Текст книги "Запретная любовь. Колечко с бирюзой"
Автор книги: Дениза Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
До чего жестокой может быть жизнь! Как страшна смерть, особенно внезапная, трагическая гибель. Как бы мне хотелось быть религиозной и верить в рай и во все те замечательные вещи, которые верующие люди признают само собой разумеющимися: в то, что мертвые встанут из могилы и что все мы встретимся. Мне страшно хочется верить, что я снова увижу своего маленького сына. Но я не могу – не могу быть в этом уверена.
Мы с Чарльзом ежедневно обсуждали практические дела, которые надо сделать, или же говорили о новостях дня, о погоде или о том, как учится Диллиан в школе. Всякий раз, когда я входила к нему в комнату и садилась возле кровати, Чарльз смотрел на меня без какого-либо особого выражения в глазах и едва улыбался.
– Привет, Крис! – говорил он, словно бы никакой драмы и развода никогда не было. А когда я уходила, он говорил: – До свидания. Спасибо, что навестила меня.
И все.
Я сказала ему о принятом мной решении не уходить к Филиппу и сделала это еще до того, как Фил женился на своей Денизе. Я была рада, что могу с полным основанием сказать, что рассталась с Филиппом до катастрофы. И он, конечно, даже не спросил, почему я передумала. Он просто с любопытством взглянул на меня и сказал:
– Наверное, тебе виднее.
– Да, – сказала я. – Боюсь, я поняла, что мне не следовало этого делать.
И я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо.
Он повторил:
– Ну что ж, тебе виднее.
Мои слова, по всей видимости, не обрадовали его и не огорчили.
Помню, в то время явное его безразличие настолько меня задело, что я попыталась добиться от него чего-нибудь более вразумительного.
– Ну что ж, все сложилось к лучшему, ты не представляешь, как я благодарна судьбе за то, что оказалась свободной и, значит, способной помогать тебе и Дилли, и как мне радостно снова очутиться в Корнфилде.
И тут я заметила, что и на его лице проступила краска. Он стал очень худым и изможденным. Волосы на висках совсем поседели. Он казался состарившимся на много лет. Чарльз смущенно сказал:
– Конечно, ты оказала мне громадную помощь, Крис. Спасибо тебе за все, что ты сделала.
Я резко встала и ушла. У меня стоял комок в горле, но я не собиралась на глазах у Чарльза давать волю эмоциям. У меня не было на это права. Мне стало даже стыдно, что вытянула из него словечко благодарности. Но я вдруг ощутила непреодолимую потребность в том, чтобы меня похвалили, выразили хоть какое-то чувство привязанности. Мне необходим был пусть самый маленький знак, что Чарльз не питает ко мне ненависти и презрения.
Я была так жутко одинока в то время.
В те дни, когда не ходила к Чарльзу в больницу и была свободной от его поручений, я начала работать в саду. Я стала больше заниматься хозяйством и по вечерам обычно чувствовала себя настолько уставшей, что могла только принять горячую ванну и лечь в постель.
Старая кухарка, которая так долго была нашим другом и опорой, внезапно покинула нас – против своего желания, ибо всех нас любила. Но ее единственная замужняя сестра овдовела, так что старушка решила переехать к ней. Я даже в каком-то смысле обрадовалась ее уходу, хотя и знала, что найти замену будет нелегко. Она упорно продолжала говорить о Джеймсе, своими тяжкими воспоминаниями и вечными слезами терзая мое сердце.
Я спросила Чарльза, что, по его мнению, должна предпринять в связи с уходом кухарки, и получила неожиданный ответ:
– Это от тебя зависит. Найми, кого сочтешь нужным.
Впервые с тех пор, как я его оставила, он дал понять, что признает за мной какие-то права. Было ли это его согласием на то, чтобы я продолжала управлять за него Корнфилдом? Я ушла из больницы в приподнятом настроении. Мне в самом деле хотелось хоть чем-то доставить ему удовольствие. Он выглядел таким грустным и суровым. Я поняла, с каким ужасом ждала, что он велит мне убраться из Корнфилда и уехать куда-нибудь без Дилли. Я цепенела при одной мысли о том, что рискую снова расстаться с дочерью.
Конечно, глупо притворяться, что я начинаю питать прежнюю сентиментальную привязанность к Чарльзу или испытываю к нему физическое влечение. Этого не было. К этому мы уже больше никогда не вернемся. Слишком много накопилось горечи и горя. Любовь, существовавшая между Чарльзом и мной, когда мы только что поженились, умерла. Мне уже и Филипп больше был не нужен. У меня появилось ощущение, что я никогда больше не пожелаю страстной любви какого-либо мужчины. Чего мне хотелось – так это чувствовать, что я нужна. И для меня была непереносимой мысль о том, чтобы во второй раз покинуть свой дом и оборвать старые связи.
Я была разочарована тем, что Джерими не вернулся в Англию. Совершенно неожиданно он сообщил, что его посылают в какой-то район Центральной Африки, где происходят беспорядки. Значит, рассчитывать на его общество мне не приходилось. Я до сих пор ничего еще не рассказала ему о разводе. Но мне пришлось написать о Джеймсе и бедняге Уинифрид. Я знала, что он очень расстроится и будет глубоко сочувствовать Чарльзу и мне.
Скоро Чарльз сможет на специальной машине перебраться из больницы домой.
– Мне придется регулярно посещать больницу для сеансов физиотерапии и тому подобных вещей, – сказал Чарльз. – Я должен снова научиться ходить. Но сейчас мне совершенно необходимо вернуться домой. Я так им и сказал. К тому же им нужна моя койка.
– Правильно, – одобрила я. – Я позабочусь, чтобы твою постель как следует проветрили, и, если захочешь, перенесли кровать в кабинет. Там можно будет устроить ее так, что тебе даже не придется пользоваться лестницей и при этом ты сможешь видеть все происходящее в доме. Легче будет и подносы с едой носить.
– Мне кажется, это неплохая мысль, – согласился Чарльз.
Он провел рукой по волосам. Порезы на его лице зажили, синяки исчезли. Остался только один глубокий шрам.
– Я хочу, чтобы мне привели в порядок волосы на затылке, – нахмурившись, сказал он. – Какая-то кошмарная стрижка. Да, кстати! Ты привезла домой все бумаги бедняжки Уинифрид? Я должен их просмотреть.
– Да, они все дома.
Вдруг он заявил:
– Право же, ты оказалась исключительно полезным и умелым помощником, Крис. Наверняка, это стоило тебе немалых сил.
От похвалы у меня потеплело на душе. Впервые его жесткие глаза казались совсем мягкими и дружелюбными.
– Ничего, справлялась, и все наши друзья замечательно помогали мне, – сказала я.
– Когда я снова буду ходить, станет легче. Меня убивает эта проклятая необходимость все время лежать неподвижно. Даже сидеть в коляске для меня недостаточно. Я не дождусь, когда смогу ступить ногами на землю.
– Это естественно, Чарльз.
– Хорошо, что ты умеешь водить машину. Я еще долго не смогу сесть за руль, если вообще смогу когда-либо.
Я заметила, что он нервно кусает губы.
– Кстати, как ведет себя твой маленький фургончик? – спросил он.
– Прекрасно. Он отлично заводится даже в такую погоду…
– Мне показалось, ты сегодня немного замерзла на улице, – сказал он и посмотрел на серое небо, унылый, декабрьский пейзаж за окном.
– Дома очень тепло, – заметила я, пытаясь удержать разговор на небрежной, не слишком серьезной ноте. – Центральное отопление работает хорошо.
– Как ты находишь эту твою новую женщину – ту, что ты наняла? – поинтересовался Чарльз.
Моя женщина… он говорит так, словно это мой дом и моя прислуга, подумала я. И впервые почувствовала уверенность в том, что он не собирается прогнать меня из Корнфилда, когда вернется домой.
Я сказала, что Фоска, итальянская девушка, которую я наняла на место кухарки, по всей видимости, окажется ценным приобретением. Может, слишком темпераментна, но полна желания работать, особенно же хорошо у нее получается паста – всевозможные блюда из теста. Чарльз будет получать прекрасные спагетти, которые так любит.
– Это хорошо, – сказал он с легкой улыбкой.
Я вынула из сумки последнее письмо от Дилли и протянула ему:
– Она сожалеет, что не смогла написать и тебе тоже, но в связи с концом четверти они очень заняты. Если ты и в самом деле выпишешься в четверг, Чарльз, она успеет приехать домой, тебе это будет приятно.
– Гм… И скоро уже Рождество, – вздохнул он.
Я знала, о чем он думает. Сколько раз я сама думала о том же! Как ужасно, что в нынешнем году с нами не будет Джеймса. Не надо покупать ему подарки… не придется ехать за ним в школу, и мы не услышим, как он взволнованным голосом рассказывает о своих успехах в футболе. Из школы не придет на него характеристика. О Джеймс… Джеймс…
Я сидела не двигаясь. К глазам подступали слезы. И тут Чарльз сказал:
– Сегодня утром ко мне приходила Кэт. Она считает, что ты слишком много работаешь и заметно похудела.
– Дел очень много, даже при том, что в доме появилась Фоска. Она любит только готовить, – промямлила я. – Большую часть остальной работы выполняю я.
– Когда вернусь, работы у тебя еще прибавится, – сказал он. – Думаю, может, попытаться найти сиделку?
Это заставило меня задать тот самый вопрос, который так давно был у меня на уме и который я не решалась высказать прямо:
– Ты предпочитаешь сиделку, и я должна уехать обратно в Лондон?
Он бросил на меня такой добрый взгляд, какого я не видела с тех пор, как мы впервые узнали и полюбили друг друга. Это было давным-давно, почти в другой жизни.
– Конечно, мне бы этого не хотелось. Если ты хочешь остаться в Корнфилде, Крис, оставайся. Все зависит только от тебя.
Слезы полились из моих глаз настоящим потоком.
– Мы ведь по-настоящему не разведены, правда? – спросила я.
– Видишь ли, окончательного вердикта не было, и я могу просить об отмене первоначального решения, если ты этого хочешь.
– Если этого хочешь ты. Все зависит от твоего желания, Чарльз, – сказала я, почувствовав себя окончательно сломленной. У меня не осталось даже следа той самоуверенности и довольства собой, которые я обрела, вернувшись домой.
Он сказал очень тихим голосом:
– Я никогда не хотел расторжения нашего брака. Этого хотела ты, Крис.
– Я знаю.
– Не могу сказать, чтобы я вполне тебя понимал, – продолжал он.
– Меня это не удивляет, – произнесла я и не к месту засмеялась.
– А да ладно, – сказал он. – По-видимому, все это было ошибкой.
– Да, да, ошибкой. В общем-то… моей ошибкой. Филипп – что-то вроде помешательства. Я хочу сказать… я сошла с ума, но теперь я уже больше не сумасшедшая.
Он потер затылок:
– Право же, ты странная девушка.
– Девушка! – повторила я, обливаясь слезами и смеясь. – Я себя чувствую сейчас настоящей старой клячей.
– Мне ты по-прежнему кажешься очень юной, – сказал он и, к моему величайшему удивлению, добавил: – Я всегда считал тебя необыкновенно красивой, Крис. Ты и теперь красива.
Я сидела неподвижно, не сводя с него глаз. Он улыбнулся, и в его улыбке мелькнуло что-то от прежней нежности совсем еще молодого Чарльза, которого я любила в далеком прошлом. Он взял меня за руки:
– Никак не приведешь мысли в порядок, а, Крисси?
– В каком-то отношении ты прав, но во всех других – нет. Думаю, я просто столкнулась лицом к лицу с правдой о себе, Чарльз, и мне стыдно. Я вела себя ужасно скверно в отношении тебя.
– Послушай, – прервал он. – Не ты одна предавалась размышлениям. Я знаю, ты всегда считала меня самодовольным, лицемерным, упрямым старым негодником, и ты, наверное, считала само собой разумеющимся, что, когда ты ушла, я целиком возложил вину за случившееся на тебя.
Я ничего не ответила. Я просто не знала, что сказать. Подобное смирение было так не похоже на Чарльза. Какой ужас, что понадобилась такая страшная трагедия, как гибель нашего сына, чтобы Чарльз узнал правду о самом себе.
Он продолжал:
– После твоего ухода я начал думать, что, наверное, самым ужасным образом не оправдал твоих ожиданий, если ты решилась на такой страшный шаг. Ты всегда была девушкой с идеалами. В тебе было столько свежего и чистого по сравнению с некоторыми неразборчивыми в своих связях женщинами, которых мне приходилось встречать в свое время среди друзей и знакомых.
Я все еще не в силах была ответить.
Очень многое из того, что он сказал, было справедливо, но я не могла позволить себе лицемерить. Если он не отворачивался от правды, то и я делала то же самое. В моей жизни был эпизод с Гарри. И Дигби. Моя позорная капитуляция перед Паоло Куаролли в Риме. И на протяжении многих лет – мой флирт, мои необузданные мысли, пусть даже я контролировала свои действия. Мне иногда хотелось быть неразборчивой в связях. Я хотела, чтобы меня ласкали другие мужчины, помимо Чарльза, и я несколько месяцев спала с Филиппом.
Я начала говорить об этом Чарльзу. Лицо у меня пылало, в душе была полнейшая сумятица. Меня изумило, что он отнесся ко всему спокойно и сказал:
– Я знаю и могу себе это представить. Черт побери, я никогда не удовлетворял тебя в постели.
– И тем не менее я должна была остаться с тобой! – крикнула я. – На первое место надо ставить другие вещи. Ты даже понятия не имеешь, каким чудовищем я теперь кажусь себе самой.
Чарльз поразил меня, заявив, что ничего чудовищного в моем поведении не видит. То, что я чувствовала, вполне естественно. Я удивилась также, узнав, что еще до нашего развода он обращался к психиатру. Врач сказал ему, что в вопросах секса женщины ничем не отличаются от мужчин и все разговоры насчет того, что мужчинам-де нужна страстная любовь, а женщины могут обходиться без нее, – просто вздор. Но, продолжал Чарльз, помочь он ничем не мог. Все крылось в сознании. Так сказал психиатр. Если не считать признанной импотенции, хочет мужчина спать с женщиной или нет – это зависит от каких-то мозговых центров. Он признал, что не придавал большого значения любви, целиком отдаваясь работе. В результате любовная сторона брака становилась для него все менее и менее значимой. Он просто махнул на нее рукой. Когда я ушла, он начал отдавать себе отчет в том, насколько сам в этом виноват.
Я молча слушала. Видела его несчастное сморщенное лицо и понимала, как страшно неприятно ему произносить все это. Бедный, бедный Чарльз! Как часто он бывал напыщен, становился в позу оскорбленного достоинства. Это срабатывал защитный механизм, призванный поддержать его мужское тщеславие и прикрыть его слабости.
Теперь мне стало ясно: Чарльз понял тогда, что я нашла в Филиппе Кранли все то, чего хотела от жизни, и это чуть не убило его.
– Крис, – заявил он, – все сводится к тому, что я не Филипп Кранли и никогда им не буду. Я не слишком темпераментный мужчина. Но, клянусь Богом, я мог бы вести себя, по крайней мере, по-другому, чем в прежние времена. Если ты решишь снова жить со мной, Крис, тебе придется мириться с моими недостатками, но я думаю, что могу в какой-то мере их исправить.
Это настолько тронуло меня, что многих лет пренебрежения, озлобления и ощущения себя несчастной словно бы и не бывало. Завладев его рукой, я не выпускала ее из своих рук. Я плакала и все никак не могла остановиться. Он ничего не мог со мной поделать. Но впервые за долгие годы я поняла истинное значение слова «покой».
Перестав плакать, я спросила:
– Ты в самом деле хочешь, чтобы мы начали все сначала? Можешь ли ты простить мне то, что я сделала?
– Я же принял на себя часть вины, так что не будем об этом говорить. Если ты сейчас тоже попытаешься сделать шаг в этом направлении, я готов.
– Я постараюсь, – кивнула я, вытирая, слезы.
– Тогда поговорим о том дне, когда я вернусь домой. Давай пригласим Райс-Холкитов и еще парочку друзей, выпьем рюмочку и отпразднуем.
Не могу описать, какой невероятно счастливой сделали меня его слова. Они действительно сблизили нас. Снова мы выступали как одна команда. Я чувствовала невыразимое облегчение от того, что прощена и Чарльз хочет начать наш брак с новой страницы. Конечно, он был прав, когда говорил, что никогда не сможет походить на Филиппа. Люди не могут изменить свою натуру только потому, что пережили катастрофу. В основе своей он всегда останется тем же Чарльзом, упрямство которого меня всегда бесило.
Мы оба можем попытаться быть более терпимыми, относиться с большим пониманием друг к другу, и все-таки между нами неизбежно будут возникать разногласия.
Как только Чарльз снова станет на ноги, он вернется в большой бизнес. Я так ясно представляла себя опять брошенной, грустной или разочарованной. А учитывая человеческую натуру, не исключено, что в особенно скверные минуты я могу и пожалеть, что не ушла к Филиппу. Но такое настроение будет недолгим.
Я разработала кое-какие планы на будущее – в частности, собираюсь предложить продать Корнфилд, который связан для нас теперь с неприятными воспоминаниями, и перебраться в коттедж поменьше, а если дела у Чарльза пойдут хорошо, снять также небольшую квартиру в Лондоне.
Когда я в последний раз видела Фрэн, она изрекла еще одно из своих пророчеств.
– Давай поспорим, что в результате всего этого вы с Чарльзом произведете на свет еще одного младенца? Ты еще молода и здорова, дорогая моя, и, быть может, сынишка – это как раз то, что нужно. Если спросить меня – идея, правда, кошмарная, но я пришла к заключению, что ты рождена для материнства.
Быть может, она права. Может, я действительно такая. Но в своих планах я так далеко не заходила. Уверена, что и Чарльз тоже.
На этом я заканчиваю свой дневник – раз и навсегда. Интересно, прочтет ли его когда-нибудь и кто-нибудь, в частности Джерими?
18
Чарльз вернулся домой за неделю до Рождества.
По столь торжественному случаю Кристина нарядилась в новое платье, купленное еще в Лондоне, и надела золотую цепочку и такие же сережки, которые Чарльз подарил ей еще до их разрыва. Она также приодела Дилли. Умненькая и веселая девочка успела уже совсем оправиться после смерти брата.
Счастливая Дилли, думала Кристина, как хорошо пребывать в этом возрасте, когда трагедия смерти пока еще не ранит душу так глубоко и надолго! Она даже часто говорила о Джэй-Джэе – как она называла Джеймса, – о том, что он любил делать, а когда к ним приходили в гости новые друзья, она прямо-таки с гордостью сообщала им, что Джэй-Джэй отправился к Богу-Отцу.
Дилли с этим смирилась.
Кристина тоже смирилась, но ее рана продолжала кровоточить и болеть, и ее нелегко было залечить.
В Дилли просыпалось смешное детское тщеславие. Этой девчушке уже хотелось нравиться. Она сама выбрала для себя новое платье. Оно было сшито из зеленого бархата и напоминало Кристине ее собственное платье, которое она надела в день рождения, когда ей исполнился двадцать один год. Платье украшали отвратительные кружевные оборочки, но Дилли была от него в полном восторге и настояла на том, чтобы мать купила ей именно этот наряд к тому дню, когда папочка вернется домой.
Перед самым приездом Чарльза из больницы Кристина решительно убрала в ящик стола и заперла на ключ законченную рукопись – свой дневник. Она испытывала величайшее облегчение оттого, что ей незачем больше писать, но ведение этого дневника очень помогло ей. Фрэн была права, называя ее экстравертом. Она предпочитала вытаскивать все на свет божий, не давая неприятным мыслям прятаться где-то в глубине и растравлять душу, как это делал бедняга Чарльз.
Впрочем, в последнее время он повеселел и уже гораздо больше напоминал прежнего Чарльза, который ей нравился в далеком прошлом.
Она была рада, что он достаточно окреп и возвращается домой. Он научился ходить на костылях и теперь мог медленно передвигаться.
Кристина, с помощью говорливой и веселой Фоски, вычистила и отполировала мебель и постаралась украсить дом. В вымытых до блеска вазах всюду расставили цветы. Старый садовник притащил в дом все растения, какие смог найти в оранжерее. Среди прочих цветов красовалась парочка бронзово-красных хризантем. Право же, Кристина давно уже не чувствовала себя такой счастливой, как в это утро. Она сознательно захлопнула дверцу памяти, не выпуская оттуда воспоминания о недавних событиях. Она решила, что с ее стороны единственно правильным и великодушным будет отдать все силы, какие у нее еще остались, дню возвращении Чарльза, а потом и всем последующим дням.
Больничная машина подъехала к дому.
Кристина выбежала на улицу. Медсестра помогла Чарльзу войти. С минуту он постоял в холле, глядя на Дилли, которая как сумасшедшая выплясывала перед ним, крича:
– Я специально для тебя, папа, надела новое платье! Ведь правда, потрясающее?!
Он выразил восторг по поводу платья и нежно поцеловал дочь.
Кристина смотрела на него, испытывая робость перед этим человеком, с которым она была и не была разведена. Его согнутая спина тронула ее. На костылях он являл собой печальное зрелище. Серые фланелевые брюки и твидовый пиджак висели на нем как на вешалке. Он очень похудел – таким худым она его просто не помнила. Какое у него усталое, изможденное лицо. Она была потрясена, увидев при ярком свете морозного декабрьского утра как много седых прядей в его волосах.
«Он выглядит стариком», – подумала она.
Но «старик» заговорил бодрым тоном:
– Ты выглядишь просто божественно, Дилл, дорогая моя! И мама тоже божественно выглядит, должен вам сказать. Мне нравится этот туалет, что на тебе. Как он там называется, Крис?
– Это моя новая зимняя модель, – весело ответила она.
Ей очень шло платье из светло-лиловой твидовой ткани в серую крапинку, с круглым вырезом и короткими рукавами. Волосы она теперь причесывала по-новому: на затылке пышный узел, а на лбу короткая челка. Она слегка подрумянила щеки и наложила синие тени на веки. Фоска сказала ей, что синьора multe elegante[7].
Пряча смятение, Кристина велела Дилли пойти сказать Фоске, чтобы та приготовила синьору свой замечательный кофе.
– Хочешь пройти в гостиную, Чарльз? – спросила она.
– Сейчас. Моя спальня на этом этаже?
– Да, как мы договорились. Мы поставили диван в кабинет до тех пор, пока ты не сможешь снова пользоваться лестницей.
– Ты просто умница, – сказал он.
Это слово болезненно отозвалось в ней, напомнив о поездке с молодым доктором Пилом в тот день, когда ей пришлось опознавать Джеймса и Уинифрид. Удивительно все это – мозг… память. Как не вовремя иной раз чувства и мысли реагируют на какой-нибудь пустяк.
Чарльз спас положение весьма прозаичным замечанием, что прежде всего ему надо раздеться. Благодарение Господу за эти повседневные обычные дела, подумала Кристина, радуясь, что Чарльз не может подняться наверх и пройти мимо двери в спальню Джеймса.
Медсестра отказалась от кофе. Ей надо было вместе с машиной вернуться в больницу: машина могла потребоваться. Она пожелала Чарльзу всего наилучшего, пожала руку Кристине и удалилась.
Чарльз добрался до гостиной и неуклюже опустился в самое высокое кресло, какое Кристине удалось для него найти. Она поставила его перед камином. Поленья в камине полыхали веселым ярким пламенем. Они сидели рядом и пили кофе. Чарльз смаковал его, тем более что она налила в чашку ложечку коньяку.
– Бог ты мой, как хорошо, – сказал он с глубоким вздохом, ставя чашку на блюдце. – Все кругом выглядит просто чудесно. Эти долгие месяцы в больничной палате… Боже мой, Крис, ни за что не хотел бы снова там очутиться.
– Надеюсь, никогда больше не придется.
– Бобби и Кэт придут сегодня?
– Да, как ты просил. Я устраиваю небольшой званый обед по случаю твоего возвращения.
– Все в полном порядке, – кивнул он. – Ты в самом деле отлично поработала.
Она встала и поправила абажур на одном из бра.
– Пожалуй, даже больше, чем прежде, – сказала она смеясь. – Ты всегда говорил, что я плохой организатор.
– Крис, есть много вещей, которые я говорил и теперь очень о них сожалею.
И это говорит он – гордый, упрямый человек! Кристина повернулась к нему. Его глаза стали менее жесткими, чем прежде. Горе, без сомнения, смягчило бедного Чарльза. Один из его костылей со стуком свалился на пол. Она подняла его. В тот момент, когда она выпрямилась, Чарльз взял ее за руку.
– Огромное тебе спасибо, за то, что ты так мила со мной, Крис. Ты в самом деле провернула кучу всяких дел!
– Ты мне нынче очень нравишься, – смеясь отозвалась Кристина.
– Настолько нравлюсь, что ты готова меня поцеловать? – спросил он.
Она вдруг опустилась перед креслом на колени. Ее руки обвились вокруг его талии, а лицо прижалось к его ноге.
– Ты знаешь, что я сделала бы это с удовольствием. О Чарльз, я чувствую себя ужасно глупой и знаю: ты терпеть не можешь, когда я слишком даю волю эмоциям, но ничего не могу с собой поделать. Если не считать Дилли, я была страшно одинока. Филипп ничего больше для меня не значит – ты знаешь, что это так, но я ни на минуту не перестаю думать о Джеймсе. Я знаю, и ты тоже. И я раскаиваюсь во всем. По-прежнему считаю, что вся вина лежит на мне. Иногда меня это просто убивает.
Он погладил ее красивые волосы:
– Я ничего не имею против твоих эмоций, Крис. Сегодня я и сам отчасти настроен так же. Но, по-моему, нам не следует говорить о прошлом. Давай подумаем о тех хороших днях, что будем проводить вместе. Это Рождество мы сделаем по-настоящему веселым. Маленькому Джеймсу это было бы по душе.
Кристина подняла на него глаза. Губы у нее задрожали. Впервые за многие недели Чарльз произнес имя сына. Она подумала: если он оказался способен на это, значит ему действительно стало лучше. Она была рада. Он приподнял ее лицо за подбородок, наклонился и очень нежно поцеловал в губы.
– Дай мне время, Крис, – сказал он, – дай мне время разобраться в себе самом. Ты тоже, без сомнения, нуждаешься в перенастройке. Мы попробуем вернуться к прежним отношениям – я имею в виду те, что существовали между нами задолго до того, как все это случилось, до того, как мы надоели друг другу.
Она кивнула. У нее не было сил сказать что-либо. В комнату ворвалась Дилли, размахивая длинным конвертом.
– Она пришла – моя характеристика пришла! Мама… папа… читайте. Я уверена, что она просто потрясающая!
– А я готов спорить, что плохая, – сказал Чарльз, подмигнув Кристине.
– Пусть папа вскроет конверт и прочтет, что там написано, – сказала она.
Она оставила их склонившимися над конвертом. Ей надо было пойти поговорить с Фоской о том, как долго следует жарить бифштекс для Чарльза. Ему подадут на ленч его любимое филе на вертеле с жареными грибами.
На кухне Фоска, сильная, деревенского вида девушка-итальянка с черными глазами и волосами, готовила салат. Она улыбнулась Кристине, блеснув белыми зубами:
– Бедный синьор! Не мочь много ходить. Но очень красивый. Белокурый англичанин мне нравится!
Кристина, еще минуту назад готовая расплакаться, невольно рассмеялась:
– Поскорее делай салат, Фоска.
– Синьор любить чеснок? Я натру миску чесноком. Да?
– Чеснок – нет, – сказала Кристина, – он не любить.
Потом она вздохнула и сморщила нос. Смешно, но неожиданно она перенеслась в Рим – к смутным, но упорно возвращавшимся воспоминаниям о поцелуях Паоло. Каким красивым он был. Как полон любовных чувств, как великолепен – если бы только не чеснок!
И она снова повторила:
– Не надо чеснока, Фоска. Никто из нас его не любит.
КОЛЕЧКО С БИРЮЗОЙ
РОМАН
ГЛАВА 1
Приятный молодой человек в шляпе, черном костюме и с дипломатом в руке зашел в туристическое агентство мистера Трамма. За столом сидела хорошенькая девушка.
– Мне хотелось бы провести отпуск в Риме, – с улыбкой обратился он к ней. – Не могли бы вы заказать билет и номер в приличном отеле на конец мая?
– Ну конечно. Это моя работа, – приветливо ответила она.
Молодой человек поглядел на матовую стеклянную дверь за спиной девушки с табличкой «Посторонним вход воспрещен» и спросил:
– Мистера Трамма сегодня нет?
– К сожалению, нет. Не беспокойтесь, я отлично справлюсь с вашим заказом.
– Вы очень любезны, – кивнул он и назвал свое имя.
Рози Беннет – так звали девушку – начала заполнять карточку: «Джон Уисли, Уайтлендс-хаус, улица Кингс-роуд в Челси».
А Джон Уисли не сводил с нее восхищенных глаз. Он был рад, что не застал мистера Трамма: куда приятнее иметь дело с мисс Беннет! Пожалуй, ей лет девятнадцать-двадцать, и, похоже, – она с характером: это видно по упрямому подбородку с ямочкой. А таких глаз Джон Уисли в жизни не встречал – ярко-синие, как васильки, со сказочно длинными ресницами. Тоненькая и грациозная, в нежно-розовом платьице и белой вязаной кофточке, на шее – бело-розовый шарфик. Волосы до плеч – темные, с рыжими искорками, густые и волнистые. В общем, прехорошенькая!
Джон Уисли забежал в агентство на Слоун-стрит в обеденный перерыв и теперь ничуть не жалел об этом.
Мисс Беннет очень приглянулась ему, и он не спешил уходить, хотя она закончила рассказывать о расписании самолетов и приличных отелях в Риме. И – самое обидное! – даже не пыталась с ним кокетничать. Стоило Джону Уисли признаться, что дорогой отель ему не по карману, она посочувствовала. А когда он заметил, что в Рим едет не веселиться, а посмотреть Сикстинскую капеллу, работы Микеланджело, Колизей и все такое, – заинтересовалась.
Понемногу официальная сдержанность девушки сменилась искренним любопытством.
– Вы молодец! – воскликнула она. – Я вам так завидую: вы все это увидите!
– А вы не были в Риме?
– Конечно нет! Я не могу себе позволить.
– И я не могу.
– Все так говорят, – засмеялась она. Смех у нее был веселый и заразительный. – Но я действительно не могу.
Джон Уисли окинул взглядом стены, пестревшие яркими цветными плакатами. Лодки на Рейне. Испанские замки. Золотые пляжи и прозрачное море Ривьеры. Леса и горы австрийского Тироля и набившие оскомину горнолыжники на заснеженных склонах швейцарских Альп.
– Вы смотрите на все это каждый день, – произнес Джон Уисли. – И ни разу никуда не съездили?
– Ни разу, – откликнулась она. – Представляете, как обидно?
Ему сразу же захотелось пригласить мисс Беннет куда-нибудь после работы. Он и пригласил бы – эта девушка его окрыляла, но тут зазвонил телефон. Трубку сняла молоденькая машинистка и прервала беседу между мисс Беннет и клиентом.
– Рози, – позвала она. – Тебя мистер Трамм.
«Рози», – отметил про себя мистер Уисли. Лучшего имени не придумать. Щечки у нее нежно-розовые, а губки – совсем как лепестки. Даже пахнет от нее розой.
– Чтоб его, этого мистера Трамма… – проворчал он. – Передайте ему, что его фамилия наводит меня на мысль о трамваях, длинных, гремучих, допотопных, которые только уродуют пейзаж. Давно пора их на свалку!
Мисс Беннет звонко рассмеялась, но тут же опомнилась в ровным голосом произнесла:
– Мистер Уисли, я освобожусь не скоро. Прошу меня извинить. Спасибо, что зашли. Всего хорошего!
Он понял, что его выпроваживают, и ушел с твердым намерением вернуться и еще разок поболтать с прекрасной Рози Беннет – только бы мистера Трамма не оказалось на месте!
Рози говорила по телефону целых десять минут. Ее хозяин, мистер Трамм, вот уже неделю лежал с гриппом у себя дома в Саттоне. Рози каждый день рассказывала ему о состоянии дел и просила совета в сложных ситуациях. Трудности были всегда непредвиденные: то подобрать удобный рейс, то найти нужный отель, то ублажить клиентов, которые по сто раз на дню меняют дату отъезда и запросто могут передумать за час до отправления поезда.