Текст книги "Смерть на рассвете"

Автор книги: Деон Мейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

48

Представление о человеке по чужим рассказам и действительность отличаются очень сильно. Вот как представлял свою супругу сам Нагел: постоянно шляется по дому нечесаная, с бигуди на голове, мрачная, изводит его жалобами, вечно всем недовольна. И сутками сидит у телевизора. Типичная домохозяйка, какими их изображают в комедийных сериалах.

И действительность: женщина мечты, красивая, добрая, веселая. Настоящее чудо, которое идет впереди по чистенькому дому, заставленному книгами, в садик за домом, очаровательный уголок, созданный ее собственными руками.

Почему Нагел прятал ее ото всех? Почему он так долго создавал ложное впечатление о своей жене? Чтобы мы… и я… снисходительнее относились к его многочисленным изменам и выпивкам в тесной мужской компании?

Нагел позвонил мне из Де-Ара, куда поехал, чтобы расследовать дело серийного насильника, и сказал, что забыл дома табельный пистолет.

– Уж я-то знаю свою чертову женушку, обязательно куда-нибудь запрячет пушку, и кто-нибудь пострадает, а потом назначат дисциплинарное слушание и всякое прочее дерьмо… Ты не можешь забрать у нее эту штуку? Подержи пистолет у себя, пока я не вернусь.

Сначала я позвонил к нему домой, но по голосу трудно было представить себе живого человека. Она говорила вежливо, но по телефону не передавалась музыкальность и красота, так что я ничего не почувствовал заранее. А позже мы с ней говорили и никак не могли наговориться. Мы сидели на заднем дворике, у бассейна, а потом вошли в дом. Я приготовил ужин на кухне, и мы разговаривали – не помню о чем, не важно, главное – подтекст, скрытый за самыми обычными словами и фразами. Взаимная жажда. Мы ели, разговаривали, смотрели друг на друга, смеялись, и я просто не верил своему счастью. Я искал ее всю жизнь – и вот она, а вот я.

В тот вечер я к ней не прикоснулся.

Но я был у нее на следующий день после того, как позвонил Нагелу и узнал, что дело продвигается со скрипом. Я обрадовался. Тот звонок стал первым актом измены. Первое предательство друга и коллеги.

– Алло, Нагел, как дела?

– Ты забрал пистолет?

Я похолодел, потому что о пистолете я совсем забыл. Он до сих пор где-то лежал в доме.

– Да. – Неожиданно я осознал: пистолет – отличный повод увидеть ее снова. Я молчал. Нагел сказал, что он будет занят еще несколько дней, в деле несколько подозреваемых, но «местные сыщики полное говно». Вечером в тот день я снова поехал к Нонни Нагел.

В наших разговорах передо мной постепенно разворачивалась история их знакомства, истинная история, а не те сказки, которыми Нагел кормил всякого, кто соглашался его слушать. Период ухаживаний был стремительным. Нагел был очень красноречив. Он обещал ей весь мир, нарисовал перед нею картину их сказочного будущего, заявил, что скоро он будет начальником полиции ЮАР. Нонни пленили его обаяние, юмор и самоуверенность. Она, учительница начальных классов, пришла в полицейский участок сообщить об ограблении ее квартиры в Бельвиле. Там-то она и познакомилась с Нагелом, констеблем Виллемом Нагелом. Через несколько дней Нагел поймал вора, а через несколько лет посадил за решетку и саму Нонни.

Первые год-два все шло неплохо. Они оба работали, ходили в гости, устраивали пикники, а иногда ходили в кино. Когда оказалось, что она не может забеременеть, Нагел отправил ее к врачу. Всякий раз ей говорили, что с ней все в порядке, – а Нагел свирепел и уверял, что врач просто ни черта не смыслит в своем деле. Постепенно он утратил интерес к ней, к сексу, но самое главное – его повысили и сделали сержантом в отделе убийств и ограблений. Его таланты получили признание, сбылось его пророчество о повышении, он стал больше времени проводить на работе, и в голове у него подняло голову зеленое чудовище ревности.

Видимо, через какое-то время до него дошло, что они не могут иметь детей из-за него. Наверное, Нагел, не сказав жене, сдал какие-то анализы и узнал, что бесплоден или у него слишком малое количество подвижных сперматозоидов. Она могла лишь догадываться, но что-то подхлестнуло его ревность. Вначале это были лишь подозрения, домыслы, потом намеки, затем прямые обвинения. Как будто Нагел боялся, что ребенка ей сделает кто-то другой. Ничего иного она и представить себе не могла, не было никакой другой причины. Наконец однажды вечером, когда она была на школьном концерте, он приехал и забрал ее прямо из зала, усадил в машину и заявил: все, отныне она сидит дома, пусть подает в отставку, он не хочет приходить домой, в котором не готов ужин. У него работа, у него дикое напряжение, постоянный стресс, она нужна ему дома. Весь вечер и всю ночь она проплакала, но Нагел был непреклонен:

– Плачь не плачь, но твое место дома!

А потом он начал ей звонить. В любое время дня или ночи. И если ее не оказывалось у телефона, устраивал дикий скандал. Нет, он ее не бил, только оскорблял словесно.

Утром, между восемью и десятью, было спокойно. Он никогда не звонил ей до десяти утра, поэтому Нонни могла ходить в библиотеку, а когда он давал ей деньги, она ходила в книжные магазины – в букинистические на Фортреккер-стрит, где был еще книгообмен. Готовила она без всякого удовольствия, зато охотно работала в саду и писала рассказы от руки. Рукописи она прятала в платяном шкафу. Я спросил, почему она не пошлет их в какое-нибудь издательство, но она покачала головой и сказала, что рассказы – ее прихоть, каприз, а не настоящая литература. Я спросил: какая разница? Она рассмеялась.

В ту, вторую ночь мы уступили нашим желаниям. В ту, вторую ночь я – мы совершили предательство, но не испытывали чувства вины. Нам казалось, что мы заключенные, которых наконец отпустили на свободу. До сих пор помню тогдашнюю радость и невыносимую легкость бытия (простите за штамп). Мы занимались любовью в ту ночь и все последующие ночи, пока не вернулся Нагел.

49

– Знаешь, ван Герден, я очень тебя уважаю, – сказал Матт Яуберт.

Он не ответил, гадая, куда клонит его собеседник.

– Лично я по-прежнему считаю тебя одним из нас. Одним из лучших. – Яуберт передвинулся на край стула и заговорил серьезно: – Но сегодня утром все изменилось. Под угрозой оказалась жизнь мирных граждан.

Ван Герден кивнул.

– Так что… нам придется взять руководство в свои руки.

Ван Герден кивнул. «Руководство» – понятие относительное.

– Мы не хотим отстранять тебя. Дело ведет Нуга. Будешь работать с ним. Делиться информацией.

– Вы уже и так все знаете.

– Ты уверен? – подозрительно осведомился О'Грейди.

– Да.

Они действительно в курсе всего, кроме человека, который обещал перезвонить в два. И бумажника у него в кармане.

– Та женщина, Каролина де Ягер… Она его мать?

– Да.

– Я хочу с ней поговорить.

– Я отведу тебя к ней.

– И мне нужны фотографии.

– Да.

О'Грейди смерил его недоверчивым взглядом, как будто сомневался в его искренности.

– Извини, ван Герден, – сказал Яуберт, как будто угадав его разочарование.

– Я понимаю, – кивнул он.

– Как поступим с журналистами?

Ван Герден задумался. Несколько минут назад он собирался с помощью средств массовой информации сломить Бритса, воспользоваться естественной агрессивностью репортеров как тараном, чтобы добыть все сведения о таинственной операции. Но сейчас, увидев, какая внутренняя борьба происходила в полковнике, он больше не был уверен, что поступает правильно.

– Скажем, мы все сотрудничаем. Все, в том числе и военные. Мол, расследование вступило в критическую фазу, и некоторые сведения мы просто обязаны пока не раскрывать. Но прорыв неизбежен. Подержим их на голодном пайке.

Яуберт едва заметно улыбнулся:

– Тебе надо вернуться к нам, ван Герден. – Он встал. – Пошли покормим дракона.

Они вышли за дверь, встали на крыльце. Детективы из отдела убийств и ограблений направились к тому месту, где столпились репортеры; те подались ближе, замерли в предвкушении. И вдруг ван Герден увидел еще один кортеж машин, который медленно полз к дому со стороны шоссе. Впереди, в белом «мерседесе», ехал Орландо Арендсе.

– Я не успел вас предупредить, – сказал у него за спиной Крошка Мпайипели. – Босс звонил и сказал, что едет.

Вся сцена была какой-то фантастической. Давая указания стекольщикам, ван Герден все время озирался. Перед домом матери стояли «бойцы» Орландо Арендсе, спрятав оружие под одеждой. Им было неловко; они чувствовали себя не в своей тарелке в компании полицейских, которые окружили весь участок цепью. В дальнем углу стояли солдаты из отборного отряда сил национальной обороны ЮАР, подразделения по борьбе с террором. Еще одна группа, состоявшая из представителей СМИ, значительно поредела – остались лишь самые терпеливые репортеры криминальных отделов, которым не терпелось побеседовать со знаменитой Джоан ван Герден.

Напротив Нуга О'Грейди беседовал с Каролиной де Ягер. В гостиной Джоан ван Герден беседовала о южноафриканском постмодернизме с главным криминальным авторитетом Западной Капской провинции. А в спальне врач осматривал Вилну ван Ас, у которой был шок.

Ван Герден покачал головой. Ну и дела! Сейчас ему необходимо побыть в тишине и подумать. Он хотел перечитать письма Рюперта де Ягера, прочесать их в поисках сведений о Вентере и Верготтини. Их надо срочно найти! Но с письмами придется подождать.

Орландо вернулся из больницы, сказал, что Билли в реанимации и прогнозы не лучшие. Крошка Мпайипели покачал головой и объявил, что происходящее похоже на Англо-бурскую войну: в середине оказались цветные, которые не имеют к проблеме никакого отношения, но погибают чаще других.

– Билли – боец. Он справится, – сказал Орландо.

Ван Герден позвонил Хоуп еще до того, как Яуберт и остальные самовольно заняли его гостиную. Он сообщил, что отныне дело официально ведет ЮАПС. Но им неизвестно о двухчасовом звонке. Она должна снять трубку. А потом перезвонить ему на номер Крошки.

– Хорошо, – ответила Хоуп.

Заговорщики!

Ван Герден предупредил, что фамилия человека, который ей позвонит, Вентер или Верготтини.

Остальные мертвы.

Шесть из восьми.

На том конце линии наступила тишина. Потом она сказала, что перезвонит.

Что же случилось двадцать лет назад? Почему сейчас погибают выжившие тогда?

Приехал бригадир Валтер Ределингёйс, подошел к Бестеру Бритсу. Они долго совещались, а потом направились к нему. Он вышел им навстречу и услышал сзади чей-то голос:

– Я не останусь внакладе, и не смотрите на меня так.

Ван Герден пожал плечами.

Из его дома вышли Яуберт, О'Грейди и Петерсен, увидели вновь прибывших, направились к ним. При виде Орландо Арендсе глаза у них едва не вылезли из орбит.

– Орландо! – без всякой радости воскликнул Матт Яуберт.

– Бык! – Орландо назвал Яуберта кличкой, какую он заслужил, когда работал в Кейп-Флэте.

– Что он здесь делает? – спросил Яуберт у ван Гердена.

– Там, в больнице, мой человек.

– Кто вы такой? – осведомился Валтер Ределингёйс.

– Ваш самый страшный сон, – ответил Орландо.

Матт Яуберт нахмурился:

– Ван Герден, что ты вытворяешь?

– Я делаю то, что должен.

– Я хочу знать, как мы будем сотрудничать, – сказал Валтер Ределингёйс.

– С ним я работать не буду, – заявил Яуберт, кивая в сторону Арендсе.

– Я тоже, – отозвался Арендсе. – Иначе потеряю свой авторитет.

– Орландо и его люди внесли ценный вклад в расследование, – произнес ван Герден, хотя ему было не по себе.

– Ты один из нас, ван Герден. Сказал бы, что тебе нужно прикрытие, мы бы помогли.

– Не задавая лишних вопросов?

Все замолчали.

– Бригадир, расследование ведем мы при поддержке ван Гердена.

– Чушь! – возразил Ределингёйс.

Яуберт проигнорировал бригадира.

– Оставлю здесь десять полицейских, – сказал он ван Гердену. – Орландо тебе не нужен.

Нет, нужен. Из-за долларов. Но про доллары ван Герден сказать не мог.

– Мне нужен Крошка Мпайипели.

– Он тоже работает на Орландо?

Ван Герден кивнул.

Валтер Ределингёйс вмешался:

– Бестер тоже участвует.

– Нет, – возразил ван Герден.

– Почему? – набычился бригадир.

– Он постоянно шныряет вокруг, как тать в ночи. Пытался отстранить меня от дела, врал как заведенный. Он утаивает важные сведения, подвергая опасности жизнь людей. Вставляет нам палки в колеса! Прослушивает мои разговоры! Нет, Бестер не участвует. Мы спасли вас от СМИ, но на большее не рассчитывайте. Пусть ползает поблизости и дальше, если хочет. Он ничем нам не помог, только мешал.

– Я делал все, что от меня зависело.

– Бритс, ты сообщил в отдел убийств и ограблений о трупе в Хаут-Бэй?

– Чьем трупе, Бритс?

– Схлебюса.

– Господи! – Яуберт повернулся к своим: – Тони, Леон, нам пора.

– Вам там ничего не осталось, – сказал Бритс.

– Вы что же, нарочно затоптали все следы? Уничтожили улики?

– Я проводил военную операцию.

Сначала ван Гердену показалось, будто Матт Яуберт собирается ударить офицера сил национальной обороны, но Яуберт просто глубоко вздохнул.

– В субботу я женюсь, а в воскресенье уезжаю в свадебное путешествие на Сейшелы. Остается два дня, и я использую все доступные мне каналы, чтобы отстранить вас от дела, Бритс…

– Возражаю! – сказал бригадир.

– Бесполезно, – вмешался Орландо Арендсе. – Вы не знаете Быка.

Ределингёйс открыл было рот, но его опередил безумный женский крик:

– Это ты!

Из дома вышла Каролина де Ягер; она указывала пальцем на кого-то из них.

– Это ты, – повторила она надтреснутым голосом, направившись прямиком к Бестеру Бритсу, и ударила его в плечо. – Это ты… Ты отнял у меня сына! Что ты сделал, что ты сделал с Рюпертом? – Она била полковника в грудь, а он стоял, словно громом пораженный, и даже не пытался прикрыться. Каролина де Ягер молотила его кулаками и рыдала.

Наконец вмешался ван Герден.

– Успокойтесь, – тихо сказал он.

– Это он!

– Знаю.

– Это он сообщил нам о его гибели!

Ван Герден оторвал Каролину от Бритса, прижал к себе.

– Я знаю.

– Двадцать лет… А лица его я никогда не забуду!

Он крепко обнимал плачущую женщину.

– Это он отнял у меня Рюперта! – Слезы градом лились из ее глаз; она выплакивала свое самое огромное горе. Ван Герден понял, что больше не выдержит. Бестер Бритс развернулся и, не говоря ни слова, зашагал прочь.

Он ничем не мог утешить Каролину де Ягер.

Около часу дня ван Герден запер дверь в своем доме, разложил на столе перед собой несколько разрозненных листков бумаги, приготовил ручку и достал из кармана бумажник. Вытертая кожа, вместо замка – гвоздик. Двести пятьдесят рандов и мелочь. Банковские карты. «Мастеркард», открытая банком «Абса» на имя В. А. Потгитера. Карточка для получения денег из банкомата на то же имя. Чеки и квитанции, выданные на прошлой неделе. Таверна «Ван Хункс», Моубрай, счет на шестьдесят пять рандов восемьдесят пять центов. Ресторан «Мексиканский чили», магазин «Пик энд Пэй» – чек на продукты (сто сорок два пятьдесят пять), слип от кредитки за услуги девушек по вызову из агентства на Двенадцатой авеню – шестьсот рандов.

Больше ничего.

Ван Герден разочарованно оглядел кучку бумажек. Не очень-то они ему помогли. Их нужно обработать. Он взял телефонный справочник, нашел номер клиентского отдела «Абсы», позвонил.

– Художественная студия «Столовая гора», – шепотом произнес он в трубку. – К нам пришел один клиент, но я не совсем уверен, что он…

– Слушаю вас, сэр.

– Клиент хочет купить картину почти за тысячу рандов. Номер его карты: 5417 9113 8919 1030, на имя В. А. Потгитера. Срок действия – до 2006 года.

– Секундочку!

Он ждал.

– Сэр, владелец карты не заявлял о пропаже.

– Какой у него адрес? Хочу убедиться.

– Сейчас… вот, сэр: Брайанстон, Вилдебест-Драйв, 177.

– Йоханнесбург?

– Да, сэр.

– Большое вам спасибо, – прошептал он и отключился.

Тоже не слишком много.

Но только вот чем занимается этот В. А. так далеко от дома? Почему болтается в южных пригородах Кейптауна? Ван Герден откинулся на спинку кресла и попытался сплести воедино сегодняшние события, добавив то, что он только что узнал.

Так много убитых. А сейчас остались только Вентер и Верготтини.

Бестер Бритс сообщил родителям Рюперта де Ягера о гибели сына. Он с самого начала замешан в этом деле. Но видимо, не до конца замешан. Иначе он знал бы все. Например, он знал бы, кто за всем стоит, кто главный герой, так сказать. Один из них перезвонит в два часа, один из них хочет встретиться и поговорить, один из них уверял, что он тут ни при чем. А второй послал четверых подручных убить его мать. Что он за человек? Какую страшную тайну скрывает? Может быть, все дело в деньгах, в огромной куче американских долларов? А может, он любой ценой хочет скрыть то, что случилось двадцать три года назад?

Схлебюс. Зачем убивать прежнего командира, если он на твоей стороне?

И если не Схлебюс за всем крылся, тогда кто? Кто?!

Время.

Бритс сказал, Схлебюса убили потому, что его снимок появился в газете. Но ведь у них почти не было времени. «Бюргер» вышел в пять или шесть часов, а им с Хоуп позвонили совсем рано. У них почти не было времени на то, чтобы убить Схлебюса, разработать план, заманить его, ван Гердена, в Хаут-Бэй, а вооруженную четверку отправить в Морнинг-Стар.

Нет, что-то не сходится.

Ван Герден посмотрел на часы. 13.12. Еще есть время до двух съездить в район Обсерватории. Придется позвонить Крошке. Он сложил в бумажник все, что там было, застегнул, положил в карман. Подошел к двери. «Хеклер-кох» стоял у стены. Он посмотрел на него. Слишком большой. Такой не спрячешь. Будет выпирать.

Он задумался.

Может…

Нет.

Как сказал Матт Яуберт Бестеру Бритсу? «Облегчи душу».

Секундные колебания, внутри все сжалось – знакомое ощущение. Ван Герден вспомнил о пистолете Z-88. Пошел в спальню, открыл шкаф, сдвинул стопку свитеров, за которыми пряталась дверца сейфа, набрал нужную комбинацию, открыл замок. Вытащил старый полицейский табельный пистолет с обоймой, вставил обойму в рукоятку, приказав себе ни о чем не думать, сунул пистолет за пояс, поверх натянул свитер, подошел к парадной двери, взял «хеклер-кох» – надо вернуть его Крошке, – открыл дверь.

– Привет, Затопек, – сказала Кара-Ан Руссо, отдергивая руку; видимо, как раз собиралась постучать. Она покосилась на пистолет-пулемет. – Ты все еще любишь меня?

50

Мы стояли над трупом первой жертвы «убийцы с красной лентой», когда Нагел вдруг сказал:

– Если кто будет путаться с моей женой, я его пристрелю. Как собаку.

Его слова не были спровоцированы ничем. Он склонился над проституткой среднего возраста и стал рассматривать красную ленту, которой она была задушена. Вдруг он выпрямился, посмотрел мне в глаза и заговорил. Адамово яблоко у него на шее ходило ходуном. А потом он снова отвернулся и принялся изучать место преступления.

Сердце у меня ушло в пятки, ладони вспотели. Я в ужасе думал: неужели он узнал? Но как? Нет, он ничего не мог узнать, мы были просто невероятно осторожны. После второго раза я подходил к дому Нагела пешком, а машину оставлял в двух кварталах, на стоянке у кафе. Я шел постоянно озираясь и сутулился, как преступник.

Я, который, несмотря на мелкие грешки самоудовлетворения и эгоизма, принял сознательное решение стремиться к цельности, жить честно и под самоконтролем. Я, кому каждое новое преступление давало стимул встать на сторону добра, бороться со злом, приручить зверя, победить чудовище, которое таится в других.

После всего, что случилось, и много позже я снова и снова воспроизводил в памяти тот миг как улику, которая была у меня в руках. Я рассматривал ее со всех сторон, пытаясь понять, почему Нагел тогда так сказал.

Изменилось ли мое отношение к нему после того, как он вернулся из Де-Ара? Мне казалось, я умело скрывал свои чувства. Мы с Нагелом по-прежнему пикировались, шутили, спорили. Все шло по-прежнему. Может быть, у меня кружилась голова? Может быть, когда я смотрел на него, в моих глазах проступало сознание вины?

А может, Нонни стала держаться с мужем по-другому? Может, он застал ее в кухне, где она готовила и тихо напевала? Может быть, она что-нибудь сказала – или не сказала ничего? А может, все дело в знаменитом инстинкте Нагела, шестом чувстве, которым он был одарен, несмотря на всю его примитивность?

Кто сказал, что совпадений не бывает, – Юнг? Может быть, Нагел намеренно или же сознательно-подсознательно послал меня к Нонни в тот, первый раз? Я и такую возможность не исключаю, но не рискую углубляться в лабиринт малоизученных областей психологии, боясь заблудиться.

К своему глубочайшему стыду должен признать, что его слова, его, так сказать, брошенная перчатка, лишь подхлестнули наши чувства. Мы еще теснее сблизились в измене, упрочили узы нашей любви. В минуты, которые мы украдкой урывали у нее дома, в постели Нагела, когда мы лежали друг у друга в объятиях, мы, словно заговорщики, гадали, знает он или не знает, обсуждали, как нам себя вести, вспоминали мелочи, по которым мы могли бы выдать себя, – и неизменно приходили к выводу, что у него нет никаких оснований нас подозревать.

Мы проводили вдвоем очень мало времени: иногда урывали час-другой, если Нагел задерживался в суде; по вечерам, когда он удобно устраивался за барной стойкой, собираясь «серьезно надраться», и – о, какие редкие – дни и ночи, когда он уезжал из Кейптауна, чтобы помочь коллегам из провинции.

В те месяцы Нонни Нагел составляла смысл моей жизни. Я начинал думать о ней с той секунды, как открывал глаза утром; я тосковал по ней до тех пор, пока не засыпал вечером. Моя любовь к ней была всеобъемлющей, она затмила все остальное. Любовь как вирус, любовь как болезнь… Любовь как исцеление.

Моя любовь к ней была правильной, хорошей. Нагел ее отвергал, я же ее открыл, обогрел, холил и лелеял, сделал ее своей. Моя любовь к ней была чистой, красивой, нежной. Следовательно, она была правильной, несмотря на то что мы совершали ужасное предательство. Я все обдумал для себя и сказал Нонни: ее муж сам сделал выбор, принял решение. Мы вместе возвысили свои чувства до уровня крестового похода в защиту любви и справедливости.

Почему она не бросила его, не ушла от него? Я спросил ее об этом лишь однажды, а она посмотрела на меня своими красивыми, нежными глазами и как-то беспомощно всплеснула руками. Тогда я понял кое-что про нее. Видимо, Нонни, как и многие женщины, с которыми плохо обращаются мужья, стала зависима от него. Одно слово похвалы с лихвой возмещало целое море брани. По-моему, ей просто казалось, что она не сумеет больше жить одна; она не верила, что способна прожить без него.

Больше я ни о чем ее не спрашивал; я понял, что мне придется взять инициативу на себя. Но может быть, сама природа нашей связи оставляла мало времени на беседы о будущем. Может быть, все дело в том, что мы хотели быть уверены, не желали так быстро растворять волнение запретного. Мы никогда не обсуждали развод и прочие подробности нашего будущего.

Однажды под вечер (его снова задержали в суде), когда мы немного остыли после жаркой любви, я произнес слова, которые очень многое изменили. Я собирался сказать ей: «Нонни, я люблю тебя. Выходи за меня замуж». Мои же слова стали порождением вины, страха и того обстоятельства, что ни на чем другом я не мог сосредоточиться.

– Как нам избавиться от Нагела? – выпалил я, не понимая, что именно сказал.