Текст книги "Искусство почти ничего не делать"
Автор книги: Дени Грозданович
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
За стихи бутерброда не жалко, верно?
Сколько помню, этот человек всегда стоял на том же месте, что и сейчас: если точно – на тротуаре напротив пивной отеля «Лютеция», недалеко от газетного киоска и в двух шагах от станции метро «Севр-Бабилон». На протяжении нескольких лет (конца прошлого и начала нынешнего века) я видел его на этом месте, в прекрасном костюме, при галстуке, в начищенных ботинках, маленькие круглые очки на носу, пристальный и немного покорный взгляд, в холодные дни он слегка наклонялся вперед и переминался с ноги на ногу, а стоило кому-то пройти мимо, бесцветным и ритмичным, как тиканье метронома, голосом, произносил одну и ту же неизменную фразу:
– За стихи бутерброда не жалко, верно?
Этот тип меня всегда одновременно гипнотизировал, слегка настораживал и смущал, особенно его «слоган», впрочем, я не припомню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь остановился поговорить с ним. Потому-то, сколько бы я себе ни внушал, я и сам не решался к нему обратиться. Какой-то таинственный запрет, быть может, некий необъяснимый страх всегда мешал мне это сделать. Как будто во время этих повторяющихся встреч нечто безумно двойственное выходило за пределы моих обычных суждений, словно я одновременно боялся заговорить с этим полупоэтом аутистом, каких в больших городах встречается множество, и в то же время, по примеру древних греков, страшился подвергнуться испытанию при встрече с божеством, переодетым в рубище бедняка. Еще более странно то, что, сколько бы я, завидев его, ни говорил себе, что нужно сразу же сделать запись о встрече с этим необычным пришельцем, неожиданно возникавшим в центре района парижского литературного истеблишмента, впоследствии это намерение словно затуманивала какая-то пелена.
Долгое время он держал под мышкой портфель, довольно тонкий и не закрытый, из которого торчали листки с напечатанным текстом, и казалось, он сейчас предложит их вам по цене того самого бутерброда. Однако в последние годы я стал замечать, что он стоял с пустыми руками и, кроме того, его одежда и внешность стали выглядеть гораздо хуже. А совсем недавно я видел, как он сидел, сгорбившись, на ближайшей лавочке, в нескольких шагах от своего привычного места, и сквозь зубы бормотал ритуальную фразу, но не договаривал до конца: «За стихи бутерброда…», как будто механизм заедало на полуобороте. Но и тогда, охваченный каким-то неудержимым уважением к человеку, я не смог остановиться.
Было очевидно, что парень окончательно превратился в бродягу и у него уже нет сил продолжать свое стихотворное попрошайничество, но по привычке, ставшей ритуалом, он по-прежнему машинально выполнял свою таинственную миссию на этом островке тротуара, который закрепился за ним по праву. Но что же скрывалось за этим необычным упорством?
Прошлой весной, во время книжной ярмарки «Рынок поэзии» (которая вздымает свои шатры в нескольких кабельтовых оттуда на площади Сен-Сюльпис), поскольку я уже слегка прогулялся меж бесчисленных стендов, где, не смешиваясь, взаимодействовал маленький мирок официальных поэтов, очень напоминавший съезд любителей кроссвордов или филателистов во время взаимных поздравлений, и в очередной раз, для очистки совести, но тщетно, попытавшись разгадать какую-нибудь головоломку из журналов, лежавших стопкой на столе, я решил немного пройтись, чтобы развеяться.
Неизбежно проходя по улице Севр к своему метро, я вновь увидел, как он сидел на лавочке, обессиленный, и уже даже не повторял заученную фразу, а только, потупив взгляд, бормотал себе в бороду что-то нечленораздельное.
Тронутый до глубины души, я впервые отважился с ним заговорить. Приблизившись, я спросил, могу ли чем-то ему помочь. Он поднял голову и посмотрел на меня пристальным, абсолютно непонимающим, почти ошеломленным взглядом, и в его растерянных глазах я ясно прочел признаки полу-безумия. (Быть может, с ним впервые за долгое время заговорили?) Он ничего не ответил, и я пошел своей дорогой.
Позднее, когда я в сомнениях и грусти шагал мимо высоких, ярко освещенных окон этого шикарного квартала, мне вдруг вспомнилось, что точно в такой же вечер поэт Жерар де Нерваль, достигший предела своего безумия и скудных средств, по выражению Жоржа Лембура, «повесился на газовом фонаре парижской улицы, как на огромной деснице Бога».
Спортсмены и призраки Булонского леса
Чем меня всегда завораживали парки, так это своим фантастическим обществом.
Будь то в дни моей молодости, благодаря теннисным тренировкам на стадионе «Ролан-Гаррос» или в Гоночном клубе Франции, во время командных встреч, когда для нас были открыты двери ресторана «Тир о пижон» и клуба «Поло де Багатель», или позднее, когда я проезжал его целиком на двух колесах, или же ночью на машине, возвращаясь из западного пригорода, задержанный скоплением машин, фары которых освещали полуобнаженных существ, похожих на женщин или мужчин, которые, распахнув полы плаща, трясли возбужденным членом, этим предметом культа всех времен, за долгие годы в моей памяти скопилось множество стоп-кадров из жизни Булонского леса, на которых причудливым образом смешались спортсмены и призраки.
Приезжая в «Поло де Багатель» для командных встреч, мы с товарищами по клубу немного нервничали при мысли о буржуазной роскоши, с которой нам предстоит столкнуться, я не мог удержать улыбки, видя – в двух шагах от роскошных лимузинов, где дремали шоферы в униформе и из которых только что вышли денди в сапогах, в шляпах из лакированной кожи, в блейзерах с гербом (в ту пору некоторые еще носили монокли), за ними мажордомы, несущие спортивные сумки и длинные деревянные молотки, а невдалеке конюхи, гонявшие рысью по газону нарядных лошадей, – обширный арсенал из рыболовных снастей, съестных припасов и родни (термосы, барбекю, маленькие приемники, зонтики, раздвижные удочки, вопящая малышня, еле ходячие бабули и дедули и т. д.), который размещали – словно на снимках первых оплачиваемых отпусков Картье-Брессона – несколько рыбаков, разбивавших свой лагерь на берегу маленького пруда (доступного всем) в каких-то десятках метров оттуда.
Примерно такая же роскошь, хотя и на ступень выше по социальной лестнице, царила в «Тир о пижон» (тогда туда ходили в основном отставные генералы) и в Гоночном клубе Франции (уже негласно завоеванном, к великому прискорбию давних членов, довольно заносчивыми парижскими нуворишами в спортивных костюмах с иголочки). Мне нравилось наблюдать, как пожилые красавцы спортсмены, играя немного помятыми мускулами, отработанными скачками бегали по газонным дорожкам на виду у бесчисленных наяд, загорающих у бассейна в ожидании покровителя.
В перерывах между тренировками на «Ролан-Гарросе», поскольку я уже давно понял, что необходимо скрыть мой интерес к книгам от товарищей по спорту, чтобы почитать, я прятался напротив, в роскошных теплицах сада Отей, где обитали ботаники, впадавшие в экстаз от карликового папоротника Суматры, и которые, кажется, слава Богу, смотрели на паренька, средь бела дня уткнувшегося в книгу, как на родственную душу.
Много лет спустя, отправляясь по утрам в субботу на остров Пюто, где я был тренером по теннису, я выбирал маршрут вдоль гоночных треков Лоншан и останавливался полюбоваться на сменявшие друг друга стремительные потоки велогонщиков, мчавшихся что было сил по отдельной дорожке, выгнув спину над велосипедом, в облегающих флюоресцентных костюмах, шлемах и очках, как на легендарной велогонке Париж – Рубе, как они, вполне понятно, проносясь мимо, оскорбляли докучных любителей без шлемов, с прямой спиной, когда те как ни в чем не бывало спокойно крутили педали, и по их нарочито беспечному виду было легко догадаться, что они явились сюда специально, чтобы исподтишка тормозить рекордный заезд фанатиков спортивных достижений.
Если я выбирал внутренний маршрут, то ехал вдоль озера, завидуя флиртующим парочкам в лодках, плывущих к маленькой Кифере, зеленому островку посередине, затем я срезал путь, что позволяло мне мельком видеть важных рыболовов, ловивших на муху, как раз когда они забрасывали удочку в искусственную речку.
Сегодня, когда я въезжаю на велосипеде на парковые аллеи – обычно, чтобы потом немного побегать вокруг озера, – переехав западное шоссе по маленькому мосту, который нависает над ним за «Ролан-Гароссом», я ненадолго задерживаюсь у площадки для игры в петанк, где, по слухам, делаются астрономические ставки, потом еду к бассейну, где лучшие моделисты с помощью пульта управляют маневрами своих опытных образцов, и, наконец, доезжаю – встречая десятки бегунов и собак всех мастей – до полей, где по выходным сражаются команды регбистов и футболистов перед маленькой горсткой сонных болельщиков, долго стою, наблюдая, как по полустертой разметке на вытоптанной траве, недалеко от могучих деревьев парка Багатель, эти спортсмены-любители в разномастных футболках гоняют, как одержимые, и не без горечи думаю о том, чего лишил меня большой спорт, когда я распрощался с детством: чистой радости от усилий, без награды и задних мыслей.
Но если и есть некий незримый, далекий от спорта друг, мысль о котором неотступно преследует меня во время прогулок по Булонскому лесу, это, конечно, Марсель Пруст, который, как известно, уделил ему в своих «Поисках» особое место. Между тем как-то вечером, когда я задержался у большого водопада, рассеянно слушая шум воды, в тени нависавших над ним деревьев мне вдруг привиделся силуэт человека, несколько чопорного в своей элегантности, облаченного в тяжелую старую шубу, который, казалось, наблюдал за припозднившимися прохожими, завершавшими прогулку по аллеям парка. И внезапно мне пришло в голову, что в конце концов очень возможно, что в сомнительные часы мир духов иногда позволял себе краткие уступки тем, кто этого достаточно сильно желал…
Варварство в центре города
В прошлый четверг одна моя знакомая ехала на велосипеде по набережной Рапе и была сбита насмерть грузовиком, водителя которого, как и многих автомобилистов, в чем я недавно смог убедиться, раздражали велосипеды, тормозившие движение.
Но причиной, по которой я здесь об этом заговорил, стал тот ошеломляющий факт, что во время похорон и последующих разговоров я почувствовал какую-то фатальную и неизбежную покорность парижан перед тем, что езда на велосипеде в современном городе стала настолько опасной, что это средство передвижения оставалось только запретить, чтобы позволить автомобилям без помех ездить еще быстрее. Как будто автомобилист король и имеет священные и незыблемые права, сравнимые со старинными привилегиями сеньоров.
Поскольку самому себе я запретил пользоваться в городе автомобилем и уже десятки лет езжу на велосипеде, не отрицаю, что при нынешнем положении дел это занятие чревато многими опасностями, о которых следует знать и по-разному на них реагировать, что также требует определенных навыков: выработки нужных рефлексов, неослабного внимания и осторожности, как во время матча по регби или, хуже того, по австралийскому футболу. Однако здесь я хотел бы сказать, что такого не только не должно быть, но необходимо сделать так, чтобы привычки изменились, и я совершенно не понимаю, почему автомобилисты, а тем более водители грузовиков и автобусов должны продолжать думать, что у них больше прав, как дикари, которые навязывают свое мнение силой.
На эту тему я хочу рассказать один случай, произошедший со мной несколько лет назад в Абиджане[29]29
Крупнейший город Республики Кот д’Ивуар.
[Закрыть].
В центре города на перекресток неожиданно выехал человек на ржавом велосипеде, а проезжавший автомобиль, не сумев вовремя затормозить, сбил его. Вокруг раненого (стонавшего на земле) немедленно собралась большая шумная толпа, а водитель, вышедший из автомобиля, остановив его посреди дороги с открытой дверцей, подобно трибуну обратился к присутствующим с речью. А поскольку я стоял во втором ряду и не участвовал в споре, у меня завязался разговор с соседом. Указывая на водителя, он сказал:
– Для него это очень плохо, он попал в серьезную переделку.
– Но ведь он не виноват, велосипедист вылетел на перекресток, даже не глядя по сторонам.
– Да, но у нас в Африке считается, что всегда виноват тот, кто сильнее. Автомобиль же больше велосипеда, разве не так?
– Так, я совершенно согласен, обо всем следовало бы судить именно так…
– Мы здесь привыкли уважать друг друга, мой отец, который жил в деревне, говорил мне, что слоны никогда не наступят на самого маленького зверька, потому что побоятся его раздавить.
– Серьезно? И нам было бы здорово перенять такие привычки, но у нас, к сожалению…
– Как? Разве у вас в городе Париже шоферу, который сбил велосипедиста, ничего не грозит?
– Теоретически грозит, но на самом деле каждый так или иначе считает, что велосипедисту нужно быть осторожней.
– Да вы просто варвары! – возмутился мой собеседник, а потом, указывая на водителя, отбивавшегося от разъяренной толпы, добавил: – Будем надеяться, что у этого парня хорошо подвешен язык, а не то до приезда полиции люди его укокошат…
Я думаю, что погибшая велосипедистка, которая была врачом и психоаналитиком, удивительно располагающей к себе женщиной, прекрасно умевшая слушать, чрезвычайно внимательная к другим и неравнодушная к социальным проблемам, согласилась бы со мной и ей не хотелось бы, чтобы ее печальный пример позволил грубиянам торжествовать и навязывать нам свои принципы, подчиненные скорости, максимальной выгоде, могуществу и доходу, вечному стрессу, победе любой ценой, а значит, уничтожению слабых, одним словом, скрытому варварству, угрожающему не только простому здравому смыслу цивилизованного общества, но (не говоря уже об экологии) и удовольствию совместной жизни в большом городе без боязни бесчеловечных машин, несущихся очертя голову и диктующих свой беспощадный закон.
В заключение я хотел сказать, как бы возводя маленький памятник погибшей, об одной вещи, которая всегда ощущалась при общении с ней, о ее искреннем стремлении никого не обидеть, отвратить и излечить душевные раны, которые мы можем нанести друг другу в повседневной жизни. Вежливость и предупредительность были главными ее достоинствами; потому-то и лечение у нее было одним из самых приятных, а ее уход столь болезненным для ее друзей, близких и, без всякого сомнения, для ее пациентов.
Но свидетель происшествия мог бы поведать о том, что видел эту женщину, когда она ехала на велосипеде по тротуару, задела руку прохожего, и именно в ту минуту, когда она свернула с дороги, чтобы извиниться, сверхмощный железный монстр (современное воплощение Левиафана), взбешенный плотным движением, яростно ринулся напролом.
Поэтому очевидно, что именно эта отличительная черта, за которую мы ее так ценили, это желание сгладить самый малый ущерб (что являлось и ее профессией) заставило потерять бдительность и погубило женщину-миротворца, которой она старалась быть в мире, где дикари не оставляют нам ни единого шанса сойти с той узкой тропы, которую они нам выделили и где они еще худо-бедно нас терпят…
Погибающая планета
Обращение к велосипеду как к средству передвижения, как в городе, так и в других местах, в действительности обнажает целый ряд скрытых проблем, связанных с местом, которое мы уделяем развитию техники в нашей жизни. Кажется, я уже не раз говорил, что те, кто ратует за то, что следовало бы назвать «неконтролируемым прогрессом», и слепо доверяют благам технократического мира, почти не задумываются об истинном благосостоянии, о настоящем комфорте, об учтивости, о приличии в прямом смысле слова, да и о счастье вообще.
Им важны лишь показатели успеха, то есть цифры, говорящие о рекордных скоростях, о доходе, достатке, массовых экономических показателях и так далее… лишь бы пожертвовать простым здравым смыслом. Это сторонники цивилизации количественной в противовес качественной, этого почти угнетающего количества, которого у нас есть все основания опасаться и которое мало-помалу приближает нас к «тихому апокалипсису» (по выражению Кеннета Уайта).
В самом деле, кажется, все указывает на то, что планета гибнет, и если не произойдет чуда, то будущим поколениям придется очень туго затянуть пояса, если, конечно, им удастся выжить. Но вольнодумцы, поющие дифирамбы прогрессу – чье блестящее образование послужило лишь единственному значимому событию: потере здравого смысла, – продолжают пророчить нам светлое будущее, где все проблемы будут решены путем развития науки и техники, хотя кажется вполне очевидным (разве что кого-то это приятно удивит), что как раз именно оно опрометчиво ведет нас к катастрофе.
Оттого, что наше сознание затуманено образом идеального общества, существующего лишь в мечтах, мы рискуем проглядеть эмпирическое развитие вещей, а подобное упущение повлечет еще больший упадок, на что мы не обращаем внимания из-за своих нелепых фантазий.
Современные политические споры часто напоминают мне экипаж тонущего корабля, разделившийся на два враждебных лагеря, где люди с пеной у рта спорят о том, кому из них выпадет честь стать капитаном, которому суждено погибнуть, стоя у штурвала в строгом белоснежном кителе и по-военному салютуя прекрасному образу собственной самоотверженности…
Я начал с рядового несчастного случая на дороге (мелкого в сравнении с проблемами, будоражащими мир, и трагического для меня лично, поскольку меня это близко касается, но речь не об этом), чтобы перейти к общей ситуации в мире; честно говоря, эта история гибели велосипедистки и та враждебность к велосипедистам вообще, с которой я впоследствии столкнулся, показались мне характерными для города и страны, где отношение к окружающей среде вот-вот станет самым отсталым и агрессивным в Европе. Страна, где понятие «экология» прогнило со всех сторон, где велосипедист в городе и учебная машина на трассе, все, что тормозит безумие головокружительной скорости, становится помехой в гонке по кругу… и никто даже не задумывается о такой простой вещи – разве этот бессмысленный бег не ведет в никуда, к центру порочного круга, которым стало вечное ускорение нашей жизни.
В заключение хочу обратиться с советом к нетерпеливым поклонникам беспокойной жизни – каждый раз, когда вам приходится плестись за велосипедистом (быть может, слегка неловким) или терпеливо ждать позади слегка напуганной пожилой дамы в маленьком электромобиле (на сельской дороге), потратьте это время, неожиданно сбереженное от привычной жизненной гонки, чтобы немного поразмышлять (даже если вы к этому не привыкли: уверяю, это совсем не больно) и задать себе решающий вопрос, на который много веков назад уже осмелились философы-элеаты: а что, если время, сэкономленное благодаря спешке, невозможно употребить для счастья?
Даниель, пляжный уборщик
Как-то вечером (с тех пор уже прошло какое-то время) в телепрограмме «Таласса» происходит невероятное и чудесное явление Даниеля, beach comber, иначе говоря, «человека без определенных занятий».
В Британской Колумбии, в запутанном лабиринте канадских фьордов, где постоянно перегоняют огромные плоты сплавного леса, откуда случайно (но довольно часто) отделяются по нескольку стволов, которые прибивает к пляжам и в уединенные скалистые бухты, Даниель на своем маленьком (но очень мощном) катере осматривает самые укромные уголки и с помощью новейшего оборудования из багров и цепей захватывает огромные древесные стволы, на которых остановил свой выбор (по канадским законам, упавшие стволы по праву принадлежат тому, кто возьмет на себя труд их подобрать).
Камера следит, как Даниель с биноклем в руках осматривает мельчайшие изгибы фьордов, от дикой красоты которых захватывает дух, и зритель сразу чувствует, что жизнь нашего героя – постоянное ликование. Его воодушевляет не только великолепие окружающей природы, среди которой ему посчастливилось вырасти, но также – то же самое испытываем и мы – наслаждение физическим и душевным здоровьем от постоянного общения с водой, лесом, небом, капризами погоды и величайшее удовольствие «охоты за сокровищами», захватывающая игра в поиск: предчувствие, старание заприметить «крупную добычу», которую пока никто не увидел и которая наверняка ждет где-то там, в следующей бухте!..
Все это тем более очевидно, что в Даниеле – жизнерадостном здоровяке с сочным англоканадским акцентом – есть что-то от тех крепышей бродяг или авантюристов поденщиков, описанных в книгах Стейнбека, Керуака или Джека Лондона. Когда я слушал, как он рассказывает о своем ремесле, о животных, о красоте заснеженных гор, окружавших фьорд, о случайных бурях и поломке оборудования, все это со смехом и шутками – эдакий азартный игрок в настоящем честном поединке перед ударами судьбы и публичными оскорблениями своего грубого образа жизни, – а потом возвращается к себе в хижину в центре острова, затерянного среди скал, по вечерам, напевая, сидит у огня со своим приятелем и компаньоном, во мне вновь рождались детские мечты о захватывающей жизни трапперов и индейцев Великого Севера и просыпались далекие забытые воспоминания о давнишней пантеистической утопии, возникшей после прочтения книг Фенимора Купера или Серой Совы[31]31
Серая Сова (1888–1938) – настоящее имя Арчибальд Стэнсфелд Белани, канадский писатель британского происхождения, выступал за права индейцев и сохранение природы.
[Закрыть].
И как потом верно выразился в интервью замерщик из порта (важный посредник, определяющий цену ствола, цену, увы – вполне понятно, – далеко не окупающую затраченные усилия): «Эти парни занимаются своим ремеслом не ради денег, им просто нравится такая жизнь!»
Между тем, глядя через объектив камеры, как на заключительных кадрах Даниель, не поворачиваясь, бодро машет рукой, а его судно снова скользит меж лесистых склонов фьорда к затерянным долинам, где он продолжит большую детскую игру в поисках дрейфующих деревьев, поначалу я долго пребывал в грустной задумчивости, но постепенно мной овладело другое, более светлое чувство: меня вдруг охватила новая, какая-то неожиданная вера в человечество, я был воодушевлен таким проявлением мудрости, еще возможной на этой сбитой с толку планете… Очень древней северной мудрости, англосаксонской, деятельной, полной радости, юмора и поэзии свежего ветрам прямо противоположной западнохристианской мечте о спасении, скованной вечным страхом и садомазохистским чувством вины. Да, старинная кельтская мудрость, о которой, когда приходит охота, говорит Кеннет Уайт[32]32
Кеннет Уайт (р. 1936) – шотландский поэт и писатель, академик.
[Закрыть] хотя (никто ведь не совершенен) и не принимая на себя роль верховного друида, призванного возродить гибнущие цивилизации.
Вот они все,
Свернувшись в постели,
Жмутся к храпящим супругам.
Меня же манят незнакомые страны,
Новые земли, моря, океаны,
Я странствую точно Улисс…
Мак-Дермид
(шотландский поэт,
процитированный Кеннетом Уайтом)
