я не вызываю у тебя желание, Моррис? – спросила она и обольстительно прижалась к нему, но по угрожающему блеску ее глаз Моррис понял, что терпение ее на исходе.

– Да, конечно, Фульвия, ты одна из самых привлекательных женщин, каких я только знаю, – поспешно заверил он ее. – Но в этом-то и проблема. Тебя ждет разочарование, особенно после всех этих измышлений моей жены. Дело в том, что я уже давно, так сказать, отошел от дел.

Фульвия, отпрянув, уставилась на него в смятении.

– Ты хочешь сказать, что…

– Нет, я не импотент. Но утратил практику. Живу один. Бегаю трусцой. Пишу книги. Смотрю телевизор. – И никаких романов? – Уже давно никаких. Фульвия посмотрела на него с сочувствием. – Бедняжка.

– Видишь ли, я, к своему удивлению, совсем не страдаю от воздержания. Даже после всей этой суеты испытываю некое облегчение.

– Суеты?

– Ну, знаешь, раздеваться среди дня, а потом одеваться, и принимать душ до и после, и следить, чтобы на тебе всегда было чистое белье, и то и дело чистить зубы, и полоскать рот…

Фульвия, откинув голову, громко и весело расхохоталась.

– До чего же ты забавный! – давясь от смеха, сказала она.

Моррис неуверенно улыбнулся, поскольку вовсе не хотел показаться таким уж забавным.

Фульвия снова встала с дивана и рывком подняла Морриса на ноги.

– Ну, пошли, забавник, я напомню тебе о том, чего ты лишился.

– Что ж, если ты настаиваешь, – сказал он и загасил сигару. – Обстановка разрядилась, и Фульвия больше не казалась ему столь устрашающей. – Поцелуй меня, – попросил он.