Текст книги "Время спать"

Автор книги: Дэвид Бэддиэл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Ну, – спрашиваю я, – а ты-то состоишь в Автомобильной ассоциации?

– Ну да, конечно, Габриель. Я сидела на Манхэттене и каждый божий день обновляла свое членство.

Она отворачивается, засовывая руки в карманы своей голубой вельветовой курточки на молнии. Остатки надежды решают последовать примеру двигателя и умирают.

– Подожди-ка, – вдруг воодушевляется Дина. – А это что такое?

Она поворачивается. В руках у нее небольшой желтый кошелек из лакированной кожи, она достает из него что-то похожее на кредитную карточку. Дина протягивает мне карточку. Там написано ее имя, слова «Зеленый флаг» и какая-то цифра – похоже на членскую карту.

– Откуда это у тебя? – спрашиваю я.

– Посмотри повнимательнее на имя.

Смотрю еще раз: «Э. Фридрикс». Элис.

– Это было в кармане куртки, – объясняет Дина до того, как я успеваю смутиться. – А что это еще за «Зеленый флаг»?

– Это что-то вроде Автомобильной ассоциации. Они являются спонсорами сборной Англии. Наверное, Бен получил бесплатное членство для себя и Элис в обмен на рекламу в журнале или еще что-нибудь.

– Понятно. Слушай… а ведь я могла бы заменить собой Элис.

Может, лучше через пару месяцев об этом поговорим?

– То есть, – не угомонится Дина, – они же не станут требовать удостоверение личности? А даже если станут, то у меня в паспорте написано, что я Фридрикс.

– То есть… ты думаешь, нас дотащат до стадиона?

Она пристально глядит на меня.

– Габриель. Смирись. Мы не едем на футбол. Футбол закончился, когда ты вытащил эту гребаную кассету с «Карпентерс». Я иду искать телефонную будку.

Двадцать минут спустя мы уже сидим в машине и ждем. Приехать должны в течение часа. Я поворачиваюсь к Дине. Щеки ее покрылись румянцем от холода – печка-то не работает.

– Слушай, Дина, мне очень жаль.

– Ага.

– Нет, мне действительно жаль.

– Да, я знаю.

Становится теплее.

– Дина, – говорю я, ощущая значимость того, что сейчас скажу (впрочем, идущий изо рта пар делает меня похожим на сильно разозлившегося персонажа какого-нибудь мультфильма). – Я обожаю футбольный клуб «КПР». Я болею за них с 1976 года, когда они заняли второе место на чемпионате. Я им так много отдавал, почти ничего не получая взамен. Но дело не в том. Для меня очень важно попасть на стадион. Ты же собираешься туда потому, что тебе в принципе было бы интересно понимать, о чем разговаривают твоя сестра и ее муж. Похоже, что на матч мы не попадем. И тебя все это раздражает больше, чем меня. Почему?

Она поворачивается ко мне. В глазах читается усталость и уныние.

– Да пошел ты, – отвечает она и замолкает.

Потом добавляет:

– Только положив трубку, я уже поняла, что это дурацкая мысль. Я мужчин… – она отворачивается, – видеть не могу. Бена еще могу, но вот мужчин вообще… Даже не знаю, как ты уговорил меня пойти на футбол, где будет тысяч пятьдесят мужиков.

– Сейчас стадион вмещает сорок две тысячи. Пока не достроят новую трибуну.

Она смотрит в окно. Мимо проносится зеленая спортивная машина, словно издеваясь над нашей неподвижностью.

– К тому же там будет пара тысяч женщин.

– Габриель.

– Ладно. Но ведь мы никуда и не идем. Что ж ты до сих пор злишься? Непохоже, чтобы ты повеселела после того, как сломалась машина.

Она не отвечает, бессмысленно уставившись на бардачок. Кто-то стучит в окно. Оборачиваюсь. Возле машины стоит усатый человек в зеленой форме, все лицо его в черных полосах. Это механик из «Зеленого флага».

– Здравствуйте, – приветствую я его.

– Здравствуйте, – отвечает он. – Вы мистер Фридрикс?

– Нет, вот мистер Фридрикс, – показываю на Дину.

Кажется, это и без того грязное лицо еще больше потемнело.

– Будьте добры, вашу членскую карточку, – обращается он к Дине.

Дина достает карточку из сумочки и протягивает ему, при этом не переставая сверлить меня ненавидящим взглядом. Механик глядит на карточку, потом решает сходить к своему фургону.

– Ну ты и дебил, – шипит Дина.

– Чего? Что я такого сделал?

– Ты сидишь на водительском месте. Теперь он знает, что водитель не является владельцем карточки.

– И что с того?

Она хочет ответить, но осекается – вернулся механик.

– Простите, но я проверил карточку на имя… Э. Фридрикс…

– Да, это я, – с излишней, пожалуй, готовностью отзывается Дина.

– …и оказалось, что владелец карточки ездит на автомобиле «фольксваген-поло», – говорит механик, глядя ей в глаза. – И поскольку у вас нет специального приложения к карточке, мы не можем приходить к вам на помощь, если вы находитесь в автомобиле, принадлежащем лицу, не являющемуся членом нашего клуба. Что касается вас, сэр, то мы не можем просто так чинить вашу машину, так как вы не являетесь обладателем членской карточки. Впрочем, вы можете получить ее прямо здесь и сейчас – это вам обойдется в шестьдесят семь фунтов.

Шестьдесят семь фунтов? Да будь ты хоть последним механиком на земле, денег ты не увидишь.

– Простите, вы нас неправильно поняли. Я не мистер Фридрикс, впрочем… – я пытаюсь изобразить смех молодого перспективного банковского служащего и приобнимаю Дину, – если только кто-то не передумает, то в июне следующего года, надеюсь, мисс Фридрикс станет миссис Джейкоби.

Я смотрю на нее, на лице у меня какая-то тошнотворная улыбка. Она смотрит на меня. Не припомню, чтобы кто-нибудь настолько откровенно смотрел на меня как на последнего урода.

– Чего? – не понял механик.

– Это моя невеста. Мы помолвлены. Извините, что… – опять смеюсь я, теперь еще и подмигиваю Дине, – не предупредили «Зеленый флаг», но лучше поздно, чем никогда. Понимаете ли… – продолжаю я, убирая руку с ее несчастных плеч и выходя из машины. – Я подарил эту машину Ди… Элис. Я ее сто лет водил. Теперь это ее машина, но в страховке указано и мое имя, – убеждаю его, а потом вполголоса, доверительно так, добавляю: – Она не ездит на том «фольксвагене». Честно говоря, она вообще чувствует себя не в своей тарелке за рулем.

– Знаете, сэр, – задумывается механик, – немногие женщины умеют управляться с машиной. Если уж говорить начистоту.

Попался!

– Давайте посмотрим, что там у вас стряслось.

Он подходит к капоту и чуть нагибается, чтобы снисходительно улыбнуться Дине. Ее, наверное, убил этот взгляд.

– Откройте, пожалуйста, капот, – просит он.

– Да, конечно.

Улыбаясь, я просовываю руку в окно и дальше, под руль. Продолжая улыбаться, я чуть-чуть наклоняю голову, чтобы увидеть лицо Дины; она закатывает глаза, затем легким кивком головы показывает, где рычажок. Ах, вот он где.

– Зачем ты все это наплел? – шепчет Дина с ненавистью.

– Потому что пришлось, – отвечаю я. – А как еще я мог объяснить, что оказался за рулем твоей машины?

– Ты мог сказать, что мы просто друзья.

Из-за поднятого капота виднеется лысеющая макушка механика клуба «Зеленый флаг».

– Я сомневаюсь в его способности представить, что мужчина и женщина могут просто дружить.

– Вы не могли бы оба подойти сюда?

Мы выходим из машины и подходим к нему, снова глядим на двигатель.

– Дело в распределителе, – объясняет он мне. А потом добавляет, уже для Дины: – Вон в той маленькой штучке.

Он вытирает руки об одежду и продолжает:

– Боюсь, такого распределителя у меня с собой нет. Как говорится, без баркаса тут не обойтись.

Я от всего сердца смеюсь над этой шуткой (не надо меня презирать, я просто вошел в роль); лицо механика удовлетворенно светится, как экран мобильного телефона, на который пришло сообщение. Он идет к своему фургону за чем-то очень похожим на снаряжение альпиниста.

– В наших отношениях наметился кризис, – тихо говорит мне Дина.

– Я догадался.

– Я не к тому. Я про помолвку. У нас сложный период. Поэтому… – она пристально смотрит на меня, неглубокое озерцо ее глаз становится все глубже, – мы не обнимаемся и не целуемся.

Пытаюсь изобразить похожий взгляд.

– Слушай, я это все не подстроил. Я не портил распределитель, чтобы он сгорел на полпути к стадиону. Это не какая-то уловка, чтобы в итоге залезть тебе в штаны.

Первые капли дождя падают на землю. Дина отворачивается и обхватывает себя руками; где-то вдалеке шумит стадион.

– Конечно, я могу просто уйти. Сказать механику, что все это бред, поймать такси до дома и оставить тебя здесь.

– Пожалуйста, не делай этого, – умоляюще смотрю на нее.

Она тоже смотрит на меня, не зная, как воспринимать это неожиданное проявление уязвимости; она пытается понять, насколько я искренен. Эта секунда проходит; она пожимает плечами и вновь отворачивается. Механик, лицо которого стало еще чернее, появляется откуда-то сзади.

– Вот и все. Оставим ее в мастерской в Лэдброк-гроув. А вас я отвезу…

– На Гамильтон-роуд, – говорит Дина. – Там недалеко.

Нет-нет. Это мне уже не нравится.

– Ах, дорогая, – наглею я. – Неужели ты все еще хочешь повидаться с моим братом и его женой?

– Что? – возмущается Дина.

В ее взгляде ясно читается: «Если ты думаешь, что я сейчас поеду к тебе…» Ладно. Будь по-твоему.

– В общем, да, – обращаюсь я к механику. – Высадите нас там, пожалуйста.

– Конечно. Правда, дорогие мои голубки, сидеть вы будете на переднем сиденье. Если только… – добавляет он, – вы не вздумаете порезвиться в фургоне.

Его бледно-зеленые – надо полагать, под цвет флага – глаза бегают. Он вертит головой туда-сюда, смотрит то на меня, то на Дину и громко смеется. Никак не могу понять, у него некоторые зубы почернели или их просто нет… Я тоже смеюсь. Механик вдруг перестает вертеть головой, и его взгляд останавливается на Дине:

– Не вешай нос, красавица. Всякое бывает.

За время поездки в фургоне напряжение между нами становится таким осязаемым, что я даже удивляюсь, почему механик просто не остановится и не предложит нам расстаться раз и навсегда. Мы оставляем «доломит» в мастерской «Супермашины Морана», потом еще заезжаем на «Джет», чтобы там заправиться. Это одна из тех заправок «Джет», которые умудрились заполнить собой весь рынок дешевых заправок, работающих круглые сутки. Я не упускаю возможности выйти из машины. Говорю, что надо размять ноги, но на самом деле хочу вырваться из тесного наэлектризованного пространства. Я прислоняюсь к фургону (закрывая собой букву «л») и замечаю небольшую табличку синего цвета, на которой написано: «Здесь 19 декабря 1909 года родился знаменитый режиссер Альфред Хичкок».

– Это правда, – слышу я сзади голос механика. – Он здесь родился.

– Прямо на заправке?

– Не, в доме, который здесь раньше стоял. Его разбомбили во время войны.

– Но тогда нет смысла вешать табличку.

– Почему? – не понимает он.

– Потому что здесь уже все по-другому. Понимаете, когда собираются сохранить память о чем-то, то… ну, чего хотят добиться? Чтобы мурашки по телу бежали, ведь так? Чтобы люди плакали от ощущения близости великого. Дело в том… – пытаюсь объяснить я, оглядываясь вокруг (зачехленные колонки, моросящий дождь и фирменный грязно-желтый цвет «Джет»), – что здесь со мной ничего подобного не происходит.

Он словно пытается пригвоздить меня взглядом к стене. Не скажу, что ему это совсем не удается. «Что же стало с тем приятным простым парнем?» – крутится у него, наверное, в голове.

– Но это ж все фигня, правда? – пытаюсь я спасти ситуацию.

– Да, – отвечает он, но смотрит как-то искоса, будто предупреждая: «Если я ошибся в тебе как в человеке, то могу подумать, что и клиент „Зеленого флага“ из тебя сомнительный».

Когда мы приезжаем, Элис встречает нас лучезарной улыбкой и фразой вполне в ее духе:

– Слушайте, раз уж вы их привезли, может, зайдете на чашку чая?

Так что мы впятером сидим в идеально чистой гостиной, а развалившийся на белом диване механик похож на расползшееся по белоснежному листу бумаги чернильное пятно, как в тестах на ассоциативное мышление. Я, к счастью, легко отделался, представив ему Элис как Дину (если, конечно, про смущенный, немного потерянный взгляд Элис и ненавидящий взгляд Дины можно сказать «легко отделался»).

Чтобы допить чай, механику потребуется два-три тысячелетия; происходит нечто, опровергающее законы физики. Каждый раз, когда он делает глоток, я замечаю, сколько у него осталось чая – несмотря на бесконечные причмокивания, уровень жидкости не изменяется. Хотя Элис предлагала ему и кофе, и минералку, и сок, и даже, если я правильно понял, питьевой йогурт, механик мертвой хваткой вцепился в свой чай. Я сомневаюсь в способности пролетариата употреблять что-то кроме чая; мне кажется, что это часть нашего с пролетариатом общественного договора: пока они чинят все в наших домах, мы приносим им очередную чашку чая. Меня это не смущает, у меня даже сахар никогда не кончается; только вот, предлагая очередную чашку, приходится улыбаться идиотским «чайным» шуткам: «Чаю? Чаю? У меня что, день рождения?», «Только если он горячий и мокрый», «Лучше чаю из чайника, чем чайником по чайнику» – и так далее, и тому подобное. Но, по крайней мере, на этот раз дело, к счастью, обошлось фразой «Я уж думал, вы не предложите».

Повисает неловкая тишина – можно подумать, в комнате сидит какой-нибудь козел из автоклуба «Зеленый флаг» или что-нибудь в этом духе.

Внезапно механик начинает смеяться. Похоже, чай смыл грязь с зубов, и теперь улыбающийся механик похож на отвратительно одетого горохового шута. Кажется, я знаю, что сейчас будет.

– Ну, красавцы, – восклицает он, кивая в нашу с Диной сторону и подмигивая (только настоящий плебей может делать это одновременно).

– Ха!

Он трясет головой.

– Ну, красавцы!

Это очень похоже на то, чего я ожидал.

– Вот он, путь настоящей любви!

Бен и Элис обмениваются непонимающим взглядом.

– Какой путь?.. – уточняет Бен, снисходительно улыбаясь.

В его тоне чувствуется вежливая заинтересованность и угадывается готовность смириться с глупым ответом.

– Не может же все быть идеально гладко? Если только… – теребит он в задумчивости усы, – это не капот «Лексуса GS400».

– Простите, я не совсем вас понимаю, – говорит Элис.

– Дело в том, что… – начинаю я фразу, но не знаю, как ее закончить. Остается только изобразить жалкий смешок.

– Ну, они тут немного повздорили… Может, сами расскажете?

– Ну…

– Надеюсь, праздник из-за этого не сорвется.

Бывает, читаешь в какой-нибудь газетенке о том, что некая знаменитость «пошутила», а потом видишь эту шутку, которая, по сути дела, не шутка. Так разговаривает механик. Он шутит.

– Праздник? – привстает со стула Бен.

– Это будет просто праздник, когда мы поедем забирать машину! – в отчаянии восклицаю я, прекрасно понимая, что это лишь попытка отсрочить неизбежное.

– Не-е-е! – торжествует он, глядя на меня как на очень глупого человека. – Я о свадьбе!

В комнате вдруг становится очень тихо. До звона в ушах.

– Ах, точно, – нахожусь я. – Мне вдруг показалось, что речь шла о том, как я буду забирать машину.

Дина уставилась в стакан. Я, конечно, не в курсе ее сексуальных предпочтений, но даже если здесь появится Джонни Депп со спущенными штанами, она все равно не поднимет глаз. Бен с Элис сидят, раскрыв рты. Мысленно посылаю им факс: Кому: Бену и Элис. От: Габриеля. Количество страниц: 1. Просто я сказал механику, что мы собираемся пожениться, потому что мы сидели в моей машине, а на карточке была фамилия Фридрикс. Это же так просто. Мать вашу, только не надо так удивляться. Ну, неужели не догад…Не помогает. Думаю, их мысли заняты только нашей с Диной помолвкой. И тут до меня доходит, что можно просто-напросто раскрыть карты. В конце концов, он лишь довез нас до дома, да и что он сможет сделать, узнав, что мы не собираемся жениться, – разве только занесет имя Фридрикс в черный список автоклуба «Зеленый флаг». Но что-то удерживает меня от этого шага. Не знаю, какой ген плавает лучше всех в моем этническом болотце, но я решаю поступить, как мне кажется, по-английски.

– Это ты шустро, – приходит в себя Бен. – Полагаю, матч был действительно оченьскучным.

9

Домой я еду на автобусе. Не потому, что иначе не добраться, а потому, что лучшего места, чем второй этаж автобуса номер «31 Б», мне сейчас, пожалуй, не найти. Знакомые до боли сиденья, обитые серой в клеточку тканью, запах сигарет, которые здесь курили в 1973 году, скомканные билетики на полу – вывод, по-моему, очевиден. Хорошо находиться в месте, которое соответствует твоему настроению. Чем все закончилось? Ничем хорошим не закончилось. Я сбивчиво пытался объяснить механику, что не хотел бы особенной шумихи вокруг свадьбы, а потом вдруг понял, что когда о свадьбе знает брат жениха или сестра невесты – это еще не шумиха. Молчание длилось две долгих секунды, механик явно терял ощущение времени и пространства – казалось, эта потерянность сейчас выльется в слова: «Подождите-ка… Я еще хотел…» – но Бог, видимо, решил наконец прекратить мои мучения, и у механика зазвонил мобильный телефон. Осознание того, что какому-то другому члену автоклуба «Зеленый флаг» требуется помощь, заглушило все остальные его мысли. Задержавшись на пороге, он сказал Элис, что если она и завтра сделает такой же вкусный чай, то он обязательно зайдет. Через сорок секунд его уже и след простыл. Когда я все объяснил Бену и Элис, их полуобморочное состояние сменилось облегчением.

Я был бы даже рад, что все так вышло, если бы только Дина улыбнулась. Думаю, была возможность обратить тяжесть произошедшего в легкость, надо было только приправить ее иронией; я даже готов был представить себе, как мы будем сидеть и с теплотой вспоминать, насколько глупым получилось наше первое свидание. Но она продолжала хмуриться, не обращая внимания на смеющихся Бена и Элис. Она хмурилась и хмурилась, будто играла главную роль в так и не вышедшей на экраны великолепной комедии «Хмурься, детка». Она хмурилась до самого того момента, когда я ушел, – и ни единого шанса на прощальный поцелуй. Наверное, они с Иезавелью дальние родственницы.

Выхожу из автобуса у супермаркета «Айсленд» на Килберн-Хай-роуд и иду домой по Стритли-роуд. Семнадцать двадцать две. Я устал. Я почти всегда чувствую себя очень усталым в это время. Все дело в моих биологических часах, которые намеренно выбрасывают гормоны сна пораньше, чтобы к тому времени, когда мне по-настоящему захочется спать, запас их был уже исчерпан.

Вернувшись домой, бросаю так и не пригодившийся шарф на пол и иду прямиком в спальню. Думаю, надо попробовать заснуть. Днем бывает легче заснуть, чем ночью, но моя бессонница приходит в бешенство, когда я тайком урываю немного дневного сна, и все равно отводит душу ночью. Несомненно, позже я пожалею об этом, когда буду ворочаться как на иголках, но чего уж там – живем-то один раз.

По пути в спальню я стягиваю с себя одежду: черную мешковатую футболку с полосой посередине, джинсы «Ливайс» (у них еще дырка на левой штанине, которую я пытался выдать за дизайнерскую, но на самом деле это просто дырка) и боксерские трусы, которые я сегодня не без оптимизма надевал. В спальне темно, окна занавешены еще с прошлого вечера – утром я встал с кровати, не приходя в сознание, – но мне это не мешает. На ощупь нахожу повязку и беруши – они лежат возле кровати – и залезаю под одеяло. Несколько секунд лежу на спине в ожидании того, что мои пять чувств наконец сыграют диминуэндо. Зрение и слух отключаются как обычно. А вот обоняние и осязание, как ни странно, только обостряются. Я чувствую, что правой рукой прикасаюсь к чему-то жесткому. По ощущениям похоже на очень грубую шерсть. К тому же… подождите-ка, я чувствую какой-то запах. Жуткий такой… Этот запах сопровождается другим жутким ощущением, на этот раз тактильным: какое-то мокрое теплое пятно расползается по моей простыне.

– А-А-А-А-А-А-А-А-А! – ору я, не понимая зачем и по какому поводу, просто меня вдруг охватывает невообразимый ужас.

Выпрыгиваю из кровати, даже не удосужившись снять наглазники и вытащить беруши, и принимаюсь носиться по комнате, полуголый, ничего не слыша и не видя, припрыгивая и вопя изо всех сил. А потом сквозь беруши до меня доносятся какие-то приглушенные звуки.

– Ну, вперед! Давай трахнем ее… Давай трахнем! Трахнем!!!

По-моему, самый сильный страх у нас вызывает неизвестное, когда нечто непонятное таится в темноте или в тумане; и когда чуешь присутствие такого «нечто», хочется только одного: чтобы оно приняло какую-то форму, любую форму – все лучше неизвестности. Абсолютно любую форму, исключая Сумасшедшего Барри – а особенно Сумасшедшего Барри, который лежит в твоей кровати, где он еще и обмочился. Сняв наглазники и беруши, я включаю свет: он стоит передо мной в невозможно вонючем пальто и размахивает руками. Секунду я молчу. Потом начинаю орать.

– Убирайся отсюда, бомжара гребаный!!! Ты как сюда забрался? Убирайся давай!!!

– А у тебя яиц нет.

Руки Барри на мгновение замирают. Нечасто ему случается своими глазами видеть доказательства того, что его любимая фраза неверна. И он снова начинает махать руками.

– Ну, вперед! Давай трахнем ее… Давай трахнем! Трахнем!!!

– Ну, как хочешь, – не выдерживаю я и кидаюсь в его сторону.

К этому моменту я уже могу не обращать внимания на вполне естественное нежелание прикасаться к Сумасшедшему Барри. Перепрыгнув через кровать, бросаюсь на него, молочу придурка кулаками по голове. Они тонут в копне его спутанных рыжих волос.

– Ай-яй-яй-яу-у-у-у-у-у-уа-ай! – вопит Барри. – О-о-о-о-о! Помогите! Господи! Спасите!

Он встает на четвереньки и пытается прикрыть голову руками. Я усаживаюсь ему на спину. И тут в комнату врывается Ник.

– Это не то, что ты подумал! – пытаюсь оправдаться я.

– Чего? – не понимает Ник.

– Трахнем ее!

– У меня здесь этот гребаный Сумасшедший Барри! Звони в полицию! Он сюда как-то проник! И он был в моей кровати! Понимаешь, в моей кровати!

– Так вот куда он делся, – отвечает Ник.

– Быстрее, держи его за… Что ты сказал?

– Ну…

Я медленно слезаю с Сумасшедшего Барри. Где мой… Ах, вот он. Барри даже не шевелится, когда я выдергиваю из-под него халат, словно фокусник, срывающий скатерть с заставленного посудой стола, и направляюсь к соседу, попутно пытаясь завязать пояс.

– Что ты сказал?

– «Так вот куда он делся», – отвечает Ник.

Он смотрит мне в глаза. Черт. Судя по взгляду, он не просто далеко,он на расстоянии нескольких световых лет отсюда.

– Вообще, перестань называть его Сумасшедшим Барри. Это просто ярлык, который навесило на него общество.

– Меня зовут Сумасшедшим Барри, су-мас-шест-ви-е – это такая игра, – нараспев произносит Барри.

Ник окидывает меня презрительным взглядом и идет к Барри, который по-прежнему сидит на четвереньках. Он встает на колени и обхватывает Барри сзади вокруг живота, вздувшегося, как у голодного африканского ребенка.

– Ай-яу-у-у-уа-ай! Не-е-е-ет! Спасите!

– Все хорошо, Барри. Давай поднимайся.

– Ник, ты что, козел, вытворяешь?

– Я ему помогаю.

– Может, ты оставишь Барри на секунду в покое и объяснишь мне, в чем дело?

Ник отпускает Барри и поворачивается ко мне лицом. Глаза у него светятся какой-то недоброй энергией.

– А ты, наверное, уверен, что понимаешь, где нормальное, а где безумное? – восклицает он. – Тебе ведь это ясно, правда? Люди, у которых есть дом, которые ходят на работу, ездят на машине, разговаривают по телефону, обсуждают, что увидели вчера по телевизору, с которыми спят их начальники, – они нормальные. А те, которые живут на улице, которые кричат что вздумается, которых не заботит, хорошо или плохо они поступили, которые поют где угодно и когда угодно лишь потому, что у них такое настроение, – они сумасшедшие. Знаешь, Габриель… это как посмотреть.

– Но он обмочился в моей кровати!

На секунду Ник кажется обескураженным моим доводом. Даже несмотря на застилающую его глаза пелену всего этого проникновенного бреда в духе хиппи, какая-то его часть не может не признать поступок Барри не очень-то красивым. Постепенно запах становится все сильней. По моим личным ощущениям, он мог бы соперничать с запахом туалета Иезавели, который никогда не меняли, и запахом продукции винокуренного завода столетней давности. Но в данном случае мне это только на руку.

– Ну… – мнется он. – Если для тебя это так важно, то я куплю тебе новые простыни.

– Нет, что ты. Меня это ничуть не беспокоит. Всю жизнь мечтал спать в моче какого-то бомжа.

– Ха! Бомжа, говоришь.

– Да, потому что это бомж.

– Он свободен!

– Как с утра выпил, так весь день и свободен.

– Да ладно тебе. Вспомни, что обычно делаешь, когда что-то тебя сильно раздражает – ты обращаешь это в шутку. Ну, Габриель.

– Твою мать, Ник. Естественно, меня это раздражает. Я прикасался к этому загаженному пальто. Я лежал голым рядом с этим загаженным пальто.

Ник сочувственно кивает:

– Это ничего. Злись. Главное – избавиться от этих эмоций.

Я делаю очень глубокий вдох.

– Не хочешь ли ты сказать, что привел сюда Барри для того, чтобы устроить мне психотерапевтический сеанс?

– Нет, – явно врет Ник. – Просто я подумал, что ему хочется выпить чаю.

Я гляжу на Барри. Он уже спит. В общем, Ник прав: что еще может быть нужно Сумасшедшему Барри?

– Ты налил ему чаю?

– Да.

– И он выпил его?

– Нет…

– А потом что?

– Потом мы поговорили о…

– О том, есть ли у тебя яйца?

– Нет, о другом. Мы поговорили о его детстве в Ирландии, о том, как его бросила жена, как он убил смотрителя парка, как он…

Стоп. Я кое-чего не понимаю.

– А матч «Брэдфорда» отменили?

– Что?

– «Брэдфорд Сити». С кем они должны были сегодня играть?

– Со «Стокпортом».

– Подожди… А как ты успел так рано вернуться со стадиона?

– Я туда не ходил.

– Что?

– Я туда не ходил.

– Как это?

– Не знаю. Просто не пошел. Голова была другим занята.

На этом мой запас лакмусовых бумажек кончается. Наверное, это какой-то другой человек.

– Как бы то ни было, я вышел, чтобы немного поиграть на дудке, а когда вернулся, то Барри уже не было. Я думал, что он ушел.

– Ладно, давай теперь подумаем, что мы со всем этим будем делать, – говорю я, выталкивая Ника из спальни.

На полу в гостиной валяются четыре бутылки из-под спиртного, которые составляли наш и без того небогатый бар, они напоминают обломки кораблекрушения. Я гляжу на Ника. Он заходится от смеха. Но это не смех человека, который пытается показать, что есть в происходящем и забавная сторона, нет. Это смех безумца, смех робота. Я хватаю его за плечи; пристально гляжу ему в глаза, но не нахожу его там.

– Ник, дружище. Ник!

Его тело трясет от хохота.

– Ник, где ты? Где?