Текст книги "Чада, домочадцы и исчадия (СИ)"

Автор книги: Дарья Снежная

Соавторы: Любовь Ремезова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Ну, разве что вернуться к Булату.

И добраться до Прекрасной – в прямом и переносном смысле добраться.

И найти Василису.

И…

А вот про это “и” мы пока думать не будем. Я сделала для Ильи всё, что могла: не путалась под ногами у специалистов.

А Змей Горыныч, тем временем, сел на верхнюю ступеньку Кащеева крыльца – да не сел, а плюхнулся, все же расхлябанность в нем мне не померещилась – и, оглядев меня еще и с этого ракурса, заключил:

– Ох, хороша-а-а!

Врет, подлец, и не краснеет: по здешним меркам красавица я так себе, на любителя. Но этот, видно, любитель.

Странный он всё же для этого мира. Еще более странный, чем я. Вот хоть сейчас. Ни один человек с более-менее высоким статусом вот так как он на крыльцо не сядет прилюдно: что ты-что ты, урон достоинству! И выглядеть забавно, нелепо даже, побоится в этом мире любой смысленый муж – да и в нашем, пожалуй, тоже. А этот… будто удовольствие получает.

Вон, лыбится, радуется неизвестно чему.

– Присядь, красавица!

Я подумала – и действительно села.

– Как мне тебя звать, добрый молодец?

Ну, а что, он мне льстит – и я ему в ответ имею право!

– Да зови хоть Змеем, хоть Горынычем! – хохотнул он в ответ. – А тебя-то как величать, красна девица?

– Еленой Премудрой зови, – отозвалась со всей возможной благосклонностью.

А Змей, вместо того, чтобы обидеться, лишь снова заржал:

– Строга, ой, строга!

“Можно, я его с крыльца спихну?” – вопросила я невесть у кого.

А Змей, скосив на меня взгляд с хитрецой, показательно отодвинулся, и вдруг спросил абсолютно серьезно, без всякой смешинки и насмешки:

– Что делать-то дальше будешь? Тебе-то, Премудрая, супротивницу твою искать надо – а то ведь так и будет пакостить, баба зловредная!

– Будет, конечно – кто ж спорит. А вот что дальше делать – вопрос, конечно, хороший, дядька Горыныч. Только с чего бы мне на него тебе отвечать?

– Ох, сразу видно, Премудрая, что новый ты человек в наших краях… Кабы местная была, так давно бы уж знала, что супружницу Кащееву, жену его, богами данную, я с самого начала на дух не переносил. Да и она мне, по правде сказать, тем же и отвечала… Так что, Еленушка, коли хочешь, – он хитро улыбнулся, – Помогу тебе Василису превозмочь! И даже цену за то возьму не великую!

И таким масляным взглядом он меня окатил, что с большим усилием удалось мне удержаться и не залепить гаду чешуйчатому пощечину.

– Любопытно мне, дядька Горыныч – ты и правда взял бы телом белым за то, чтобы в ведьминскую склоку влезть? Или только внимание мое отводишь, а сам пожелал бы в уплату отхватить кус от Премудрого урочища?

И вот кто бы мог ждать от такого плюгавого толстячка молодецкого ржания? А поди ж ты – крыльцо трясется!

– Впрочем, не важно, – я со вздохом поднялась. – Всё едино, не подходит мне твое щедрое предложение, дядька Горыныч. Мне самой со злодейкой совладать надо. А то так и будет моих людей всякий встречный-поперечный обижать…

Поклонилась ему, как Илья учил, шагнула к со двора, уже прикидывая, как встану на крыло, поднимусь повыше и попробую птичьим глазом углядеть Булата…

Прилетевшее в спину “Молодец, девка” было неожиданным.

Голос Горыныча изменился – стал глубже, ниже, сильнее. Богаче!

Я оглянулась в растерянности. Толстячка будто подменили: куда девался его нелеповатый вид? Изменилась осанка, и плечи развернулись шире, но это всё ерунда. Главное – изменился взгляд. Змей Горыныч больше не придуривался, и в этом взгляде теперь было вдоволь всего: и силы, и любопытства, и равнодушия. Одновременно.

Взгляд не человека – каким бы могущественным колдуном он ни был.

Взгляд чудовища, которое ни хорошее, ни плохое – но хаос. Стихия.

Завороженная этой мощью, я замерла, не в силах отвести восхищенного взгляда. И чудовище вдруг усмехнулось.

И спросило:

– Прокатить тебя, что ли?

Вокруг него задрожал, пошел рябью воздух. А затем вздрогнуло, кажется, само пространство – и выпустило из себя Змея. Мшисто-зеленого, огромного, бронированного чешуей. Трехглавого и веющего жутью.

Хотя, когда у существа три головы – это в любом случае жуть. Особенно, если каждая из этих голов размером с грудную клетку взрослого мужчины модели “богатырь Илья”.

“Прокатить”?

Да за кого он меня принимает?

Да чтобы я, современный человек, дитя насквозь рационального мира, отказалась от ожившей сказки?! Да ни за что!

Воздушный поток обжигал щеки. Небо звенело синью и золотом солнечного света над головой, и огромные кожистые крылья Змея загребали это небо жадно, голодно, и тут же бросали на землю – чтобы сразу же хапнуть еще, и еще, и еще.

И я не на секунду не забывала, что Змей – не Булат. С его спины, конечно, тоже без его желания не упадешь, но… Горыныч действительно не Булат, и кто поручится, что у него не возникнет такого желания?

…а под крыльями Змея ковром всех оттенков зелени стелился Лес.

Гудел ветер.

Душа пела.

Когда Горыныч решил, что хорошенького понемножку, и пошел на снижение, я чуть было не взвыла: мало! Мы же только взлетели!

Но опомнилась и сдержалась. Нечего наглеть. Да и вообще: чует мое сердце, в общении с Горынычем здоровая умеренность – лучшая политика.

Земля вздрогнула, когда Змей тяжко толкнулся в нее лапами, и я проделала в обратном порядке весь путь, которым взобралась на змеиную шею (среднюю из трех): по лопатке на плечо, немного ссунулась по лапе и спрыгнула на траву, покачнувшись

Голова шла кругом, подкашивались ноги, земля не держала – благо, хоть ссадил меня Горыныч на полянке, где у защитного барьера дожидался меня Булат, нашлось, за что ухватиться.

Конь поглядывал на Змея недовольно, чтобы не сказать – ревниво.

Когда Горыныч заговорил, голос его троился и резонировал где-то в районе третьего уха, хотя пасти, вроде бы, не открывались:

– Ну, бывай, славная! Заглядывай в гости! А то и я к тебе наведаюсь…

И взмыл вверх стрелой – без магии тут точно не обошлось, иначе такая туша взлетала бы с разбега, да и вовсе в воздух не поднялась.

Мы с Булатом дружно затрясли головами, а когда проморгались от полетевшего в глаза мелкого сора, буланый услужливо подставил мне бок, и, пока я забиралась в седло, спросил ревниво:

– Ну, что там? Чего Кащей от нас стеной отгородился отгородился? Не по-соседски это!

– Там… а там, Булатик, Царь Кащей гневаться изволит на то, что его кобылу один охламон без дозволения огулял. У него, видишь ли, на ее потомство планы имелись – и ты в них как производитель не участвовал.

Булат всхрапнул возмущенно:

– А чем это я ему не хорош?

– А вот закончим с делами – сам у него и спросишь. Я по такому поводу уж сведу вас, расстараюсь!

И, со злорадством отметив, как споткнулся подо мной волшебный конь от этого предложения, приказала:

– А сейчас – к Прекрасной.

– Ну, здрава будь, соседка.

Властимира оглядела меня с высокого крыльца, губы поджала. Но бросила всё же:

– Проходи.

И скрылась в избе.

Я прошла за ней, по пути снова любуясь ее жилищем. Снаружи – резьба и цветущий шиповник, внутри – вышивка и снова резьба. Красиво, нарядно.

Под стать хозяйке.

Я ехала сюда, чтобы устроить безобразный скандал. Возможно, вцепиться соседушке в косу – если получится, конечно. Вряд ли мне удалось бы справиться с хозяйкой Прекрасного урочища в сердце ее земель. Но я искренне была намерена попытаться!

А сейчас… Злость на Прекрасную, которая распирала меня с когда узнала я о ее подлости схлынула. Отгорела во время разговора с Кащеем. Выветрилась от полета на живом, настоящем сказочном Змее Горыныче.

И я честно не знала, как строить с ней разговор теперь.

Вышитая скатерть, богато накрытый стол. И зияющий провал там, где должно быть мое представление о начале диалога.

Властимира устала молчать первой:

– Ну, говори, чего пришла!

Капризный голос, недовольный тон. И за всем этим то ли прячется тревога, то ли мне мерещится.

А ведь подурнела Прекрасная. Осунулась. Неужто, совесть грызет?

И неожиданно для самой себя, я сказала то, что искренне хотела сказать:

– Дать бы тебе в морду, соседушка!

– А осилишь ли? Соседушка!

И одновременно с шипением Властимиры – будто на раскаленный камень холодной водой плеснули – на меня навалилась тяжесть.

Она нарастала, давила на плечи, гнула к земле – и я пыталась давить в ответ, вкладываясь всеми силами, но, на самом деле, вот тут-то я и осознала, сколько глупостей за один раз наделала. Явилась к Прекрасной домой, вместо того, чтобы вызвать красавицу на нейтральную территорию; пришла к ней одна, не озаботившись хоть какой-то группой поддержки; и, самое главное – никого не предупредила о своих планах. Вот сейчас согнет она меня в дугу, грохнет, а труп где-нибудь под шиповником прикопает. И, что обиднее всего, ведь никто ничего об этом и не узнает!

Мои мысли метались заполошной вороньей стаей, я пыталась давить в ответ, прекрасно понимая, что это бесполезно, что от хозяйки урочища в сердце ее земель не отбиться, что…

Что я всё еще жива. И что меня все ещё не согнуло чужой волей в бараний рог – хотя противница моя явно не шутит, вот и жила на виске бьется, лицо краснотой налилось, дышит неровно, рвано…

Я… я что? Побеждаю?

Озарение сверкнуло и сгинуло, оставив после себя кристальную, прозрачнейшую истину, которую я не применула озвучить:

– Это ведь не моя сила тебя гнет. Это твоя неправда.

Взгляд Прекрасной, полный ярости и горечи – как подтверждение моей правоты, как белый флаг, который еще не выброшен, но осталось совсем чуть-чуть, и надо только дожать, только не силой, нет, силой здесь ничего не сделаешь!

– Там ведь были дети. В Черемшах.

Я говорю медленно, и потому что обдумываю, почти на ощупь подбираю каждое слово, и потому что это тяжело – сдерживать натиск ее воли.

– Не велик грех – чужачку из Премудрого урочища выжить. Подружке помочь на это место сесть… – в голове гудело, и уши заложило, будто я в самолете, меняющем высоту. Грудную клетку стиснуло, говорить тяжело, но слова выталкиваются без внутреннего сопротивления: я действительно так думаю.

– Илью вот задело, но и то – тебе не в укор. Мирослава богатыря в ведьмовские дела втянула, ей и отвечать за это. Да Илье-то грудью опасность встречать и надлежит: мужчина, воин. Нет в том, что Настасьин сын между жизнью и смертью лежит, твоей вины. Но… в Черемшах же были дети.

С коротким стоном-выдохом Прекрасная сложилась пополам, спрятав лицо в ладонях, и ощущение бетонной плиты на плечах исчезло. Пропало давление силы, как не было.

Я сглотнула, пытаясь заставить слипшиеся внутри черепа барабанные перепонки занять предусмотренное природой положение. Гул в голове сменился звоном в ней же, и вообще, дело пахло кровотечением из носа: такие скачки давления, ну! Вот куда это годиться!

Премудрую, в отличие от меня, кажется, ничего не беспокоило кроме ее поражения и его моральных аспектов.

Двужильная тетка!

– Я ведать не ведала, что она возьмется мором люд травить, – хрипло прозвучал ее голос сквозь ладони. – Уговор на иное был.

На периферии зрения метнулась серая тень: домовой, спрятавшийся на время схватки двух ведьм, спешил убрать следы поединка. Опрокинутые миски, лопнувший кубок. Кувшин посреди стола пошел трещинами, и ароматный сбитень залил вышитую скатерть.

Когда это мы успели? Я и не заметила…

– Думала, выманит у тебя, дурочки, Василиса урочище, обменяет на дорогу домой – то-то славно Мирослава на том свете поярится. Она ведь жизнью за то заплатила, чтобы ты в Премудром урочище села! Сколько б ее не оставалось, той жизни – всю отдала, до капли, прахом развеялась!

Оценка моих интеллектуальных качеств Властимирой меня не задела: честно, вот чья б корова мычала!

Ну, не человеку, который из-за собственных интриг и доверия к подружке вляпался в поганый криминал против детей, попрекать меня дуростью.

Мне было куда важнее решить, как мне с ней дальше держаться? Давить дальше, чую, не стоит: баба она самолюбивая, начну наседать на нее с ее виноватостью – упрется, закроется. Придется миром пробовать.

– Я как разменные чары в Черемшах увидела – не поверила, что Василисиных рук дело. Бросилась к ней выяснять, а она… А она мне в лицо бросила, что мне бы помолчать. Коль уж это я ей место указала, где от взора чужого укрыться можно, где владения Кащея, Прекрасных и Премудрых сходятся. Тут-то меня в жар и кинуло, как поняла, что в западню угодила. Я уж было хотела подруженьку, змею подколодную, там же на месте и прибить, да Василиска опамятовалась, бросилась клястся, что дурного в уме не держала, и что душегубства не допустит: чары-де в полной ее власти, и коль почует, что они детишкам смертью грозят – так и развеет их тут же, а и сплела она их лишь оттого, что ей самой-то малости силы не хватало, чтобы с хозяйкой урочища в честной сшибке сойтись… Я и отступилась. Место там… и впрямь уж больно непростое. Ему ни я, ни Василиса не хозяйка – да все ж таки у Кощеевой жены там прав поболе, нежели у меня. И уж коль совсем по-совести, так не от того отступилась, что улестила меня подруженька, а не совладать побоялась.

Прекрасная скривила красивые губы, качнула головой своим мыслям – и словно вынырнула из транса.

Взглядом повела, прикрикнула грозно:

– Лушка! Отчего стол до сих пор не прибран, угощения нет?!

Серая тень заметалась совсем уж на сверхъестественных скоростях, размытым мельканием. В один миг опустел разоренный стол, чистая скатерть взмахнула бахромой по краям, как птица крыльями, а на столе возникли свежие угощения.

Властимира оглядела итог – а взгляд уже снова спокойный, взгляд холеной, уверенной в себе женщины – кивнула и заново пригласила меня к столу. Прибавив:

– Да не бери в голову дурного, не стану я тебе потраву учинять.

Усмехнулась невесело:

– Я теперь чуть не первая твоя союзница…

Да, я так и поверила. Хотя в то, что тебе Василисы под боком больше не надо – пожалуй, что и поверю.

Прекрасная мрачно разломила хлеб и приступила к трапезе.

Я тоже не стала ломаться: день сегодня выдался непростой, всё, съеденное с утра, я успела сжечь в топке беготни и переживаний.

Некоторое время мы жевали: Властимира – красиво, я – сосредоточенно. В тишине витал лишь стук ложек и наши невеселые мысли.

И только когда Премудрая взялась разливать по кубкам сбитень, сперва мне, как гостье, а после и себе, и в избе одуряюще запахло медом и малиной, а серая тень-Лушка водрузила на стол поднос с пирогами, я озвучила то, что меня беспокоило:

– Нет, не сходятся у меня в этой истории концы с концами! Василиса ко мне пришла миром договариваться, а сразу после нее и за помощью для детей их отец явился. Да только заболели-то дети еще раньше, накануне!

– Вот ведь, стервь, – вздохнула Властимира. – Уговор у нас другой был. Собиралась она тебя на честный бой выкликать, как предки повелели, коли добром место уступать откажешься. Вернее – сказывала, что собирается. А коль народишко морить она взялась прежде, чем к тебе явилась, так выходит, что и врала… И стало быть, две вас, дуры, на Премудрое-то урочище. Одна счастья своего не ведает, от силы, да власти, да долгих лет жизни отказаться готова. Другая так к силе рвется, что сама себя всякой возможности ту силу обрести, и лишила!

Будь я кошкой – у меня бы уши топориком встали и усы встопорщились в этот момент. Но спросила я равнодушно, с ленцой:

– Каким это образом она себя возможности силу обрести лишила?

Прекрасная посмотрела на меня остро, цепко. Из-под моложавой ухоженной тетки, попавшей впросак с подругой, выглянула ведьма. Хорошо пожившая, опытная. Она, эта ведьма, мгновение поколебалась (я ощутила это мгновение весьма четко, как будто весы качались, выбирая, какой чашей склониться) и решилась:

– Урочище не всякую ведьму принимает. И не в том лишь дело, что не всякая ведьма силу от урочища перенять способна, а оттого не всякая в хозяйки и годится. А в том, в первую голову, что Хозяйка-то хозяйкой зовется, да на деле больше – хранительница. А что ж это за хранительница, коли она земле своей вред учинить способна? Не бывать такому. И ведьме такой хозяйкой – не бывать.

Оу… Оу! Ого! Какие, однако, открываются подробности! Какие перспективы! Нет, эту тему, определенно, надо развить!

– А чего ж ты подруженьку свою вовремя не предупредила?

Прекрасная только руками сердито всплеснула на моё ехидство:

– Да нельзя о таком говорить! Неужто не понимаешь? Я тебе-то сказала, как хозяйка – хозяйке, да и то не след бы, своим умом должна дойти. А уж чужим-то и вовсе о том знать не надобно!

Я только хмыкнула мысленно: дружба – дружбой, а служба – службой. И какой бы подружкой Василиса Властимире не была, а всё равно – чужая.

Я задумчиво призналась:

– Всё равно не понимаю. Зачем она с мором-то связалась, если собиралась мое место на дорогу в наш мир выменять?

– А не дождалась. Всегда-то ей терпения не хватало, всегда хотелось всего и сразу. Осталась бы подле матери – сейчас бы уже, верно, место материно приняла. Так нет же, не восхотела ждать, годы свои молодые тратить, замуж выскочила. Муж-то ее любил да баловал, учил не таясь – так мало ей стало. В ученицы, в преемницы к Премудрой набиваться стала. Высмеяла ее твоя Мирослава: где ты, молодка, видала, чтобы над урочищем хозяйкой была баба мужатая? Так эта свиристелка от мужа ушла! Брачные обеты разорвала! Ох, и хлестнуло по ней тогда… У меня она здесь отлеживалась: кровь не затворялась, сила… в ней не то что сила – душа в теле не держалась. Думала, отойдет подруженька к богам, уж больно великую плату они с нее за порушенные клятвы взяли. Ан нет – опамятовалась, ожила. Да только Премудрой она ни мужатая, ни безмужняя нужна не была: погнала ее карга старая со двора, да спасибо, хоть не прокляла в сердцах, с нее сталось бы. Я и по сей день думаю, что прогадала Мирослава, не нашла бы она лучшей ученицы – уж больно обе нравом схожи да горды безмерно!

Она продолжала что-то говорить, а я… Я думала о том, что безмерно устала от всей этой истории. Я просто хочу, чтобы все закончилось.

И когда Властимира посмотрела на меня, я поймала ее взгляд. И не отпустила.

– Ее ведь больше нет в том убежище, что ты ей указала, верно?

– Верно.

– Но ты знаешь, где она может быть?

Молчание. Тягучее, густое – как лесной мед, которым кланялись мне чада Премудрого урочища.

Прекрасная молча встала и вышла из-за стола, только стукнула задетая богатым подолом лавка. Меня окатило разочарование: я ведь уверена была, что Властимира в этот раз примет мою сторону. Не простит подруге ее паскудства.

А она… выходит, ей важнее то, что я – чужая, а Василиса своя, а что подлости творит, так это Прекрасной не касается, раз не на ее землях подруженька резвится. Пусть Прекрасная с Искусницей сами и разбираются.

Кажется, мне пора. Ничего я здесь не добьюсь.

– Вот.

Клубок глухо стукнул о стол в тот самый момент, когда я, кусая губы от досады, усталости и желания сказать хозяйке много чего приятного, встала.

И пока я глядела моток, выглядящий обычной серо-бурой шерстяной пряжей, не в силах поверить, что и он тоже настоящий и существует не только в сказках, Прекрасная продолжила:

– Хоть ты и права, что на старом месте Василисы уж и след простыл, но где она нынче схоронится, мне не ведомо. Так что володей, соседушка. Как сыщешь Василиску – воротишь. Иль на зеркальце сменяешь!

Властимира улыбнулась, и я с трудом удержалась, чтобы не сглотнуть: вот и красивая она, и ухоженная, и держать себя умеет… а улыбка все равно вышла, как волчий оскал.

Кланялась я ей искренне, в пояс, с благодарностью и уважением.

– Не-е-ет! – Булат замотал гривастой башкой. – Не, хозяйка, с седла ты за ним не уследишь. Это пакость такая, что за ней только ноженьками!

Ну, я, в принципе, примерно так почему-то и думала.

Клубок с моей руке выглядел обычным и неказистым. Настолько, что еще пару дней назад я бы легко смогла поверить в то, что Прекрасная меня разыграла. Сегодня же что-то во мне изменилось. Я не думала, я просто знала: этот моток шерсти, такой заурядный, действительно способен привести меня к цели.

К любой цели.

Нужно отыскать новое убежище Василисы? Легко. Её саму? Запросто. Дорогу домой? Только поставь задачу!

Ну как, Премудрая, выдержишь? Справишься с искушением?

И, прислушавшись к себе, я с удивлением поняла – а никакого искушения и нет.

Желание вернуться домой отдалилось и поблекло на фоне беды, случившейся с Ильей.

Я хочу вернуться домой – но не ценой жизни и здоровья моего богатыря.

Так что…

Я опустила руку, пальцы разжались. Клубок упал к моим ногам на тропу – или тропа сама расстелилась от моих ног? Не знаю. Но что с ним нужно делать, я знала точно, и мысленный приказ прозвучал четко, без тени сомнений, без следа колебаний:

«Укажи мне путь к Василисе».

Фас!