Текст книги "Время спать"

Автор книги: Дэвид Бэддиэл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

6

Я собираюсь позвонить Дине. Я ей позвоню. В жизни всегда есть место риску.

Это сложно, поскольку, по сути дела, я никогда никого никуда не приглашал. Все мои женщины сами меня соблазняли. Все пять, включая ту, которую восемь дней назад в беспамятстве вытолкал из спальни, неистово размахивая руками. Я не умею доводить дело до постели – слишком уж высока скала, с которой надо спрыгнуть, пытаясь поцеловать кого-то в первый раз. Поэтому я даже не думаю о переезде в Америку. Ведь если живешь в Америке, то у тебя должен быть пистолет. И когда я окажусь в Сиэтле, Луизиане или Национальном горном заповеднике Блэкрок лицом к лицу с Мэри Лу, Пэгги Сью или какой-нибудь Дарлин и, помирая со страха, потянусь к ней, закрыв глаза и вытянув губы трубочкой, а она отвернется и скажет свое решительное «не надо» или «ты что, сдурел?», я просто достану пистолет и вышибу себе мозги.

Нельзя не согласиться с одним хорошим приятелем Оскара Уайльда (правда, не таким же знаменитым), который как-то сказал, что хуже попытки довести дело до секса может быть только попытка снова довести дело до секса. С одной из моих пяти женщин, Люси, я познакомился в колледже, и иногда, замученный бессонницей, вспоминаю ее молодое свежее тело, вспоминаю дождливые выходные в Лестершире, как я пытался укутаться в эту молодость и свежесть. С тех пор мы не виделись. Только четыре года спустя, когда мне очень хотелось трахаться, я ей позвонил, и мы договорились о встрече. В тот вечер Люси ужасно нервничала, ерзала, заказала себе выпить, но даже не пригубила. В конце концов она спросила:

– Послушай, почему ты решил со мной встретиться?

Я не мог сказать: «Мне очень трахаться хочется», поэтому покривил душой:

– Так просто. Встретиться, поболтать… Узнать, как у тебя дела.

– И все?

– Ну да, – пожал я плечами.

Она облегченно выдохнула:

– Слава тебе господи. Я-то думала, что у тебя СПИД.

«Ну, спасибо, – подумал я тогда, – неужели я настолько паршиво выгляжу?» Но, как выяснилось, дело было в другом: парень, с которым она переспала четыре года назад, вдруг появился как гром среди ясного неба, сказал, что надо встретиться и что им есть о чем поговорить. Что еще она могла подумать? Любовь в середине девяностых – это паранойя.

Надо звонить Дине. Я не могу больше выносить сексуального унижения. Элис – только верхушка айсберга. Этот мир переполнен, уже до отказа забит фантастическими женщинами, с которыми я никогда – понимаете, никогда —не пересплю. И как прикажете с этим жить? От одной мысли дурно становится. Иногда, когда на улице передо мной идет женщина и похоже, что она может оказаться симпатичной, мне надо ее обогнать, мне обязательнонадо увидеть ее лицо. А знаете, на что я в этот момент надеюсь, очень надеюсь? Я надеюсь, что она на жабу похожа, что страшна как смертный грех. Ведь тогда – уф! – хоть одной женщиной меньше в этом своеобразном Эльдорадо, где я не окажусь никогда.

(Терпеть не могу «никогда». Как-то раз мне пришла в голову мысль избавиться от «доломита». Я был готов разориться на «остин-метро» с автоматической коробкой передач. Чековая книжка лежала на столе, дело было почти сделано, но тут продавец допустил ошибку: «И, конечно, если вы хоть раз проедетесь на машине с автоматической коробкой передач, то уже никогдане вернетесь к механической». Я застыл. Никогда. Нет пути назад. Это последний раз. Я внезапно увидел себя в машине, мчащейся по бесконечному, залитому светом тоннелю. Это был тоннель в ад; скорости переключались автоматически. «Это ж просто прекрасно: можно катиться ко всем чертям, не утруждая себя переключением скоростей». Не говоря ни слова, я захлопнул чековую книжку и ушел, а проходя через прозрачную дверь-вертушку, мысленно посоветовал остолбеневшему продавцу: «Больше никогда не говори „никогда“.)»

Телефон укоризненно глядит на меня с самой середины кухонного стола, рядом подсыхает пролитый кофе. Руки у меня уже чешутся. Надо все обдумать. Кто подойдет к телефону? Что, если Бен?

– Да, блин.

– Привет, блин.

– Слушай, Бен… А можно с Диной поговорить?

– Можно… А что тебе вдруг захотелось поговорить с ней?

– Да так просто.

– Просто?

– Ну, не совсем просто.

– Тебе ведь она нравится? Или тебе больше нравится моя жена? Да ты влюбился в мою жену! Но понял, что она никогда от меня не уйдет, и решил схитрить – приударить за ее сестрой. Ты жалок! Ты так одержим моей женой, что готов довольствоваться бледной тенью своей любви. Разве не так?

Вполне возможно, что наш разговор сложился бы несколько иначе. Но мне все равно боязно.

– Алло?

– Привет… Элис?

– Привет, Гэйб.

– А Дины там нет поблизости?

– Есть, сейчас позову.

– Не надо! Не надо ее звать. Тебя я люблю! Тебя! Не нечто похожее на тебя на восемьдесят процентов и с бюстом на двадцать процентов меньше твоего, а тебя! Замечательную, восхитительную, прекрасную!!!

Может, не стоит спешить? Я потягиваюсь, подняв руки вверх, разминая затекшие мышцы. Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра, – таков мой девиз. Я – король волокиты. В Средние века у меня была бы мантия и скипетр, и крестьяне приходили бы ко мне за мудрыми советами, они спрашивали бы, какой будет урожай, случится ли война, растить ли им своих детей в нищете или отдать на попечение. А я бы под фанфары вставал во весь рост и изрекал: «Ну… не знаю… Не надо об этом сейчас думать. Лучше поспите по этому поводу пару дней, а потом спросите кого-нибудь еще. Идет?»

Вдруг зазвонивший телефон заставляет меня вздрогнуть.

– Алло?

– Наконец-то я тебя застала! Замечательно! Я уже устала оставлять сообщения твоему дурацкому автоответчику. Ты единственный человек из всех, кого я знаю, который так долго не перезванивает, – не считая Хьюго, конечно.

– Здравствуй, мама.

– Я просто хотела крылом махнуть, и все.

– Понятно.

Повисает молчание. Похоже, обычные помехи на линии превратились в тихое дребезжание. У моей кофеварки запор, у путеводителей – проказа, а теперь еще и телефон контузило.

– А как там твоя новая девушка? – небрежно бросает мама.

Впрочем, это скорее попытка спросить небрежно, поэтому эффект получается обратный.

– Хорошо. Наконец-то увидел ее.

Секунду мама ничего не говорит.

– Ты, кажется, говорил, что вы неплохо ладили до ее отъезда в Америку.

Да? Вот черт.

– Ну да. Наконец-то увидел ее после приезда. Мы поужинали.

– О-о! – обрадовалась она. – Вы поужинали!

– Да.

Молчание. Кажется, я знаю, что за ним последует.

–  Вос нох?

«Вос нох»– это на идише. Это все равно что сказать: «Ну? Да? И что дальше? Рассказывай же…», только чуть более настойчиво.

–  Нохничего, мама. Мы поужинали вместе.

– А еще будете ужинать?

– Да. Надеемся открыть клуб для гурманов.

– Правда?

– Нет. Это была шутка.

– А…

Я очень надеюсь, что Интерпол это не записывает. Они могут меня арестовать по какому-нибудь сфабрикованному обвинению (например, в шпионаже) просто для того, чтобы им не пришлось больше сидеть в своих наушниках времен Второй мировой войны и переживать, краснея и смущаясь.

– Ты ни за что не догадаешься, кого я случайно встретила на днях!

Это точно. Никогда не догадаюсь.

– Джима Дикона? Майкла Бантинга? Уолли? Индиру Мютхенфлякен? Братьев Тишнер?

– Нет, – ликует мама, – Ника.

– Ника? Человека по имени Ник?

– Друга твоего.

– Где ж ты его умудрилась встретить?

– На рынке Уэмбли. Не знала, что он умеет играть на дудке.

– Он на рынке дудку искал?

Она смеется, будто я сказал какую-то глупость. Натягивая телефонный провод до предела, подхожу к окну, запотевшему от тепла батареи, натягиваю рукав халата на запястье, чтобы протереть стекло. В получившемся грязноватом пятне я вижу побелевшие от снега верхушки деревьев; такое впечатление, что земле этой ночью принесли какие-то дурные вести и она поседела.

– Дорогой, ну что ты как маленький? – говорит мама. – Он был Веселым Дудочником.

– Ах, естественно. Что ты несешь?

– Габриель, а ругаться необязательно.

Ругаться необязательно? Мой отец кричит «гребосраная хренотень», когда не может найти ключи от машины. Интересно, что бы он сказал, узнав, что человек, с которым он живет, сошел с ума?

Теперь, кажется, мама начинает понимать…

– А я подумала, что это одна из ваших шуточек, – несколько подавленно оправдывается она.

Она явно думала, что это будет такая забавная история, над которой мама с сыном мило похихикают, а потом, возможно, между ними установится связь, пусть и слегка запоздалая. Она не была готова к психологической драме.

– Но он же всегда был шутником, разве нет? – добавляет мама чуть ли не умоляющим тоном, словно протягивая руку над бездной в поисках хоть намека на понимание.

– В общем… да, – сжалившись, протягиваю ей мизинец. – Но я не думаю, что это все шутки. Похоже, у него немного поехала крыша.

– Может, это все наркотики?

Все-таки удивительно, как самая банальная мысль вполне может оказаться верной.

– Может… Но, по-моему, это не вариант.

– А это что за наркотик?

– Это… Я просто хочу сказать, что он не увлекается наркотиками или чем-то в этом роде. И тем более тяжелыми наркотиками. Хотя… может, отчасти дело и в этом… Так что конкретно он вытворял?

– Он ходил туда-сюда и играл на дудке.

– Из этого ты заключила, что он Веселый Дудочник.

– Ну, на нем еще была небольшая зеленая шляпа.

– Но это еще не значит, что он… Так, что за небольшая зеленая шляпа?

– Откуда я знаю, Габриель?

– С черной африканской ленточкой?

– Слушай, я не помню. Кажется, да.

– Понятно. Ты с ним разговаривала?

– Только поздоровалась. Ну и спросила, как дела. Махнула крылом.

– А он что сказал?

– Он сказал: «Здравствуйте». А потом… – мама смеется, только не очень уверенно, поскольку помнит, чем обернулась ее беспечность несколько секунд назад, – …было очень забавно. Он раскинул руки в стороны – я даже подумала, что он собирается меня обнять, – и сказал: «Не буду больше прыгать, раскинув руки. Буду ходить, раскинув руки». Потом зашел в супермаркет.

Она по-прежнему считала, что у Ника нет никаких проблем. Впрочем, это неудивительно. Просто для нее не существует самой категории «большая проблема».

– А как он умудрялся играть на дудочке, раскинув руки?

– Я не думаю, что ему было важно держать дудочку. Он, скорее, дул в нее. Мелодией это назвать сложно.

Динамик в телефонной трубке дребезжит, явно переоценивая свою значимость относительно всех других частей телефонного аппарата. Похоже, тема исчерпала себя. Я иду обратно к кухонному столу. Кажется, что серовато-желтый рычажок телефона умоляет меня о том, чтобы я аккуратно положил на него трубку.

– Ладно, неважно, – подвожу я разговор к финалу. – Еще созвонимся.

– Да. Не будь как еврейский почтамт. И, – сознательно переключается она на игривый тон, – обязательно скажи мне, если вы с Диной опять пойдете ужинать.

– Да-да.

Кладу трубку. Итак, я сказал маме, что уже ужинал с Диной. То, что мне надо, находится совсем не там, где надо, – в памяти моей мамы. Осознание этого и неумение врать (вы сами все видели) приводит меня в движение. Я нажимаю кнопку быстрого вызова с надписью «Э/Б». В коридоре терракотового цвета звонит телефон.

7

Один из тысяч парадоксов бессонницы (а по большому счету, когда человек не может ночью заснуть – это уже парадокс) состоит в следующем: весь день меня преследует желание прилечь; единственное удобное положение – это когда распластаешься на диване, весь в нем утопаешь, и при этом линия тела идет параллельно линии пола (не считая головы, которую подпирает очень, очень мягкая подушка), но как только за окном темнеет и я перебираюсь в кровать, все начинает зудеть, и через восемь секунд уже каждая клетка моего тела хочет, чтобы я встал и чем-нибудь занялся.

Эти ночные конвульсии, равно как и все остальные неприятные нарушения и расстройства, связанные с этим дурацким заболеванием, сильнее всего проявляются, если на следующий день предстоит что-то действительно очень важное. В канун самых значительных событий в моей жизни все ночи были абсолютно одинаковыми. Бармицва? Глаз не сомкнул. Финальные матчи? Восемь часов с подушкой боролся. Благотворительный футбольный матч против бывших профессионалов, когда я должен был играть, не имея на то права, за команду журнала «За линией»? Четыре раза подрочил, выпил два молочных коктейля. Таким образом, ко всем важным событиям в жизни я подходил, функционируя процентов на сорок.

Завтра встречаюсь с Диной. Она согласилась со мной поужинать. Теперь я даже не уверен, что рад этому. По крайней мере, если бы она отказалась, у меня был бы шанс спастись бегством.

– Алло?

– Дина? Привет, это Габриель.

– Габ… А, брат Бена. Привет. К сожалению, их сейчас нет, они к доктору ушли.

– Неважно. На самом деле я с тобой хотел поговорить.

– Со мной?

– Ну да. Слушай, я тут думал…

Ведь сама ситуация стара как мир. Парень нервничает, волнуется, не зная, что сказать женщине, с которой он хочет встретиться. Репетиции перед зеркалом, заученный текст – все фигня. К сожалению, осознание того, что этот стереотип глубоко укоренился в культурном пространстве, не облегчает выполнение задуманного.

– …то есть ты можешь, конечно, отказаться. Просто я подумал, что тебе, может, захотелось бы сходить куда-нибудь, чего-нибудь выпить.

Повисло молчание. Дребезжание в трубке стало таким громким, что мне на мгновение показалось, будто она нажала на кнопку «режим ожидания» и я слушаю Моцарта.

Интересно, я бы так же нервничал, если бы просто приглашал ее куда-то; в смысле, если бы во время этого спектакля на заднем плане декораций не красовался портрет Элис? Если бы это были обычные отношения из серии «мальчик – девочка»?

– Э… а зачем?

– Зачем?..

Зачем? Зачем? И что она ожидала услышать? Затем, чтобы в итоге, после обычной прелюдии, призванной создать видимость того, что все не так просто, как кажется, я засунул свой половой член в твое влагалище. Понятно?

– Я просто подумал, что было бы неплохо. На меня произвело впечатление то, что ты на днях говорила о моей бессоннице.

– Правда? – явно не поверила Дина.

Похоже, она все время отвечает вопросом на вопрос. Это такая американская привычка или что-то еще? Не знаю, возможно ли это, но выглядит одновременно как способ защиты и нападения.

– Да, – ответил я с легким налетом усталости, пытаясь вложить в свой голос что-нибудь вроде: «Знаешь, если тебя это смущает…» Всегда срабатывает.

– Не скажу, что меня очень пугает перспектива сходить с тобой куда-нибудь, так что ладно, – холодно согласилась она.

– А, хорошо.

Одновременно испытываю и унижение, и непреодолимое желание закричать: «Я великолепен». Набираю в легкие побольше воздуха, чтобы быстро попрощаться.

– Я тут вчера немного перебрала, когда мы сидели с Беном и Элис. Думаю, с выпивкой на недельку завяжу.

Это судьба. Невероятно: я все равно не хотел в паб, терпеть их не могу. Но в голову ничего другого не шло. Список возможностей современной индустрии развлечений легко умещается на небольшом листке бумаги. Нет, правда, что здесь можно придумать? Скажем… четыре основных занятия? Даже три, если не считать катания на роликовых коньках.

– Ну… может, в кино сходим?

– На что?

Она все только усложняла.

– Ну… в «Фениксе» снова идет «Генри: портрет серийного убийцы».

– Не хочу.

– Не хочешь – и правильно. Даже не знаю, почему я это предложил.

И тут я кое-что вспомнил:

– «КПР» играют в субботу с «Барнсли».

– И что?..

– А, тебе ж не особенно нравится футбол.

Она помолчала.

– Ну да, не особенно. Но, честно говоря, Бен с Элис так часто обсуждают его, что я не отказалась бы разок сходить на матч. Может, хоть слово смогу понять, когда они в очередной раз заговорят о Мэттью Ле Месурье.

– Ле Тиссье.

– Не важно.

– Тогда идем на футбол.

– Да, договорились.

Так и сказала. Сугубо прозаичное «договорились», вполне соответствовавшее ошеломляющей рациональности доводов. Удивительно, но прозвучало это весьма естественно. Иногда женщины сразу дают понять, что в сексуальном плане тебе здесь ничего не светит. Но таким образом они хотя бы признают, что эта тема вообще всплывала. Дина пошла еще дальше: похоже, она никогда не сталкивалась с тем, что у мужчины, который куда-то приглашает женщину, могут быть некоторые скрытые намерения. Моя похоть даже не оказалась запертой в клетке, ее просто не замечали; если сравнивать с политикой, то она была Ираком, а моя похоть – Израилем.

Я зайду за ней завтра в половине второго. Что говорить Бену с Элис, что говорить ей – над этим я и ломал голову. Снимая повязку, вижу, что ручку яркости в окне кто-то выкрутил до предела. Вытаскиваю беруши и жду последнего удара природы, жду полного разгрома. Вот и он.

А вы знаете, каково это: ненавидетьпение птиц по утрам?

8

Я стучу в дверь. У Бена с Элис нет звонка, но есть дверной молоток в виде львиной головы. Он такой массивный, что невольно боишься, сильно ударив, разнести дверь и влететь в прихожую, пробив при этом пол. Возможно, это главная беда их района. Зато дверной молоток только добавляет моменту торжественности. Бум! Бум! И тишина. Затем до меня доносится странный звук – будто кто-то книгу пролистывает, – но постепенно он превращается в нечто более понятное – в звук шагов. Что ж такое? Ну почему все вдруг оказывается сценой из фильма ужасов, где герой ждет под проливным дождем у ворот замка? Дверь открывается нарочито медленно, со скрипом, будто стоящему за дверью нравится этот протяжный скрип. Когда она совсем открывается, то передо мной, как ни странно, оказывается не горбатый слуга-мутант, а самая красивая женщина в мире.

– Привет, – здороваюсь я.

Потом добавляю, изображая из себя ковбоя:

– А я за тобой, сестрица.

Зачем я это сказал? Это ж бред. Иногда бывает, что я лежу ночью в кровати и просматриваю сводку личных происшествий за день; и если вспомню, что сказал что-то невпопад, то меня может бросить в дрожь от отвращения – будто водки хлебнул. Однако на этот раз меня бросило в дрожь тут же – еще до того, как вырвалась эта «сестрица». Такой уж у меня мозг: он осуждает, но не приговаривает.

Элис, слава богу, не обижается. По крайней мере, не захлопывает дверь перед моим носом. Но смотрит она как-то подозрительно, и я думаю, что дело не только в глупой шутке.

– Привет, Гэйб, – говорит Элис. – Заходи.

Она поворачивается – как смотрится ее задница в этих белых брюках! – и идет в гостиную. Я иду за ней, и когда захожу в комнату, то и Бен, и Элис, и Дина глядят на меня так, что возникает ощущение, будто я попал на заседание комитета Маккарти и меня сейчас обязательно в чем-нибудь обвинят.

– Привет, Гэйб, – здоровается Бен.

Вид у него неловкий. Дина ничего не говорит, просто кивает. Господи, как все непросто. На ней красная блестящая маечка чуть ниже талии и розовый мохеровый кардиган.

– Предвкушаешь футбольный праздник? – интересуюсь я.

– Не особенно.

– Дина, ну что за отношение? Я думал, что увижу тебя в полном обмундировании – с шарфом, как положено.

– С каким шарфом? Сейчас не так уж и холодно.

Элис смеется.

– Дина, – объясняет она, – на стадионах люди носят шарфы в любую погоду. Речь идет о клубных шарфах.

– А-а, – говорит Дина таким тоном, будто она все-таки не поняла, о чем речь, но развивать эту тему не хочет.

– А вот красная маечка… – пытаюсь объяснить я.

– Чего? – возмущается Дина, опуская забрало.

– «Барнсли» играет в красной форме…

– Ну?

– А мы будем сидеть в секторе болельщиков «КПР».

– Ну и что с того?

– Не волнуйся, Габриель, – смеется Бен. – Думаю, у Дины на лице будет написано, насколько ей все это по барабану, так что никто не примет ее за болельщицу «Барнсли».

Дине явно не нравится быть исключением из правил.

– Знаешь, – встает она, – если все это так важно, то я просто пойду и переоденусь.

– Не надо, – пытаюсь удержать ее, но не успеваю. Она уходит.

Если внешне они с Элис отличаются лишь слегка, то в психологическом плане между ними пропасть. Куда делся ген спокойствия? Когда мы познакомились, она не была так взвинчена.

– Не беспокойся насчет Дины, – успокаивает меня Элис. – Действительно, такое впечатление, будто ее все бесит. На самом деле бесится она из-за того парня.

Она встает и идет вслед за Диной. Судя по звуку шагов – в комнату для гостей. Оглядываюсь. Бен пристально смотрит на меня.

– Что? – не выдерживаю я.

– Я с мамой вчера разговаривал.

В животе такое ощущение, как будто я ехал в машине на большой скорости и налетел на кочку.

– Чудесно. Я тоже с ней разговаривал.

– Знаю.

– Ну и как мама?

– Она ненормальная.

– Не сомневаюсь.

– Она, похоже, уверена… – Бен умолкает на секунду, ожидая моей реакции на то, что он скажет (а если я догадаюсь, то это докажет мою вину); я сохраняю каменное выражение лица, – что ты уже ужинал с Диной.

– Что? – удивляюсь я.

Моей маме даже ложь обязательно надо приукрасить. Она говорит, что хочет. Что хочет, то и говорит.

– Похоже, она неправильно меня поняла. Я сказал, что ужинаю с ней сегодня. А она, наверное, поняла «сегодня» в широком смысле этого слова.

– Это как?

– В смысле, «наше время», «сегодняшний день». Например, можно ведь сказать: «Сегодня люди живут иначе, чем сто лет назад».

– Она не дура.

– Что, прости?

– Ты достал, Габриель, – не на шутку злится он. – Сколько можно так к ней относиться? Ты даже слушать ее не желаешь.

– Это ты назвал ее ненормальной.

– Да, она ненормальная. Но и ты тоже. Как бы то ни было, она заявила, что ты уже похвастался ей состоявшимся ужином с Диной. Но не сказал, что Дина – сестра Элис.

– Ой, я тебя умоляю. Ты же знаешь, она страсть как хочет, чтобы у меня появилась постоянная девушка. И ей хочется верить, что это произошло. Поэтому она и рассказала тебе все так, будто это действительно произошло. А о том, что Дина приходится Элис сестрой, я просто забыл ей сказать.

Бен выжидающе смотрит на меня, снова пытаясь что-то разглядеть в моих глазах.

– Возможно, – уступает он. – Но ты пригласил ее на футбол.

– Ну да.

– А тебе не кажется…

– Что?

– Ну, не знаю. Все это немного отдает… инцестом. Ты, мой брат, собираешься трахнуть сестру моей жены.

– Нет, Бен. Инцест – это когда я, твой брат, собираюсь трахнуть тебя. И вообще, что ты взъелся – мы просто собираемся на матч «КПР». Я не планирую доставлять ей оральное удовольствие на трибунах стадиона «Эллерсли-роуд». Разве только если игра будет совсем скучная.

У него на лице ни один мускул не дрогнул.

– Габриель! Это сестра моей жены.

– Ну, ты достал, – отворачиваюсь я. – А что ж ты не сказал: «Речь ведь идет о сестре моей жены!»? Или это было бы уж совсем патетично?

Бен краснеет. Он всегда отступает, стоит мне только поднажать. Он – мой старший брат, но только формально.

– Ладно, неважно, – пытается он побороть замешательство. – Но будь поаккуратнее с ней. А то она от мужчин тут натерпелась.

Только я собираюсь спросить, чего она натерпелась, как в комнату заходят Элис с Диной.

На Дине теперь голубая вельветовая курточка на молнии и джинсы.

– Ничего более подходящего для болельщика «КПР» у меня не было, – улыбается Элис.

Дина стоит слегка подбоченясь, как бы позируя, и понимая, что на нее все смотрят. Она приподнимает левую бровь. И даже улыбается. В первый раз со времени нашего телефонного разговора она делает что-то без сарказма.

– Обожаю голубой цвет, – язвительно замечает Дина.

Мы уже в машине, едем на стадион.

– Слушай, прости меня, пожалуйста. Я не к тому говорил, чтобы ты переоделась.

– Ничего, – отвечает она, не поворачивая головы.

Похоже, между нами витал только один атом непринужденности, но и он забился в агонии.

– Который сейчас час? – интересуюсь я.

Она смотрит на большие стрелки бабушкиных часов.

– Четверть третьего.

До игры еще целых сорок пять минут; тогда хотя бы шум стадиона снимет напряжение.

– Ты не мог бы больше не спрашивать о времени? – равнодушно просит она.

– А что?

– Ты уже в третий раз спрашиваешь.

– А… Извини, просто я хочу заранее приехать. Чтобы найти места, почитать программку, спокойно устроиться хотя бы минут за пятнадцать до начала матча.

– А у тебя самого нет часов?

– Нет. Я все равно их в итоге теряю. Наверное, потому, что с их помощью узнаю то, чего знать не хочу.

Лицо чуть повернуто в мою сторону, левая бровь приподнята и похожа на стрелку, которую рисуют на футболках с надписью «Этот идиот со мной».

– Время? – в ее голосе чувствуется скептицизм, граничащий с презрением.

– Сам тот факт, что оно движется, – уточняю я и тут же осознаю, что этот мой образ («Я такой загадочный… Так загадочно выражаюсь») ее не впечатлил.

Кстати, она ведь не натуральная блондинка, это надо учитывать. Захожу с другой стороны:

– Может, музыку послушаем?

– Как хочешь.

Продолжая одной рукой держать руль, нагибаюсь, чтобы попробовать что-нибудь выудить из кассетного болота под водительским креслом; попутно я случайно нажимаю на педаль газа, и мотор моего «доломита» начинает реветь, но, к счастью, машина – это все-таки «доломит» – не особенно разгоняется. Достав кассету, рассматриваю ее, стараясь при этом одним глазом следить за дорогой. Как всегда, на кассете ничего не написано, нет даже наклейки, на которой можно что-нибудь написать. Все мои кассеты отчаянно цепляются за свою анонимность, не поддаваясь никаким попыткам их классифицировать и идентифицировать. Если я пытаюсь найти какую-то конкретную кассету во время движения, то мне приходится тратить кучу времени, действовать методом проб и ошибок, засовывая в магнитолу одну кассету за другой, затем бросая их обратно… впрочем, это я так говорю, что одну за другой: на самом деле – это одна, потом другая, а следующая кассета, которую достаю и засовываю в магнитолу, всегда оказывается первой, и следующая за ней кассета тоже оказывается первой. Это я к тому, что сильно рискую, засовывая именно эту кассету. На ней может быть все что угодно. Набираю в легкие побольше воздуха.

 
Жизнь наша только началась;
И кружева белы, а обещанья…
 

Ах. Я замираю в нерешительности, готовый в любой момент вытащить кассету. Смотрю на Дину. Она – на меня; они обе приподняты.

– Похоже, ты не фанатка «Карпентерс»?

– В общем… да. Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве они не полный отстой?

А вот это уже лишнее. Этому я потакать не намерен. Я могу многому потакать, но всему есть предел.

– Нет, они не отстой. Карен, например… то есть группа, конечно, так себе, но она… у нее был ангельский голос. Только послушай…

Перед тем, как солнце взойдет…

– Очень мило.

– Я серьезно. У нее голос с очаровательной хрипотцой, и это просто… ладно, лучше послушай…

Я жму на кнопку перемотки, не переставая при этом говорить. Голос Карен оказывается голосом андроида, решившего запеть фальцетом.

– …в самом конце песни ее можно отчетливо услышать.

Дина снова смотрит в окно. Я все сильнее жму на кнопку перемотки. И в нужный момент отпускаю:

…только начала-а-а-а-а-а-ась.

– Вот, – торжествую я.

– Очаровательная хрипотца Карен Карпентер, – констатирует она, не переставая смотреть в окно.

– Именно, – говорю я, вдруг покраснев – то ли от удивления, что Дина позволила себе такое откровенное, почти интимное высказывание, то ли от возмущения, что голос душки Карен не произвел на нее никакого впечатления.

Вытаскиваю кассету. В этот момент мотор издает странный звук – в первый раз такое слышу: он будто кашляет. Вот черт. Нас тряхнуло, под капотом что-то грохнуло – мы встаем на углу Вестбурн-Парк-роуд и Ледбери-роуд. Тайком бросаю взгляд на ее часы: два двадцать три.

– Это ничего, – говорю. – Просто мотор заглох.

Я поворачиваю ключ зажигания. И ничего. Вообще ничего. Не жалкое подрагивание – свидетельство неисправности; это было такое «ничего», когда все совсем плохо. Меня, как человека современного, это просто раздражает – я произвожу технологически правильное действие (нажимаю кнопку, поворачиваю ключ или какой-нибудь выключатель), а устройство просто меня игнорирует. Это что еще за выкрутасы? И вообще, кто здесь главный?

– Потрясающе, – вздыхает она. – Эта машина глохнет, когда из магнитолы вытаскивают кассету.

– Эта машина обожает «Карпентерс».

– Возможно, дело в аккумуляторе, – бросает она, вылезая из машины.

– Где? – не понимаю я.

Она склоняется над капотом (неплохое развитие событий, но не в этой жизни). На другой стороне улицы стоит коротко стриженный мужчина в коричневом, явно дорогом пиджаке и смотрит на нее, раздумывая, стоит ли подойти и предложить свою помощь, но потом решает этого не делать и уходит.

– Открой капот, – доносится до меня голос Дины.

Я опускаю стекло и высовываюсь в окно.

– А как?

– Как? Потяни рычажок, который открывает капот.

– Я понятия не имею, где этот рычажок.

Она подходит к двери.

– В смысле?

– В смысле, – на грани гнева и замешательства объясняю я, – она никогда не ломалась. Так что мне никогда не приходилось открывать капот.

Мимо нас проносится машина с развевающимися бело-синими флагами и шарфами.

– А как ты масло менял? – не понимает она.

– А я его не менял.

Левая бровь приподнимается до предела. Дина наклоняется, просовывается в окно, рука ее тянется в какую-то неведомую для меня область под рулем и, пошарив там несколько секунд, что-то дергает. Капот открывается. Пару секунд она смотрит на меня, потом возвращается к двигателю. Я рассеянно пытаюсь навести порядок на торпеде, где кучей лежат кассеты, пустые конверты, вырванные из справочника страницы, но порядок, который я навожу, мало чем отличается от того, что было. И вдруг меня осеняет мысль, что надо ей чем-то помочь. Выхожу из машины на холодный свежий ветер, которым веет от парка Вестбурн.

– Ну что тут? – спрашиваю я.

– Думаю, дело в распределителе, – отвечает Дина, показывая пальцем на какую-то штуку в моторе, которая ничем не отличается от всех остальных.

– И как мы его починим?

– Мы купим новый распределитель.

– А больше ничего нельзя сделать? Может, времянку кинем… или еще чего?

Она смотрит на меня как на идиота.

– Объясни мне вот что, – просит она. – Ты мужчина. Тебе нравится футбол. Разве тебе не положено хоть немного разбираться в машинах?

– Я же еврей, мне не обязательно разбираться в машинах.

– Ах да. И зачем я только спрашивала?

– А до стадиона мы отсюда и пешком дойти можем.

Она смотрит как-то недоверчиво.

– И что потом?

– А обратно поедем на такси.

– А машину здесь бросишь навсегда?

– Нет… Я мог бы вернуться сюда сам, чтобы отбуксировать ее, а ты бы вернулась на такси.

– Ты состоишь в Автомобильной ассоциации?

– Нет.

– А что ты тогда имел в виду под «отбуксирую»? Собрался толкать ее до Килберна?

Два часа тридцать четыре минуты.

– Кроме всего прочего, посмотри сюда, – добавляет она, показывая на левое переднее колесо.

Я смотрю. Как ни удивительно, машина стоит в таком месте, где власти не ограничились простым знаком «Парковка запрещена». Здесь нарисована тройная сплошная, а у обочины еще желтые уголки, есть и табличка. Даже не читая, знаю, что там написано: «НИКОГДА. НИ ЗА ЧТО. ГДЕ УГОДНО, НО НЕ ЗДЕСЬ. МЫ ЕЕ НЕ ПРОСТО ОТГОНИМ, ДАЖЕ НЕ НАДЕЙСЯ. МЫ ЕЕ СРАЗУ ОТПРАВИМ НА СЛОМ. И КОГДА ТЫ ЕЕ УВИДИШЬ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ, ЭТО УЖЕ БУДЕТ БОЛЬШОЙ КУБИК РУБИКА».