Текст книги "Искусство почти ничего не делать"
Автор книги: Дени Грозданович
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Под действием святого духа эстетики
Меня пригласили послушать актера, который в присутствии автора читал длинные отрывки из книги, по-видимому имевшей недавно большой успех и напечатанной в одном из наших престижнейших издательств.
В этом романе рассказчик, который, как сразу становится ясно, является альтер эго автора, повествует о том, как однажды утром неожиданный порыв заставил его бросить работу и привычные обязательства, чтобы дать волю внутренней поэзии, которая, как он чувствовал, зрела в нем. И вот, проходя по парижскому мосту, он великолепным жестом (который обязательно покажут в кино) швыряет «ветру истории» странички из толстых папок, которые он таскал в своем бюрократическом портфеле. Этот единственный миг освободительного экстаза передан со сдержанностью и мастерством, достойным лучших англосаксонских авторов школы антипсихологии, согласно которой человек не может как следует контролировать импульсы своего подсознания (хотя в данном случае поводов для волнения нет!).
Затем следует несколько удивительный (я ожидал рассказа о том, как герой покатился по наклонной плоскости, примерно как в книге Джорджа Оруэлла «Фунты лиха в Париже и в Лондоне», или что-нибудь в стиле Генри Миллера или «Голода» Кнута Гамсуна, где автор перечисляет множество законных и незаконных хитростей, помогающих выжить), итак, следует рассказ о скитаниях нашего героя по разным европейским столицам, и это путешествие (в духе неоэкзистенциализма) толкает его на поиски – надо сказать, слегка туманные, – но которые все-таки выливаются в непреодолимую потребность взять ручку, чтобы посредством письма утолить свою жажду самовыражения. Тут начинаешь понимать, что этот роман не просто о социальном и онтологическом освобождении, но и о спасительном и героическом возрождении самого себя. Сюжет вполне классический, но, должен заметить, прекрасно проработанный. На восемнадцать баллов из двадцати!
Когда чтение отрывков закончилось, автор красивый, робкий и стеснительный парень – поднялся на сцену и, преодолев предварительную изящную нерешительность, пояснил нам с тем же пламенным лирическим красноречием, что и в его книге, как, разорвав цепи буржуазного общества, полноправным членом которого он являлся, он кочевал с места на место в поисках «настоящей жизни», «своего» места в подлунном мире, короче, в поисках своей истинной судьбы. Подобно кораблю, сбившемуся с курса, он бороздил океан пришедшей в упадок Европы в поисках тихой гавани своей души. И все это, добавил он, в течение долгих пяти лет!
При этом уточнении во мне проснулся злой классовый интерес: в глубине души я не мог не задаться вопросом, как можно прожить на книгах и воде, в течение пяти лет и, по всей видимости, без всяких затруднений, путешествовать по главным столицам Европы… Однако поскольку ни в тексте, ни на словах он ни разу не коснулся материальной стороны, я решил, что для некоторых подобные вопросы излишни. У меня уже возникало похожее чувство, когда я смотрел фильмы Вима Вендерса, герои которых путешествовали по миру с поразительной легкостью, или когда общался с современными художниками, порхавшими с одного биеннале на другой и с лондонской выставки на нью-йоркскую, даже не вспоминая о деньгах. Теперь я понимаю, как, должно быть, глупы знакомые мне начинающие художники, которые перебиваются скучной, отупляющей работенкой в надежде урвать несколько часов вдохновения, свободного от мыслей о деньгах, тогда как им всего лишь нужно поддаться вненациональному лиризму, ибо, по всей видимости, перед теми, кому хватило на это храбрости, материальный вопрос больше не стоит и разрешается сам по себе при посредстве международного Святого Духа эстетики!
Однако уже потом, когда я шел к выходу по коридору мэрии Шестого округа (в Париже, конечно!), где была организована встреча, мою озадаченность как рукой сняло после окончательного разоблачения. Кто-то рассказал мне, что автор, чьи проникновенные отрывки мы только что слушали, является протеже одной из главных литературных величин квартала Сен-Жермен-де-Пре.
Собачья боль
На восемнадцатом этаже башни у окружной дороги пожилая женщина, довольно известный автор, пытается писать новую книгу, а на узком балконе невысокого дома напротив тоскливо и беспрерывно воет собака, которую постоянно держат на привязи и частенько бьют. Женщина не может сосредоточиться, вой мешает писать. Однако когда она пытается привлечь внимание соседей (с которыми встречается и иногда разговаривает только в лифте), обнаруживается, что одни якобы ничего не слышат, других это не беспокоит, а третьи – которые робко возмущаются в ответ на ее слова – не решаются действовать сообща или попросту боятся выделиться и иметь дело с хозяином пса (который, как известно, уже угрожал некоторым жалобщикам).
Итак, в этом романе («Собачья боль» Клер Эчерелли, 2007 г.) в сдержанном, проникновенном стиле говорится о досаде и разочарованиях героини, от которой постепенно отворачиваются соседи и отстраняются близкие (как воинственные ультралевые друзья, всегда готовые на борьбу за права человека в далеких странах, так и ее собственные дочери, зараженные удобным мелкобуржуазным равнодушием), предпочитающие считать ее одинокой стареющей женщиной со слабыми нервами.
Клер Эчерелли, чей первый тревожный роман «Элиза, или Настоящая жизнь» (премия «Фемина» за 1967 год) имел большой успех, в этой истории, на мой взгляд, очень наглядно изобразила современный мир, вечно покорный разным видам зачаточного тоталитаризма. Известно, что американские военные, освободившие концлагеря в Германии, убедились, что люди, жившие по соседству, предпочитали утверждать, что ничего не знали, не видели и не слышали. Также известно, с какими трудностями столкнулись выжившие, прошедшие через этот ад, чтобы доказать правдивость своих рассказов. Примо Леви говорил, что в Аушвице ему снился один и тот же кошмар: он снова дома после спасения из лагеря и хочет рассказать о том, что пережил, но никто не хочет его слушать. Рут Клюгер, также уцелевшая в лагере, упоминает резкую настороженность своего окружения, когда она хотела организовать конференцию в США, чтобы рассказать о пережитых ужасах. Заметим по ходу, это, быть может, и объясняет, что столько выживших предпочли молчать.
Однако, возвращаясь к книге, думаю, не следует сбрасывать со счетов, что именно женщина написала эту аллегорию нашего времени, жертвой которого стало животное. Несколько лет назад другая женщина, Элизабет де Фонтене, выпустила удивительный сборник философских эссе, озаглавленный «Молчание зверей», где говорится, что наша нынешняя цивилизация, которая всегда отличалась презрением к животным, а следовательно, и ко всем существам якобы примитивным и слаборазвитым, – источник любого враждебного отношения.
Поскольку часть года я провожу в деревне, то знаю много пламенных борцов «за права человека», которые живут в двух шагах от гигантских батарейных животноводческих хозяйств и ничуть не переживают. И все-таки мне кажется, и большая заслуга книги в том, что она беспощадно напоминает об этом, что равнодушие к страданиям братьев меньших – пусть на первый взгляд их сознание и не такое развитое, каким любим похвастаться мы, – есть признак умело завуалированной тоталитарной тирании.
Жизнь или кошелек!
Что, если так называемый «спад экономики», про который нам последнее время прожужжали все уши, только начало естественного «упадка»? Не так давно мне часто приходилось ездить на скоростных поездах, и меня чрезвычайно поразила одна вещь: несмотря на великолепные осенние пейзажи, открывающиеся нашим глазам на разных участках пути (особенно на востоке Бургундии), ни один пассажир моего вагона не обращал ни малейшего внимания на виды за окном: все были заняты либо чтением газет или книг, либо графиками и подсчетами, кто-то внимательно изучал экран своего компьютера или мобильного телефона, кто-то слушал музыку в плеере.
Я уже сделал подобное – в каком-то смысле пророческое – наблюдение в США лет пятнадцать назад, когда ехал по одной из последних действующих железных дорог этой страны, линии между Нью-Йорком и Балтимором поездом компании «Амтрак»: окна вагона были настолько затемнены, что увидеть что-либо снаружи было почти невозможно, разве что поставить руки козырьком. Казалось, мы путешествуем в движущемся тоннеле. Причину этого я скоро понял. Похоже, что в этих вагонах – конечно, весьма комфортабельных – пассажиры хотят лишь одного: обсуждать без умолку (громогласно) и кто во что горазд последние достижения в спорте, космических запусках и финансах; астрономические цифры двух последних пунктов приводят в особенный восторг эту простоватую публику[77]77
«…эти цифры – идеологические тучи наших модных систем, искусство их преподносить говорит о решимости тех, кто ими манипулирует, чтобы ввести нас в заблуждение. В статистике есть что-то мистическое, верные сторонники внимают ей, как церковной латыни, они и на колени бы пали, скрестив на груди руки и закрыв глаза, но нельзя – мода уже сменилась, хотя готовности к этому у них хоть отбавляй. Я лично ничему этому не верю, цифры совсем не убеждают меня, и я говорю обо всем этом целиком, об этой волне, которая уносит нас и суть лишь порождение самой себя, словно затем, чтобы вернее помутить наш разум своим упоением. Опьянены ли мы? Думаю, да, и реже всего нас волнует математическая точность, столь чуждая общему настроению, которое нас воодушевляет, в целом мы совершенно не понимаем себя, человек стал рабом содержания своего ума. И как защититься от содержания своего ума, если нами управляет непоследовательность? На чьи авторитеты равняться? На какие ориентиры? Какую систему мер и веса? Все расплывчато, и мы копошимся в этом колебании, к которому привыкаем день ото дня, постоянное колебание становится нашим главным алиби и конечным итогом тысячи усилий, которым тем не менее руководил здравый смысл». Альбер Карако. «Эссе об ограниченности человеческого ума». (Примеч. автора.)
[Закрыть]. Стоит ли удивляться, что эти люди отныне считают, что никакой угрозы экологии планеты не существует, и что они вместе с тем позволили расплодиться на своей обширной территории мерзавцам-манипуляторам в белых воротничках, которые только и делают, что пускают им пыль в глаза и обманывают своих наивных ошеломленных жертв фокусами с кредитными картами?
Напрашивался очевидный вывод: органы, управляющие Северной Америкой, давно утратили здравый смысл.
И мне показалось – а увиденное в поезде служило тому подтверждением, – что мы тоже мчались (к месту будет сказано) по тому же пути безрассудства. Для кого же, коротко говоря, еще имеет хоть какое-то значение то, что раньше называли «природой»? Сами экологи признавали, что трудятся на пользу антропосферы, и все, похоже, согласны погрузиться в почти полностью виртуальный мир, где любование пейзажем будет означать лишь видеоэкран и фильмы, надлежащим образом снятые признанными операторами или стилизованные одним из многочисленных исполнителей индустрии мультипликации – то есть в виде огромного и очень успокаивающего мира Диснея, где неуместные шероховатости реального мира будут стерты, сглажены, где животные будут послушно вести себя как люди, в соответствии с нашими нравственными устоями, где солнце, дождь, насекомые, растения, реки и леса будут лишь служить препятствиями в телеиграх и в том, что называется «экстремальными видами спорта» в реалити-шоу.
Вот к чему мы пришли через двадцать столетий войны церкви (как замечательно это объясняет философ Роберт Харрисон в своей книге «Леса: тень цивилизации») с миром природы, почитаемой христианским миром средоточием сил Зла, а вышеупомянутая экспериментальная наука всего лишь пошла по ее стопам к так называемому прогрессу, который подразумевает абсолютное превосходство человека над остальными видами – животными и растениями – этой планеты[78]78
«Каждая наука продолжает нести вместе с багажом своих принципов, методов и теорем сущность религии». Освальд Шпенглер. «Закат Европы» (цитирую по памяти). (Примеч. автора.)
[Закрыть].
В тот день мои попутчики были, похоже, сильно расстроены постоянным неизбежным переполохом в мире финансов – тоже виртуальном, – в котором ни они, ни так называемые специалисты (достаточно послушать противоречивые споры экспертов, чтобы в этом убедиться) ни капли не смыслили[79]79
В своем шедевре «Значимость жизни» китайский философ-эмигрант Линь Юйтан так говорит о политэкономии: «Возможно, я не понимаю политэкономии, но и она не понимает меня. Потому что она до сих пор топчется на одном месте и едва ли смеет позиционировать себя как науку. В политэкономии печально то, что она не является наукой, пока держится за товар и не идет дальше, к силам, движущим человеком; но, даже перейдя к этим силам, она становится не наукой, а всего лишь псевдонаукой, пока пытается рассматривать эти силы только с помощью статистики. Она даже не выработала способ, подходящий для изучения человеческого ума, и, если она перенесет в мир человеческой деятельности свои математические методы и любовь к графикам, ей грозит большая опасность застрять в невежестве. Поэтому всякий раз, когда необходимо принимать какие-то экономические меры, двое экономических экспертов представят прямо противоположные предложения. Политэкономия прежде всего не считается с идиосинкразиями человеческого ума, о которых у экспертов и мысли не возникает. Один полагает, что, если Англия откажется от золотого эталона, это будет катастрофой, в то время как другой с тем же апломбом убеждает, что подобный отказ – единственное решение. Когда люди начинают покупать или продавать, возникает проблема, которую лучшие эксперты не в состоянии предугадать. Только благодаря этому факту и возможны биржевые спекуляции. Неоспоримо то, что биржа, даже используя точнейшие мировые экономические показатели, не может научно предсказать падение цен на золото, кредиты или товар. Причина этого в человеческом факторе, и когда многие продают, некоторые начинают покупать, а когда многие хотят купить, совсем немногие начинают продавать. Именно таким образом действует сопротивление и нерешительность человека. Вероятно, стоит предположить, что тот, кто продает, считает сумасшедшим того, кто у него покупает, и наоборот. Кто из них сумасшедший, только будущее покажет. Это всего лишь иллюстрация капризов и непредсказуемости человеческого поведения, которая верна не только для жесткого и прозаичного мира бизнеса, но и для общего хода истории, который формирует психология и реакция человека на моральные ценности, обычаи и социальные реформы».
Добавлю еще:
«Экономисты – это хирурги, которые с помощью тончайшего скальпеля и зазубренного ножа оперируют мертвое и умерщвляют живое». Никола де Шамфор. «Максимы и мысли». (Примеч. автора.)
[Закрыть]. Словно некий воображаемый механизм вдруг завелся сам по себе, и никто не мог с ним справиться. Но стоит ли поистине удивляться, когда осознаешь, как с каждым днем растет пропасть между желаниями нашей души и плановыми теориями технократов, запертых в своих схемах?
Сама по себе экономика, в первоначальном смысле этого термина, на которой должна была строиться наша материальная жизнь, оказалась слепо подчинена и полностью зависима от вдвойне виртуального, почти воображаемого мира, основанного на математических уравнениях и зигзагах графиков, названного «экономической реальностью», от долга, ВВП, да мало ли чего еще? Но в тоже время за темными стеклами нашей добровольной слепоты на планете с непредвиденной быстротой становилось жарче, пестициды необратимо загрязняли землю, реки и леса, оседая в нашей крови, больницы переполнялись раковыми больными всех мастей, а большинство видов диких животных оказались на грани вымирания… в том числе несчастные пчелы, которых у нас есть все основания считать полезными. Но конечно, совершенно необходимо увеличивать экономический рост, поддерживать и прославлять карточные игры, в которые играют между собой в своих бункерах с микроклиматом эти избалованные и надменные взрослые дети мировой финансовой системы!
И что же теперь удивляться тому, когда вдруг, разом, непостижимым образом – быть может, это стало лишь естественным регулирующим самовосстановлением реальности – этот виртуальный пузырь вдруг с грохотом лопнул, вызвав целое финансовое цунами? Скорее похоже, что мы по глупости сочли разумным и слишком серьезно отнеслись к способу мыслить категориями нелепой и безумной реальности, чересчур доверились напыщенной и якобы научной рациональности, которая называется математизмом. Как будто в том, чтобы надлежащим образом ухаживать и поддерживать отличную работу все более изощренных машин, было неопровержимое доказательство того, что мы шли верным путем, что это необходимо, чтобы улучшить нашу жизнь и позволить нам весело проводить время. Разве пресловутая «неопровержимая» истина десятилетиями не внушалась нам теми, которых, не стесняясь, нужно назвать «верховными дураками», все эти блестящие умы, отточенные и квалифицированные (основной костяк научно-технического международного сообщества), которые в большинстве своем, вероятно, сами того не подозревая, встали на путь безрассудства вселенского масштаба. «Взгляните, как это хорошо работает!» – говорили они… К сожалению, вопрос в том, за счет чего это так хорошо работает и до каких пор, потому что давно уже стало ясно, что время истекло. Нет, это уже не работало! Все стало чересчур сложным и хрупким из-за громадности системы, внутри которой малейшее вмешательство истинной реальности могло затормозить работу всего механизма – и никто уже не мог определить, с какой стороны она может туда просочиться…
Если хорошенько подумать над тем, какова же эта непреложная догма, на которой зиждется наш функционалистский фанатизм, вывод будет очевиден – «постоянная экспансия», то есть, по сути, евангельский лозунг «Плодитесь и размножайтесь!». Плодиться и размножаться, но для чего? Чтобы достичь этой пресловутой «точки Омега» унылого бедолаги Тейяра де Шардена[80]80
Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955) – французский теолог и философ, один из создателей теории ноосферы.
[Закрыть], который, насколько я понял, преспокойно воображал себе мир, в котором всякое разнообразие будет поглощено каким-то урчащим омертвляющим единством, кошмаром угрюмой монотонности? Плодиться и размножаться, чтобы в конце концов словно плодовитые крысы на перенаселенном острове мы начали пожирать друг друга раз от раза все с большей жестокостью? Плодиться и размножаться, чтобы жить в скученности и тесноте зарастающих грязью мегаполисов, чтобы с трудом выживать в мире, лишенном многообразия красок – носить форму и делать все по подсказке, как гуманоиды, превращенные в роботов, в романах Оруэлла и Хаксли?
Несколько лет назад научный конгресс социологов (как видно, чуть менее скованных диктатом духа времени) собрался, чтобы определить положение на планете. На нем была высказана любопытная гипотеза: что, если наша Земля является живым вегетативным организмом, реагирующим медленно, но ощутимо и способным к периодической саморегуляции? Организм получил название Геи, как и сама гипотеза. На той же встрече была высказана мысль, что мы, жители Запада, являемся единственным сообществом, не желающим признавать нашу мать-Землю полноценным живым существом, с собственной волей и намерениями, и что мы без конца провозглашаем самих себя «вершителями» судьбы планеты. Очень старые цивилизации, такие, как индийская и китайская, гораздо более древние и сложные, чем наша, учили, однако, тому, что нужно очень внимательно относиться к возможным физиологическим реакциям Геи – иначе это чревато изгнанием с ее поверхности. И если следовать гипотезе Геи, не будет столь уж безумным вообразить, что эта богиня-кормилица, которой так долго грубо помыкали, могла напомнить нам о себе предупредительными толчками.
Остается все-таки опасаться, что наш слепой рационализм так и не даст нам прислушаться к этим предупреждениям и начать спасительное, скрупулезное и постепенное переустройство всей системы, разумное снижение темпов развития, которое редкие голоса в отчаянии проповедовали в пустыне и которое в качестве временной меры принято недавно для восстановления финансового равновесия, и мы устремимся к еще более необдуманной гонке. Однако ради обыкновенной предусмотрительности, ради элементарной осторожности стоит задуматься, а вдруг, несмотря на наше высокомерное прометеево самодовольство, этот пресловутый экономический спад и есть один из первых толчков, возвещающих о великом гневе, который совершенно справедливо накопился у Геи против нас и к раскатам которых мы упрямо предпочитаем оставаться глухими.
Четыре недоуменных дня в лоне спортивного потребительства
Некий дискомфорт
«Ролан-гаррос» -2007
Среда, 30 мая
Вчера под лучами солнца «Ролан-Гаррос» как обычно вновь забурлил. Пока я прокладывал себе дорогу к журналистской трибуне, протискиваясь через длинные очереди к дополнительным местам, тщетно высматривая улыбки на лицах нетерпеливых людей и сочувствуя тем, кто чувствовал себя в стороне от события, на экране моей памяти невольно возникли такие же многочисленные очереди, которые я видел в странах Восточной Европы в советскую эпоху, очереди у государственных музеев, отбившие у меня желание посмотреть выставку, очереди на подъемник на лыжных курортах, очереди на книжных ярмарках у стенда с успешным писателем и, наконец, длинная вереница автомобилей возле пункта уплаты дорожной пошлины, на которые я несколько раз нарывался, возвращаясь домой после выходных.
Больше всего в таких случаях меня волновало то, что отражалось на лицах людей: покорный, угрюмый фатализм и смутная тревога. По правде сказать, я вижу в этом симптом главной болезни нашего времени: парадокс, который, быть может, можно было бы назвать «массовым индивидуализмом», присущий цивилизации, которая, провозглашая во всеуслышание права отдельной личности, без конца превращает людей в безликую массу.
На мой взгляд, это коллективное помешательство наиболее ярко выражено в навязанном развитии системы звезд. На «Ролан-Гарросе» оказываешься в самом центре этой двойственности, этой скрытой дихотомии. Например, знаменитые крики «ола!», которые, как вчера во время матча между Гаэлем Монфисом и Оливье Рошю, поднимают на стадионе волну в коллективном порыве зрителей, утверждающих свое право на существование, обреченных на пассивное наблюдение в течение нескольких часов, не это ли очевидный признак объединений в бригады современных толп?
Еще я вспомнил, как знакомят с монитором (кажется, его называют «водителем зала») небольшие группки зрителей, приглашенных в студию на телепередачи, гостем которых я был, как этот «водитель» предписывает им громко аплодировать или смеяться по его сигналу, много раз репетируя с ними этот сценарий перед началом передачи.
Чтобы дать наглядный пример словам, расскажу один случай, произошедший несколько лет назад на трибунах «Ролан-Гарроса». Я пришел посмотреть финал парижского чемпионата второй группы участников, где выступали – французский уровень тенниса, конечно, смотрелся средним рядом с лучшими в мире американцами – два замечательных спортсмена-любителя, показавших очень красивую игру. Прямо надо мной сидели тогдашний президент и вице-президент Французской федерации тенниса. Матч подходил к концу, и они обсуждали между собой вручение кубка, когда один спросил у другого: «Шампанское будет?» На что тот ответил: «Да ну, перестань!» Этот чемпионат состоялся за несколько дней до «Ролан-Гарроса», и впоследствии я убедился, что в течение двух недель главного турнира – престиж обязывает! – шампанское на трибуне федерации текло буквально рекой.
Легко привести массу подобных примеров, наши глаза всегда прикованы – или, скорее, приклеены, как у детей, к экранам – выступлениям звезд, и мы презираем простых любителей, хотя они-то и есть главная поддержка спортивного сообщества. Я склонен думать, что мир, в котором так поступают, мир, где так называемые «любители спорта», если говорить только о них, предпочитают в солнечный день сидеть у экранов и смотреть матч антиподов, в то время как в двух шагах на улице сражается команда местного клуба на глазах у кучки верных болельщиков и сочувствующих собак и кошек, а может, и нескольких слабоумных голубей, такой мир очень серьезно болен.
Все это говорилось к тому, что лично я, несмотря на удовольствие, которое испытываю, глядя, как мелькает между ракеток магический желтый мяч на великолепных кортах «Ролан-Гарроса», принятый и отбитый с безупречной легкостью и грацией виртуозами, этими монстрами – профессионалами тенниса, невольно испытываю двойственное чувство: восхищение и крайний скептицизм.
Вчера вечером, катаясь на велосипеде вдоль ограды «Ролан-Гарроса», я доехал до парка, где находятся городские прокатные корты, и мое внимание привлекли взрывы смеха и восклицания двух молодых игроков, довольно неловко посылавших друг другу мяч. И тогда я понял, что вот уже много лет я не видел и не слышал, чтобы на теннисном корте кто-то смеялся!
Спорт деградирует не потому, что мы относимся к нему слишком серьезно, а потому, что его лишают своеобразия. Притягательность игры в том, что мы придаем важности действию, которое этой важности не имеет. Когда игроки и зрители целиком подчиняются правилам и условностям, они действуют заодно, создавая иллюзию реальности. Тогда игра становится спектаклем жизни, в котором каждый участник исполняет определенную роль, как в театре. В наше время подобные занятия утрачивают свой характер иллюзии, особенно в области спорта. Воображение и фантазия нашим современникам неприятны, и, похоже, что мы решили уничтожить невинное удовольствие перевоплощения, которое когда-то очаровывало и утешало. В случае со спортом игроки, промоутеры, болельщики – все сопротивляются иллюзии. Первые отрицают серьезность спорта, они хотят, чтобы их считали людьми, развлекающими публику (отчасти, чтобы оправдать свои солидные гонорары). Промоутеры подстрекают зрителей к фанатизму, даже в таких видах спорта, как теннис, где традиционно царила некоторая сдержанность. Телевидение породило новую категорию зрителей и превратило тех, кто присутствует на встрече и участвует, в тех, кто пытается попасть в поле камеры и привлечь внимание жестами и размахиванием флагов. Иногда самые горячие болельщики действуют более агрессивно, выбегая на поле или громя стадион после победы или поражения своей команды.
