Текст книги "Невеста рока. Книга первая"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)
После этой сцены Генриетта запретила Фауне вообще разговаривать с его светлостью и с какими-либо другими джентльменами, пока ей этого не позволят.
«Нет, – думала Генриетта этим вечером, проведя несколько часов со своим молодым любовником, – этот запрет не удержит Фауну, хотя пока она еще ребенок. Ее красота и явная привлекательность для противоположного пола скоро будут таить в себе очень большую угрозу».
И другие «невзгоды» приходилось претерпевать «бедной Генриетте» с тех пор, как в доме появилась Фауна. Иногда Генриетта брала квартеронку на легкие завтраки к Клариссе. Кларисса, в свою очередь, постоянно являлась в особняк Памфри. В такие часы миледи испытывала неприятное чувство из-за Фауны, поскольку тяжко ненавидела Зоббо: когда этот гнусный чернокожий карлик оказывался рядом с девочкой, он буквально пожирал ее своими выпученными глазами, самым вульгарным образом разглядывая ее. Такое бурное проявление страсти к золотоволосой квартеронке вызывало у обеих дам громкие взрывы смеха. И одна из самых непристойных мыслей благородных леди заключалась в том, чтобы, когда Фауна станет старше, выдать ее замуж за крошечного нубийца, к чему Зоббо отнесся с явным одобрением. Однако, когда об этом сообщили Фауне, девочка стала молочно-белой и отнюдь не походила на равнодушную «куклу». Генриетта неожиданно осознала, что увидела в девочке оскорбленную донельзя женщину.
Фауна, с красным от гнева лицом и горящим взором, топнула ножкой и проговорила, пристально глядя на Зоббо:
– Не прикасайся ко мне. Убирайся вон! Я никогда не выйду за тебя замуж! Никогда! – кричала она, добавив еще несколько слов на африканском наречии, которых никто, кроме Зоббо, не понял. С громким плачем он тут же повалился Клариссе в ноги и зашептал, что его страшно обидели, что квартеронка заявила, будто она произошла из более светлой и чистой расы, чем он, и что если бы они находились сейчас в Африке, то люди из племени ее дедушки утопили бы его. Обеим дамам все это казалось безумно забавным, однако уже тогда между лучшими подругами возникло некоторое недовольство. Кларисса стала защищать своего Зоббо и потребовала от Фауны извинений перед ним, но девочка наотрез отказалась. Генриетта залепила ей пощечину, однако и это не подействовало. Очевидно, Фауна приготовилась покорно сносить издевательства миссис Клак, зависть и презрительные насмешки остальных слуг (а особенно Эбигейл) и даже с готовностью принимать побои, однако, как твердо заявила девочка, она ни за что не выйдет замуж за Зоббо, когда станет старше.
Генриетта рассказала об этой сцене Джорджу. И он весьма опрометчиво встал на сторону своей Букашки:
– Душа моя, предположив такое, вы зашли слишком далеко. Все-таки у девочки английская кровь, и выдавать ее замуж за этого маленького монстра Клариссы – весьма необдуманно.
Тогда своенравная леди Генриетта спросила:
– Почему? Разве Фауна не с тех же берегов Африки? Почему его светлость считает, что ей нельзя выйти замуж за Зоббо, а если не за него, то за кого-нибудь подобного?
– Я не знаю, кто станет ее мужем, и вообще сейчас она еще слишком юна для этого, – промолвил милорд. – Однако если вам угодно знать мое мнение, то я не представляю ее брошенной во власть этого уродливого черномазого. – Последние слова лорд Памфри произнес довольно резко для него.
За это высказывание миледи заставила лорда Памфри расплатиться тем, что по крайней мере на две недели изгнала его из своей постели и в течение этого времени не только не выказывала благосклонности по отношению к Фауне, но и назло милорду приказала миссис Клак постоянно занимать девочку работой на кухне. У девчонки слишком большое самомнение, считала миледи.
Находясь в немилости, одетая не в красивые платья, которые, она, с одной стороны, презирала, а с другой – любила, а в грубую одежду служанки, как Амелия, Фауна проводила долгие часы на кухне, чистила картошку и делала другую грязную и утомительную работу. Все это чрезвычайно нравилось миссис Клак и особенно Эбигейл, которая не упускала случая злобно ущипнуть или ударить Фауну, завидуя ей всякий раз, когда миледи звонком призывала девочку к себе.
В конце концов миледи уступила и согласилась с Джорджем, что и речи быть не может о браке между Фауной и Зоббо. Тогда коварная Кларисса предложила: может, было бы недурно послать Фауну в ее владения, чтобы та получше познакомилась с Зоббо. Генриетта наотрез отказалась. Она прекрасно понимала замысел Клариссы: любым путем раздобыть Фауну для себя! Генриетта вернула Фауне свою благосклонность и теперь придумывала новые обязанности для девочки, новые варианты появления Фауны на людях, что, естественно, привлекло бы внимание общества к самой Генриетте.
Однако, возлежа в объятиях своего возлюбленного и выслушивая его страстные уверения в любви, Генриетта раздраженно вспоминала о последнем званом ужине, состоявшемся неделю назад и ставшем для нее весьма и весьма неуспешным.
Глава 8
Много времени прошло, пока в Лондоне не прекратились разговоры о той ночи в гостиной Генриетты, в ее знаменитой гостиной с затянутыми в атлас стенами и наполненной богатствами рода Памфри. Ровно в полночь Генриетта пригласила гостей за огромный полированный круглый стол в середине залы, на который двое слуг водрузили гигантский, поражающий своим великолепием, покрытый сахарной глазурью торт. Все свечи в гостиной были погашены, кроме тех, что освещали стол. В полумраке лишь тускло мерцали драгоценности, украшающие дам.
Большинство джентльменов были навеселе. Сам хозяин, устав от званого ужина супруги, удалился в угол гостиной и сидел с сэром Гарри Роддни, склонившись над шахматной доской. Милорд пришел в негодование, когда, собравшись сделать смелый ход, обнаружил, что гостиная погрузилась в полумрак.
– Ну что еще там придумала моя Генриетта? – прошептал он молодому баронету, сидящему напротив.
Вскоре милорд узнал, в чем дело, – Генриетта неожиданно поманила молодого красавца Роддни к столу.
– Идите к нам, у вас есть шпага, – проговорила она, одарив баронета любезной улыбкой. – Вы должны разрезать торт. Разрезать мягко, медленно… вон там, где вы видите полоску из засахаренного миндаля… и очень осторожно, чтобы ни в коем случае не отклониться ни вправо, ни влево от этой полоски.
Сэр Роддни небрежной походкой приблизился к столу. Остальные гости расступились, освобождая ему дорогу. Сэр Гарри был весьма популярен в определенном кругу: знаменитый повеса, близкий приятель Красавчика Браммеля, распутный молодой человек, растрачивающий свое время и состояние на азартные игры, вино и женщин. Как и мистер Браммель, он огромное внимание уделял своей одежде. И этой ночью выглядел просто неподражаемо в атласном камзоле цвета бордо с огромными вышитыми манжетами, украшенными гигантскими золотыми пуговицами. Поверх своих каштановых волос сэр Гарри носил аккуратно завитой парик. Глаза у него были удивительные: ярко-зеленые под черными бровями и с поразительно длинными и пушистыми ресницами, как у женщины. Лицо изумительно тонкой лепки почти всегда было бледным. Его можно было бы назвать женственным, если бы не квадратный волевой подбородок и по-мальчишески упрямо сжатые губы. Сэр Гарри был также самым знаменитым фехтовальщиком в стране. Несколько поколений мужчин его семьи были азартными дуэлянтами, и Гарри Роддни не имел равных в этом искусстве, даже если сильно напивался.
Незамужние девушки его круга одновременно восхищались им и боялись его. Мужчины постарше завидовали его успеху у женщин и искусству владения шпагой, а некоторые из забияк глубоко раскаивались, столкнувшись с его жестким характером. Ходили слухи, что его дядя по материнской линии, сэр Артур Фэри, экс-губернатор Гибралтара, коему Гарри приходился наследником (его родители скончались), пригрозил строптивому племяннику, что лишит того наследства, если он не изменит образа жизни. Светские матроны, надежно укрытые в своих цитаделях, соперничали между собой, добиваясь его расположения, страстно желая сладостных «страшных» мгновений и находя сэра Гарри слишком трудным объектом для завоевания. Казалось, он намного счастливее чувствует себя в компании мужчин, круглые сутки играя в фараон, или целуя продажных женщин в публичных домах, нежели в обществе светских дам.
Но, несмотря ни на что, сэр Гарри был лакомым кусочком любого званого вечера, и, хмельной или трезвый, он обладал проницательным умом, дерзким языком и сказочно красивой внешностью, перед которой могли устоять немногие женщины. Для Памфри пользы от этого распущенного молодого повесы было мало, если не считать его высокого мастерства в шахматной игре.
Этим вечером сэр Гарри был не очень пьян. Просто он сильно устал. Все вокруг ему наскучило. Он не получал наслаждения даже от шахматной игры. Ибо утром, когда он в спальном халате еще нежился в постели у себя дома, в особняке, расположенном близ Сент-Джеймского дворца[22]22
Бывшая королевская резиденция в Лондоне. Построен в XVI веке. Перестроен после пожара в 1809 г.
[Закрыть], его буквально замучили своими визитами кредиторы: портные, изготовители париков, сапожники, множество лавочников, которые, разумеется, горели желанием дать красавцу Гарри Роддни кредит, но также стремились получить и несколько золотых гиней. Какое же это было расстройство… к тому же все могли видеть через приоткрытую дверь премиленькую Полли Теддингтон, которая все еще лежала в его кровати. Проснувшись, она взвизгнула и натянула на себя простыню, хотя не потрудилась скрыть от любопытных взоров симпатичное распутное личико и часть восхитительной белой груди. А рядом стоял сконфуженный слуга сэра Гарри, заламывающий руки от позора.
Одежды сэра Гарри и Полли валялись на полу спальни. Его письменный стол орехового дерева с медной инкрустацией был завален проклятыми счетами. Сэру Гарри пришлось увиливать и отшучиваться перед лицом наглых визитеров, пока он натягивал на себя зеленые брюки и камзол и облачался в высокие зеленые же сапоги. Поверх матовой ширмы он наблюдал, как посетители, прохаживаясь, оценивающе разглядывали его objets d’art[23]23
Произведения искусства (франц.).
[Закрыть], словно их уже выставили на продажу. Серебро и черепаховые шкатулки, изделия из слоновой кости и бонбоньерки. Графины и стаканы, часы из золоченой бронзы и канделябры… Один из мерзавцев даже имел наглость подкинуть на ладони большие золотые часы сэра Гарри, словно определяя их вес. Надо что-то сделать, чтобы утихомирить их… как следует напоить вином, потом еще, а потом дать искреннее обещание расплатиться по счетам до конца месяца… При помощи своего безграничного обаяния, которое сэр Гарри всегда пускал в дело в подобных случаях, при помощи льстивых уверений и бойкого языка, поклявшись, что его дядя уплатит по каждому счету, Гарри в конце концов избавился от незваных гостей.
Затем ему пришлось избавиться и от Полли. Ее бесхитростная болтовня и чисто чувственное обаяние раздражали его, когда все мысли были заняты финансовыми проблемами. Снова избавившись от одежды, он бросился принимать холодную ванну, размышляя, как получше подольститься к дяде Артуру. Это будет весьма непросто, ибо в их последнюю встречу старик твердо заявил, что, если Гарри не бросит своего экстравагантного и беспутного образа жизни и не снизойдет до какой-нибудь работы, он больше не получит ни пенса.
С помощью длительной поездки верхом, а затем – турецкой бани Гарри вместе с потом вывел из себя горячительные пары и остатки раздражения. А затем, вечером, появился в гостиной леди Памфри. Он не очень жаловал леди Генриетту с ее миндалевидными глазами. Подобные ей дамы были для него слишком фальшивыми. Он мог провести с этими баловнями судьбы приятный вечер, потанцевав час-другой, однако презирал их лень, непорядочность, супружескую неверность. Как и многие другие мужчины, которые вели беспорядочную жизнь, он находил подобные привычки отвратительными в особах противоположного пола (если женщина не была «жрицей любви») и поэтому страстно желал отыскать женщину не только красивую, но и добропорядочную, что, похоже, было почти невозможно в Лондоне 1797 года от Рождества Христова, так же как невозможно достичь заснеженных вершин Гималаев.
Разумеется, Гарри уже был наслышан о маленькой невольнице, привезенной Джорджем Памфри супруге из Бристоля. Он еще не видел ее, если не считать двух-трех раз, когда ему довелось издали наблюдать, как она, одетая в причудливый костюм, садилась в экипаж рядом с элегантной леди Генриеттой и ехала по Пиккадилли[24]24
Одна из главных улиц центральной части Лондона.
[Закрыть]. Он предполагал, что встретится с ней сегодня вечером. Но пока она еще не появлялась, и он решил, что ждать больше не стоит. К тому же страшно болела голова, что было необычно для Гарри, обладающего крепчайшим здоровьем, несмотря на попытки расшатать его при помощи долгих ночных кутежей.
Проведя по губам платком с кружевами, Гарри лениво подошел к столу миледи, остановился и пронзил шпагой толстый слой сахарной глазури. И тут он услышал приглушенный крик. Молодой человек резко повернулся к хозяйке дома.
– Клянусь Богом! Внутри торта живой человек! – воскликнул он изумленно.
Генриетта одарила красавца баронета очаровательной улыбкой.
– А вы разрежьте торт там, где сахар разделяется миндалем, и мы с вами увидим, что там, сэр Гарри.
Воцарилась тишина. Все взгляды обратились к монументальному торту. Атмосфера стала напряженной от ожидания. Пожав плечами, Гарри погрузил лезвие шпаги прямо в торт там, где проходила полоска из миндаля. Ко всеобщему изумлению и ликованию, из сладких глубин этого хитрого кулинарного сооружения вдруг появилась маленькая фигурка, уже достаточно известная друзьям и знакомым Генриетты.
– Фауна! Это же Фауна! – загудела изумленная толпа. Лицо Гарри окаменело. Он замер, его всегда бледные щеки покрылись румянцем, и он пробормотал себе под нос:
– Господь всемогущий, ведь я же мог пронзить это дитя!
Сэр Гарри был человеком вспыльчивым, он резко повернулся к Генриетте, с победоносным видом принимающей поздравления от гостей.
– Мадам, неужели вам кажется забавным, что я чуть не нанес смертельную рану этой несчастной девочке?
Улыбка исчезла с лица Генриетты. Снова воцарилась мертвая тишина. И девочка, спрятанная в торте (по правде говоря, она сидела там в сравнительной безопасности, свернувшись калачиком достаточно далеко от миндальной полоски), стояла теперь неподвижно и молчаливо. Сверкающие зеленые глаза Гарри Роддни внимательно осматривали ее с ног до головы. Несмотря на то, что он пришел в ярость, все его существо мгновенно наполнилось невольным восхищением при виде поразительной красоты квартеронки. Вот так, наверное, подумал он, Афродита встала из пены… как Фауна появилась из сладкого лона торта, одетая лишь в прозрачное шелковое одеяние, с обнаженными прелестными руками и ногами. Ее длинные вьющиеся золотисто-рыжие волосы шелковым водопадом рассыпались по еще не оформившейся груди. Ее смиренный взгляд, Полный печали, которая не покидала ее в последнее время, сейчас был обращен к зрителям. Изящные руки были сложены, а запястья скованы тонкой золотой цепочкой, отчего девочка выглядела еще более подавленной. «Но до чего же красивы эти черные огромные глаза, мерцающие в тусклом свете свечей», – подумал молодой человек. Глубочайшая грусть всего облика Фауны поразила сэра Гарри до глубины души.
– Маленькая невольница, закованная в цепи, спрятанная внутри торта… какая милая аллегория, – прошептала одна из дам и громко захихикала.
– Браво, Генриетта! – воскликнула другая дама, а Энтони Леннокс стремительно бросился к миледи, схватил ее руку и с чувством поцеловал.
– Великолепно! А до чего оригинально! Это какое-то чудо мастерства вашего кондитера, дорогая!
Слова Энтони Леннокса потонули в громком хоре одобрений и восхищения.
Генриетта, уязвленная тоном сэра Гарри, гордо вскинула голову в шляпке, украшенной драгоценностями и перьями, и сделала вид, что не обратила внимания на упрек молодого баронета. Подойдя к нему, она протянула сэру Гарри крошечную шелковую сумочку.
– Вот здесь, Гарри, вы найдете ключик от замка цепи, которая сковывает руки моей маленькой рабыни. Вы освободите их, и тогда она споет и станцует для вас. Вы будете очарованы, уверяю.
С каменным лицом сэр Гарри достал ключик, подошел к девочке и освободил ей руки. Затем швырнул ключ и цепочку на стол и холодным тоном обратился к хозяйке дома:
– Было весьма приятно участвовать в освобождении вашей невольницы, если это можно назвать освобождением, однако меня по-прежнему не покидает ужасная мысль, что я мог бы стать причиной смерти или тяжелого ранения этого ребенка. Прошу прощения, но я завершу партию с милордом, а затем с вашего разрешения откланяюсь.
Словно капли льда эти слова прорезали жаркую атмосферу сверкающей бриллиантами гостиной. Некоторые гости затаили дыхание. Затем раздался приглушенный смешок, очень быстро затихший. Генриетта вне себя от ярости смотрела вслед молодому баронету, догадываясь, что это засмеялась ее преданная Кларисса. Кларисса, которую она намеревалась поразить! Ведь Генриетта была так довольна собой, своей идеей – подать роскошный торт со спрятанной внутри него Фауной. К тому же, когда сэр Гарри разрезал торт по ее указанию, острие шпаги не причинило девочке никакого вреда. И со стороны баронета было просто чудовищно пытаться испортить ей триумф и унизить ее перед столь представительным обществом.
Леннокс спас ее репутацию. Он вытащил Фауну из недр огромного торта, поставил девочку на стол и протянул ей бокал вина.
– Певчая птичка должна испить это, а потом спеть всем нам песню в честь милосердной и доброй леди, которой она очень многим обязана! – провозгласил он.
Раздался взрыв аплодисментов. Фауна покорно отпила глоток вина. Всеобщее напряжение постепенно ослабевало. Генриетта вновь почувствовала облегчение, к ней вернулось прекрасное расположение духа, особенно когда Кларисса подскочила к ней и прошептала:
– И как я не догадалась посадить в торт Зоббо… в шоколадный торт?
Все расхохотались. Однако Фауна, не обращая на присутствующих никакого внимания, смотрела в сторону высокого красивого молодого человека в камзоле цвета бордо, глаза которого взирали на нее скорее с жалостью, нежели с любопытством, когда он освобождал ее запястья от золотой цепочки. Она до сих пор ощущала какую-то необычную нежность его пальцев. А сейчас он снова сидел в полумраке, согнувшись над шахматной доской напротив Джорджа Памфри. Фауна пыталась рассмотреть его в темноте. Словно ей хотелось запечатлеть в памяти каждую черту его лица, чтобы не забыть никогда, как не забыть и то страшное мгновение ужаса и потрясения, когда он мог ранить ее острием шпаги. И действительно, когда шпага пронзила сахарную оболочку торта, она не смогла не вскрикнуть от страха. Ее маленькое сердечко едва не разорвалось. О, как это было ужасно, когда миссис Клак с миссис Голайтли скрутили ее по рукам и ногам, согнули в три погибели и силой запихнули в кратер гигантского торта, предварительно сковав ее запястья цепочкой, которую их хозяйка приказала специально заказать для этого случая. При этом злобные женщины всячески угрожали ей, приказывая сидеть внутри торта тихо и не шевелясь. И, затаив дыхание, она сидела в этой жуткой тьме, пока миссис Голайтли заливала верхушку торта сахарной глазурью.
Они проделали в торте несколько маленьких дырочек… чтобы она совсем не задохнулась во время пребывания в своей сладкой тюрьме.
Амелия, ее единственный друг в этом страшном доме, все-таки осмелилась быстро подбежать к ней и прошептать слова утешения и сочувствия. Даже ее недалекий умишко осознавал весь ужас, обуревавший детскую душу Фауны. Возможно, если бы леди Генриетта хорошенько задумалась над всем происходящим, она не стала бы обрекать маленькую невольницу на такие мучения. Однако она затеяла это «представление» точно так же, как затевала и все остальное, связанное с маленькой Фауной, – бездушно, бессердечно, не заботясь о последствиях и предчувствуя лишь драматический эффект и взрыв аплодисментов, восхваляющих ее остроумие и неординарность.
Став игрушкой Генриетты, Фауна постепенно теряла свою личность, индивидуальность и наконец окончательно лишилась их. Вначале ее окружали роскошь и красота, которые царили вокруг ее светлости, ибо Фауна принимала участие почти во всех развлечениях миледи. Конечно, это было несравненно лучше, нежели сидеть взаперти на чердаке среди дохлых жуков и мух или выполнять тяжелые обязанности на кухне. Но почти всегда девочка неимоверно уставала от долгих званых вечеров в отличие от менее чувствительного и грубого Зоббо, получавшего от этого огромное удовольствие. Фауна пребывала в постоянном напряженном ожидании, ибо никогда не знала, что взбредет миледи в голову: ласково погладить ее по голове и угостить конфетами или с размаху ударить по щеке рукою, унизанной бриллиантами. Да еще Эбигейл со своими вечными злобными щипками! Несколько раз пришлось вынести довольно жестокие избиения со стороны злобной миссис Клак, правда, та не особо зверствовала, опасаясь, что на нежной коже девочки останутся следы побоев.
Иногда Фауне приходилось очень много есть. А на одном званом ужине каждый из гостей насильно впихивал в нее еду и вино, так что потом ее стошнило. Временами миледи вообще не посылала за ней, и Фауна в эти дни страдала у себя полуголодная. А как-то ночью миледи продержала ее до утра возле себя. Тогда леди Генриетта отправила спать Эбигейл, а Фауне приказала сидеть с ней. Миледи переутомилась, объелась и перепила и, зная, что никто лучше Фауны не усыпит ее, вызвала девочку, которой пришлось всю ночь растирать нежными пальчиками виски и ноги миледи, пока та не соизволила уснуть.
Только после этого Фауне было позволено уйти в свою каморку, куда она, измученная, побрела, чтобы ухватить хоть несколько часов целительного сна. Однако рано утром ее грубо растолкала миссис Клак, которой очень нравилось подражать манерам своей хозяйки. Ничто не вызывало у девочки большего отвращения, чем обязанность расчесывать безобразные сальные лохмы миссис Клак, массировать ее жирное брюхо и покрытое бородавками лицо. Она предпочитала до блеска оттирать каменный пол в подвале, нежели касаться отвратительного тела миссис Клак. Однако она усвоила, что ни в коем случае нельзя пожаловаться ее светлости, рассказать ей про все унижения и побои. Фауна научилась подчиняться, смиряя свой гордый характер и покорно снося свое рабское положение в этом огромном особняке. Каждый, кто хотел унизить или посмеяться над нею, называл ее черномазой. Еще совсем дитя, она подсознательно стала бояться своей африканской крови и ненавидела ее, испытывая крайнюю неприязнь к чистокровным неграм, таким, как Зоббо. И еще ее начало обуревать страстное желание стать совершенно белой… и свободной, пусть как эта невзрачная, забитая и тупоумная посудомойка. Желание абсолютно безнадежное.
Фауна все больше и больше ненавидела свою экзотическую красоту и мечтала о том, чтобы огромные черные глаза, выдававшие ее происхождение, сменили свой цвет на голубой, как у англичан. Она уже больше не думала с любовью и печалью о дедушке и не испытывала жгучей ностальгии по африканским берегам, где когда-то жила так счастливо. Все это осталось в прошлом, пришло время мучений, унижений и позора. Она слишком много вынесла и мало что позабыла. Теперь ее обуревало острое, мучительное желание: освободиться от оков рабства, приобрести власть и могущество (фантастическая и отчаянная надежда) и самой победоносно поставить ногу на корчащееся тело одного из тех, кто истязал ее, издевался над ней и заключил в неволю.
Из-за этой постоянной и мучительной мысли она становилась все бледнее, тоньше и молчаливее. И вот сейчас, стоя на столе, куда ее поставил Энтони Леннокс, она напряженно (как это часто бывало с ней в последние дни) размышляла о том, как бы ей избежать еще большей боли. Однако даже сейчас она не могла отвести пристального взгляда от лица человека по имени Гарри Роддни. И, повинуясь приказу хозяйки, она запела, запела одну из африканских песенок и пела исключительно для него. Ее сердце, несмотря на переполнявшие его боль и отчаяние, от волнения забилось так сильно, так страстно, как не могло бы забиться у европейской девочки ее возраста. Оно переполнялось зрелой и первобытной страстью, взращенной в ней африканскими джунглями и расой ее деда. Сегодня ночью она уже была не ребенком, а юной женщиной… она, которой совсем недавно исполнилось всего одиннадцать лет (в краалях ее родины в двенадцать уже выходили замуж), и песня, лившаяся из ее уст на родном языке, была исполнена печальной призывной красоты и была обращена к слуху Гарри Роддни. Этой ночью в душу Фауны заронилось зерно того, что стало самой сильной страстью в ее жизни. Хотя Гарри и слушал эту песню, он не мог понять ее слов. Но этот грустный певучий голос растрогал его, как и вид расцветающей красоты и трогательной беззащитности. Внезапно его красивые сильные пальцы передвинули ферзя из слоновой кости, и фигура осталась незакрытой. Тут же Джордж Памфри схватил ферзя и бросил его в коробочку.
– Вы проиграли, Гарри! Что это с вами сегодня? – удивленно осведомился он.
Роддни молча поднялся, резко поклонился и, пробормотав извинения, покинул залу. Уходя, он даже не взглянул на маленькую квартеронку. Но, пока он уходил в ночь из особняка Памфри, нежный призывный голосок так и преследовал его, приводя в сильное волнение.
