Текст книги "Невеста рока. Книга первая"

Автор книги: Дениз Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Так вот, значит, как! Эта девушка принадлежала Гарри Роддни, но она наскучила ему, и он навсегда превратился для нее во врага.

Сейчас она рыдала, не скрывая слез, словно плотину ее горя впервые прорвало с тех пор, как ее увезли от Гарри.

– Я любила его, – стонала она. – Ну почему он не убил меня, а вместо этого обрек на такую ужасную жизнь?!

Маркиз, заложив руки за спину, ходил по комнате, наполненной звуками плеска морских волн и рыданиями несчастной девушки.

– Ну полно тебе, – наконец проговорил он. – То, что ты осталась жить, это прекрасно. И ты обязательно оправишься от этого удара.

– Никогда! – решительно возразила Фауна.

– Обязательно оправишься, – не менее решительно произнес он. – Безумная любовь одного человеческого существа к другому – явление преходящее, мимолетное. Я не говорю о телесных желаниях. Я имею в виду нежные чувства. Я любил дважды в своей жизни – свою жену и дочь. Они обе скончались. Вместе с их смертью умерла и моя любовь. И с тех пор я знаю лишь телесную жажду. Есть страсти, которые должно удовлетворять. И если ты ощущаешь, что тебя обуревают такие страсти, то удовлетворяй их – и ты о них забудешь… и будешь счастлива. Ты постепенно забудешь о Гарри Роддни. Не будешь больше считать его юным богом, которому ты отдала свое сердце. Ты будешь думать о нем лишь как о глупце, которому ты подарила свое тело и который оказался столь неблагодарным. Я рад, что ты живешь, ибо знаю, что настанет день и ты снова встретишься с Гарри Роддни.

– Никогда! – горько вскричала она. – О Боже, Боже, ну как он смог так поступить со мной! Как он мог предать меня?..

– Этот вопрос задает себе бесчисленное множество существ женского пола всех возрастов, – ласково сказал маркиз. – И на него очень просто ответить. Человеку легко предать другого, и так поступают не только мужчины. Женщины тоже предают. Из-за мести, денег, а иногда просто из чистой скуки. Я научу тебя совершенно иному. Я сделаю тебя такой, что тебя нельзя будет предать. А этого ты сможешь добиться лишь тогда, когда приобретешь защитную броню без единого уязвимого места. Да, да, ты еще встретишься с Гарри Роддни снова. Но не ранее того, как ты будешь готова хладнокровно взглянуть ему в глаза и заставить заплатить за предательство, ибо он поступил очень скверно.

Фауна отрицательно качала головой. Она все еще не могла постичь, как Гарри смог так поступить с ней. И до сих пор, даже сейчас, помнила его прощальные слова: «До вечера. А потом мы обменяемся тысячью поцелуев, чтобы возместить те поцелуи, от которых мне придется отказаться на время моего отсутствия».

Но тот прощальный поцелуй оказался поцелуем Иуды.

– Мне бы хотелось возненавидеть его, сэр, но я не могу, – проговорила она печально своему новому, непостижимому для нее знакомому, которому вдруг захотелось купить ее.

Он подсел к ней, взял ее руку, перевернул ладонью вверх и внимательно рассмотрел розовую ладошку.

– Ты узнаешь все в свое время, – сказал он. – А пока я хочу попросить тебя больше не упоминать имени Гарри Роддни. Уверяю, я его не забуду. И время от времени, если хочешь, буду сообщать тебе сведения о нем.

– Не надо. Я хочу забыть его, – угрюмо сказала она.

– А вот это ложь, – улыбнулся он. – Тебе надо запомнить еще одно: нужно всегда быть честной в своих чувствах. Во что бы то ни стало всегда надо быть честной с самой собой. Только тогда можно управлять своим разумом так же, как и своим телом. Я тебя обучу этим вещам. Я – твой учитель. А ты – моя ученица. В этом доме ты не будешь рабой. У меня слуг более чем достаточно. Мне хочется учить тебя. Мне страшно наскучили развлечения и безумные удовольствия нашего времени и было бы интересно учить тебя и в то же время наблюдать, как ты расцветаешь с каждым днем, как ты с каждым днем созреваешь. Я передам тебе мое мировоззрение – из нашей короткой беседы я понял, что ты исключительно восприимчива. Этот дом станет и твоим домом, и твоей школой. Следующие несколько лет будут годами твоего воспитания… – Он замолчал и, прищурившись, пристально посмотрел на нее. Сейчас лицо сатира стало лицом аскета. Он продолжил: – Ты научишься в совершенстве говорить и писать по-английски, а также по-французски, по-немецки и по-итальянски. Ты научишься отлично разбираться в произведениях искусства, в музыке, живописи и поэзии – ты станешь их тонкой ценительницей и опытным критиком. Ты станешь величайшей леди на земле. И… – Он галантно наклонился и поцеловал кончики ее дрожащих пальцев. – И ты будешь всегда любима!

У Фауны перехватило дыхание.

– Я едва понимаю вас. Зачем вы станете все это делать для меня, сэр?

– Это моя прихоть. Но при одном условии. Если ты поклянешься мне, что будешь трудиться изо всех сил. Ведь ничего нельзя добиться, пока не отбросишь в сторону легкомыслие и не начнешь полностью отдавать себя учению.

Она провела ладонью по заплаканным глазам.

– Мне бы очень хотелось, сэр…

Он кивнул, а его мысли были уже полностью заняты грядущими планами. И он произнес:

– Не называй меня «сэр». Зови меня Люсьен. Мы не будем жить с тобой как рабыня и хозяин. Мы будем жить как… друзья.

Она озадаченно взглянула на него.

– Друзья?

Он окинул ее сардоническим взглядом холодных серых глаз.

– Ты, наверное, думаешь, что я затащу тебя к себе в постель? Но я этого не сделаю. Не стану обладать тобою, еще грустной и рыдающей, совсем недавно покинувшей объятия Гарри Роддни.

Ее щеки вспыхнули от стыда. Она уткнулась лицом в подушки, но почувствовала, как нежная рука маркиза ласково гладит ее волосы.

– А вот этого не надо. Я хочу искоренить в тебе еще одно – это ложное чувство стыда, дитя мое. Ты не совершила глупости, отдавшись Гарри Роддни, ведь ты думала, что он искренен с тобой. Осознание того, что тебя одурачили, – вот спасение от стыда. Находишь мои слова циничными? Да, я циник. А еще и дьявол, и те, кто знаком со мной, прозвали меня Сатиром. Но я не хочу, чтобы ты боялась меня. Никогда!

Тут она повернулась и посмотрела на него тем печально-меланхоличным взглядом, который производил на него столь сильное впечатление.

– Не думаю, что буду бояться вас, – сказала она. – А если вы станете учить меня таким удивительным вещам, то клянусь, что во мне вы найдете самую послушную и прилежную ученицу.

– Интересно, как мне вести себя с тобой… – задумчиво произнес он.

– Мне не нужны драгоценности, – вдруг простодушно сказала она.

Он от души рассмеялся.

– Значит, у тебя будут книги, а драгоценности все равно не снимай, потому что мне очень нравится видеть их на тебе.

– Как вам будет угодно, – проговорила она.

– Да, с этой минуты все пойдет так, как я хочу, – кивнул он. – Но мне важно знать, сколько нужно времени, чтобы исполнились твои желания? Я принимаюсь за твое обучение не без некоторого опасения. Ведь бывает иногда так, что ученик затмевает… даже обманывает своего учителя. Известно и такое. Но я поступлю по-своему… и этого не случится. Я… женюсь на тебе.

Фауна охнула.

– Сэр… милорд, вы, верно, разыгрываете меня?!

Он поднялся, отошел от нее и взглянул в окно на бушующее море.

– Нет, – сказал он, и его глаза сверкнули каким-то дьявольским блеском. – Когда ты достигнешь того интеллектуального уровня, которого я ожидаю от тебя, да еще вкупе с твоей красотой, ты вполне можешь стать второй маркизой де Шартелье.

Она произнесла испуганно:

– Но моя негритянская кровь…

– Забудем о ней, дорогая. Я запрещаю тебе говорить на эту тему, ибо вижу, что она сильно огорчает тебя, завладевая твоими мыслями. А я получу огромное удовлетворение, введя тебя в общество. Я познакомлю тебя с высшим светом и буду наблюдать за теми, кто в свое время несправедливо обходился с тобой. О, с какой радостью я посмотрю, как эти люди, расталкивая друг друга, будут стараться познакомиться с тобой или мечтать о том, чтобы быть представленными тебе! Тебе, супруге Люсьена де Шартелье!

Фауна не произносила ни слова. Перспектива, открывающаяся перед ней, была слишком фантастической и непостижимой. Расстояние, разделявшее настоящее и будущее, было столь велико, что она даже в мыслях не смогла бы одолеть его. Она по-прежнему лежала на диване с бешено колотящимся от волнения сердцем, чувствуя, как мурашки бегают по ее телу от внезапно нахлынувшей радости. Наверное, этот странный французский маркиз безумец, однако такого рода безумие она могла только приветствовать. Она даже вообразить себе не могла ничего чудеснее, чем жить здесь, в этом удивительном огромном доме в качестве его ученицы и учиться всему, чему он собирался научить ее; позволить ему вылепить ее по образцу, созданному его фантазией. Она еще не знала, был ли маркиз добр или зол, однако сердцем чувствовала, что может довериться ему во всем. Впервые в жизни она ощутила свою красоту скорее как ценное качество, нежели как источник опасности. И внезапно ощущение благополучия, заново обретенной надежды вкупе с жаждой жизни охватило ее, умиротворяя мятежный дух. А перспектива наконец перестать быть невольницей и приобрести более высокое положение, душевное спокойствие и прекрасную жизнь, на которую намекнул ей маркиз… Она почти смеялась. Да это просто невозможно! Этого не будет никогда! Она тронула нитку бус, украшавших ее шею, с болью в душе вспомнила о жемчуге, подаренном ей Гарри, оставленном ею в том доме, где разбились ее мечты и надежды.

Люсьен остановился подле девушки. Он пристально изучал выражение ее лица. Начинающий уже понимать чувства Фауны, он нежно погладил ее руку и жестко сказал:

– Я запрещаю тебе думать о Гарри Роддни. Мне говорили, что ты поешь. Сейчас я сяду за клавикорды, начну играть, а ты позволь-ка мне услышать твой голос.

– Да, сэр, – сглотнув слюну, прошептала девушка.

– Зови меня Люсьен.

Он сердито поджал губы и, сложив ладони вместе, рассматривал ее холодным проницательным взглядом.

– Нет, – задумчиво произнес наконец маркиз. – Имя Фауна тебе не подходит. Впредь с теперешней минуты ты будешь называться Еленой. Ты когда-нибудь слышала о Елене Троянской, дитя мое?

Она отрицательно покачала головой.

– Значит, ты должна будешь узнать о ней, – сказал он. – Мы будем изучать с тобой историю Греции. – И маркиз улыбнулся.

– А кто… кто это – Елена Троянская? – шепотом спросила она.

– Королева красоты… богиня. Мужчины воевали за обладание ею и тысячами гибли. Парис одарил ее золотым яблоком, как царицу всех красавиц. По-гречески имя «Елена» означает факел[37]37
  Гекубе, матери Париса, приснился сон, что вместо ребенка она родила горящий факел, от которого возник пожар.


[Закрыть]. «Она двигается, как богиня, и выглядит, как королева», – писал Гомер. Это имя вышло из греческого корня, из которого вытекают слова Селена, означающее «луна», и Гелиос, что значит «солнце». У тебя тело этой лунной богини. И жаль, что у тебя черные волосы, ибо…

– Но это не так, – возразила Фауна неожиданно для самой себя. – Мои волосы перекрашены, чтобы люди, которые разыскивают меня по всему Лондону, не узнали. О, уверяю вас, они отнюдь не черные! Мои волосы цвета Солнца.

Из уст маркиза вырвался радостный возглас, глаза его заблестели. Он нагнулся, взял увеличительное стекло и стал внимательно рассматривать корни волос девушки. И увидел золотисто-рыжее сверкание, исходящее от них.

– Parbleu![38]38
  Черт возьми! (франц.).


[Закрыть] Верно! Значит, моя Елена будет безукоризненной! С этими волосами цвета солнца ты действительно представляешь собой самую прекрасную из всех Елен! Я немедленно пошлю за твоей служанкой. Это единственная женщина, не считая тебя, которая когда-либо жила под крышей моего дома. Я предпочитаю слуг-мужчин. Тебе нужно немедленно отмыть волосы! Ты достаточно хорошо себя чувствуешь?

Фауна с робкой улыбкой кивнула. Он увидел ее улыбку. В выражении ее лица маркиз отметил легкую тень кокетства, что весьма позабавило его. Значит… это дитя еще не настолько повергнуто жизнью и разбитой любовью, тщетность которой острым ножом поразила ее сердце… Значит, не все потеряно. Ведь ей хотелось, чтобы он увидел ее золотисто-рыжие волосы. «Силы небесные, на это стоит посмотреть!» – подумал он. За это новое, поразительное сокровище, с такими волосами и глазами, которое только что пополнило его музей, он заплатил бы и намного большую цену.

Маркиз дернул за шнурок сонетки. В комнату вошла женщина средних лет, одетая в плотное платье из черного шелка, в переднике и в чепце. Посмотрев на маркиза мягким взглядом ирландки, она присела в реверансе. Слугами в этом огромном доме ведал Обри Беркетт, он и привез эту прислугу из Лондона с отменными рекомендациями. Будучи совершенно одинокой, не обремененной семейными узами, женщина согласилась на условия, предложенные маркизом. А они состояли в том, что фактически она станет узницей в замке и никогда не покинет пределов его земель, не считая тех случаев, когда будет сопровождать хозяина вместе с его свитой при поездках в лондонский дом. Уже много лет она жила в этом добровольном затворничестве и в душе признавалась себе, что охотно принимает такую монашескую жизнь. С тех пор как она потеряла родных и близких, ее совершенно не интересовал суетный внешний мир. Таким образом, она намеревалась прожить до преклонного возраста.

Она повернулась к Фауне и снова присела в реверансе, на этот раз перед девушкой, которая с радостью прочитала в глазах женщины искреннюю доброту. Фауна ведь так привыкла к другому…

– Вот, дорогая, – произнес маркиз. – Это Хэтти, твоя личная служанка. Хэтти, проводите леди Елену в ее спальню. И помогите ей как можно тщательнее вымыть и высушить волосы.

– Да, милорд. – Служанка подошла и протянула лежавшей на диване девушке руку. Она ничего не знала о Фауне, как и все домочадцы Бастилии никогда ничего не знали о личных делах маркиза. Никто не осмеливался подвергать сомнению его полную власть надо всем и всеми. Слегка дрожа от волнения, Фауна оперлась о руку женщины и вместе с ней двинулась через комнату. Спустя секунду она обернулась и увидела, как маркиз щелкнул каблуками и отвесил ей поклон.

– Буду с нетерпением ожидать вашего возвращения, дорогая, – проговорил он.

Фауна, как во сне, вышла из комнаты. Когда она проходила в огромные двери, двое лакеев в пышных напудренных париках и в униформах с вышитыми на них гербами рода Шартелье низко поклонились ей.

Оставшемуся в библиотеке Люсьену еще некоторое время вспоминались изящество и грациозность восхитительной фигуры Фауны. Ему не терпелось увидеть естественный цвет ее волос. И он подумал: «Леди Елена. Да… это ей подходит. Полагаю, что последующие годы моей жизни будут наполнены глубоким смыслом. Да, долой скуку! Наконец-то Люсьен де Шартелье обрел свежий elan[39]39
  Порыв, дуновение (франц.).


[Закрыть] своего существования! И обрел его в тебе, моя Прекрасная Елена!»

Глава 20

Прошло несколько лет.

Было холодное промозглое утро середины января. Маркиз де Шартелье вошел в кабинет своего лондонского дома, поднес озябшие руки к огню, потирая их, и позвонил секретарю. Когда явился молодой Беркетт, маркиз уже сидел за письменным столом красновато-желтого цвета и разбирал деловые бумаги. Он хорошо знал походку молодого человека. Для своих шестидесяти лет де Шартелье обладал весьма острым слухом и узнавал шаги всех домочадцев. Не поворачивая головы, маркиз отрывисто спросил:

– Все улажено, Обри?

– Да, милорд, – ответил секретарь. Однако голос его звучал не так, как обычно, а сдержанно, с нотками волнения, посему маркиз, быстро обернувшись, взглянул на Обри и спросил:

– Ты нездоров?

Молодой человек – ибо Обри было немногим за двадцать – покраснел и отвел взгляд. Его нижняя губа оттопырилась, и он тихо ответил:

– Да нет, ничего, милорд.

Тогда Люсьен зловеще рассмеялся, а затем вернулся к своим бумагам.

– Ах да, – вдруг произнес он. – Ты недоволен, поскольку я возложил на тебя неприятную задачу по подготовке моего бракосочетания с леди Еленой, которое должно состояться сегодня вечером. Разумеется, с моей стороны было весьма неосмотрительно причинять тебе боль. Ведь ты безумно влюблен в нее, не так ли?

– Милорд! – с пылающим лицом возразил Обри, и в его глазах отразилось смущение… и некоторый страх.

Маркиз снова рассмеялся. Его смех был резок и сух. И если в нем и содержалось веселье, то оно явно носило злобно-сардонический характер. «Смех такой же, как и его хозяин», – с раздражением подумал Обри. Правда, пока Обри не стал настолько раздражительным, чтобы вспылить. У маркиза был жестокий и решительный нрав. Он никогда ничего не просил и никогда ничего не давал. И всегда требовал от всех своих подчиненных неукоснительной преданности и послушания. А кроме того, к нему с нежностью и с глубокой благодарностью относилась самая красивая женщина во всей Англии: Елена, сперва Безымянная, которая вскоре станет маркизой де Шартелье. «Возможно, – в отчаянии думал секретарь, – маркиз требует безграничной преданности и уважения из-за своего обостренного чувства справедливости. Никто о нем ничего не знал… не знали даже, какое наказание может постигнуть его обидчика. Однако догадывались, что возмездие наступит весьма скоро и что маркиз никогда не прощает пренебрежительного отношения к себе».

Для Обри и по сей день маркиз оставался загадкой и постоянной темой для раздумий. Даже сейчас, когда Люсьен возложил на секретаря весьма неприятные хлопоты по подготовке его женитьбы, которая должна была произойти тайно, в присутствии всего двух свидетелей. Венчание предстояло в крипте[40]40
  Крипта – подземное помещение со сводами.


[Закрыть] личной часовни маркиза, и проведут его два священника. Один – англиканского вероисповедания, а второй римско-католического, беженец из Франции, который когда-то был исповедником семьи де Шартелье. Не то чтобы Люсьен ходил в какую-либо церковь, он и не вспоминал о религии по меньшей мере двадцать последних лет, однако он пожелал, чтобы венчание состоялось по всем правилам, во всем отвечая понятиям света.

Маркиз окунул перо в чернильницу, поставил подпись на документе и через плечо передал листок секретарю.

– Отнесешь это во французское консульство.

– Слушаюсь, милорд.

– Ты оговорил время?

– Да, милорд, ровно в девять часов в крипте.

– Свидетелями будете только вы с врачом. Или это зрелище слишком мучительно для тебя?

Холодный тон хозяина пробрал молодого человека до костей. И он с несчастной улыбкой поспешно ответил:

– Даже если и так, какое это имеет значение? Ведь я слуга вашей светлости.

– Если хочешь, можешь отказаться.

Маркиз обернулся, окинул молодого человека испытующим взором, и недобрая тень появилась в его глазах. В них не было теплоты, с годами они становились только холоднее; как волосы маркиза все больше седели под париком, так и его глаза светлели все сильнее.

За последние две зимы Люсьен де Шартелье сильно постарел. У него начались боли в груди, он часто и надсадно кашлял. Поэтому загородный воздух Бастилии подходил ему больше, чем влажная атмосфера столицы. И до весны маркиз хотел вернуться в свои владения на берегу моря. Но как только в Лондоне откроется сезон[41]41
  Лондонский светский сезон проходит с мая по июль, когда королевский двор и высший свет находятся в Лондоне.


[Закрыть], он привезет туда Фауну и с бесконечным удовольствием станет наблюдать за ее первым выходом в свет.

– Не говори глупостей, Обри, – произнес маркиз, – тебе ведь нравится работать на меня, не так ли?

– Да, милорд, – хриплым голосом ответил Беркетт.

– Тогда зачем позволять роковой красоте женщины уничтожать тебя?

– Я… я… и речи быть не может, чтобы я сокрушался из-за этого, милорд, – тихо проговорил Обри. – Я… и не мечтаю о миледи.

– А как же твоя безумная любовь к ней?

Юноша опустил голову.

– Если вы называете это так…

– Ну а как же еще?

– Умоляю, дайте мне отставку, милорд.

– Не раньше, чем я скажу тебе кое-что. Послушай, Обри… миледи прекрасно знает о твоих чувствах к ней. Возможно, это не волнует ее. Не знаю. Она держит свои мысли при себе и в отличие от других представительниц ее пола сохраняет полный контроль над своими эмоциями. Вне всяких сомнений, даже если к ней вернется ее былая любовь, она найдет способ обуздать это чувство. И ты тоже должен научиться сдерживаться, мой мальчик.

– Я изо всех сил пытаюсь сдерживать мои чувства, милорд. И уверен, что вы просто случайно догадались о моей несчастной привязанности к миледи Елене. Я, разумеется, не заслуживаю ее внимания.

Маркиз сухо рассмеялся. Он с ног до головы оглядел секретаря.

– Разве представительница прекрасного пола может не заметить, когда красивый молодой человек вздыхает при ее появлении и жалобно стонет, когда она уходит?

– Умоляю, простите меня, милорд, если я каким-то образом обнаружил свои чувства, – произнес молодой человек, наконец собравшись с духом.

Маркиз снова рассмеялся.

– Сходи-ка лучше принеси подогретого вина со специями. Сегодня адский холод. Да забудь о своих тревогах или помалкивай о них. Занимайся лучше своей работой.

– Да, милорд, – со сдержанным выражением лица проговорил молодой человек и положил на стол хозяину какую-то бумагу. Люсьен взглянул на нее, подняв брови, кивнул, а затем снова склонился над письменным столом.

Тут тишину нарушил звук властного грудного голоса:

– Вы здесь, Люсьен?

Маркиз, изогнув бровь, бросил взгляд на секретаря и откликнулся:

– Заходи, дорогая.

Обри, не в силах двинуться с места, застыл, словно статуя, возле стола. Он был рассудительным молодым человеком и впервые влюбился так страстно и безнадежно – влюбился в протеже своего хозяина. Он пытался не выказывать своих чувств, особенно перед хладнокровным и проницательным джентльменом, которому служил. Но хозяин раскусил его.

Тяжелая резная дверь красного дерева отворилась, и в кабинет вошла Фауна, известная теперь как Елена.

Она была ослепительна: стройная, изящная, одетая в великолепный костюм для верховой езды зеленого бутылочного цвета, украшенный кружевами по рукавам и воротнику. Ее голову венчала шапка из медвежьего меха, которая не скрывала великолепных волос, золотистым потоком ниспадающих на плечи. От мороза щеки девушки порозовели. Когда она появилась в кабинете, сдергивая желтые перчатки-краги и держа под мышкой кнут, Люсьен де Шартелье в который раз испытал, глядя на нее, чувство гордости. Так человек восхищается своим собственным творением. И действительно, он вправе был гордиться этой светской и царственной молодой женщиной опьяняющей красоты, так изящно ступающей по кабинету. Ее прелестные ушки украшали жемчужные серьги, на груди сверкала брошь с крупным бриллиантом. Она положила Люсьену на плечо руку, унизанную драгоценными браслетами и кольцами.

– Превосходная прогулка верхом! – воскликнула она. – Но я не смогла кататься долго. Дорога очень тяжелая. Серпантин[42]42
  Искусственное озеро в Гайд-Парке.


[Закрыть] весь покрылся льдом. Народ катается на коньках.

Де Шартелье кивнул и улыбнулся своей холодной загадочной улыбкой. Его позабавило, что она произнесла слово «народ» как аристократка, наблюдающая за увеселениями простолюдинов. Также его забавляло, с каким равнодушием она ответила кивком на приветствие секретаря, который тут же покраснел и отвел взгляд. Люсьен подумал, что теперь Обри полностью потеряет способность наблюдать и анализировать страсти других людей, ибо поглощен собственными.

«Какой долгий путь пришлось проделать этой девочке-невольнице», – продолжал размышлять он, разглядывая свое magnum opus[43]43
  Великое произведение (лат.).


[Закрыть]. В этой прекрасной женщине не осталось ни следа от той робкой, приниженной рабыни, которую он приобрел когда-то. В двадцать лет Елена достигла расцвета своей красоты. К тому же она была теперь превосходно образованна. Маркиз получал бесконечное удовлетворение оттого, что она свободно владеет французским, итальянским и немецким; ее знания восхищали; она умела играть на клавикордах и арфе, божественно пела. А ее танцевальное искусство превосходило мастерство любой светской дамы. Его ученица, как он и предвидел, почти достигла той стадии, когда она смогла бы превзойти своего учителя. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем их длительные дебаты и дискуссии и то, как ее подвижный, натренированный ум был способен блистательно и мастерски следовать в любом направлении. Ее тяга к знаниям казалась ненасытной, а искусное их применение – бесконечно талантливым. Если он дал слово обучать ее, то она, в свою очередь, обещала учиться не покладая рук. И она демонстрировала неослабевающее усердие во всем. Его беспредельно радовало ее неутомимое трудолюбие. Такова была Елена-ученица. А что касалось Елены-женщины, этого создания из плоти и крови, с жаркими первобытными страстями и истомившимся сердцем, то она научилась владеть собой и обуздывать свои самые пылкие чувства. Иногда бывали минуты, когда даже Люсьен не мог постичь, что скрывалось под этой гладкой невозмутимой поверхностью и сколько еще времени она сможет оставаться равнодушной к радостям плоти. Теперь Фауна никогда не упоминала о прошлом. Она ни разу не произнесла имени Гарри Роддни с тех пор, как стала жить у маркиза. И только в одном был уверен Люсьен – что любой мужчина в попытке побудить Елену к мимолетной чувственной любви жестоко просчитается. Ибо больше никогда никто не сможет подчинить ее себе. В ней не было прежней слабости и покорности. Теперь она являла собой олицетворение могучей силы воли, и если в ней и кипели страсти, то они находились под самым строгим контролем. Эту невольницу больше нельзя было заточить в рабство, ее послушание и верность по отношению к своему учителю не были порождением страха, ибо она теперь не боялась ни его, ни вообще какого-либо живого существа на всем свете. Он научил ее, храбрую от природы, стрелять, фехтовать и ездить верхом, как мальчишка. И она покорно подчинялась его приказам лишь потому, что сама желала этого. Маркиз находил ее самым обаятельным собеседником, товарищем, равно как и самой способной ученицей. Он ожидал, что желаемой наградой для нее станет тот день, когда он разрешит ей, если она того захочет, составить себе компанию из молодых людей.

– Для меня самое большое удовольствие – это видеть твою красоту и наблюдать, как она расцветает все пышнее, – как-то сказал Люсьен. – Однако ты молода и уже познала любовь. Это естественно – желать любви. Будет ли у тебя возлюбленный? Наверное, я стану завидовать, но не ревновать. Ревнуют только дураки. Ревность – самое бесплодное и безрезультатное чувство. И, как когда-то заметил Вильям Шекспир, губительное. Я не буду ревновать, но надеюсь, что ты найдешь мужчину, достойного твоего внимания.

Она сильно побледнела, и гордое презрение зажглось в ее взгляде, которому он научил ее для подобных случаев. Маркиз понял, что она вновь вспомнила о Гарри Роддни, но не показала вида. Она лишь сказала:

– Мне очень хорошо с вами. Если вам больше не нужна возлюбленная, то и я не стану любовницей ни одного мужчины на свете.

– Но все же есть многие, кто посматривает на тебя со сладострастием, – напомнил он.

Он намекал на друзей и знакомых, посетивших Бастилию в последние несколько лет. Никто из них не принадлежал к обществу, в котором вращались Памфри. У маркиза гостили самые маститые ученые джентльмены с Континента; из Дании и Швеции, где в молодости Люсьен завел много очень интересных и полезных знакомств, а также со Среднего Востока и из Америки. Ученые, коллекционеры произведений искусства, музыканты и композиторы, художники и литераторы. Вот таких людей принимал у себя маркиз в период обучения Елены. И всякий раз, когда она присоединялась к их обществу, они поражались не только ее красоте, но и эрудиции, и тому, как активно участвовала она в их разнообразных диспутах. К тому же маркиз познакомил ее с оккультными учениями, открыв в ней некоторую склонность к мистицизму. Долгие часы Фауна проводила в библиотеке. Все его книги были доступны для нее. Впрочем, несмотря на насыщенную программу обучения, он никогда не позволял девушке перегружаться сверх меры. В маске или под вуалью, он вывозил ее в Лондон в Оперу или театр. Обри потом сообщал, что весь Лондон жужжал, как потревоженный улей, строя предположения о личности прекрасной незнакомки, сверкающей бриллиантами, которая всегда сидела рядом с маркизом. Ходили слухи, что у маркиза де Шартелье есть любовница, которой он исключительно верен. Но ни одна живая душа не знала ее имени и никто не высказывал никаких догадок по поводу того, откуда появилась эта особа.

Маркиза каждый раз радовала реакция Елены на развлечения. Также он приучал ее мыслить философскими категориями, хотя и не забывал касаться эротических тем. А поскольку она научилась контролировать свои чувства так же, как и мысли, он воспитывал в ней умение выявлять каждую грань своей чувствительной натуры, чтобы потом анализировать ее хладнокровно и безжалостно. И сейчас временами Фауна восхищала его своей способностью держать себя в руках, а также искренним презрением к лицемерию и ханжеству или к обычной женской алогичности.

Он с сардонической усмешкой наблюдал за мужчинами, которые, знакомясь и беседуя с ней, дрожали от ее прикосновения и беззаботного безразличия к их порывам. Однажды молодой человек из Копенгагена привез в Бастилию редкую картину – маркиз очень хотел приобрести ее для своей коллекции. Молодой ценитель искусств остался в Бастилии на ночь. Маркиз довольно рано удалился, оставив его с Фауной наедине. Ночью его разбудил стук копыт во дворе. Затем в спальню вошла Елена и сообщила Люсьену, что выгнала молодого человека из дома.

– В такой-то час, – пробормотал Люсьен спросонок, однако с крайним любопытством. – Почему? Чем он обидел тебя?

– Он пытался овладеть мною.

Маркиз, зевая, сел в своей огромной кровати и засмеялся.

– Ну, это еще недостаточная причина, чтобы выгонять человека на мороз. Ведь он был нашим гостем.

Елена гордо встряхнула головой, ее глаза сверкнули гневом.

– Я помню, что он наш гость. Однако я не могла позволить ему остаться. Он вел себя как животное. Когда он упал к моим ногам, я строго выговорила ему. И тогда он набросился на меня.

Маркиз вновь рассмеялся.

– А он недурен собой… весьма привлекательный юноша. К тому же великолепно говорит по-английски.

– Я не намерена терпеть бесцеремонность этого скандинавского нахала, не умеющего сдерживаться после выпитого вина, – возразила она резко.

Маркиз подумал: до чего она красива сейчас, в черном бархатном платье, со сверкающими драгоценными камнями на шее и запястьях. Она стала несколько выше ростом, чем тогда, когда впервые попала к нему в дом. Линии ее фигуры были намного чувственнее и притягательнее, чем прежде. Да… изумительное, потрясающее создание! И, подняв бровь, маркиз со вздохом произнес:

– Бедняга. А мне почти жаль его! Неужели тебя не возбудила его страсть?

– Он мне отвратителен! – отрезала она и добавила: – Все мужчины омерзительны мне, когда ведут себя похотливо.

Люсьен покачал головой, и когда закрыл один глаз, то его лицо стало еще больше напоминать маску сатира. Маркиз упрекнул ее в непримиримости. Он сказал, что противоестественно презирать всех мужчин и ей надо бы приготовиться к тому дню, когда она, возможно, встретит кого-нибудь, кто пробудит в ней вкус к любви. Надо научиться принимать любовь как должное и предаваться ей.