Текст книги "Невеста рока. Книга первая"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)
– Несомненно, сейчас для нее все… необычно… после варварского-то воспитания. Попав в эти условия…
– Не такое оно у нее варварское, – перебил лорд Памфри, – если учесть, как неплохо она говорит на нашем языке. Эта Букашка – замечательный феномен, любезный Панджоу.
– Могу я забрать ее у вас, милорд? – осведомился мистер Панджоу.
Он уже протянул руки к девочке, но та, охваченная страхом и яростью, внезапно выпрямилась и плюнула в него через плечо милорда.
– Нет… нет… нет! – закричала она, вцепившись в лорда Памфри, как маленькая тигровая кошка, и приводя в полный беспорядок его воротничок из женевского льна.
Тут милорду пришло в голову, что не следует оставлять этого красивого и несчастного ребенка с людьми, которые, судя по всему, запугали девочку и наверняка отвратительно обращались с нею. Он вспомнил об одной из многочисленных служанок тетушки-герцогини, которой мог бы препоручить девочку на несколько дней, чтобы та хорошо кормила и одела бы ее, а также подготовила для переезда в его лондонский дом.
– Ну, ну… перестань плакать, Букашка, – ласково проговорил он, поглаживая девочку по золотисто-рыжим локонам. – Я возьму тебя с собой. Ведь я уже купил тебя, моя маленькая рабыня. А значит, заверну тебя и тут же унесу с собой, верно?
Мистер Панджоу пожал плечами. Он был не прочь побыстрее избавиться от девочки. Капитан Хамблби вращал единственным глазом, созерцая внушительную пачку банкнот, только что брошенную его светлостью на письменный стол. А Фауна прижималась заплаканным лицом к милорду, с удовольствием вдыхая приятный запах его напомаженных волос. Тихо всхлипывая, она бормотала что-то на своем языке. Милорд чувствовал, что она лепечет что-то ласковое и эти слова адресованы ему. Он ощущал нежное прикосновение к своей щеке залитой слезами атласной кожи. «Ей-Богу, эта малышка умеет настоять на своем, – подумал он. – До чего же она соблазнительна даже в этом нежном возрасте!»
И он вынес девочку к ожидавшему его портшезу.
Фауну продали в рабство – она стала жертвой этого позора человечества. Но с помощью лорда Памфри Фауна вырвалась из грязи, оставшись девственной и торжествуя победу. И эта победа предвещала триумф ее красоты и очарования, вскоре ставших объектом непреодолимой страсти, несбывшихся пылких желаний.
Глава 4
Леди Генриетта Памфри, дочь графа, жена барона и мать двух пухленьких, розовощеких, похожих на ангелочков малюток дочерей, возлежала в шезлонге в ее знаменитом китайском будуаре и слушала болтовню своей подруги Клариссы, маркизы Растинторп.
Только что покинувшая ванную хозяйка дома была одета в красный шелковый расшитый пеньюар, не способный скрыть ее белоснежную шею и большую часть груди. Черные как вороново крыло роскошные волосы рассыпались по атласным, цвета золота подушкам; вскоре, употребив помаду и пудру, вышколенная служанка Эбигейл превратит их в нечто воздушное и белоснежное, отвечающее последним веяниям моды.
Генриетта только что продемонстрировала подруге туалет, приготовленный к сегодняшнему званому обеду. Наряд был сшит французским модельером, сбежавшим из Парижа во время Революции и обосновавшимся в Лондоне. Этот портной прославился тем, что создал более сотни изысканных туалетов для несчастной Марии Антуанетты[8]8
Мария Антуанетта (1755–1793) – французская королева, жена Людовика XVI. Казнена во время Великой французской революции 1789–1794 гг.
[Закрыть]. Теперь же он занимался нарядами лондонских титулованных дам, и Генриетта Памфри была одной из восторженных поклонниц его мастерства.
Молодая маркиза с некоторой завистью рассматривала прозрачное, воздушное платье Генриетты. Эти переливающиеся складки нижних юбок, вышитых бабочками, эта лиловая бархатная накидка! А серебристая вуаль, которая словно дожидалась момента, когда она сможет трепетать перед глазами Генриетты! Все восхитительно и весьма дорого. Уильям, муж Клариссы, был богаче лорда Памфри, но не столь щедро тратился на туалеты своей жены. Кларисса вздохнула. Никто из их круга не был так счастлив и в то же время экстравагантен, как Генриетта. Джордж баловал ее до неприличия. А она иногда… подумать только… она иногда разражалась в его адрес гневными тирадами, позволяла себе капризничать. Уж такой у дорогой Генриетты вспыльчивый нрав. Тот, кто хоть раз видел ее в гневе, никогда бы не поверил, что она была матерью двух херувимчиков: пятилетней Гарриет и двухлетней малышки Арабеллы. В свете леди Памфри выступала в роли добродетельной и нежно любящей матроны. Бедняга Джордж! Кларисса снова вздохнула. Она всегда немного волновалась при мысли о красивом и добродушном Джордже. Он и вправду намного симпатичнее, любезнее и покладистее ее Уильяма. Капризная Генриетта не желала больше детей, тогда как Джордж хотел сына и наследника. Слыша об этом, леди Памфри негодовала и рыдала, а Джордж успокаивал ее, моля о прощении, слегка упрекая или ласково увещевая. И лишь Кларисса, самый близкий друг семьи, наблюдая за подобными сценами в огромном особняке Памфри на площади Фицроу, знала обо всем намного больше других.
Однако она любила Генриетту, такую милую при хорошем расположении духа, с ее неисчерпаемым запасом остроумных, веселых историй. К тому же среди ее друзей – сам Красавчик Браммель[9]9
Браммель Джордж Брайан (1778–1840) – английский денди, законодатель мод того времени.
[Закрыть]! Весь лондонский свет следил за его новыми нарядами – их демонстрация всякий раз происходила в гостиной Генриетты.
В свою очередь, и леди Генриетта более снисходительно относилась к симпатичной молоденькой Клариссе, нежели к остальным так называемым подругам. У Клариссы был премиленький четырехлетний сынишка, который любил играть с Гарриет и Арабеллой. Кларисса родилась позже Генриетты, достигшей солидного двадцатичетырехлетнего возраста (ей казалось, она очень быстро стареет). Своенравной хозяйке дома нравилась юная наперсница, застенчивая и редко вступающая в споры. Леди Генриетта наслаждалась ее преданностью, как кошка сливками. И, как у кошки, у нее имелись про запас острые коготки, быстро дающие знать о себе в случае необходимости.
За исключением Клариссы, все остальные женщины побаивались Генриетту и вели себя весьма осмотрительно в ее присутствии. Однако мужчины немедленно воодушевлялись ее черными как вороново крыло локонами и миндалевидными сверкающими агатовыми глазами. «Какая жалость, что Гейнсборо[10]10
Гейнсборо Томас (1728–1788) – знаменитый английский живописец.
[Закрыть] умер так рано», – часто размышляла миледи, стоя перед зеркалом. Он упал бы к ее ногам, страстно желая увековечить неповторимые черные кудри. Внизу, в гостиной, висело изображение бабки Джорджа во весь рост, выполненное кистью великого мастера. Сейчас Кларисса тоненьким, как звучание флейты, голоском пересказывала Генриетте пикантную историю из жизни их общей знакомой, некоей леди Л., чей любовник, камергер самого принца, недавно был обнаружен разгневанным мужем в кедровом бельевом шкафу ее спальни. Муж натравил на несчастного молодого человека своих лакеев, приказав им выбросить незадачливого любовника на улицу в одном нижнем белье.
Обе дамы хохотали до слез, долго и звонко, представляя это забавное зрелище. Затем, глядя на Генриетту широко открытыми голубыми глазами, Кларисса осведомилась:
– Душа моя, вы слышали, что мистер Браммель в будущем году собирается стать капитаном собственного полка Его Величества?
– Увы, да, и он будет слишком занят и больше не сможет украшать своим присутствием мои собрания. Наш дорогой arbiter elegantiarum[11]11
Законодатель мод (лат.).
[Закрыть]…
– Какая вы умница, дорогая, – вздохнула Кларисса. – А как говорите на латыни! Не знаю, что это означает, однако, я уверена, что-то красивое.
Генриетта зевнула. Кларисса начинала утомлять ее – изучение новых покупок закончилось, уже нечему было больше завидовать, и хозяйка дома потеряла к подруге всякий интерес. Она просто не могла жить, если ей не завидовали. Завидовать же кому-то самой было для нее сущим адом.
Она продолжала позевывать, разглядывая свой будуар блестящими живыми глазами. Ей давно уже наскучили китайские обои с причудливым рисунком, изображающим птиц, деревья и пагоды. Видимо, пришло время поменять их, она затянет стены будуара атласом, на котором будут нарисованы сцены с пастухами и пастушками – чуть приправленные эротикой классические сюжеты. Генриетте нравилось слыть образованной и современной женщиной. Поэтому она не поленилась выучить латынь и французский, а также восхитительно играла на спинете. И обожала вносить в интерьер своего дома весьма дорогостоящие изменения.
Над резной деревянной каминной доской висела картина в итальянской раме, писанная маслом и изображающая обнаженную натуру. Напротив одного из огромных окон, выходящих в безупречно ухоженный парк, в позолоченной клетке сидел попугай-ара с ярким оперением. Птица беспрестанно перепрыгивала с жердочки на жердочку, зловеще крича. Попугай тоже был новым приобретением и сменил Жако, маленькую обезьянку, скончавшуюся от воспаления легких прошедшей, очень холодной весной. Тогда Генриетта с мужем уехала погостить к друзьям, оставив Жако на домоправительницу миссис Клак, которая ненавидела обезьянку за причиняемые ею хлопоты и совсем не заботилась о несчастном животном, погибшем в результате от холода и истощения. Вернувшись домой, Генриетта разъярилась и грозила миссис Клак немедленным увольнением… но вскоре забыла о досадном происшествии. Миссис Клак слишком умело управлялась с домом, кухонным персоналом и остальными слугами, чтобы увольнять ее; кроме того, миледи то витала высоко-высоко в небесах, то стремительно спускалась на землю… одним словом, жила настроениями, вдруг становясь совершенно равнодушной к тому, что еще совсем недавно волновало ее. Она ничем не увлекалась горячо и не привязывалась по-настоящему к чему бы то ни было. Страсть к Джорджу, который привлек ее красотой, богатством и титулом, давно испарилась. Она любила своих детей постольку, поскольку они являли собой ее плоть и кровь, хотя поначалу возненавидела их за то, что они родились не мальчиками. Теперь же дети, миленькие и обаятельные, просто забавляли ее. А подлинной ее страстью в данный момент стал некий молодой джентльмен по имени Энтони Леннокс, родственник леди Каролины Леннокс, матери лидера вигов, мистера Фокса. Энтони исполнилось всего двадцать лет – на четыре года моложе Генриетты, – исключительно хорош собой, немного распутник и подающий надежды политик, как и его выдающийся дядюшка, вообще намного интереснее бедного Джорджа. Энтони тоже отчаянно влюбился в миледи. Поэтому она и поощряла его, не теряя, однако, головы, не уступая окончательно и думая о том, сколько еще времени он сумеет владеть собой. Все это делало жизнь захватывающей.
Генриетта зевала все чаще и чаще. Впереди долгая ночь, два-три часа уйдет только на прическу и одевание. Званый ужин давался в честь возвращения Джорджа из Бристоля. И, разумеется, в числе других выдающихся гостей она пригласила и Энтони. Вечер обещал быть увлекательным, да и Джордж всегда возвращался домой с каким-нибудь подарком для нее. Внезапно Генриетта прищурилась и многозначительно взглянула на подругу.
– Может, когда мы увидимся снова, дорогая Кларисса, в моем распоряжении будет маленький черный монстр… как твой Зоббо.
Кларисса опечалилась. Зоббо, ее черный как смоль карлик раб, был в числе немногих личных сокровищ, которыми она владела в особняке Растинторп. Теперь Генриетта тоже пожелала обладать чем-то подобным. И если добьется своего, владеть Зоббо уже не будет так престижно.
– Но, дорогая, ведь рабов больше не ввозят, – начала было Кларисса.
– Билль еще не прошел, – перебила Генриетта. – Энтони сообщил мне, что завтра они сражаются по этому поводу в палате общин. Во всяком случае, Джордж отправился в Бристоль, чтобы повидаться с тетей Луизой, а главное, там он знает одного джентльмена, владеющего целой флотилией работорговых судов. И он точно обещал мне купить Зоббо…
Кларисса надула губы. Поднявшись, она поправила белокурый локон, выбившийся из-под высокой шляпки с пышными ярко-зелеными перьями. Приближался июньский вечер. Солнце скрылось за плотным серым облаком. Лондон изнемогал от духоты. Кларисса благодарила Бога, что завтра они все отправятся в Кэддлстонхо, замок Уильяма в Брайтхелмстоне. Она устала от города и нескончаемой вереницы званых вечеров, а Уильяму надоело времяпровождение в клубе за фараоном[12]12
Фараон – карточная игра.
[Закрыть]. Ее утомила даже компания дорогой Генриетты, которая никогда не позволяет ей хоть в чем-то восторжествовать. Каким-то образом ей всегда удается заставить Клариссу почувствовать себя пустым местом… не достойным зависти.
Зоббо, с его огромными вращающимися глазами, аспидно-черным лицом и смешными повадками, часто вызывал у Генриетты смех, и она неоднократно повторяла, что хотела бы приобрести такого же раба. И вот теперь у нее будет собственный Зоббо. Увы! Кларисса нежно поцеловала Генриетту в гладкую щеку.
– До встречи, душа моя. Передайте от меня привет дорогому Джорджу.
– До свидания, милая Кларисса, – тихо проговорила Генриетта, целуя ее в ответ.
Кларисса, шелестя зеленой шелковой накидкой, вышла в двери будуара, и лакей проводил ее к портшезу. Особняк Растинторпов находился всего в нескольких шагах от площади Фицроу.
Оставшись одна, Генриетта с облегчением вздохнула, пошевелила голыми пальчиками ног и погрузилась в приятные мечты о том, чем они с Энтони займутся, если она решится ему уступить.
Спустя минуту она позвонила, чтобы Эбигейл явилась к ней с щеточками и расческами, накладными волосами, прокладочками, щипцами и лентами и принялась за кропотливую работу по созданию прически миледи.
Глава 5
На землю опустилась ночь, когда путешественники подъехали к огромному особняку Памфри. Его сиятельство поднял Фауну на руки и понес к дому. Двое лакеев, заслышав грохот экипажа и цоканье лошадиных копыт, кинулись открывать двери особняка, Фауна жмурилась в ярких лучах света из вестибюля и от фонарей в руках слуг и крепче прижималась к человеку, купившему ее как рабыню для своей капризной жены.
Вообще же Фауна чувствовала какое-то сонное умиротворение. С тех пор как она покинула рабовладельческое судно и избавилась от злобных лап мистера Панджоу, вокруг нее возник куда более дружелюбный мир. Тетушка лорда Памфри, герцогиня, ни разу даже не видела Фауну, однако в ее доме девочку прекрасно кормили, а присматривала за ней одна из служанок, которую его светлость подкупил не столько золотой гинеей, сколько своими аристократическими объятиями – за них любая служанка готова отдать душу.
– Вообще-то не подобает, чтобы рабыня с негритянской кровью была одета как леди, – говорило это отзывчивое создание его светлости.
Поэтому портниха изготовила на скорую руку простенькое платьице из домотканого материала, которое скрывало изящную фигурку Фауны. Это был уродливый балахон темно-оранжевого цвета, способный уничтожить любую красоту. Но только не красоту Фауны! Опрятная, с аккуратно причесанными и уложенными блестящими волосами, в маленькой коричневой накидке из бумазеи и чепце с рюшками, она выглядела теперь как ребенок из бедной, но почтенной семьи. Ее экзотичность оказалась спрятанной, и она приобрела столь необычную для нее скромную английскую внешность. Наблюдая за ней, его светлость разражался громким веселым смехом. Глядя на ботиночки на деревянной подошве и перчаточки, он думал о том, что портниха сделала все от нее зависящее, чтобы уничтожить яркую, ослепительную внешность девочки. Но как только Фауна попадет к Генриетте, та при ее склонности ко всему причудливому очень скоро изменит все.
В платье и грубом хлопчатобумажном белье Фауна чувствовала себя крайне неловко, а свою «шляпку» и туфли на деревянной подошве просто возненавидела. Еще ни разу в жизни ее маленькие совершенные ножки не находились в таком заточении. Однако она терпела, ибо Джордж Памфри сказал, что больше ей нельзя выглядеть прежней дикаркой. За время их двухдневного путешествия из Бристоля в Лондон он с щедрым благодушием закармливал девочку конфетами и пирожными, пока ее однажды не стошнило.
Фауна прониклась неистовой любовью к высокому красавцу аристократу, он же, в свою очередь, забавлялся ее собачьей преданностью. Но, подъезжая к Лондону, начал колебаться: хорошо ли примет Генриетта этот удивительный подарок, купленный у Панджоу по столь высокой цене.
Вряд ли Фауне очень нравилось это путешествие. Ее пугало мерное покачивание «летающей кареты», запряженной четырьмя могучими лошадьми; настораживала необычность местности, через которую они проезжали. Миля за милей тянулись пустынные заброшенные пастбища, темные леса, холмы, горы и долины, небольшие деревенские селения. Кучера непрестанно орали и переругивались, а когда меняли лошадей в Ньюбери[13]13
Город, где произошли битвы 1643 и 1644 гг, во время I гражданской войны между парламентскими войсками и королевской армией Карла I.
[Закрыть], мертвецки напились. Заночевали они там же. Лорда Памфри принимали в «Голове сарацина» как почетного гостя. Фауна спала в помещении для слуг, и, поскольку кровать там оказалась всего одна, пришлось Фауне разделить ее с неопрятной судомойкой, искусанной клопами. Девочке было неудобно и противно. Однако, уставшая от волнения и новых впечатлений, она очень скоро заснула.
Ранним ясным июньским утром они на всех парах устремились к Лондону, обогнав бристольскую почтовую карету, которую, как сообщил Фауне лорд Памфри, совсем недавно ограбили разбойники.
– Мда, страна катится ко всем чертям, Букашка, – задумчиво проговорил он, снова употребив эту забавную кличку. – Разве это не возмутительно, что в 1797 году приличным людям нельзя отправиться в поездку без страха быть ограбленными!
Больше он ничего не сказал. А Фауна ни о чем и не спрашивала, ведь ее очень заинтересовал джентльмен, подсевший к ним в карету в Ньюбери, – молодой музыкант, который ехал к своему оркестру при дворе наследного принца.
Молодой человек достал флейту и заиграл, чтобы скрасить долгое утомительное путешествие, а заодно и порепетировать. Мелодия была красивой, и Фауна, забыв обо всем, начала в такт двигать руками и ногами, тихо напевать. Ее движения были настолько грациозны, а в напеве чувствовалась такая безусловная музыкальность, что лорд и музыкант стали внимательно наблюдать за ней. Милорд снова громко рассмеялся от удовольствия и произнес с чувством:
– Ей-Богу, я купил миледи Фауну, которая заливается жаворонком и танцует, словно нимфа. Браво, Букашка! У тебя огромный талант.
Девочка смеялась вместе с мужчинами, радуясь похвале. Страх перед белыми людьми исчезал с каждым часом, проведенным в обществе милорда. К тому же в ней росло осознание редкой способности очаровывать окружающих. Вот уже сорок восемь часов она жила в мире, казавшемся ей куда более радужным и светлым, чем тот, в котором бедный измученный дедушка произнес свое мрачное пророчество. Она почти забыла о тех ужасных днях и ночах, когда ее, переодетую мальчиком, прикованную цепью к несчастному старику, увозили от берегов Африки на борту «Морехода». И все же истинное пробуждение еще не наступило. Она дремала, когда карета загрохотала по булыжным мостовым лондонского предместья. Милорд затормошил ее, желая, чтобы маленькая дикарка увидела столицу. Ему хотелось понаблюдать за ее реакцией. И он увидел, как ее огромные глаза расширялись все больше, разглядывая дома, фонари, таверны, залитые ярким светом, где танцевали, пели и пили толпы людей, наслаждающихся летним вечером. Фауна видела и грубых простолюдинов, и сточные канавы, переполненные грязью и отбросами. Она еще не понимала, что приличной особе небезопасно ближе к ночи выходить на эти улицы. Все увиденное казалось ей праздником… ведь так же весело плясали и пели люди из краалей ее далекой родины. Ее изумляли размеры некоторых домов, она испуганно прижалась к милорду, когда перед ней предстало все великолепие громадных зданий. С беспредельным удивлением и растерянностью взирала она на большую реку с кораблями и баржами, на пышные парки, окружавшие роскошные особняки богачей. Да и мог ли быть иным взгляд маленького ребенка, недавнего жителя первобытного африканского селения!
И только единожды омрачилось настроение его светлости, весело наблюдавшего за Фауной. Это случилось, когда они проезжали мимо места публичной казни. На виселице качалось чье-то несчастное тело, напоминавшее связку костей. На нем кишели черные вороны, жадно выклевывая глаза из мертвого лица, на котором почти не осталось плоти. Карета медленно подъехала ближе, и Фауна смогла увидеть все очень ясно. Ее охватили страх и отвращение. Вся затрепетав, она жалобно вскрикнула.
– Черт побери, какая жалость, что она увидела это! – бормотал лорд Памфри и успокаивающе гладил девочку по голове, пока она не перестала всхлипывать. – Какая же ты чувствительная, Букашка! Вытри слезы, малышка. Тебе надо запомнить, что жизнь – это не только конфеты и ласки, в ней есть место и скверным делам, и жестокости. И запомни, преступление наказуется смертью. Вне всяких сомнений, этот болтающийся на виселице бедняга, которого ты только что видела, украл у какого-нибудь простофили-мясника всего-навсего кусок мяса для своей семьи. Но вот как пришлось расплатиться за кражу.
Фауна не понимала милорда. В племени дедушки тоже наказывали за воровство, но не смертью же! Заплатить жизнью за жалкий кусок мяса! Ей это показалось ужасным. Зрелище казненного подавило Фауну, и оно стояло перед глазами даже тогда, когда ее внесли в дом, под крышей которого ей суждено было прожить шесть будущих лет.
Растерянно разглядывала она огромный вестибюль роскошного дома, похожего на дворец; удивленными глазами обводила отделанные деревом стены, на которых висели портреты предков лорда Памфри, музыкальную галерею, кадки с оранжерейными цветами… Сотни восковых свечей сияли в огромных хрустальных люстрах, свисающих с потолка. Ее утомленный, но и возбужденный ум едва ли мог охватить все это великолепие, так разительно контрастировавшее с жилищем, которое она когда-то знала. Этот роскошный дворец, казалось, был переполнен людьми, и она разглядывала джентльменов в напудренных париках, бархатных или парчовых камзолах, в красивых жилетах и туфлях с пряжками, украшенными драгоценными камнями. А как было не испытать потрясения при виде дам в разноцветных платьях, напоминающих огромное скопление бабочек. Ее поражали их высокие шляпки с золотыми и серебристыми вуалями, с цветами и ярким сверканием драгоценностей. Оркестр на галерее исполнял нежную мягкую музыку. По широкой лестнице вверх и вниз сновали пары. Два лакея в каштаново-золотистых ливреях дома Памфри только что растворили двойные резные двери, ведущие в обеденную залу, где уже был накрыт ужин.
– Черт возьми! – прошептал милорд. – У миледи званый ужин, и меня замучат за мое опоздание…
Что и произошло, ибо леди Генриетта уже спустилась с лестницы и теперь сердито постукивала разукрашенным веером по ногтю большого пальца. Она смотрелась просто великолепно в прозрачном французском туалете, украшенном жемчугами. В ее напудренных волосах рдели розовые бутоны, однако ротик миледи исказился от гнева.
– Премилое же время вы избрали для возвращения из вашей поездки, милорд! Вы же обещали прибыть намного раньше! Мне пришлось принимать наших гостей без вас. А вы являетесь весь в дорожной пыли и неподобающе одетым. Я весьма и весьма недовольна…
– Прошу прощения, любовь моя, – начал оправдываться лорд Памфри, отвешивая низкий поклон, ибо он редко сердился на свою красивую и exigeante[14]14
Взыскательная (франц.).
[Закрыть] супругу, – но задержка была неизбежна. Сразу перед въездом в Ньюбери, у самой заставы, нам преградила путь перевернутая повозка с мелом, а чтобы ее убрать с дороги, потребовалось время, и мы…
– А что это у вас на руках? – перебила его Генриетта. Лорд Памфри со смущенным видом поставил Фауну на пол.
– А это то, что я обещал моей дорогой миледи.
– Разве вы это мне обещали?! – воскликнула Генриетта и удивленно уставилась на маленькую девочку в скромном чепце и накидке. – Вы что, сошли с ума, Памфри?
Милорд дернул себя за мочку уха. К ним уже подходили гости, с любопытством разглядывая Фауну. Тут милорд несколько вызывающе шепнул Генриетте прямо в ухо:
– В Бристоль пришло работорговое судно. Вы же просили какое-нибудь существо, похожее на Зоббо Клариссы, однако я подумал, что это вам больше понравится, дорогая. Это квартеронка, и она в вашем распоряжении.
Генриетта была вне себя. Лорд Памфри наклонился, расстегнул на Фауне накидку и снял с нее шляпку. Девочка, полумертвая от страха, задрожала. Но мерцающий отблеск свечей окрасил завитушки ее волос в ярко-золотистый цвет и заиграл в огромных бархатных глазах. Нервно вцепившись в подол своего простенького платья, она чуть приподняла его, демонстрируя прелестные маленькие ножки с изящными стройными лодыжками. Со всех сторон послышались восхищенные возгласы гостей обоего пола:
– Однако она же совершенно белая!
– Золотоволосая квартеронка… невероятно!
– А какие восхитительные глаза и ресницы…
– Какая у нее кожа! Да она… это какое-то волшебство. Да такого не может быть!
Милорд, глуповато улыбаясь, стоял рядом, созерцая свое приобретение. Раздался сдержанный голос Генриетты:
– Отведите ее наверх.
Эти слова Фауна понимала. Она тут же протянула руки к милорду. Сердечко ее забилось от замешательства и страха перед неизвестностью.
– Фауна останется с тобой… – прошептала она. Услышав эти слова, миледи ледяным тоном осведомилась:
– Что это еще за Фауна?
– Это ее имя, любовь моя, – объяснил его светлость. – Фа-у-на, – раздельно произнес он. – Ее дед-ирландец когда-то был профессором-энтомологом. Я зову ее Букашка. – И милорд снова глуповато рассмеялся.
– Вообще-то насекомых давят каблуками, Памфри, – зловещим тоном произнесла Генриетта.
Она явно капризничала, ибо считала не дипломатичным выказывать сильную радость по поводу любого подарка, преподнесенного ее супругом. В душе же она была совершенно очарована видом маленькой рабыни. Квартеронка… и какой изумительной красоты… вот изойдет от зависти милая Кларисса, да и все в свете, кто держит у себя чернокожих слуг. Извинившись перед гостями, она сказала:
– Дорогие мои, умоляю вас, приступайте к ужину. Мы с милордом очень скоро присоединимся к вам.
И пальцами в бриллиантах она послала воздушный поцелуй толпившимся в вестибюле гостям, при этом многозначительно и томно взглянув на Энтони Леннокса, стройного молодого человека в расшитом атласном камзоле. Своими порочными глазами изящный юноша послал ответное заверение в любви, бросив на миледи дерзкий взгляд. Ему-то страстно хотелось, чтобы лорд Памфри вообще не вернулся из Бристоля. По крайней мере он надеялся, что его светлость возвратится не так рано. Он возлагал большие надежды на эту ночь, поскольку намеревался сделать Генриетту своей любовницей до окончания светского сезона. Черт бы побрал эту странную квартеронку, которой, похоже, всерьез заинтересовалась миледи.
В будуаре жены лорд Памфри еще раз поставил вконец уставшую Фауну на ноги и предложил послать за домоправительницей, миссис Клак, чтобы та отвела девочку спать.
– Минуточку, – властно произнесла Генриетта. – Она говорит по-английски. Я слышала, как вы обращались к ней. Это так?
Памфри коротко пересказал миледи то, что сообщил ему о девочке Руфус Панджоу. Фауна, пошатываясь от усталости, продолжала изумленно осматривать элегантную обстановку. Она была готова вот-вот расплакаться. Жизнь безжалостно швыряла ее с места на место. И ее совсем еще детский неразвитый ум не справлялся с таким обилием впечатлений. Она чувствовала себя слабой и жалкой, мгновенно ощутив острую неприязнь к этой красивой даме в восхитительном наряде, которая отнеслась к ней с такой же враждебностью, как и владелец «Морехода».
Фауна боролась со слезами и усталостью. К тому же она снова почувствовала прилив тошноты, ибо милорд, желая проявить доброту, начал запихивать ей в рот конфеты.
– Ну и ну! – проговорила Генриетта. – Значит, ее дед – чистокровный негр, а мать – полукровка?
– Разве тебе не нравится это, душа моя?
Леди Памфри задумалась, заработал ее гибкий расчетливый ум.
– У нее симпатичная внешность и весьма приятный голос, – наконец заметила она.
– И еще она умеет петь и танцевать, дорогая.
Генриетта вновь постучала кончиком веера по ногтю большого пальца, ее миндалевидные глаза сощурились.
– Однако девочка… с ней позднее могут возникнуть неприятности.
Втайне Джордж Памфри был совершенно согласен со словами супруги. Воистину так! Будут неприятности. И немалые, если эта букашка превратится из куколки в роскошную бабочку, а судя по всему, именно так и произойдет. Наверное, «бабочка» не совсем точно, мрачно думал милорд, ибо за то время, которое он провел с ней, смог хорошо почувствовать ее незрелую еще, но исключительно глубокую женственность. Она из настоящей плоти и крови, и никакая не Фауна или Флора. И с врожденной притягательностью для мужчин. А хорошо это или плохо, кто знает?
– Могут возникнуть неприятности, – повторила Генриетта.
– Подумаешь! – сказал милорд. – Вы сумеете за этим проследить. Да и миссис Клак будет держать ее в строгости, как и остальных служанок.
– Как же мне ее использовать? – пробормотала Генриетта, напряженно думая. Самым страстным стремлением ее жизни было затмить всех остальных светских дам в Лондоне, давать самые блистательные вечера, и чтобы ей непременно завидовали, особенно Кларисса, маркиза Растинторп. Что ж, насколько ей известно, ни у кого, даже у Красавчика Браммеля (и у самой королевы Шарлотты), не было рабыни квартеронки.
Она сделает из этой малютки-красавицы свою личную служанку… свою игрушку… прихоть, каприз… и вот тут-то в Лондоне начнутся неиссякаемые разговоры, и внимание к ее персоне вырастет еще больше. Да, да, вне всяких сомнений, ей, Генриетте, станут завидовать все! Известно, как сложно в наши дни приобрести раба. И миледи лукаво посмотрела на мужа.
– А ведь удерживать это существо в рабстве незаконно, – проговорила она.
Джордж неодобрительно махнул рукой.
– Полагаю, мы уладим это, душа моя. Ведь всегда можно сказать, что она – сирота, которой мы предоставили приют. Словом «раб» следует пользоваться очень осторожно, а моя дорогая Генриетта отлично умеет быть осторожной.
Лицо миледи порозовело от удовольствия. Она любила лесть. Теперь Генриетта стала думать о том, как будет одевать маленькую девочку. Один день – под турчанку, с яшмаком[15]15
Яшмак – платок, закрывающий рот (араб.).
[Закрыть]… о, как очаровательно будут смотреться над яшмаком ее глаза! В другой раз оденет ее пастушкой и даст пастуший посох с крюком… а может, за ней будет бежать крошечный ягненок… Эбигейл стала являть собой неприятное зрелище, ее глаза с постоянно воспаленными веками уже начинали раздражать Генриетту. Пусть лучше Эбигейл научит эту Фауну (кстати, недурное имя) ухаживать за ногтями миледи на руках и ногах, а также выполнять многие другие обязанности. Фауне придется точно следовать ее распоряжениям. Ведь она невольница, существо с негритянской кровью и будет использована как таковое. Кларисса, например, не терпит расхлябанности своего Зоббо. И Генриетта не позволит девчонке плохо работать!
