Текст книги "Запретная любовь. Колечко с бирюзой"
Автор книги: Дениза Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
– Бог ты мой, но со стороны Чарльза это просто чудовищно. Не что иное, как сволочной шантаж! – бушевал он.
Я тогда обратила внимание на то, что слово «сволочной» нечасто слышалось из уст Филиппа. Он был восхитительным собеседником, и лишь в самых редких случаях мог выругаться. Конечно, я полностью согласна, что выдвинутое Чарльзом условие просто чудовищно, но не могла признать его действительно шантажом. И даже пыталась найти оправдания для этого несчастного человека. Я понимала – у Филиппа все основания яростно негодовать, но и Чарльз вправе делать то, что, по его мнению, было в интересах детей.
Хотя я никогда не была идеальной матерью, всю дорогу в Лондон думала о них и пришла к выводу, что, при всей ребяческой глупости, они всегда рассчитывали на то, что мать где-то тут, рядом. Дилли, конечно, расстроится, узнав, что не увидит меня целый год. Наверное, Филипп счел бы, что я веду себя нелогично, начав беспокоиться о детях после переезда к нему, но я чувствовала себя в тупике. Я знала, что не перенесу, если Чарльз не даст мне видеться с детьми.
Филипп закурил и начал мерить шагами комнату, с горечью повторяя, что он этого не потерпит.
– Сволочной шантаж, – повторял он, – играть на твоих чувствах к детям.
Я поставила свой бокал, поднялась и сказала:
– Может, мне лучше вернуться и сообщить Чарльзу, что я совершила ошибку?
– Это что еще за глупости, черт побери? – сердито спросил Филипп. Он кинулся ко мне, обнял и целовал до тех пор, пока я не поняла: ничто не заставит меня вернуться к мужу.
Однако, когда мы снова уселись, чтобы выпить по второму бокалу, Филипп сказал:
– Так как ты действительно думаешь, что он целый год не даст тебе видеться с детьми, если ты не будешь жить одна, нам, наверное, придется согласиться на его условия. Я не хочу, чтобы ты страдала. Но во всем этом столько лицемерия! Мы найдем тебе квартиру, ты поживешь в ней одна и будешь именоваться, как обычно, миссис Аллен, и, когда дети будут тебя навещать, все будет выглядеть мило и респектабельно. Но что может помешать тебе прийти ко мне или мне к тебе в любое другое время? Ничего. Твой супруг, по-видимому, печется не столько о принципах, сколько о внешних приличиях.
Я защищала Чарльза, хотя и слабо.
– Я полагаю, он в самом деле считает, что так будет лучше для Джеймса и Дилли. Я должна попытаться выполнить его условие, даже если это убьет меня. Прости меня, милый. И пойми.
Он сумрачно посмотрел на меня и налил еще по бокалу:
– Если я в этой ситуации соглашусь на раздельную жизнь, пожалуйста, обещай мне не допустить, чтобы в будущем твои дети стали яблоком раздора между нами! С этим я смириться не смогу. Отныне ты будешь принадлежать мне! Я хочу, черт возьми, знать, что это так.
– Да, – сказала я, чувствуя себя несчастной и полной новых невыносимых сомнений.
Потом мы прекратили спорить, и я осталась у него на ночь. Еще никогда мы не предавались любви с такой страстью. Но я снова ощутила ужасающее болезненное состояние души, ту подкравшуюся к розе болезнь, о которой писал Блейк! Я смертельно боялась, что если не для Филиппа, то для меня незримая червоточина означает конец. Я вновь утратила всякую уверенность в себе и задавалась вопросом, а надо ли допускать, чтобы блестящий, замечательный человек стал соответчиком в бракоразводном процессе? Снова я ненавидела Чарльза. И одновременно чувствовала свою вину перед ним, думая о том, как он там сегодня один в Корнфилде. Я оказалась настолько труслива, что предоставила ему сообщить кухарке о моем уходе. Наверное, все это было для него ужасно. Он не выносил, когда привычный порядок вещей нарушался, что вынуждало его заниматься домашними делами. Послал ли он за мачехой? Может быть, в эту самую минуту они обсуждают мой поступок?.. Что подумают мои друзья, когда станет известно о случившемся?
Кроме Фрэн, никто не знал, что я собираюсь уйти от Чарльза. Скоро они об этом услышат. Я старалась позабыть Корнфилд и целиком отдаться чувству удовлетворения от близости с Филом. К Чарльзу я никогда не вернусь.
В ту ночь мы были невероятно счастливы.
Утром я почувствовала себя намного лучше и отправилась на встречу с Джорджем Вулхэмом, чтобы передать дело в его руки.
У Фила была репетиция в студии Би-би-си. Я встретилась с Фрэн, и мы занялись поисками квартиры. Одна из самых неприятных пилюль, которую мне пришлось проглотить, – больше я не имела личных средств и отныне мне придется принимать деньги от Филиппа. Он, конечно, мог себе это позволить, потому что был богат. Но пока я не стала его женой, мне не хотелось быть на содержании у любовника.
Во время ленча я заговорила об этом с Фрэн. Она была в восторге от того, что я сделала решительный шаг. Она всегда обожала Фила. Но мне предстояло выслушать еще несколько горьких истин. Фрэн была того же мнения, что и Фил. Она не только страшно возмущалась Чарльзом, но и молила не допустить, чтобы дети помешали мне обрести счастье с Филиппом. Она-то считала, что в данный момент я вообще должна выбросить из головы Джеймса и Диллиан. Но от этого я отказалась наотрез.
– Ты немножко зануда, Крис, – проворчала Фрэн. – Филипп Кранли изумительный человек. Бога ради, держись за него и не дай ничему и никому встать между вами. Будь же последовательна, перестань сентиментальничать насчет Чарльза и своих деток.
Сейчас, когда пишу этот дневник, понимаю, как много всего произошло с тех пор, как я его начала. Я сознаю, что мое душевное состояние остается весьма незавидным после ухода от Чарльза. Как видно, я так и не свыклась с тем, что нахожусь вдали от него и от Корнфилда. Уже несколько раз мысленно признавалась себе в этом. Разрыв был слишком внезапным и болезненным. Конечно, Филипп для меня на первом месте. Я безумно его люблю. Каждая минута, которую мы проводим вместе, – чудо и наслаждение. Но я перестала смотреть сквозь розовые очки даже на Фила. Мне известны все особенности его характера и все его крупные недостатки. Прежде всего, он страшный эгоист. Думаю, в некоторых отношениях он мало чем отличается от Чарльза, хотя считается со мной и остается чрезвычайно пылким любовником. Мы никогда не устаем от ласк. Он так же поглощен своим писательством, как Чарльз деловыми проблемами. Его раздражает то, что мы вынуждены жить раздельно, но когда мы бываем вместе, то совершенно счастливы. Он никогда не оставляет меня без внимания, кроме тех случаев, когда ему надо писать, встречаться с продюсерами или присутствовать на репетициях. Освободившись, он немедленно кидается к себе в Олбани, и я приезжаю к нему туда всякий раз, когда он меня об этом просит.
Фрэн настояла на том, чтобы я обзавелась новыми туалетами. Причесываюсь я всегда у Антуана, уделяю очень много внимания косметике и теперь уже не похожа на провинциалочку из Суссекса. Где бы я ни появилась с Филиппом, мною всегда громко восхищаются. В его кругу все уже свыклись с мыслью, что я стану его женой и что он выступает соответчиком в моем бракоразводном процессе. По-видимому, никто ничего против этого не имеет. Филипп проявляет неизменную преданность и, насколько можно судить, доволен мной. Он дарит мне всю ту страсть, любовь и дружбу, которых мне так не хватало целых одиннадцать лет.
Однако я пережила немало тяжелых минут, о которых никогда Филу не рассказывала. С ним я чувствовала себя счастливой и приезжала к нему на квартиру всякий раз, когда это было возможно и когда он не работал.
Конечно, время от времени я задумывалась над тем, что в смысле увлеченности делом Фил ничем не отличается от Чарльза. Мужчины все таковы. Когда он диктовал секретарю один из своих сценариев, я не смела даже позвонить по телефону, чтобы, упаси боже, не помешать. Но во всем, что не касается работы, он так не похож на Чарльза! Я изредка пробую рассуждать здраво и признаю, что по отношению к нему проявляю колоссальную самоотверженность и преданность – гораздо большие, чем когда-либо проявляла к Чарльзу. Не вижу никаких причин, которые могли бы помешать нашему браку оказаться счастливым.
Однако временами я чувствую себя страшно одинокой в своей меблированной квартире, куда Филипп никогда не приходит. Кроме Фрэн и Стивена, сюда вообще никто никогда не приходит. Я совершенно оторвалась от круга людей, бывавших у нас в Корнфилде.
Случаются иной раз отвратительные эпизоды, так или иначе связанные с прошлым. Например, какой-то ужасный человечек в цилиндре принес и официально вручил мне документы, касающиеся развода. Он заставил меня почувствовать себя безнравственной. Затем требовалось послать Джорджу необходимые доказательства того, что я действительно находилась в интимной связи с Филиппом. Раз или два пришлось выслушать истерические телефонные звонки старой кухарки, которая хотя и не скрывала праведного гнева по поводу того, что я-де нарушила заповеди, оставив Чарльза, которого она уважала, но в то же время плакалась, что с моим уходом дом стал похож на крематорий – она именно так и выразилась. По ее утверждению, она остается только потому, что ей жаль бедного мистера Аллена. Эти слова – «бедный мистер Аллен» – действовали мне на нервы. Нельзя же все время повторять одно и то же! Кухарка любит посплетничать. Она призналась, что местные жители много говорят обо мне и все меня осуждают. То же самое происходит в домах моих так называемых друзей, чья прислуга встречалась с кухаркой и обсуждала развод.
Сад запущен. Садовник опять отсутствует, и сорняки стали уже обычным явлением. Мистер Аллен часто уезжает с мистером Райс-Холкитом. Миссис Аллен-старшая приезжает в Корнфилд, когда мистер Аллен дома, и ходит с таким видом, будто кто-то умер. Корнфилд весь как-то угас.
Ну и, кроме того, где-то там жили мои дети.
Сегодня здесь, за своим дневником, я усматриваю дьявольскую иронию судьбы в том, что они стали дороже мне с тех пор, как я их покинула, – намного дороже, чем когда-либо в прошлом. Они стали для меня во всех отношениях более значимыми. Можно ли придумать большее издевательство и странную непоследовательность со стороны судьбы?! Сначала им не сказали о том, что мы с Чарльзом расстались. Чарльз сам никогда мне не писал, а присылал те или иные сообщения через своих адвокатов. Он считал ненужным огорчать детей, пока процесс не закончится и я снова не выйду замуж.
Когда я поехала навестить их в школе, то очутилась в затруднительном положении. С Джеймсом было не так сложно. Он говорил главным образом о папе, яхте, деньгах, которые присылает ему тетя Уинифрид, об успехах в футболе и о том, что он собирается делать во время летних каникул. Пожалуй, хорошо, что один из приятелей пригласил его провести первые три каникулярные недели на острове Джерси.
Дилли же, по мере того как взрослела, по-видимому, начинала больше любить меня. У нее сложился своего рода материнский комплекс. Когда мы ходили с ней куда-нибудь, она была очень ласкова и нежна, а я чувствовала себя от этого просто ужасно. Она все приставала ко мне с вопросами, что мы все будем делать в Корнфилде этим летом, когда их распустят на каникулы.
Наступил день, когда они должны были вернуться домой. Уинифрид заехала за ними в школу, и теперь им предстояло узнать правду. Уинифрид взяла на себя труд сообщить им, что матери они дома не застанут. Думаю, она всячески старалась смягчить удар и не пыталась очернить меня. Я была уверена, что Чарльз не станет меня порочить, но мне делалось не по себе, когда представляла, каково им будет провести первую ночь в Корнфилде без меня. Я всегда старалась как можно торжественнее обставить для детей их первый вечер дома. Надо признать, то же самое делал и Чарльз, помогая мне в этом.
О господи, я чувствовала себя счастливой и уверенной, думая о будущем, но так было только до тех пор, пока не начала писать о прошлом. Должна сказать, все это действует угнетающе. Фил почти ничего не знает о моем дневнике, но постоянно твердит, что я худею и слишком даю волю нервам. Наверное, он не понимает, что я все еще разрываюсь на части. Для него все гораздо проще!
Следует упомянуть о том, что вскоре после моего ухода из дома Уинифрид написала мне.
Ее письмо крайне меня поразило. Оно было почти человечным. Если я чего-то и ждала от нее, так только свирепой нахлобучки. Она начала с того, что, когда Чарльз сообщил ей о моем уходе, она не хотела никогда больше со мной разговаривать или вообще иметь дело. Конечно, Уин усиленно распространялась о том, как все это выглядит с нравственной точки зрения, какое жуткое впечатление развод произведет на детей, как ей трудно поверить, что мне могло прийти в голову покинуть такого замечательного человека, ее Чарльза, и так далее. Потрясла меня заключительная часть письма:
«Мы с вами не слишком хорошо ладили, но я относилась к вам не без восхищения. Вы превратили Корнфилд в чудесный дом и, я уверена, помогли Чарльзу в его карьере. Я всегда считала, что вы хорошая мать, хотя и хуже меня понимаете своих детей. Но мне хотелось бы попытаться что-то для вас сделать, Крис. Вы страшно обидели бедного Чарльза, но я мечтаю попробовать вновь соединить вас. Я не знаю того человека, ради которого вы оставили мужа. Слышала, что он богат и знаменит. Но это не принесет вам счастья. Вас всегда будет мучить совесть. Я никогда не считала вас черствым человеком. Что касается меня, собственная совесть тоже напоминает мне о себе. Мы с вами порой здорово ссорились, но я надеюсь, что никогда не сделала и не сказала ничего такого, что могло привести к разрыву между вами и беднягой Чарлом. Я очень сожалею о случившемся. Я думаю только о нем и бедных детях, так что, если вы хотели бы со мной встретиться и поручили бы мне с ним поговорить, уверена, я сумею убедить Чарла не доводить дело о разводе до конца.
Ваша Уинифрид».
Письмо меня расстроило. Я не думала, что такая зловредная женщина, как Уинифрид, способна писать в таком милом тоне. Мое бегство от Чарльза потрясло старуху настолько, что она сочла возможным признать, что и сама была не такой уж праведной и святой. Ну что ж, в прошлом она, безусловно, помогла вбить клин между Чарльзом и мной, однако, что бы она ни говорила и ни делала сейчас, ничто уже не могло убедить меня вернуться к нему.
Я написала об этом Уинифрид, но тепло поблагодарила ее за старания, которые она приложила, пытаясь помирить нас. Я написала, что она, конечно, никогда не сможет понять истинной причины, толкнувшей меня в объятия другого мужчины, а потому я просто прошу попытаться простить меня, утешить Чарльза и присмотреть за детьми в то время, когда не смогу быть с ними.
Написав слова «утешить Чарльза», я почувствовала себя просто убийственно. В тот момент, когда я его покидала, мне и в голову не пришло, что он будет нуждаться в утешении.
Я пытаюсь найти для себя опору в ободряющих словах, которые неизменно слышу от Фрэн. Я все еще не сообщила Джерими правду, но уверена, что, когда прочтет все это, он поймет.
Во время школьных каникул я чувствовала себя очень несчастной, хотя и часто видела детей. Они приезжали в город, оставались у меня на квартире, я всячески развлекала их, и мы довольно много веселились все вместе. Но над нами нависала какая-то тень. Для меня эта тень была исполнена зловещего значения, и даже дети начали ее замечать. Они были достаточно взрослыми, чтобы ощущать – что-то не в порядке. Джеймс, конечно, интересовался лишь собой, но Дилли все время печально поглядывала на меня и говорила, что ей не нравится квартира и вообще Лондон и почему я не еду с ними в Корнфилд. Какой ответ я могла дать, какое объяснение? Они были еще слишком малы, чтобы понять.
Я увозила их в офис Чарльза, чтобы он мог затем доставить их домой. Бывали моменты, когда, вернувшись в свою квартиру, я испытывала тяжелейшую депрессию. Я чувствовала себя такой одинокой, такой неуверенной в себе, что сильно похудела и начала страдать бессонницей. Мое скверное настроение, естественно, действовало на Филиппа. Я пыталась сделать все, чтобы он не знал о моих переживаниях, но скрыть их не могла. Он был слишком наблюдателен и слишком меня любил, чтобы не заметить, как я расстроена. Это выбивало из колеи нас обоих.
Я начала понимать, что нельзя жить одной лишь безумной страстью и всем тем, что так связывало нас с Филом. Я прожила в Корнфилде с Чарльзом одиннадцать лет и не могла повернуться спиной к семье и своей прежней жизни. Самое главное заключалось в том, что дети, которых родила и вырастила, стояли все-таки на первом месте. В моем сознании родилась ужаснувшая меня мысль – они значат для меня даже больше, чем Филипп.
Письма, которые я получала от людей, в свое время находившихся в дружеских отношениях с Чарльзом и мной, отнюдь не улучшали моего настроения. Я ожидала, что Кэт останется мне другом и окажет поддержку, но и она выступила против, написав совершенно безжалостные вещи:
«Я не считаю, что вам следовало уходить от Чарльза, когда дети еще так малы. Я знаю, вы несчастливы. Я и сама-то не больно счастлива. Но я не могла бы разрушить дом Розмари. Конечно, я сделаю все, чтобы помочь Чарльзу, и буду по мере возможности забирать бедную маленькую Дилли, чтобы она поиграла с Розмари. Вряд ли я когда-нибудь снова увижусь с вами, Крис. Хочу только надеяться, что вы будете счастливы».
Должна сказать, это письмо тоже меня расстроило. Столько людей заявляло мне зловещим тоном, что они-де надеются, что я буду счастлива, а сами при этом уверены, что счастья мне не видать.
Теперь уже осень. Скоро дети вернутся в школу. Джерими, слава богу, должен приехать в следующем месяце, и я знаю, что могу рассчитывать на его любовь и поддержку, хотя он и не одобрит моего поступка.
Дело о разводе продвигается быстрее, чем кто-либо из нас ожидал. Чарльз скоро получит окончательный вердикт.
Я уверена, что, когда стану женой Фила и буду жить вместе с ним, положение в корне переменится и я выйду наконец из этого мрака.
Филипп в последнее время находится на континенте, где работает со ставящей его новый фильм кинокомпанией. Телефонные звонки и письма не приносят мне утешения. Я постоянно чувствую, что при всей страстной любви ко мне его раздражает мое отсутствие, а ехать я отказываюсь из-за каникул Джеймса и Дилли. А также из-за того, что он называет шантажом со стороны Чарльза. В последние месяцы у меня была масса времени для написания этого дневника и прямо-таки избыток времени для размышлений и воспоминаний.
Как бы мне хотелось, чтобы все это было позади!
13
Кристина отложила перо.
Был душный, жаркий, сентябрьский день. Лондон изнемогал от зноя. На ней не было ничего, кроме тоненького хлопчатобумажного платья, но из-за жары она чувствовала себя какой-то распаренной.
Крис зажгла сигарету и уставилась на маленькую пишущую машинку, свою подругу на протяжении многих месяцев. Какое-то время она медленно перебирала страницы рукописи.
«Я написала целую книгу, – не без удивления подумала она. – Не знала, что способна на подобное. Все это, словно бурный поток, излилось из моей души. Филипп считает, что у меня от природы есть способность писать. Выходит, он не так уж далек от истины».
Она внимательно смотрела на неряшливую, плохо напечатанную рукопись.
– Это твоя жизнь, – сказала Крис вслух и попыталась засмеяться.
Рассказ получился более интимным, чем она того хотела. Она не была уверена в желании, чтобы кто-либо когда-нибудь это прочел, даже Джерими, для которого она писала.
Она встала и подошла к угловому шкафу, чтобы достать флакончик аспирина. Надо выпить чаю, принять две таблетки и лечь. Голова просто раскалывается.
Кристина лежала на постели, но мозг ее отказывался успокоиться, он лихорадочно работал, лишая ее душевного равновесия. Какой фантастический облик приняли главные действующие лица в истории ее жизни – снова и снова размышляла она.
«Я должна была бы выглядеть героиней, – созданием, которое надо жалеть и оберегать», – думала Крис. Однако на самом деле она совсем не чувствовала себя героиней, и даже наоборот – в дневнике она выглядела слабой и глупой.
Героем книги должен был бы стать Филипп – замечательный мужчина, ворвавшийся в ее жизнь, – чудесный ответ на ее мольбы. А каким он получился? Обаятельный, восхитительный, идеальный любовник – да. Но далеко не образцовая личность. Просто преуспевающий и очаровательный человек, который привык к тому, что им восхищаются, и которым она должна восхищаться и впредь. Сама она всегда будет на заднем плане, купаясь в лучах его славы и успеха.
А что можно сказать о Чарльзе? Он, разумеется, должен был предстать в роли злодея – отвратительный муж, который вел себя настолько дурно, что несчастная жена сошла с пути истинного.
Но на самом-то деле все не совсем так. Чарльз, конечно, вечно ее разочаровывал, а иной раз мог быть жесток. Но он не был злодеем. Да и осуждать его за то, что он не наделен достаточным сексуальным темпераментом, не приходилось. Во всех других отношениях он был обыкновенным мужем.
Это она не была обыкновенной женой – она, с ее эмоциональностью, всепоглощающей потребностью в любви и с ее чувственностью.
Внезапно Кристина вскочила и в ярости сбросила страницы рукописи на пол и ударила по столу кулаком так, что машинка задребезжала.
«О боже, боже, – проносилось у нее в голове, – и зачем только я все это написала! Теперь я еще в большем тумане, чем прежде, и просто не знаю, что на самом деле чувствую и что мне следует делать».
Мысли ее вновь вернулись к Уильяму Блейку и его нездоровым образам. Незримый червячок нанес свой страшный удар. Роза больна, и больна смертельно. Скоро с ней будет покончено.
Кристина уселась перед машинкой и закрыла лицо руками.
Она понимала, что в жизни ее действительно произошел поворот. Она не должна ни на йоту сомневаться в том, что больше всего на свете хочет быть с Филиппом.
Но именно это Кристина не чувствовала.
Ей хотелось вернуться домой. Ей хотелось проснуться и очутиться снова в своей спальне в Корнфилде, услышать доносящиеся из сада крики детей, найти внизу своего Чарльза, быть может специально поджидающего ее, чтобы чем-нибудь досадить. Ей даже хотелось, пусть это было глупо и противоестественно, чтобы она сидела с ним в машине и они ехали бы в Саут-Норвуд на одну из ужасных трапез в доме Уинифрид.
Теперь, когда Крис столь многое излила на бумагу и узнала истинную правду о самой себе, а также о Чарльзе, она начала сомневаться в том, что сумеет когда-нибудь ужиться с этим своим новым внутренним «я», хотя и будет жить с Филиппом.
Зазвонил телефон.
Она вытерла тыльной стороной ладони глаза, кое-как собралась с мыслями и подняла трубку.
Звонил Филипп. Голос у него, как всегда, был чарующий, нежный, трогательный. Она вспомнила, что сегодня он должен вернуться из Парижа. Он говорил, что позвонит сразу же, как только доберется до своей квартиры.
– Как моя красавица?
Кристина почувствовала, как верхняя губа вздернулась; лицо исказилось в гримасе. Спутанные рыжие волосы падали на бледные впалые щеки.
– Я чувствую себя хорошо.
– Скучала по мне?
– Конечно.
– Чем ты занималась?
Она постаралась вспомнить:
– О, масса всяких событий: побывала с Фрэн и Стивом на новом спектакле в театре «Комеди». В прошлый уик-энд забирала к себе детей.
– Как они?
Ей показалось, что голос Фила стал несколько сдержанным. Когда речь заходила о Джеймсе и Диллиан, он никогда не проявлял особенного энтузиазма.
– Хорошо. Джеймс вырос на целый дюйм. Дилли по-прежнему довольно мала для своего возраста.
– Не станет божественно высокой, подобно своей матери?
– Нет. Надеюсь, она ни в чем не будет подобна своей матери, – многозначительно сказала Кристина.
С ноткой удивления в голосе Филипп спросил:
– Что-нибудь не так, детка?
Глядя на разбросанную по ковру рукопись, она сказала:
– Очень многое не так.
– Прыгай в такси и приезжай. Ты слишком долго была одна. Я быстро сумею добиться, чтобы ты снова почувствовала себя счастливой, бедная моя детка.
«Неужели, – думала она про себя, – это все, чего она хочет – просто снова быть вместе с Филиппом, лечь с ним в постель? Именно в этом и состоит ее полное и абсолютное счастье?» Она не успела еще ответить на этот вопрос, как он добавил:
– Кстати, у меня есть для тебя новости.
– Какие?
– Анри Бовуа заключил со мной контракт на несколько криминальных сериалов, идущих по французскому телевидению. Я тебе говорил: у них есть такая программа – нечто вроде комиссара Мегрэ. Я намерен стать английским Сименоном. Программа будет передаваться как на Францию, так и на Англию. Это громадный контракт, детка. Он означает, что я должен почти немедленно вернуться во Францию. Но все-таки на этот раз ты поедешь со мной.
Какая-то болезненная слабость, затуманивавшая сознание Кристины и мешавшая ей разобраться в своих мыслях и чувствах, превратилась в настоящий ужас. У нее возникло ощущение, что ее загоняют в клетку.
– Когда это должно произойти?
– Послезавтра. Я обещал Бовуа сразу же вернуться. Я знал, что ты, сокровище мое, поедешь со мной, и поэтому не стал возражать. Я забронировал для нас апартаменты в доме с очаровательным видом на Сену. На уик-энды мы будем летать на Ривьеру. Теперь, когда у меня есть этот контракт, о деньгах можно не заботиться.
– Ты его подписал?
– Конечно, детка. Это самая большая реклама, какую я когда-либо имел. Кроме того, сие означает начало нашей совместной жизни в Париже, где никто из тех, с кем нам придется встречаться, не знает о разводе, а если и узнает, ему будет решительно все равно.
– Но ведь мы еще не поженились.
– Дорогая, до окончательного приговора суда осталось всего несколько месяцев. Джордж Вулхэм сам тебе об этом на днях сказал.
Сердце у нее забилось учащенно.
– Но, Фил… сейчас еще только сентябрь. Детские каникулы кончаются двадцать второго. Адвокат Чарльза сказал, что в субботу я могу свозить их к морю. Мне и в голову не приходило, что ты захочешь забрать меня в Париж.
Короткая пауза, а затем снисходительный смех Филиппа.
– Моя милая Тина, это на тебя не похоже – быть такой неблагоразумной.
– Ах господи, разве я неблагоразумна?
– Ведь в конце концов, детка, речь идет о моей карьере. Мы с тобой поженимся, и со временем ты будешь делить со мной мои успехи. Если программа пойдет хорошо, весь Париж будет у твоих ног.
Теперь пришел ее черед смеяться, но на глаза навернулись слезы.
– Я не уверена, что хочу видеть у ног весь Париж. Ах, Фил, не сердись на меня, но я просто не могу обмануть ожидания детей. Я не могу, Фил!
– Ну право же, Кристина… – Таким сердитым голосом он никогда еще с ней не разговаривал. – Пока что я проявлял величайшее терпение, когда дело касалось детей, но теперь ты должна, наконец, отдать мне предпочтение. Полагаю, я не прошу слишком многого.
«Нет, – тупо размышляла она, – это не слишком много. То же самое продолжает твердить и Фрэн. Так же неразумно веду себя с Филом, как иной раз – только по другим поводам – поступала с Чарльзом. Они похожи на две половинки ножниц, и на этот раз вдвоем разрежут меня на части, а виновата только я. Я создала эти ножницы».
– Тина, что ты там толкуешь о каких-то ножницах? – Голос Филиппа в телефонной трубке зазвучал резче.
Она не заметила, что высказывает мысли вслух. От горестного смеха ее затрясло.
– Прости, дорогой, я, наверное, не в себе…
– Что-то с тобой действительно случилось. Ты заставляешь меня волноваться, Кристина.
Слезы капнули с ее щек на колени. Она не стала их вытирать.
– Наверное, положение упростится, если я предложу тебе полететь со мной в Париж послезавтра? Тогда ты сможешь потом прилететь обратно и повидать детей в школе.
– Не знаю, – сказала она и громко зарыдала. – Мне придется спросить Чарльза. Ведь я обещала ему, что не перееду к тебе до нашей женитьбы.
– Послушай, детка, это уже чересчур… – Голос Филиппа стал холодным. – Ты лучше приезжай-ка сюда поскорее, дорогая, – продолжал он. – Нам придется об этом поговорить. Признайся, я был очень терпелив в том, что касается твоих детей, Тина, но ты не можешь продолжать ставить их или капризы своего бывшего мужа выше моих желаний.
– Я знаю, – прошептала она. – Я знаю, что виновата. Я виновата во всем. В свое время я так не думала, но теперь понимаю. Так уж получилось.
– Тина, я тебя совсем не слышу. Послушай, детка, это сущее безумие. Что с тобой произошло в мое отсутствие? Приезжай сейчас же сюда, не то я приеду к тебе, нравится это милейшему Чарльзу или нет.
– Не надо, – в отчаянии проговорила она. – Сюда не приезжай. Я возьму такси и приеду. Я попытаюсь объяснить…
– Ты жутко расстроена. Детка, что бы ни стряслось, я быстро все поправлю… Я еду к тебе, хочешь ли ты того или нет.
Голос Филиппа был преисполнен уверенности давнего любовника.
Она положила трубку. Из-за слез, застилавших глаза, она не могла разглядеть ни комнату, ни машинку, ни рукопись. Голова упала на вытянутые вперед руки. Она рыдала в голос:
– Но я не знаю, как объяснить… Я не могу. Я ничего больше не в состоянии объяснить даже себе самой.
Он приехал к ней на квартиру. Услышав его голос, Крис открыла дверь. Они внимательно посмотрели друг на друга. У Фила был усталый, недовольный и встревоженный вид. Она осталась в том же платьице, непричесанные волосы свисали на плечи. Впервые он подумал, что она выглядит не просто худой, а чахлой и утратила часть своей былой яркой красоты. Впрочем, он по-прежнему был преисполнен любви к ней и очень обеспокоен тем, что она сказала по телефону. Он обнял ее, вместе с ней вошел в спальню и заставил снова лечь в постель. Крис сотрясала сильнейшая дрожь.
– Бог ты мой, Тина, от тебя одна тень осталась!
– Я это чувствую, – сказала она. – Я не хотела, чтобы ты приходил.
– Дорогая моя, не очень-то любезный прием.
Она закрыла глаза обеими руками:
– Прости. Ты можешь подумать, что я впала в истерику, но я тебя только что предупреждала по телефону: я больше сама себя не понимаю.
Филипп взглянул на стол с пишущей машинкой и взял в руки листок рукописи. Он немного удивился, когда она крикнула:
– Положи на место! Ты не должен это читать. Это мой личный дневник.
Губы Фила крепко сжались. В один миг он понял, насколько вдруг отдалилась от него его Тина. Эта перемена потрясла его, как и собственная неловкая реакция на устроенную ею сцену. Филипп не любил сцен и никогда не думал, что Тина из тех женщин, которые способны их закатывать. Что-то определенно улетучилось из их чудесной идиллической любви, с иронией размышлял он. Почему же, господи боже, все так непостоянно?!
– Я не знаю, в чем тут дело, – сказал он. – Могу лишь предположить, что ты слишком много и слишком долго писала и находишься на грани нервного срыва. Это я могу понять. Такое случается, если пишешь слишком много без передышки.
