Текст книги "Невеста рока. Книга первая"

Автор книги: Дениз Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

Глава 26

Маркиз оставался в постели почти всю неделю. Как и можно было ожидать от переменчивого английского климата, погода изменилась, стало намного холоднее. Проливные дожди и порывистый ветер царили на улицах Лондона, сотрясая распускающиеся деревья.

Люсьену все время было холодно. В его спальне постоянно пылал камин, и в комнате установилась такая жара, что Елена задыхалась, но это не мешало ей весь день находиться подле постели больного мужа. Она читала ему вслух и вместе с ним трудилась над древним папирусом, присланным из Верхнего Египта после последних раскопок. Люсьен переводил папирус с арабского на английский.

Елена больше не обсуждала с мужем свои личные дела, она выглядела бледной и напряженной, а маркиз делал вид, что ничего не замечает.

Казалось, эффект недавнего приема мало занимал ее. Тем временем ведущие газеты были заполнены лестными откликами, от всех гостей приходили благодарственные письма, а из самых знаменитых домов Лондона госпоже маркизе одно за другим последовали приглашения. Она приказала Обри отвечать на них отказом. Все, кто приезжал с визитом – в основном это был нескончаемый поток поклонников, страстно желающих возобновить знакомство с ней, – отсылались восвояси. Это также было поручено секретарю, который учтиво сообщал, что мадам больше не устраивает званых приемов до начала мая.

Генриетта Хамптон прислала письмо с бурным выражением извинений в роскошном букете цветов. Елена с презрительной усмешкой разорвала письмо Генриетты на мелкие кусочки, а цветы отослала в помещение для служанок. Великая Генриетта приносила свои извинения Фауне – это было забавно! Елена не ответила на письмо.

Сам принц прислал огромную корзину роз из королевского дворца вместе с запиской, написанной собственноручно; такая высокая честь заставила бы учащенно биться от радости и гордости сердце любой светской дамы. Но когда Обри поставил позолоченную корзину с розами к ногам Елены и она увидела подпись принца, ее это не тронуло. Она думала о другом: сможет ли она вообще от чего-нибудь взволноваться, не считая того случая, когда речь шла о Гарри и о том, что произойдет по окончании этой недели. Она чувствовала себя так, словно все ее жизненные дороги вели к этому единственному зловещему пункту. Она, казалось, управляла и своей собственной, и его судьбой и в то же время двигалась вместе с ним навстречу неумолимому року. Фауна, Елена, кто бы она ни была, стала просто инструментом судьбы.

Эта неделя, которую она проводила, уединившись от всего мира, была отдана напряженному ожиданию решающего момента. Ее обуревали ужасные мысли, когда она оставалась наедине с собой. И едва сдерживаемые, затаенные бурные чувства были готовы вырваться из своих оков.

Она продолжала получать сотни подарков и официальных посланий от надеющихся на ее благосклонность кавалеров, с которыми она танцевала, беседовала и кого одаривала улыбкой в ту ночь на балу. Газеты тех дней в своих статьях называли ее не иначе, как Прекрасной Еленой. Началось повсеместное подражание фасону ее платья, ее прическе. Она стала законодательницей моды, королевой красоты и даже жрицей культуры и остроумия. Она читала все эти напыщенные отзывы Люсьену, и они вместе смеялись над ними.

– Если бы они знали, кем я была! – говорила Елена.

– Было бы очень забавно рассказать им все, но не раньше, чем ты окончательно упрочишь свое положение в обществе, – заметил Люсьен.

Невольница Фауна почувствовала себя отмщенной, когда де Шартелье узнали, что леди Хамптон оставил муж, а спустя двое суток Генриетту обнаружили в постели мертвой после чрезмерной дозы веронала.

Люсьен первый прочитал об этом самоубийстве, затем хмыкнул и протянул газету жене.

– Вот так. Твои враги гибнут один за другим, дорогая, – тихо произнес он.

Елена кивнула. Известие о страшном конце Генриетты совсем не тронуло ее. Она подошла к окну и, глядя на серый дождь, моросящий над Пиккадилли, молчала. Старик, лежащий в постели, наблюдал за ней, понимая, что она думает не о Генриетте, а о своем заклятом враге – и предателе – Гарри и о приближении дня возмездия. Сейчас Люсьен был совершенно уверен, что ему не надо больше беспокоиться за жену, ибо она уже достаточно сильна для того, чтобы с достоинством и бесстрашием довести задуманное до конца.

Ближе к середине недели Люсьен сделал усилие, чтобы встать с постели, ибо почувствовал, что иначе просто умрет. Раздираемый жестоким кашлем, он под присмотром обеспокоенного доктора Суренна бродил по нескончаемым, продуваемым насквозь коридорам и огромным комнатам особняка, пристально рассматривая каждое из своих сокровищ, словно видел их в последний раз. Он подолгу сидел напротив огромного аквариума с красивыми редкими рыбками, наблюдая за ними и кормя их, до тех пор, пока не засыпал и слуги не относили его обратно в постель. Когда Елена смотрела на его увядшее, посеревшее лицо и похожее на скелет тело, закутанное в меховой халат, она совершенно ясно осознавала, что перед ней умирающий. Он не слушал ее предостережений и лишь принимал немного опиатов, прописанных доктором. Маркиз решил испить последние капли из чаши жизни и остаться верным своей философии – презирать боль и слабость, не обращая внимания на саму смерть, крадущуюся за ним по пятам по огромному дому, голодную, жаждущую и страшную среди всей этой роскоши и красоты. Люсьен ощущал ее постоянное присутствие и всякий раз, пробуждаясь к новому дню, чувствуя, что еще дышит, лишь посмеивался над сумрачной упрямой костлявой фигурой, зловеще склонившейся над ним.

– Смерть должна подождать, пока мы не добьемся нашей полной победы, – как-то утром сказал он жене, умолявшей его вернуться в постель.

– Вы нужны мне, в этот уик-энд я не стану доводить до конца то, что намечала, – сказала она. – Я пошлю Гарри послание, что наша встреча откладывается.

– Ты не станешь делать ничего подобного, – отрезал маркиз, сотрясаясь в приступе кашля, с перехваченным дыханием. – Я запрещаю тебе делать это. Следуй своему плану, а затем придешь ко мне и расскажешь все. Я желаю узнать обо всем, прежде чем лягу в могилу.

И тут она, готовая разрыдаться, вскричала:

– О, не покидайте меня, Люсьен!

Он с необычной для него нежностью погладил ее золотисто-рыжие шелковые волосы и тихо произнес:

– Послушай, мой самый яркий и прекрасный бриллиант, я запрещаю тебе горевать обо мне, когда я умру.

– Ну как я смогу не горевать?! – с отчаянием в голосе воскликнула Елена. – Моя жизнь без вас утратит смысл!

– Полно тебе… вспомни все, чему я учил тебя, когда говорил, что надо сдерживать свои эмоции. Кроме того, ты станешь самой престижной вдовой в Англии. И я надеюсь… надеюсь, что ты найдешь себе мужа, с которым откроешь свою красоту всему миру. Это мое самое сокровенное желание.

Она подумала о руках Гарри, обнимающих ее талию, о его зеленых жаждущих глазах и о разрушающей любви, которую они испытали.

– Люсьен, я никогда не выйду замуж еще раз и никогда не покажусь в свете, где меня могут опозорить из-за моей негритянской крови, – с горечью проговорила она.

Маркиз сердито посмотрел на нее и сказал:

– Ты становишься болезненно впечатлительной. Позови ко мне Обри, мне надо продиктовать ему письмо.

Она вздохнула и поднялась. Когда вошел молодой секретарь, в ней не шевельнулось ни сострадания, ни тщеславия при виде его изменившегося лица. Может быть, когда-нибудь потом, подумала она с цинизмом, достойным ее учителя, она позовет несчастного мальчишку в свою постель и будет укачивать его светловолосую голову на своей груди, чтобы он не погиб от безнадежной любви к ней. Передавая ей письма и при этом случайно касаясь ее руки, он смертельно бледнел. Она знала, что он чувствовал при этом, бедняга! И девушка Фауна, и женщина Елена – обе вздрагивали, охватываемые желанием, от прикосновения руки любимого…

Люсьен был прав. Наверняка для нее лучше, если Гарри Роддни исчезнет из этого мира.

День расплаты приближался. Смерть ожидала, подобно волку, сидящему в засаде, и, тяжело дыша, облизывалась. Ее злобное дыхание проникало в опочивальню маркиза, наполняя ее дурным запахом, с которым не могли справиться пряные благовония и аромат духов.

Маркиз, неизменно насмешливый, решил разыграть прощальную шутку с несчастным секретарем.

В последнее время Обри крайне раздражал маркиза своим настроением и подавленностью, блуждая, словно грустная тень, за Еленой и делая ошибки в работе одну за другой. Такого Люсьен не прощал. Зная, что молодого человека снедает безнадежная страсть, он неоднократно советовал ему самым грубым образом найти утешение в объятиях другой дамы. Но эту идею Обри категорически отвергал. Несчастный молодой человек отчетливо понимал, что, пока он не удостоится расположения маркизы, ему никогда не удастся проявить свою мужскую отвагу по отношению к любой другой женщине.

После ухода Елены умирающий маркиз послал за Обри и со всей серьезностью сообщил ошеломленному молодому человеку, что госпожа маркиза смилостивилась и призналась в своей готовности ответить на любовь Обри.

– Ты доставишь мне огромную радость, если добьешься ее, – закончил маркиз; его запавшие глаза пристально разглядывали мрачное лицо молодого человека. На нем сейчас отражались одновременно страдание и радость.

– Но, сэр, сэр! – растерянно прошептал Обри, нервно теребя воротничок камзола и падая на колени перед постелью хозяина.

Из глубины подушек раздался приглушенный дьявольский смешок. Затем маркиз, раздираемый свирепым кашлем, прохрипел:

– Ступай… но не в ее опочивальню, а в китайскую гостиную, ту, что окнами выходит во дворик.

– Сэр… – нерешительно выдавил из себя Обри. Его мучили желание и страсть, и в то же время он был до предела изумлен таким попустительством со стороны старика. Он знал, что в прошлом хозяин развратничал, но чтобы опуститься до такой гнусности!

– Неужели вы заставите госпожу маркизу ждать, милостивый государь, – суровым тоном проговорил маркиз.

Обри Беркетт медленно приходил в себя. Бледный, трясущийся от возбуждения, он попятился из опочивальни, насыщенной зловещим запахом неизлечимой болезни. Он вытирал испарину со лба, когда пробирался по холодным коридорам к гостиной, носившей название китайской из-за ее обоев, расписанных изящными птичками и цветами, и лакированной мебели, обшитой атласом переливчато-синего цвета, который привезли из Пекина. В этой гостиной, как правило, принимали самых знатных гостей.

Обри подумал, что Елена, видимо, предпочла эту комнату своим роскошным апартаментам из-за нежелания неприятно удивить кого-нибудь из своих служанок. Почему она решила спуститься с роскошного пьедестала и столь неожиданно одарить его такой высокой честью, он не понимал. Не осмеливался понимать. Хотя его радость тускнела от неприятного сознания того, что маркиз лично пожаловал ему странную привилегию, он не видел причины отказываться от предложенного ему счастья. Зачарованно, словно во сне, с такой силой повернул ручку двери китайской гостиной, словно пытался ее сломать.

Уже наступила полночь. Дом был погружен в тишину, и все, не считая личных слуг маркиза, спали. Обри всегда задерживался допоздна, являясь к маркизу по первому его зову. Он чрезвычайно уставал и часто чувствовал себя несчастным. Но теперь, на цыпочках входя в гостиную, предвкушал высшее блаженство. В комнате стоял полумрак, лишь отблеск пламени из камина тускло освещал огромную постель. Обри не видел ничего, кроме очертаний женской фигуры, лежащей среди шелковых простыней, и облака роскошных золотисто-рыжих волос, ниспадающих на пол. Маркиза лежала, прикрыв лицо руками. В комнате витал аромат роз. Райский хор мелодично запел в ушах Обри. Он как подкошенный рухнул на колени подле кровати, схватил нежную белую руку, прижал ее к своим губам и почувствовал, как ласковые пальцы ответно погладили его губы. Затем он услышал приглушенный шепот:

– Любимый мой… ты пришел ко мне… прошу тебя, погаси лампу.

Он повиновался, и комната погрузилась в кромешную тьму. Его сердце готово было разорваться от любви и страстного желания. Он чуть не лишился чувств из-за благодарности, которую испытывал в эту минуту. Сейчас он наконец мог насладиться тем, чего так долго ожидал. Ведь он не знал иной любви… иных объятий. Сейчас наконец долгая томительная страсть к этой божественной женщине будет утолена.

– Елена… Елена… Елена! – шептал он.

За краткий час обладания этой великолепной женщиной от гордости и сознания своего триумфа Обри Беркетт превратился в бога, пока не заснул в ее объятиях. Когда же он пробудился, то услышал нежный радостный смех.

– Какой ты прекрасный мужчина! – прошептала она. – Милый Обри, я всегда готова вести с тобой эту любовную игру!

Что-то в тембре этого голоса вывело молодого человека из оцепенелой дремоты. Что-то… он не понимал что… заставило его тело содрогнуться, а волосы – подняться дыбом.

Он уселся в кровати, облокотился на подушки, пытаясь рассмотреть женщину, лежащую рядом. В этот сумрачный предрассветный час он почти ничего не видел. А она сонно прошептала:

– Утро еще не наступило.

И тут он осознал, что это была не Елена.

Покрывшись холодной испариной, он спрыгнул с постели, обуреваемый чудовищными подозрениями и невыразимым ужасом. Дрожащими пальцами он зажег лампу, стоящую подле кровати, и веселая китайская гостиная наполнилась светом. Обри увидел девушку, возлежащую на постели, положив руки под голову. Волосы ее разметались по подушке. Он, не веря своим глазам, разглядывал незнакомое лицо. Да, оно было симпатично на свой, довольно вульгарный, манер, с остреньким носиком и маленькими лукавыми глазками. У женщины был большой чувственный рот, на котором размазалась помада. Но она совершенно не походила на Елену де Шартелье, если не считать ее горящих, как пламя, вьющихся волос, которые так обманули его, когда он впервые приблизился к кровати.

Она захихикала.

– Ну как, мой милый мальчик, тебе понравилась шутка, которую сыграл с тобой благородный маркиз?

Он пожал плечами и тупо спросил:

– Кто ты такая?

– Меня зовут Каролина… а чаще меня называют Кэрри. Я занимаюсь торговлей, и дела у меня идут очень даже неплохо… – Она рассмеялась, глядя на него бесстыдными глазами. – Разве я не стою золотой гинеи, сэр Обри? Маркиз неплохо заплатил мне. Его слуги нашли меня в таверне «Золотой петух», что в Шеперд Маркете[51]51
  Шеперд Маркет – торговый центр в районе фешенебельных кварталов Лондона, построенный в начале XVIII века Эдуардом Шепердом в стиле, напоминающем провинциальный городок.


[Закрыть]. Мне сказали, что ищут девушку с рыжими волосами, как у меня. И вот, когда я оказалась здесь, маркиз наказал мне сыграть эту роль, и – о-ля-ля! – я показала свои способности в деле… старалась все время помнить, что меня зовут Елена, прятать от тебя лицо и шептать, что я безумно люблю тебя. Правда, каков маркиз проказник? Как здорово все придумал веселый старикан, а? И что у него было на уме, когда он замышлял это? Он так любит свою жену? Знаешь, – тараторила она, – я боюсь его! Ведь он предупредил меня, что если я хоть словечком обмолвлюсь где-нибудь об этом, то мне очень сильно не поздоровится. Это будет намного страшнее, чем порка! Вот как он сказал.

Обри слушал ее в оцепенелом молчании. Его тело и душа окоченели от сознания того, что с ним произошло и как его разыграли.

Что было на уме у маркиза, только что спросила эта шлюха. Наверное, Обри, как никто другой, понимал, что скрывалось в закоулках этого извращенного, грешного ума. Даже у ворот преисподней Люсьен де Шартелье готов совершить омерзительный поступок. И он послал его – несчастного, сгорающего от любви глупца – в объятия легкодоступной потаскушки из грязной таверны.

– Да не смотри ты на меня так, – сказала Кэрри, стараясь подольститься к Обри. – Шутка кончилась, все раскрылось. Но я ведь еще здесь, с тобой.

Он резко отвел ее руку, протянутую к нему, и оттолкнул девушку на подушки, не скрывая отвращения. Он чувствовал себя оскверненным, его тошнило. Все его достоинство протестовало против такой омерзительной шутки. Ведь была осмеяна и замарана его любовь к Елене. Первый чистый юношеский пыл он отдал грязной шлюхе… которая не имеет ничего общего с ней, кроме пола и цвета волос.

– Ну, ты такой сердитый, – капризно надула губки Кэрри, озадаченно глядя в его смертельно бледное лицо.

Он резко развернулся и со сдавленным воплем стремительно выбежал из комнаты. Она пожала плечами и снова погрузилась в сон с мыслями о том, что все мужчины без исключения наделены странностями.

Обри Беркетт отправился прямо к себе. В его секретере находилась кожаная шкатулка, в которой лежала миниатюра в позолоченной рамке с портретом маркиза. Люсьен подарил ее Обри на Рождество в прошлом году. Портрет был написан знаменитым художником того времени и представлял большую ценность. Обри в смятении разглядывал насмешливое, презрительное лицо на портрете. Затем бросил его на пол и с силой наступил каблуком на стекло. Он топтал портрет до тех пор, пока тот не превратился в порошок. Затем достал свое стихотворение «Прекрасная Елена», написанное прошлой ночью. Вложив его в конверт, он сунул туда же записку со словами:

До самой смерти я любил вас и только вас. Простите меня.

Обри

Затем он вытянул шелковый шнур из оконной занавески, привязал его к высокому столбику своей постели и повесился.

Утром к Елене вошла Хэтти с побелевшим лицом и дрожащим от волнения голосом сообщила ее светлости, что в доме произошла страшная трагедия.

Елена выскочила из постели.

– Господин маркиз?..

– Нет, мадам, это наш молодой секретарь… бедняжка, – рыдая, ответила Хэтти, знавшая Обри долгие годы, а затем рассказала маркизе, что несчастного молодого человека обнаружил слуга. Юноша висел на шелковом шнуре, и, когда шнур обрезали, поняли, что Обри давно мертв.

Елена побледнела. Она не испытывала особой привязанности к Обри, но это был умный, трудолюбивый человек, очень преданный и вдобавок красивый.

Она поспешила в комнату мужа, который уже знал все, ибо на его лице застыло угрюмое выражение, а странная кривая ухмылка открывала пожелтевшие зубы.

– Как такое могло случиться, Люсьен? – спросила потрясенная Елена.

Он взглянул на нее, приподнял бровь и сардонически улыбнулся. Дышал он с трудом, его грудь неровно вздымалась, когда он резко проговорил:

– Дурак! Слабовольный дурак. У него в жилах текла не кровь, а молоко!

– Неужели он повесился из-за меня? – запинаясь, спросила Елена. – Если это так… то я безмерно сожалею об этом…

– Он повесился из-за того, что не смог воспринять самую прозаическую шутку, которую я сыграл с ним, – мрачно произнес маркиз.

– Какую еще шутку?

Маркиз рассказал ей все и, пожав плечами, добавил:

– Бог ты мой, зачем вся эта театральность?! Да я вовсе не хотел вынудить его покончить с собой! Какая чудовищная досада! Ведь он так прекрасно разбирался во всех моих делах и документах. Теперь уже слишком поздно нанимать нового секретаря. Он приедет как раз в то время, когда ему придется подписывать свидетельство о моей смерти.

Елена молчала. Это столь знакомое насмешливое лицо вовсе не казалось ей сейчас забавным. Внезапно она почувствовала жуткую слабость, осознав наконец, что случилось на самом деле. Ей трудно было примириться с мыслью о том, что красивый юноша висел в петле, привязанной к столбику кровати. И она сказала:

– Эта шутка совершенно не соответствует вашему обычно безупречному вкусу, Люсьен. Простите меня, но я покину вас, чтобы подготовить все к похоронам.

– Распорядись и о моих похоронах тоже, черт тебя побери! – выпалил он ей вслед. – И порыдай за нас обоих!.. Елена… Елена… вернись. Как ты можешь покинуть меня именно тогда, когда я так нуждаюсь в тебе?!

Но она не вернулась. Впервые за все время она испытывала дикую ярость по отношению к нему… и стыд, ибо впервые не подчинилась его требованию.

Порочный больной старик уткнулся лицом в подушку. Он сдавленно рассмеялся, потом застонал. Костлявая волчица Смерть подкрадывалась к нему все ближе и ближе. Она уже добралась до изголовья его постели и была настолько близко, что ее зловещее дыхание смешивалось с дыханием человека по прозвищу Сатир, ожидавшего ее.

Глава 27

Впервые за все время работы в Ост-Индской компании Гарри серьезно поссорился с Джеймсом Уилберсоном.

Гарри возвратился в Чизик, получив срочный вызов от своего названого дяди. В это прелестное майское утро он предпочел добираться верхом, а не трястись в душной карете. Яркие солнечные лучи ласкали ухоженный сад мистера Уилберсона с его великолепными голландскими тюльпанами. Однако, когда мужчины приветствовали друг друга, на их лицах не было обычной в таких случаях радости. Грум повел гнедую кобылу Гарри в конюшню, а молодой человек с дядей прохаживались по заросшей тропинке и беседовали.

Старик, одетый в неброский темный камзол и без парика, замедлив шаг, взглянул на приемного племянника печально и строго.

– Ей-Богу, Гарри, ты разочаровал меня. У тебя есть какая-нибудь веская причина отказаться от поездки со мной в Ост-Индию в следующем месяце? И если есть, то какова она?

Гарри, который тоже был без парика, со схваченными лентой на затылке волосами, пробормотал что-то насчет жаркого солнца и сбросил камзол. Оставшись в белоснежной рубашке с широкими пышными рукавами и в галстуке, он очень напоминал прежнего мальчишку, подумалось мистеру Уилберсону, хотя Гарри сильно повзрослел и вокруг его красивых глаз появилось много морщинок. Какой странный у него характер – сочетание силы и одновременно слабоволия! Несчастный случай, происшедший с Гарри более четырех лет назад, на какое-то время сделал его угрюмым и меланхоличным человеком, постоянно копавшимся в своих ощущениях. Он бросил все чувственные удовольствия и был почти готов удалиться в монастырь. Но как только он решил сопровождать мистера Уилберсона в Индию, его здоровье стало постепенно улучшаться, восстановились, похоже, почти все функции мозга. Словно пуля никогда не вонзалась в его голову, став причиной потери памяти. Он начал работать не покладая рук, и по прошествии нескольких месяцев мистер Уилберсон совершенно уверился в том, что Гарри добьется высокого положения в обществе и огромного успеха. Казалось, он совсем пришел в себя и, как и другие здоровые молодые люди, иногда позволял себе заводить любовные интриги. Но теперь все в корне изменилось, причем к худшему. Гарри снова находился в плачевном состоянии, и дело было совсем не в том, что молодой человек начал посещать игорные дома, охотно заходил в таверны и искал общества дам полусвета. Все было намного хуже, мрачно размышлял мистер Уилберсон. Гарри без ума влюбился в замужнюю женщину. Мистер Уилберсон навел справки и теперь полностью осознавал всю опасность этой безумной страсти. Ведь маркиза де Шартелье обладала роковым сочетанием: сказочной красотой, очарованием сирены и несказанно высоким интеллектом. Она просто на глазах уничтожала молодого человека. Всем сердцем Джеймс Уилберсон желал, чтобы маркизу де Шартелье унесло как можно дальше. «Дьявол ее забери, – гневно думал старик этим утром, тяжело вздыхая. – И какой же болван Гарри, что дал заманить себя в такие прочные сети!» Внезапно у мистера Уилберсона вырвалось:

– Существует лишь одна причина, по которой ты не поедешь со мной, – эта женщина, буквально околдовавшая тебя! Да, ты ее раб!

Гарри покраснел.

– Если даже и так, то я наслаждаюсь своим рабством. Я должен извиниться перед вами, дядя Джеймс, если я огорчаю вас, но я люблю маркизу де Шартелье и хочу любить ее. Уверяю вас, это не мимолетное увлечение.

Уилберсон остановился, пристально рассматривая розовый куст. В редкие минуты отдохновения от трудов праведных он очень любил ухаживать за своим садом. Он обожал этот дом, выстроенный еще в царствование добродетельной королевы Анны, дом и все свои владения, которые после его смерти достанутся Гарри.

– Ну почему, почему ты не пытаешься побороть свою безумную страсть и обратить свои чувства к какой-нибудь юной непорочной девушке, которую ты мог бы сделать своей женой?! – с досадой воскликнул дядя. И, положив руку Гарри на плечо, добавил: – Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к тебе, сынок. Не позволяй этой пагубной одержимости уничтожить плоды упорного труда долгих четырех лет!

Гарри был очень тронут этими словами, но оставался непреклонен… и старик понимал это. Гарри бережно взял мистера Уилберсона под руку и отвел взгляд.

– Простите меня, сэр, – промолвил он тихо, – но я прикован любовью к госпоже маркизе теперь и на все времена.

– Но почему… Почему?

– На это я и сам не смог бы ответить.

– Я понимаю, Гарри, что она несравненно красива и к тому же обладает незаурядным умом, но прошу тебя не забывать, что у нее есть муж.

– Он уже стар и, наверное, скоро умрет.

– И тогда ты женишься на его вдове? А сможет ли она родить тебе детей? Разве она не старше тебя?

– Нет, она моложе меня. Она настолько молода, что годится своему мужу в дочери… она даже могла быть его внучкой. Но, уверяю вас, сейчас и речи не может быть о браке, хотя она настолько обворожила меня, насколько мне трудно добиться ее. Когда я спрашиваю себя, почему так необратимо люблю ее, то чувствую, что все это происходит из-за какой-то удивительной, необъяснимой связи между нами. Иногда мне кажется, что я знал ее прежде… – И Гарри многозначительно коснулся шрама, рассекающего его лоб.

– Не могу понять, – вздохнул мистер Уилберсон. – Мне ясно одно: ты отказываешься сопровождать меня по очень важному делу, которое принесло бы тебе огромную выгоду. Да, у тебя достаточно собственных денег, но когда-то у тебя было здоровое честолюбие и стремление занять мое место в Ост-Индской компании. Я надеялся, что в свое время ты сменишь меня на моем посту. О Гарри, сам генерал-губернатор Индии готов предоставить тебе аудиенцию. Ты смог бы занять весьма могущественную позицию в Совете.

– Да… но в Индии! – напомнил своему собеседнику Гарри.

– Лишь на несколько лет!

– Я не могу покинуть Англию даже на несколько дней, – прошептал Гарри.

– Чтобы быть с ней?

– Да.

– Это твое окончательное слово?

Гарри колебался. Он заметил, что лицо старика стало усталым и грустным. Он чувствовал себя таким неблагодарным… ему очень не хотелось расстраивать человека, которому он был стольким обязан. Но тут он вспомнил о ней. И закрыл глаза. В этот миг воспоминания были настолько ярки, что он всем своим существом ощутил неповторимую красоту ее чувственного тела, трепещущего в его объятиях; он словно наяву вдыхал ее аромат и чувствовал атласную нежность блестящих волнистых волос, которые ласково перебирал пальцами. Сейчас он видел лишь неповторимые бархатные глаза… влекущие и в то же время требующие никогда не забывать о том, что она принадлежит не ему. «О Боже! – думал он. – Она обещала послать за мной, да даже если все сокровища Индии упадут к моим ногам, я не подниму их, ибо это будет означать отказ от надежды обладать ею!»

С той ночи на приеме у де Шартелье он с нетерпением ожидал послания от Елены. Но тщетно. Ему же запрещено было писать ей или заезжать к ней домой. Временами он бесцельно блуждал по улицам, словно одержимый дьяволом, или уезжал на своей гнедой прочь из города и скакал до изнеможения, чтобы потом уснуть и на время забыться. Сейчас он стоял, погрузившись в глубокие раздумья.

– Дядя Джеймс… – начал он наконец, открыв глаза. Однако увидел, что пожилой джентльмен давно уже ушел. Гарри остался один. Когда же вернулся в дом, слуга протянул ему письмо, и Гарри прочел:

Я многое могу простить глупому, сбившемуся с пути молодому человеку, а ты дорог мне, как собственный сын, но я не могу спокойно наблюдать, как ты уничтожаешь себя из-за женщины. Я не отправлюсь в Индию до конца мая. Даю тебе время подумать и принять решение. Если же ты не поедешь со мной, я вынужден буду потребовать от тебя забрать свои вещи из моего дома и тем самым считать, что нашим отношениям пришел конец.

Гарри поднял взгляд от письма и спросил слугу, где он может найти мистера Уилберсона. Слуга ответил, что хозяин поспешно уехал в Лондон.

Гарри стиснул зубы. Так, значит, разрыв с дядей Джеймсом? Какая жалость! Какая боль! Он был очень привязан к старику, у них бывали славные времена. Гарри никогда не забыть такта и терпения, проявленных мистером Уилберсоном в первые месяцы после происшедшего с ним несчастного случая.

Он понимал, что, скорее всего, это конец, давние связи с мистером Уилберсоном и его домом будут порваны. Разумеется, у него были Поррингтон Эбби и свои собственные средства, но, помимо прочего, его деятельность в Ост-Индской компании всегда доставляла ему огромное удовольствие. Эта работа полностью соответствовала его темпераменту и была чрезвычайно интересна. Но он не может отказаться от Елены. Каким бы ни был исход безумной страстной любви, охватившей его подобно неистовому урагану, он не в силах отказаться от нее.

Гарри написал мистеру Уилберсону взволнованное письмо, в котором умолял его успокоиться и помириться с ним, после чего покинул Чизик. Когда он уезжал из этого небольшого дома, тюльпаны печально склонили свои бутоны, словно оплакивая его, и комок стоял у него в горле. Он провел здесь так много славных минут, напоенных умиротворением и счастьем! Но отправиться в Индию, покинуть Елену… нет, нет… это невозможно!

«Если она вскоре не пришлет мне письма, я умру», – думал он в отчаянии.

Когда Гарри проезжал по предместью Лондона, какая-то цветочница, довольно привлекательная в своей грубой красоте, вытащила из корзины гвоздику и бросила в него.

– Да сохранит вас Господь, прекрасный молодой джентльмен! – рассмеялась она ему вслед.

Он поймал цветок, галантно поцеловал его и швырнул девушке золотую монету. Случись такое с ним всего лишь год назад, он бы спешился и потребовал за эту гинею намного больше, чем поцелуй, ибо у девушки были пухленький ротик и призывный взгляд. Но сегодня Гарри не испытывал чувств ни к одной женщине, кроме той, единственной. Когда он наконец добрался до своего жилища в Найтсбридже, где проводил зимы, то почувствовал страшную усталость и подавленность. И все же он не поехал в Поррингтон Эбби, свою летнюю резиденцию. Сейчас его мучили воспоминания о всех несчастьях и разочарованиях, случившихся в его жизни. А еще мысли, связанные с дядей Джеймсом… Старик любил сопровождать его в Оперу, ибо у Гарри был превосходный музыкальный слух, или играл с ним в триктрак долгими зимними вечерами, или просил его помочь написать книгу об Ост-Индской компании, первую в ее истории…

«Все будет кончено, – думал Гарри, – если я не откажусь от Елены».

Слуга, заменивший верного, но забытого Винсента, открыл Гарри двери и тут же протянул ему письмо.

– Оно пришло сразу же, как только вы уехали из Лондона сегодня утром, – проговорил он.