Текст книги "Невеста рока. Книга первая"

Автор книги: Дениз Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

– Ну что, любовь моя? – взволнованно спросил милорд.

– Ступайте, Джордж, переоденьтесь, – сказала Генриетта. – Я принимаю ваш столь необычный подарок. Она будет развлекать меня.

Сморщенный от волнения лоб его светлости расправился. Человек весьма недалекий, он примитивно судил о женщинах, особенно о Генриетте. Если она называла его «Памфри», значит, была им недовольна. Когда же супруга величала по имени, он считал, что в фаворе. Облегченно вздохнув, милорд склонился над холеной ручкой, протянутой к нему, и нежно поцеловал ее. Фауна увидела, как Памфри повернулся, чтобы уйти. В неразберихе и постоянных переменах последнего времени этот благородный джентльмен, как и грубый О’Салливан с «Морехода», стал для нее близким человеком, в доброте которого она уже убедилась. И вот он собрался уходить! Издав жалобный крик, Фауна бросилась вслед за ним.

– Не покидай меня! – воскликнула она.

– Немедленно вернись! – приказала Генриетта. Она не собиралась шутить. Джордж стал успокаивать девочку, однако миледи властным жестом указала ему на дверь, дернула сонетку и велела Эбигейл сходить за миссис Клак. Фауна рыдала и вырывалась. Но Генриетта пресильно ущипнула девочку и рукой, унизанной драгоценностями, схватила ее за золотисто-рыжие локоны, безжалостно выдернув целую прядь.

– А ну успокойся! Как ты смеешь следовать за его светлостью? Ты теперь моя и принадлежишь мне, понятно? Слышишь, гнусная девчонка?

Фауна не обращала внимания на угрозы миледи. Снова ею овладел страх. Генриетта была ошеломлена таким неповиновением. Иногда ее малютки дочери тоже своенравничали, однако она в таких случаях препоручала их нянькам и служанкам. Миледи редко тратила силы, чтобы успокаивать их, делать легче их детские горести. Она предпочитала показывать гостям дочерей, когда те были в хорошем расположении духа. И никогда еще Генриетта не видела, чтобы маленькая девочка вырывалась и вела себя столь необузданно. Миледи пришла в ярость и с размаху ударила Фауну веером по щеке.

– Сейчас у меня просто нет времени преподать тебе хороший урок, моя девочка, – зловеще прошипела Генриетта.

Фауна перестала плакать. Ее маленькая грудь вздымалась, она, задыхаясь, смотрела на разгневанное лицо миледи. Благоухающая комната кружилась перед ее взором. Ее вновь подташнивало. Словно сквозь туман она слышала, как миледи говорила:

– Заруби себе на носу, девчонка, ты теперь моя рабыня и беспрекословно станешь делать все, что я тебе прикажу. А если ты осмелишься перечить мне или скверно выполнять мои приказы, тебя как следует выпорют, запрут на чердаке без еды и будут держать там до тех пор, пока ты не запросишь о пощаде!

Леди Генриетта не всегда проявляла такую жестокость. Она часто бывала милой и ласковой, вспышки ее гнева очень скоро проходили. Однако, придя в ярость, миледи становилась сущим демоном. Сейчас она вдруг осознала, что владеет настоящей живой рабыней… существом, к которому можно относиться, как к Жако, ее бывшей обезьянке, или как к одной из собак. Ведь никто никогда не осмеливается критиковать или подвергать сомнению правильность ее поступков. Злобно прошипев угрозу маленькой квартеронке, Генриетта успокоилась и уже приготовилась стать более милосердной… но, к несчастью, именно в это мгновение Фауну стошнило… прямо на белый роскошный ковер, на котором она стояла. Брызги едва не долетели до платья миледи.

И тут Генриетта пронзительно закричала и забилась в истерике. О, ужасный, гнусный ребенок! Что за чудовище подарил ей Памфри? Что тут началось! Миледи сотрясала воплями дом, сбежалась почти вся женская прислуга. Эбигейл послали за уксусом и жжеными перьями. В будуар ворвался полуодетый милорд, наспех облаченный в купальный халат, без парика. Он увидел Фауну, дрожащую, смертельно бледную и задыхающуюся от ужаса, и разъяренную миледи, которая тыкала в пол унизанным драгоценностями перстом:

– Посмотрите! Вы видите?! Ее вырвало на мой ковер, и он испорчен! Уберите от меня эту девчонку! С глаз долой! Миссис Клак, уведите ее и научите вести себя в моем будуаре! И чтобы я ее больше не видела до тех пор, пока она не научится управлять своим отвратительным желудком! Говорю же вам, уберите ее прочь!

Фауна ошеломленно наблюдала, как смущенный милорд целовал миледи руку, пытаясь успокоить ее. Затем служанки принесли воду, духи и тряпки, чтобы убрать следы случившегося. Фауна не осознавала всей огромности своего преступления. Она не знала, что теперь с нею будет, что ее ожидает. Мучения только начинались… те мучения, которые предсказывал дедушка и от которых он ее непременно уберег бы, если бы был жив.

Глава 6

Крупная угрюмая женщина в черном шелковом халате и в гофрированном чепце, аккуратно подвязанном под ее несколькими подбородками, с угрожающим видом подошла к Фауне, схватила ее за руку и выволокла из будуара миледи. Когда несчастную девочку потащили вниз, она ощутила болезненный удар по уху и пронзительно закричала. Вскоре Фауна поняла, что в этом доме пощады ей не ждать. Дора Клак была прекрасной домоправительницей. Она умело управляла хозяйством Памфри, вникая в каждую мелочь, держа в своих железных руках подчиненных, не позволяя им делать ни единой ошибки. Для ее светлости миссис Клак была просто бесценным сокровищем. И, разумеется, у этой матроны не было времени на сострадание к десятилетней девочке с негритянской кровью в венах. Ибо миссис Клак, как и остальные слуги, быстро узнала о том, что его светлость купил квартеронку на работорговом судне, недавно прибывшем из Вест-Индии, и что существо по имени «Фауна» вошло в обслуживающий персонал ее светлости в качестве рабыни.

Миссис Клак никогда не была замужем, однако закрепила за собой положение вдовы, придумала мистера Клака (включая его профессию сборщика налогов и скоропостижную смерть от воспаления легких), почти убедив и себя саму в реальном существовании почтенного джентльмена.

Несговорчивая, упрямая старая дева с отвратительной, уродливой внешностью, вся в бородавках и заплывшая жиром, очертаниями своей фигуры напоминала огромную репу – выращиванию именно этого овоща было посвящено ее детство. Под жеманными, заискивающими манерами, под услужливостью, демонстрируемой в присутствии гостей, скрывалась грубая и жестокая натура. Ее ненавидели молодые и красивые женщины, которым больше повезло с кавалерами и мужьями. Неудовлетворенные сексуальные потребности доводили миссис Клак до скотского состояния и находили выход в злобном издевательстве над людьми ниже ее, а именно над пятьюдесятью или шестьюдесятью мужчинами и женщинами, находящимися в услужении у семейства Памфри.

Если под лестницей, где обитала прислуга, возникали недовольство и раздражение, вызванные тираншей, это никогда не доходило до миледи или милорда, ибо оба были слишком ленивы и эгоистичны, чтобы интересоваться жизнью слуг. Ведь управление домом под руководством миссис Клак шло гладко и мерно.

В те времена домоправительница типа миссис Клак считалась весьма важной особой и занимала могущественное положение в доме. Ни одна служанка или кухарка не осмеливалась перечить ей, трепеща перед ее гневом и раболепствуя, чтобы получить похвалу. Миссис Клак даже изобрела некую систему штрафов, которые щедро накладывала на своих беспрекословных подчиненных, стоило им забыть о каком-нибудь самом ничтожном поручении. И эти штрафы – медяки, вычитаемые из жалких шиллингов, зарабатываемых слугами, оседали в необъятных карманах миссис Клак, в конце концов превращаясь в бутылку джина. Миссис Клак дружила с миссис Голайтли, поварихой, самой выдающейся из поварих, которая была еще толще домоправительницы, хотя и не такой злобной, ибо иногда ее видели смеющейся. Частенько они сиживали вдвоем у миссис Клак, потягивая огненную жидкость, пока не напивались в стельку. Из-за чрезмерного пристрастия к еде миссис Клак постоянно подлизывалась к своей обожаемой Луизе.

Попечению этой ужасной женщины и вверили несчастную Фауну. Не переставая думать о негритянской крови девочки, миссис Клак ощетинилась, ее свиные глазки, глубоко упрятанные в жирных складках кожи, зловеще заблестели. Выпив еще джина, она вновь обратилась к Луизе:

– Не наше это дело – обсуждать благородных хозяев, душечка, но так ведут себя джентри[16]16
  Нетитулованное мелкопоместное дворянство.


[Закрыть], и нам известно об этом. Нельзя сказать, что поведение миледи в отсутствие его светлости можно одобрить. Тем не менее это зашло слишком далеко – привезти черномазую девчонку и требовать от бедняжки Эбигейл передавать ей свой опыт. Эбигейл, конечно, пальца в рот не клади, она хитра, как кошка, да к тому же шпионит за всеми, но по крайней мере она – одна из нас. Совсем другое – черномазая. Да, да, у нее белая кожа, но все равно она – цветная. И мне не нравится, что я должна учить ее. И еще она дерзкая. Поэтому мне придется пользоваться плеткой. Ведь миледи сама попросила меня, чтобы девчонка не показывалась наверху до тех пор, пока не усвоит, что она не что иное, как ничтожная маленькая рабыня. То есть существо, которое купили, Луиза! Гадость!

Беседа происходила в уютной столовой миссис Клак, где восседали обе женщины. Они тяжело навалились на стол, тесемки их чепцов развязались и неопрятно болтались над столом – словом, отвратительное зрелище.

Перед этим домоправительница затащила упирающуюся Фауну на темный маленький чердак, расположенный над черным ходом.

Совершенно больная и напуганная девочка еще не изучила как следует место своего заключения. Она видела лишь пыльные стены, шероховатый деревянный пол без всякого покрытия и соломенный тюфяк с двумя плохонькими одеялами и подушкой в наволочке из грубой домотканой материи. Мерцающий свет от свечи, зажженной миссис Клак, отбрасывал огромные тени на ободранный некрашеный потолок, всякий раз протекавший во время ливня.

В каморке стоял затхлый запах несвежей старой одежды. Всюду валялись дохлые пауки и мухи. В эту теплую летнюю ночь на чердаке было душно. Совсем недавно чердак занимала несчастная четырнадцатилетняя посудомойка, которую миссис Клак «уработала» почти до смерти. Бедную девочку отправили умирать к ее нищим родителям, прежде чем она создала бы «неудобства» благородным хозяевам, скончавшись под крышей их дома. И она испустила последний вздох в домике своей матери, почти бесплотная от недоедания и издевательств злобной домоправительницы. Это была личная жертва миссис Клак, ибо миловидная девочка, к своему несчастью, привлекла внимание мистера Миллигана, дворецкого, на которого миссис Клак безуспешно бросала томные взгляды.

Вот в эту заброшенную и мрачную каморку, которой леди Генриетта, конечно же, не видела ни разу в жизни, и попала Фауна. Разумеется, здесь было лучше, чем в адском трюме «Морехода». Хотя там по крайней мере Фауна находилась рядом со своим любимым дедушкой и другими похищенными людьми их племени. Конечно, она слышала их жалобные вопли, но могла слушать и их песни, ощущать их слезы и поцелуи на своей маленькой ручке «принцессы». А в этой жуткой, отвратительной каморке девочка была так одинока! Прижав маленькие ладошки ко рту, она с отчаянием осматривалась вокруг, и грудь ее вновь раздирали рыдания, которых она так и не смогла сдержать с тех пор, как покинула будуар миледи.

Миссис Клак сложила руки на гигантском животе. Она обращалась с Фауной, как с каким-то жучком, ползущим по стенке.

– Черномазая! – злобно прошипела она. Огромные бархатные глаза девочки непонимающе воззрились на лицо миссис Клак. Домоправительница разозлилась так, словно этот ребенок каким-то образом забрался под ее гофрированный чепец. – Я сказала – черномазая! – повторила миссис Клак. – Как ты посмела испортить ковер ее светлости, так испоганить его?

Фауна не проронила ни слова. Она словно оцепенела, глядя на ужасную толстуху.

– Тебе известно мое имя? – вопрошала ее мучительница. Девочка отрицательно покачала головой. Тогда миссис Клак нагнулась к ней и затрясла что есть мочи. – Так запомни! Меня зовут миссис Клак. А ты будешь называть меня «мэм». Ты будешь говорить «Да, мэм» и «Нет, мэм», когда я обращусь к тебе. И ты будешь точно выполнять то, что я тебе прикажу и когда я тебе прикажу. Ты слышишь?

Фауна слышала, однако, ошеломленная и испуганная, никак не могла постичь значения сказанных слов.

– Так ты слышишь меня? – грохотала домоправительница.

– Да, – прошептала Фауна.

– Что «да»?

– Я не знаю…

Последовала оглушительная пощечина. Фауна покатилась по полу. Затем с трудом поднялась и, как испуганный зверек, забилась в угол чердака; ее огромные черные глаза мерцали в свете свечи.

– А ну подойди ко мне, черномазая! – потребовала миссис Клак.

Фауна отрицательно покачала головой. Это были скорее страх и замешательство, чем решение не повиноваться. Однако отказ, немедленного послушания поверг миссис Клак в беспредельную ярость. Она не собирается попусту тратить время на обучение этой черномазой девчонки ради удовлетворения причуд ее светлости. И не думает усложнять себе жизнь из-за обуздания этого «мятежа». С нее достаточно капризов двух херувимоподобных хозяйских деток, сейчас невинно спящих в своих изысканных кроватках внизу, в благоуханной детской.

Что Фауна всего-навсего ребенок, привыкший к неограниченной свободе в качестве первой леди в племени ее деда, что она привыкла отдавать королевские приказы и получать немедленное удовлетворение своих желаний – солнечный свет, свежий воздух, достаток, счастье, – это вообще не приходило в голову домоправительнице. А если даже и так, она все равно станет обходиться с Фауной, как с обычной служанкой. Уже кое-что беспокоило миссис Клак, нарушая ее душевное равновесие. Та несчастная девочка, посудомойка, доставила миссис Клак несколько неприятных минут, но та была англичанкой, рожденной добропорядочными простыми людьми. А эта Фауна… (какое отвратительное дикарское имя, думала миссис Клак) она всего-навсего купленная рабыня. Домоправительницу радовало, что она может поступать с ней так, как должно обращаться именно с черной невольницей, неважно, что у нее белая кожа и золотисто-рыжие волосы. А восхитительная красота девочки только усиливала желание миссис Клак поиздеваться над ней.

Следующие несколько минут Фауне казалось, что ад раскрылся пред ней, что ее швырнули в какой-то безумный мир. Ее выволокли из угла, в котором она пряталась. Одежда, заботливо сшитая женщиной в Бристоле, была порвана. Фауну бросили на соломенный тюфяк. Миссис Клак сняла со своей необъятной талии кожаный пояс и начала хлестать им несчастную. Чердак наполнился пронзительными криками боли. Затем ребенок внезапно утих. Дора Клак с затуманенными от бешенства глазами молча взирала на деяние своих рук, которые заныли от потраченных усилий. Девочка лежала молча, не шевелясь. Белая нежная кожа покрылась ярко-красными рубцами. Перевернув ребенка, миссис Клак взглянула на бесчувственное тело.

Домоправительница вовсе не считала, что произошло нечто дурное, однако ей не хотелось повторения истории с несчастной посудомойкой. Ведь Фауна была куплена для ее светлости и нельзя, чтобы она умерла.

Миссис Клак понимала, что зашла слишком далеко в своем желании заставить маленькую рабыню немедленно повиноваться ей.

Она поспешно завернула девочку в одеяло, приоткрыла дверь, чтобы впустить свежий воздух, а затем, бормоча что-то себе под нос, грузно спустилась вниз, держа в руке свечу. Добравшись до своей комнаты, домоправительница послала за Амелией, новой посудомойкой лет тринадцати. Амелия всего несколько недель как поступила на службу к Памфри и надела новенькое платьице с накрахмаленным фартуком. Волосы ее, свирепо укороченные миссис Клак, были упрятаны под домашний чепец. Эту деревенскую девочку родители отдали в услужение от нищеты. Амелия говорила с сильным суссекским акцентом, отличалась редкой худобой, неотесанностью и добротой. Она уже до смерти боялась домоправительницу и всякий раз, видя ее, приседала, как научили сразу по приезде сюда.

Миссис Клак, тяжело дыша от напряжения, приказала Амелии немедленно отправиться наверх с молоком и хлебом для новоприбывшей.

– И не забудь захватить уксуса, чтобы протереть ей виски! – громко прибавила миссис Клак. – Ах, эта отвратительная черномазая девчонка! Приведи ее в чувство, Амелия, и проследи, чтобы она поела. А утром покормишь ее тем, что тебе даст для нее миссис Голайтли. И глаз с нее не спускай! Следи, чтобы она не спустилась с чердака. Когда будешь уходить сама, запри как следует дверь, а ключ отдашь мне. И учти, если она сбежит, тебе придется держать ответ перед ее светлостью И передо мной.

Амелия, задрожав от страха, выдохнула:

– Да, мэм.

Она сделала книксен[17]17
  Короткое неглубокое приседание, упрощенная форма женского поклона.


[Закрыть] и упорхнула.

Амелия, как и остальные слуги, уже знала о появлении в доме маленькой невольницы-мулатки. Она взяла хлеб, масло и молоко и понесла на чердак. Своей глупенькой головкой Амелия думала, что рабыня по имени Фауна не что иное, как какой-то зверек, подобно умершей обезьянке ее светлости… или одной из кошек или собак.

И, конечно, она была потрясена, когда вошла на чердак и в свете свечи увидела белую кожу и золотисторыжие волосы девочки, которая к этому моменту уже пришла в сознание и тихо стонала от сильнейшей боли, пронизывающей все ее тело.

– Господи! – вырвалось у Амелии. От удивления она чуть не уронила свечу, сильно облив себе руку расплавленным воском.

Затем Амелия опустилась перед тюфяком на колени и с неловкой нежностью стала промывать Фауне израненную спину. Тупая и невежественная служанка сделала, однако, все, что сделала бы с раненым животным на ферме, где работал ее отец. Вскоре ей удалось немного привести Фауну в чувство, успокоить ее, усадить и даже покормить незамысловатой едой.

Когда Фауна прижалась к своему новому другу и, обливаясь слезами, стала умолять ее не уходить, маленькая посудомойка затрясла головой и со страхом оглянулась.

– Мне надо поторапливаться, дорогая, – бормотала она. – Мне негоже делать то, что не велит миссис Клак.

Фауна ничего не поняла. Она знала лишь то, что снова остается одна в этом ужасном мире слез, страхов, физических страданий и отчаяния. Однако Амелия пообещала ей прийти снова, как только освободится от работы. А тем временем Фауна должна вести себя послушно и делать все, что наказала миссис Клак.

И вот девочка осталась одна в кромешной тьме. Она тряслась в лихорадке и лежала, то дрожа от холода, то в поту от жара, до тех пор, пока рассвет не проник в ее убогую каморку.

Амелия, спустившись вниз, поведала остальным слугам, что «черномазая» оказалась «белая как молоко и к тому же красавица», за что миссис Клак тут же выпорола бедняжку посудомойку до потери сознания.

Слуги прониклись некоторым сочувствием к странной новоприбывшей, хотя никто не смел выражать это вслух. К тому же миссис Клак велела, чтобы никто не виделся с Фауной и не ухаживал за ней, кроме маленькой посудомойки, на которую было возложено беспрекословное выполнение всех приказаний, касающихся новенькой. Целую неделю, днем и ночью, Фауна оставалась запертой на чердаке, и раза два ей наносила грозные визиты сама миссис Клак. И каждый раз домоправительнице удавалось доводить девочку до тяжелого оцепенения, хотя миссис Клак больше не тронула ее и пальцем, ибо боялась, что ее светлость заметит следы побоев на спине рабыни и останется недовольна. Она даже дала Амелии мазь для протирания рубцов. Миссис Клак убеждена, что теперь-то держит Фауну в ежовых рукавицах и девочка отныне будет исполнять все ее капризы. К счастью для миссис Клак, ее светлость не забивала себе голову мыслями о новой игрушке, и так продолжалось примерно две недели, во время которых миледи была чрезвычайно занята балами при дворе и государственными делами, при свершении которых милорд Памфри сопровождал Принца.

Прошло ровно три недели, и Фауну – бледную, молчаливую и совершенно подавленную – вывели с чердака и отправили наверх, к леди Генриетте.

Глава 7

Примерно месяц спустя – в конце июля – его светлость объявил, что, если миледи будет угодно, ему хотелось бы всем домом переехать в загородную резиденцию Памфри, располагавшуюся неподалеку от Хэмптон-Корт[18]18
  Хэмптон-Корт – грандиозный дворец с парком на берегу Темзы близ Лондона; один из ценнейших памятников английской дворцовой архитектуры. Первым владельцем был кардинал Уолзи (ок. 1475–1530). Королевская резиденция до 1760 г. Построен в 1515–1520 гг.


[Закрыть]. Генриетта охотно согласилась, поскольку крошка Арабелла в последнее время хворала и нуждалась в деревенском воздухе. Памфри-парк был восхитительной резиденцией, выстроенной в стиле восемнадцатого столетия. Кроме того, ее окружал великолепный парк с искусственным озером, где миледи могла в хорошую погоду давать роскошные званые вечера на открытом воздухе.

Наконец все домочадцы упаковали вещи и приготовились к отъезду.

За день до отъезда Генриетта возлежала в шезлонге в своем будуаре. Она выглядела очень эффектно в муслиновом платье из Индии, отделанном вишневого цвета лентами. Ее великолепные темные напудренные волосы крупными локонами ниспадали на обнаженные плечи. Миледи вовсю кокетничала и флиртовала со своим последним избранником.

Энтони Леннокс, сидевший на скамеечке для ног рядом с миледи, держал ее за белоснежные руки и, ежеминутно осыпая их поцелуями, читал свою поэму, посвященную неповторимой красоте предмета его страсти. Миледи громко вздыхала. Известие о том, что его дорогая Генриетта на месяц или даже на два покидает Лондон, было для Энтони страшным ударом. Из-за своей политической деятельности он вынужден постоянно пребывать в столице, хотя, безусловно, будет приезжать в Хэмптон, чтобы встречаться со своей любовницей. Действительно, Генриетта стала его любовницей почти сразу же после званого обеда, данного в честь возвращения Джорджа из Бристоля. Именно здесь, в своем изящном, позолоченном, заставленном цветами будуаре, Генриетта и уступила страстному молодому красавцу, отдав на милость победителю не только свои пухлые красные губы. Разумеется, Энтони отнюдь не был ее первым любовником. В то похотливо-сладострастное время многие титулованные дамы не отказывали себе в любовных развлечениях – моральные устои были очень шатки. Что до Энтони Леннокса, то он впервые наслаждался такой щедростью объятий и ласк, если не считать женщин легкого поведения, о которых он старался не вспоминать в присутствии утонченно воспитанных дам.

Закончив читать поэму и порадовавшись похвалам своей возлюбленной, он начал ласкать ее, а она нежно гладила его по волосам. Генриетте нравилось, когда Леннокс был без парика и косички. Ей хотелось, чтобы мода на парики прошла поскорее, хотя, разумеется, этого не произойдет, пока моду поддерживают Его Величество и принц.

– В Хэмптон-Корте будет немного скучно, но я стану жить ради ваших приездов, милый Тони, – нежно прошептала Генриетта.

– Такой желанной красавице, как вы, вряд ли придется скучать, – произнес он и прибавил: – А что с вашей новой фантазией… Фауной?

Выражение лица Генриетты резко переменилось. Взгляд ее миндалевидных глаз стал злым. Она надула губы и перестала гладить его волосы.

– А, Букашка Джорджа… он так ее прозвал. О, я не знаю, Тони, не знаю… Иногда мне кажется, было бы лучше, если бы он вообще не покупал ее для меня.

– Так продайте ее кому-нибудь, – зевая, произнес молодой человек.

– Вот уж нет. Кларисса Растинторп с ума сходит, чтобы заполучить ее себе.

Энтони рассмеялся, забавляясь неизменностью желания любовницы постоянно возбуждать зависть своей подруги.

– Значит, ее прихоть так и не удовлетворена? – осведомился он.

– Нет, – резко отозвалась Генриетта, пристально изучая свои безукоризненно острые ногти.

И в самом деле, у нее произошло небольшое столкновение с Клариссой после soiree[19]19
  Зд.: званый вечер (дословно: вечеринка) (франц.).


[Закрыть], устроенного маркизом и маркизой в их лондонском особняке с целью представить высшему обществу нового выдающегося скрипача. В то время повсеместно царило увлечение Моцартом, вообще музыкальными вечерами. Когда давали концерт, ненавистный маленький Зоббо, с огромным тюрбаном на голове, украшенным настоящим рубином, стоял с серебряным канделябром в руке, освещая солисту партитуру. С другой стороны находилась вторая крошечная фигурка, тоже с канделябром. Это была Фауна, квартеронка, которую Генриетта одолжила Клариссе для этого случая, нарядив ее в своеобразный костюм – маленькой турчанки в широких атласных шароварах изумрудного цвета, под стать тюрбану Зоббо. Лицо девочки полузакрывал яшмак, и, как и ожидала Генриетта, глаза Фауны обворожительно мерцали поверх него. Завершала это оригинальное одеяние круглая бархатная шапочка, надетая набекрень на золотисто-рыжие волосы девочки. Эта пара являла собой впечатляющее зрелище – Фауна, которой совсем недавно исполнилось десять, и Зоббо, шестнадцатилетний карлик. Эффект был ошеломляющим. Впоследствии весь Лондон судачил об этом. А тогда ни одну живую душу не волновал Зоббо, вертлявый и отвратительный, с огромными толстыми губами и черной масляной кожей. Все с ума сходили от Фауны, которую Генриетта впервые выставила напоказ в обществе. Дамы вскрикивали от наслаждения и все до одной завидовали Генриетте. Джентльмены же мечтательно произносили:

– Это миниатюрный houri[20]20
  Гурий (франц.).


[Закрыть], а через несколько лет… о да!

Фауна, еще ребенок, была очаровательной игрушкой, да и миссис Клак прекрасно выполнила свою работу – когда девочка снова предстала перед миледи, она олицетворяла само послушание и покорность. А поскольку была еще очень юной, то быстро выучилась тому, что от нее требовалось в доме. Ее лучшим качеством, по мнению Генриетты, стало то, что она почти не раскрывала рта. Девочка была молчалива и печальна. Однако печаль удивительно шла ей. Как и говорил супруге Джордж, Фауна умела петь и пела, когда ей приказывали. Она пела странные африканские песни на родном языке, которые миледи успокаивали, а для ее друзей оказались редчайшим развлечением. Однако ее ранняя женственность и привлекательность, определенно, становились в глазах миледи крупным недостатком. Несмотря на нежный возраст Фауны, ее пальчики были настолько ловкими и изящными, что она быстро сменила Эбигейл в роли массажистки и магически действовала на миледи, когда та страдала болями – в дождливую погоду Генриетту помучивал ревматизм. А также Эбигейл (весьма неохотно, но не осмеливаясь протестовать) учила Фауну завивать локоны миледи, умело используя для этого щипцы, полировать ногти на руках и ногах хозяйки до совершенного блеска. Фауна умела натирать драгоценные камни, чтобы они ярко сверкали, – этому она обучилась еще на родной земле. Когда разрывались нити жемчужных бус миледи, никто в доме не умел нанизать их снова с такой скоростью и проворством, как Фауна. Девочка украшала званые вечера, стоя за спиною миледи, когда та ела, и держа веер, букет или накидку. Она выполняла бесчисленное количество мелких поручений, выезжая вместе с миледи верхом в парк или прогуливаясь с ней пешком по магазинам, неся симпатичную золоченую корзиночку, в которую затем складывались покупки.

И всегда, куда бы и когда бы они ни шли, люди изумленно смотрели на них или издавали восхищенные возгласы, пораженные сказочной красотой девочки. Генриетта весьма потворствовала этому, наряжая Фауну в самые разнообразные одежды. Клетчатые шотландки. Восточные чадры и юбки с фижмами времен Елизаветы I[21]21
  Елизавета I (1533–1603) – английская королева.


[Закрыть]. Атлас, шелк и кружева. Шляпки с перьями. Одетая как кукла, Фауна временами выглядела нелепо. Иногда миледи наряжала ее как нимфу, в древнегреческое одеяние; иногда – на туземный манер, зачерняя ее кожу и почти не одевая вовсе, когда детское тело было прикрыто лишь бусами, которые Фауна сама же и нанизывала. И вот однажды, простояв почти нагишом за спиною миледи на пронизывающем ветру, Фауна подхватила жестокую простуду, и целую неделю ее лихорадило. Генриетта, в страхе лишиться ее, сообразила, что в будущем следует одевать девочку потеплее.

Все это чрезвычайно забавляло миледи. Особенно когда знаменитые художники стали просить ее милостивого разрешения написать портрет девочки, а один из ведущих авторов шаржей поместил ее изображение в своей книге. В глазах общественности Генриетта всегда царила среди хозяек домов высшего общества и до появления Фауны. Но теперь! Теперь о ней говорили и писали так много, что Джордж Памфри начал находить это довольно неловким, особенно когда выслушивал в клубе довольно непристойные предположения насчет родителей Фауны и всяческие остроты, на которые ему приходилось с улыбкой отмалчиваться. Что до Генриетты, так она просто не могла жить без всего этого. Она наслаждалась. Пока ей не сообщил один из ее слуг, что Миллиган как-то ночью пытался вломиться в спальню девочки. Миссис Клак, заставшая его за этим гнусным занятием, осыпала слугу бранью и намекнула миледи (трясясь от жгучей ненависти к Фауне), что квартеронка имеет все задатки женщины легкого поведения и даже, несмотря на такой нежный возраст, спровоцировала Миллигана. Миледи верила ей лишь наполовину, несмотря на то, что видела бархатные глаза Фауны, направленные в сторону Джорджа, и досадовала на реакцию супруга на этот взгляд. А однажды вечером возник небольшой скандал. Джордж о чем-то ласково заговорил с Фауной, и глаза девочки наполнились слезами, поэтому он подозвал ее к себе, осведомился, как она поживает. Девочка бросила испуганный взгляд на Генриетту, которая надменно вздернула подбородок, после чего девочка неожиданно оцепенела, словно опасаясь вымолвить хоть слово. Тогда Джордж нежно обнял ее за плечики и, назвав ее «бедная миленькая Букашка», спросил, почему у нее такой грустный вид. Она зарыдала, и Генриетта приказала ей убираться вон. Джордж слабо запротестовал и осведомился, действительно ли Генриетта хорошо обходится с ней, поскольку ему показалось, что девочка похудела и стала более печальной. И тогда Генриетта набросилась на него с гневной тирадой.

Разве она не одевает в красивую одежду эту жалкую рабыню? Разве она не разрешает ей большую часть времени находиться в роскоши, следуя за ней, Генриеттой, повсюду? Да как только смеет его сиятельство даже вообразить, что девочка несчастна? Или что она худая… ведь миссис Клак утверждает, что она ест как лошадь. К тому же ее очень трудно обучать чему-либо, у нее нет чувства такта в соблюдении элементарных норм поведения и вежливости. А также чувства благодарности за огромную доброту, которую к ней проявляют.

Лорд Памфри, весьма недолюбливавший миссис Клак, несмотря на то, что очень ценил ее умение управлять домом, подумал: есть ли вообще что-то, за что девочка должна быть благодарна? Однако он не осмелился вмешаться. Правильно или нет он поступил, купив девочку и подарив ее Генриетте, Фауна являлась собственностью его жены. Он уже понял, что ее светлости весьма не нравилось, когда он слишком часто или слишком ласково заговаривал с ее «игрушкой». И несмотря на то, что милорд не обладал слишком ярким воображением, для него было очевидно, что, хотя Генриетта и находит забавным наряжать и повсюду водить за собой девочку, для несчастной маленькой квартеронки все это очень утомительно, а часто и унизительно.