Текст книги "Чада, домочадцы и исчадия (СИ)"

Автор книги: Дарья Снежная

Соавторы: Любовь Ремезова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Домовой возник рядом и споро засуетился, с любопытством поглядывая на меня.

Что интересно: никакого порицания, по поводу того, что я нарушила инструкции “телохранителя”, он не демонстрировал. Хотя уж что-что, а демонстрировать он у меня умеет!

И в этой ситуации вроде бы должен быть на стороне богатыря – мир-то патриархальный…

– Гостемил Искрыч?

– Да, матушка?

– А чего ж ты мне не попеняешь мне за то, что я ведьму дом пригласила, Илью ослушалась?

Домовой от вопроса только руками всплеснул – аж полотенце обронил:

– Да кто он таков, этот Илья?! Ты, матушка, тут Премудрая, этим землям мать и хозяйка на три дня окрест! А он кто? Проситель, в заложные слуги угодивший! Не его ума дела, кого Премудрой за стол звать – а кого со двора гнать! Твоя тут воля!

Я бы от такой речи села, если бы уже не сидела: надо же, мир патриархальный – а домовой у меня прогрессивный.

Ну или я – отсталая: опять забыла сделать поправку на магический договор, скрепляющий мои отношения со всеми здешними домочадцами. Ну, кроме, пожалуй, кота!

Я покачала головой, а когда домовой удалился к себе, ворча под нос, решила все же попробовать.

Вспомнила, как это делала в моем сне старуха.

Вытянула вперед руки, сосредоточилась мысленно на образе книги, постаралась вызвать в памяти ее вид, и тяжесть в руках, ощущение щершавости переплета, ухватила этот образ – и потянула на себя. Странное описание странного действа – и еще более странным оказалось то, что это сработало, и руки оттянуло весом колдовской книги.

Открыв глаза, я смотрела на нее, и не могла поверить: пришла.

Колдовская книга Премудрых пришла на мой зов.

У меня получилось.

Бережно опустив ее на чистый стол, я листала страницы, в надежде отыскать слово “расковник”. Именно так назвала дышащий силой цветок Василиса.

“А разрыв-трава, тако же расковником именуемая, власть дает над любым железом, так же и над златом, серебром, и иным, что из руды вышло. Отмыкает замки, отворяет запоры, а буде конь подкованный на траву ту наступит – то подкова из копыта и выйдет. Если же сотворить самому себе рану на руке, да в ней траву и спрятать, так в любой драке победа за тобою выйдет. Если же желаешь люду честному по нраву быть да любезным казаться, то рану отворять след на груди – и тогда, как уйдет разрыв-трава в рану, то по твоему и выйдет. Если же в глиняный горшок опустить горсть травы, да залить ключевой водицей, да поставить в погасшую, но не остывшую печь, и оставить там на ночь, то к утру настоится вода и целебной станет, и настой тот от всякой болезни будет в силе.”.

С большим трудом продравшись сквозь затейливую вязь и перескакивая местами через незнакомые слова, я пришла к выводу, что верно поступила, вернув Василисе ее подношение.

Разрушение замков – штука, конечно, хорошая. Есть у меня на примете один замок, который я бы с удовольствием разрушила! Сундук-то с колдовским наследством мне так и не покорился.

Но… Спасибо, не надо.

К тому же, в книге ни слова не сказано про то, как ведет себя разрыв-трава с зачарованными замками. А ну как выйдет конфликт – и этим конфликтом мое наследство размажет по всей горнице?

Для драк у меня есть Илья, а для вживления в грудь не стерильной травы – здравый смысл.

Обойдемся.

И не успела я прийти к этому глубочайшему умозаключению, как раздался отчаянный стук в ворота.

– Премудрая! Спаси, матушка!

Я моргнула – зрение само переключилось на систему видеонаблюдения.

Этот гость явился безо всяких колдовских штучек – рядом с мужиком, заполошно колотившим в ворота, запаленно поводила боками рыжая лошадка.

– Спаси, матушка!

Я нервно облизнула губы…

– Кто такой? Что случилось?

И вдруг оказалось, что говорить через черепа – так же просто, как и смотреть.

Гость завертел очумело головой, потом спохватился – вспомнил, к кому явился.

Поклонился – за неимением ведьмы, ее воротам. Зачастил тревожно:

– Матушка, детки мои слегли! Все, все разом, все пятеро! Жена с ними осталась, а я уж к тебе… Спаси, матушка! Все, что хочешь отдам! Сам в услужение пойду! Не оставь деток малых, спаси, не дай пропасть!

Страх окатил волной по спине.

Соберись, Лена! Возьми себя в руки немедленно.

Без Булата и Ильи я все равно никуда не поеду – значит, есть отсрочка на подумать. Это и не радует, и радует одновременно, но что имеем с тем и работаем.

А пока…

– Прекратить причитания! – рявкнула я через череп.

И калитка, повинуясь мысленному приказу, повернулась на петлях. Визитер опасливо втек во двор и низко поклонился мне, вышедшей на крыльцо.

– Кто таков? Откуда явился?

– Ерема Печник я, матушка, из Черемшей мы.

– Что ж, Ерема. Ну-ка, обскажи толком, что с твоими детьми? Какие симптомы у их болезни? Когда появились первые признаки? Что твои дети делали перед тем как заболели?

– Си… что? Не серчай, матушка Премудрая, не ведаю, о чем ты!

Перепуганный мужик бухнулся на колени, а мне вот только этого счастья и не хватало – самой страшно так, что хоть в подпол убегай!

Потому миндальничать я с Еремой не стала.

– Встать! – и приказ в моем голосе вздернул просителя на ноги.

Так. Первая попытка собрать предварительный анамнез сорвалась. Попробуем еще раз.

– Как дети сейчас выглядят?

– Ой, плохо, матушка!

Я скрипнула зубами.

Кажется, мне будет чем заняться вплоть до самого возвращения Ильи.

– Когда заметил, что твои дети заболели? Какие признаки тому были?

Но управилась все же быстрее – не так уж много мог мужик рассказать. А вернее, я не знала, что спрашивать.

Смирившись с тем, что опытный врач внутри меня по щучьему веленью, по моему хотенью не проклюнулся, я приказала:

– Ты вот что. Езжай сейчас домой.

– Матушка! Мне бы зельица какого, матушка! Пропадут же детишки, смилуйся, заступница!

Он бросился мне в ноги, а я… Никогда в жизни я не испытывала такой смеси из стыда, страха и злости.

– Прекратить! – зашипела змеей. – Не сметь перебивать Премудрую!

Ерема как от змеи же и отшатнулся.

– Езжай сейчас домой! – С нажимом повторила я. – Зелья я тебе никакого не дам, сама приеду. Подготовиться мне надо!

Он подчинился.

Оставшись одна на крыльце, я потерла виски.

Н-да, поторопилась Василиса хлопнуть крыльями: сейчас могла бы брать меня тепленькой. Как миленькая передала бы ей всю эту головную боль!

Илья! Ну где же ты, когда ты так нужен, а?

В горнице царил бедлам. Призвав на помощь Гостемила Искрыча, я шерстила запасы, оставленные мне предшественницей.

Шерстила больше от отчаяния: чтобы и впрямь найти лекарство, нужно для начала, как минимум, идентифицировать болезнь – а с этим у меня не очень.

И потому я безнадежно перебирала мешочки с травяными сборами и горшки с мазями: от кашля, от почешуя, от запора, от родильной горячки, от бледной немочи…

Решив, что “от бледной немочи” – лучше, чем ничего, я развернула свиток, бережно привязанный к горловине мешка.

“Щепоть сих трав истолочь медным пестом в медной ступе до тонкого праха, заправить половинной мерой сока черноягодника, разведенным колодезной водой один к пяти, томить в печи, пока не упарится вполовину. Как упарится – вынуть, и, думая о болящем, мешать посолонь дубовой ложкой, вливая силу на каждый оборот ложки, пока зелье брать будет и читать заговор на здравие. Опосля сцедить, остудить, напоить больного из дубовой чарки”.

Что ж. Черноягодник, медная ступа с пестом и дубовая чарка у нас точно есть – я при инвентаризации видела. Заговор на здравие я как раз разобрала, пока книгу переписывала.

Остальное, боюсь, выяснять придется по ходу дела.

“Тук, тук, тук” – пест разбивает стебли, семена и мелкие сморщенные ягодки в “тонкий прах”.

– Сок черноягодника, матушка, не хранится, силу теряет быстро – а вот сама ягода, она ничего, лежкая, – делится Гостемил Искрыч знаниями, подавая мне ягоду, миску, снова пест, но уже дубовый, и кусок чистого полотна. – Ты уж извини, отжать не могу, твоя рука должна быть.

Вид у домового виноватый, будто он сам всё это придумал, но я чую странным, незнакомым мне ранее чутьем, что всё верно, домовому, с его силой, здесь не место, и максимум, что он может, это подсыпать мне в миску ягоды, пока я буду отжимать требуемое количество сока.

Две с половиной меры – нам нужно пять порций лекарства.

Сок у черноягодника грязно-серого цвета, а разбавленный водой, внезапно отдает в легкую, чистую синеву, домовой радуется, истово что-то бормочет, но я и без него знаю: все правильно.

Илья, влетевший в дом на середине процесса, взъерошенный и встревоженный, окидывает эту картину взглядом – и без слов отступает в угол, и там замирает, и это тоже правильно: нельзя сейчас лезть мне под руку, нельзя отвлекать.

И лишь когда залитая разведенным соком трава отправляется в печь, меня отпускает. И только тогда подает голос Илья:

– Ты звала ли, Премудрая? Приключилось что?

А выслушав мой рассказ, кивает:

– Коня я не расседлывал. И, знаешь, Премудрая, думаю, будет лучше, если я псом с тобой в деревню пойду – мало ли, что учую?

Глава 10

Я шла к ним от леса: Булат, ссадив меня и богатыря на опушке, вздернул голову, прянул ушами – да и попросил дозволения не сопровождать хозяюшку далее, здесь дождаться… Что-то здесь было, пожалуй, нечисто – ну не спроста же я вдруг стала “хозяюшкой” из “хозяйки”? – но держать у своей юбки отчаянно скучающего коня жестоко.

– Ладно, оставайся. Но посевов не трави и… – я задумалась, вспоминая, что еще там приписывалось в сказках волшебным коням. Не вспомнила, и махнула рукой: – В общем, катись, гуляй, но не хулигань!

Булат предвкушающе сверкнул глазами, всхрапнул, махнул хвостом – и сгинул одним скачком.

Вот тебе и “тут тебя, хозяюшка, дождусь!”.

Илья, успевший перекинуться, пока я давала указания коню, ухмыльнулся собачьей пастью – и я расслабилась. Криминала богатырь не одобрил бы, значит, что бы там не задумал копытный хулиган, это в границах приемлемого.

Черемши оказались деревней небольшой, разве что чуть обширнее тех же Малых Елей.

А так – все то же самое: высокий потемневший от времени тын, к которому прильнули заплатки огородиков, ворота, распахнутые по дневному времени.

Я шла, и собачий бок успокаивающе прижимался к бедру, помогая одолеть некстати накатившую робость. Селяне, возившиеся в огородах, при моем появлении разгибались, провожали взглядами.

У ворот, распахнутых по дневному времени, я остановилась.

– Люди добрые, подскажите-ка, где мне дом Еремы Печника отыскать?

Молчание. А потом “А ты кто таковская будешь, девка наглая?” – от пузатого мужика с ближайшего огорода.

Всё. Робости как не бывало!

Я почувствовала как удивленно поползла вверх правая бровь.

И чем выше она поднималась – тем бледнее становился мужик.

– Прости матушка! – сдернул он шапку, кинулся кланяться – Не признал, Премудрая, не казни дурня!

Я опустила бровь.

“А ведь сказывал Демка, что странная она” – донес ветер чей-то шепоток.

Но чей – бог его знает: все исправно гнули спины.

– Полно, люди добрые. Я не сержусь. Отведите меня к дому Еремы Печника, – попросила я, за прохладцей скрывая неловкость от этой сцены.

Дети – народ бесстрашный и любопытный, а еще странная Премудрая – это куда привлекательнее, чем возня в земле, и сразу трое мальчишек рванули наперегонки с огородов.

Гнать лишних проводников я не стала: сама с дачи еще быстрее в их возрасте драпала!

– А что, ребятушки, знаете ли вы детей Еремы Печника?

Дом, к которому меня привели, стоял ближе к середине деревни – ухоженный, ладный.

Кое-где в срубе светлели свежие бревна, след своевременной хозяйской заботы.

Из-под крыльца брехнул пес, но тут же затих, стоило только Илье рыкнуть негромко.

Толкнув дверь, я миновала сени и вошла в большую комнату:

– Здравы будьте, хозяева. Показывайте, что с вашими детьми?

…а с детьми и впрямь было скверно.

– Это Елюшка, младшая наша, она самая первая занемогла, – молодая, рано начавшая увядать женщина с измученным лицом подвела меня к “пациентке” и теперь нервно трепала передник, когда я присела на лавку.

Детский лоб под моей ладонью был влажным и холодным. Ощутив мое прикосновение, она открыла глаза – но явно с трудом, и тут же смежила веки.

Даже в темноте я видела, насколько девочка бледна – разве это нормально, чтобы деревенский ребенок был таким бледным?

Да и вообще, где вы видели детей, которые среди бела дня согласятся лежать.

Отыскав тоненькое, полупрозрачное запястье, я нащупала пульс: частый, и какой-то… мелкий, что ли. Поверхностный. Словно перепуганное сердечко частит изо всех сил.

– Света дайте! – велела я стоящей рядом матери, а сама оттянула по очереди оба века.

Зрачки расширенные, но оба, одинаково.

И на свет реагируют – в чем я и убедилась, когда хозяйка принесла светильник.

Еще в рот заглянула, отметила бледные-бледные слизистые.

Не то чтобы мне это что-то могло дать – но симптомы я собирала не для себя.

Мой план был прост: посмотреть на детей, и, если своими силами сделать ничего не получится (а не получится точно, потому что детское здоровье – не то, с чем я стану экспериментировать) – идти на поклон к матери Ильи.

Еще можно попросить о помощи Кащея, но его оставим на самый крайний случай, все-таки в сказках у него репутация специфичная.

А сейчас…

Я вернула руку на лоб девочке, и постаралась ощутить под нею не кожу, а что-то другое. Детскую жизненную силу.

И потянулась к ней тем, чего у меня, как я совсем еще недавно думала, нет.

Тем, что скреблось под сердцем.

Тем, что недавно прорвалось из меня наружу, пробило себе выход сквозь мою грудь.

Пусть в этот раз у меня получится. Мне очень нужно.

Я прощаю тебя за то, что ты причинила мне боль.

Я благодарю тебя, за то что ты есть.

Давай теперь попробуем быть вместе.

Сейчас для этого самое время.

– Как на краю земли

Лес сырой шумит,

Здравия дает Елюшке.

Елюшке дает, дочери своей.

Слова заговора “На здравие” я, пока ждала Илью, затвердила, зазубрила так, что сейчас они выскакивали сами, прилагать усилия, чтобы вспомнить, не приходилось.

Прилагать усилия приходилось для другого – для того, чтобы вливать в девочку свою силу.

Прикрыв от напряжения глаза, я старалась поделиться. Сила, упрямая, неподатливая, не давалась – и выжимать ее приходилось чуть ли не по капле. Но я чувствовала, чувствовала, как она уходит сквозь мою ладонь и вливается в детское тело – слабо, мало, но хоть что-то.

– Как на краю земли

Реченька журчит,

Здравия дает Елюшке,

Елюшке дает, дочери своей.

Под закрытыми веками постепенно становилось светлей.

Вспыхивали, гасли мерцающие искры. От напряжения сводило челюсти, и затылок, и спину. Силу я то чувствовала, то не чувствовала, и не знала, не видела: сколько я уже отдала, сколько ей еще надо, но интуицией, наитием понимала – мало.

Такими темпами я тут буду до второго пришествия сидеть – притом неизвестно, было ли в этом мире первое.

…ничего, посижу.

– Как на краю земли

Солнышко блестит,

Здравия дает Елюшке,

Елюшке дает, дочери своей.

Разноцветные искры, которых стало много, очень много, вспыхивали под веками, гасли, сливались в линии и пятна, а потом вдруг я увидела в них смысл. Суть. Поняла, что это вот эти бледные бело-голубое светящиеся нити, слабые и трепещущие – и есть Елюшка. Зеленые, ярко-колкие, как иголочки брызги – это капли моей силы, и, вливаясь в Елю, они растворяются, делают ток ее собственных жизненных сил ярче и сильнее, но мало их, так мало!

Открыв глаза от неожиданности я испытала всплеск паники, но тут же успокоилась, потому что картинка не исчезла. И, не переставая шептать слова заговора, я снова опустила веки. С закрытыми глазами видеть было легче.

– Как на краю земли

Ветер вихри вьет,

Здравия дает Елюшке,

Елюшке дает, дочери своей.

Моя сила, устав бороться, поддалась наконец, потекла в ребенка сперва бодрой капелью, а потом тонким ручейком, и теперь я напрягалась уже для того, чтобы ее придержать, понимая подспудно, интуитивно, что нельзя дать ей залить, затопить пациентку.

Но пока яркое, зеленое сразу же растворялось, коснувшись бледно-голубого, добавляя ему яркости и насыщенности, но не меняя окраски.

– Как на краю земли

Камень-бел стоит,

Камень-Алатырь,

Елюшку хранит…

Закончив заговор, я тут же стала читать его снова – не отрывая руки, не прерывая речитатив. Не думая, повторяла четверостишия одно за другим, просто зная – все правильно. Так нужно.

Момент когда стало “хватит”, я ощутила без всяких усилий. Просто словно очнулась от транса, толчком ощутив: всё, стоп – и убрала ладонь.

Открыла глаза.

Посмотрела на девочку: она порозовела, лоб, пусть и влажный, теперь был правильно-теплым, а пульс замедлился и больше не частил так поверхностно.

Девочка так и не открывает глаз, но теперь было это не забытье, а сон.

Пусть спит. Ей будут нужны силы…

Я встала, распрямляя уставшую спину – и почувствовала, как от нее отлипла мокрая рубаха. Расправила плечи, шею – они затекли от долгого напряжения.

Взглянула на жену Печника, которая так и простояла рядом всё это время, не смея сесть.

– Кто следующим заболел? Показывай. Как зовут?

– Ладий…

Осмотр. Все те же симптомы: та же бледность, слабость и апатия. Расширенные зрачки и скачущий пульс.

Я скрупулезно проверяю всё. Потому что в отличие от женщины, смотрящей на меня, как на сошедшее на землю божество, я понимаю: симптомы мне еще понадобятся. Потому что я не вылечила ее дочь. Я только дала ей передышку.

– А вот испей водицы ключевой, матушка! – хлопотала хозяйка. – А может, молочка? Так я мигом!

Молочка мне не хотелось, хотелось сидеть, откинувшись на деревянную стену избы, чувствовать, как влажная рубаха холодит спину и приходить в себя.

Устала я не столько от расхода сил – расхода я и не почувствовала, если уж начистоту, – сколько от напряжения. От непривычной сенсорной нагрузки болела голова – болела мерзко, непривычно: тяжелым онемением в затылке, словно там лежит каменный шар, давила ломотой в висках.

А больше всего давило понимание, что ничего-то я не сделала, ничем-то не помогла.

Вот тебе и сила, какой здесь никто не видывал. Вот тебе и просвещенный, образованный человек двадцать первого века.

Всё – тьфу, пустышка.

Выхлебав спасительно холодную воду прямо из ковша, я остановила суетящуюся вокруг меня женщину:

– Хватит. Не нужно мне молока. Там, во дворе, пес мой остался – позови-ка его.

И хоть в этом мире собакам таких вольностей дозволять не принято, у хозяйки и тени сомнения не мелькнуло: раз Премудрая велит – значит, так и правильно!

И от этого было еще стыднее.

Илья явился быстро, стоило только хозяйке дверь открыть – видно, караулил у крыльца и слышал весь разговор.

Качнул хвостом туда-сюда, взглянул вопросительно: молодец, мол, Премудрая, чего звала?

– Обнюхай детей.

Песочно-серый нос послушно разворошил одеяла, со всем тщанием выполняя приказ.

– Чуешь болезнь? А коли чуешь – пробегись-ка вокруг, принюхайся, не тянет ли еще где таким духом?

“А ты?” – без слов спросили меня собачьи глаза с человеческим разумом в них.

– А я здесь тебя подожду. Устала я…

Илья согласно качнул хвостом и потрусил прочь – заставив прижаться к стенке хозяина, возвращающегося в избу с обширной корзиной в руках.

Я с трудом удержала улыбку: ну да, богатырю, привыкшему, что ему все дают дорогу, в голову не пришло посторониться, давай дорогу человеку. А что сам он нынче пес – так это такие мелочи, право слово!

– Вот, прими матушка, за лечение, не побрезгуй! – поклонился хозяин. – Чем богаты…

Улыбку мою как ветром сдуло. Я покачала головой, отказываясь от подношения:

– Не ушла болезнь еще – только отступила. Буду дальше думать. А плату свою убери пока. Позже пригодится.

Помрачневшие было от моих слов муж с женой снова посветлели лицами, а я прикрыла глаза, потому что смотреть на горящую в их глазах надежду было страшно.

Илья вернулся где-то минут через сорок – и всё это время дети спали, а их бедные хозяева не знали, чем мне угодить. Появился мрачный, глянул на меня виновато – и у меня сердце упало.

Распрощавшись с хозяевами и пообещав явиться, как что-нибудь придумаю, я поспешила туда, где ждал меня Булат.

От избы Еремы Печника – до околицы, оттуда мимо людей в огородах, провожающих Премудрую взглядами, до опушки, вот приметный куст, где мы “приземлились”, когда прибыли сюда.

Где Булат?!

Так. Еще раз.

Вон околица, вот опушка, вот приметный куст и даже рытвины от конских копыт.

Где. Мой. Конь?

– Илья, – растерянно позвала я того, кто понимал в местных реалиях.

(Хорошо, все же, что он перекидывается теперь сразу одетым. Хотя и немножко жаль, но большей частью хорошо. Хотя рубашка все же могла бы материализовываться отдельно…)

Богатырь усмехнулся:

– Да учуял твой Булат, что табун деревенский тут в лесу, на полянах неподалеку пасется. Табун, а там – кобылы…

Ага. Ага.

Я, конечно, рада, что хоть кто-то из нас хорошо проводит время, но…

– БУЛАТ! – от моего рявка лес вздрогнул и затих. – Булат, мать твою, кобылу, встань передо мной как лист перед травой!

И пока я думала, что мне добавить к этим волшебным словам – “а то хвост оторву!” или “а то гриву выдерну!” заклинание подействовало.

В землю бахнуло копытами, и дрожь разбежалась окрест, отозвалась шелестом листьев на деревьях, а богатырский конь загарцевал рядом, выражая готовность служить хозяйке сей же час всеми возможными способами.

– Булат. – Уже привычно ухватила я скотину за челку. – Булат, ты знаешь что такое “исчерпать кредит доверия”?

Судя по виноватому взгляду, буланый хоть таких слов и не знал, но чисто на интуитивном уровне суть ухватывал.

– Виноват! Не повторится! Увлекся!

– Хватит! – рыкнула я, обрывая покаяние. – Подойди уже куда-нибудь, чтобы я влезть на тебя могла, орясина здоровенная!

Илья, который втихомолку посмеивался сзади, дожидаться, пока Булат выполнит указание, не стал: р-раз, обхватил меня ладонями за пояс – и я уже боком сижу на коне.

Два – и до того, как я успела перекинуть ногу и сесть удобно, богатырь взлетел в седло сам, нашел ногами стремена, деловито поправил меня, как куль с картошкой, и вуаля: он – в седле, а я у него на коленях!

– Илья, я так не поеду! Илья, я при прыжке точно убьюсь!

– Не боись, хозяйка, – влез желающий выслужиться конь. – Богатырю тебя угробить никак не можно – он зарок служить дал, так что в лучшем виде довезу!

И пока я судорожно искала опору (раньше за таковую хотя бы поводья выступали!), Булат отступил пару шагов назад, подобрался и “А-а-а-а-а-а-а-а!” – заметалось над лесом мое честное мнение о происходящем, не оформленное в матюки сугубо от нехватки дыхания.

(А вовсе не потому, что мне стыдно перед богатырем!).

Премудрое подворье встретило ласково: твердой опорой и возможностью стоять на ней своими ногами.

Не дожидаясь, пока Илья меня ссадит, я соскочила на землю, независимо отряхнулась и пошагала во двор.

А и уже войдя в кольцо частокола, спохватилась.

– Булатик…

Конь всхрапнул и попытался попятиться, но где там, Илья – это вам не слабосильная горожанка, у него из ручищ узду поди, вырви. Так что оба замерли передо мной, поглядывая настороженно.

– Булатик… а что это ты там так долго делал?

– Так ведь… это… – растерялся богатырский конь.

– Это, это, – подбодрила я скотину. – Говори, Булатик. Я слушаю.

– Так ведь… кобыла… в самой поре…

Мне сделалось дурно.

Слишком живое воображение – зло! Стоило мне только представить, что на свет может появиться жеребенок, которому по наследству достанутся стати от крестьянской клячи – а от Булата живущий в этом теле разум, и мне натурально стало плохо.

Потому что это жестоко. Никто не заслуживает такой участи.

И потому что это случится по моей вине. По моему попустительству, как хозяйки.

– Булат!

В небе рявкнуло громом, плеснуло молнией, и я стиснула зубы.

Так, подыши, Лена, постарайся не орать и не нервничать. Ну или отделить нервы от силы – хотя бы. Программа-минимум.

– Булат, я надеюсь, ты хотя бы вовремя вынул!

Опс, осечка. Мы же договаривались не орать, верно?

Ну, в этот раз хотя бы без громов и молний обошлось, растешь, молодец!

Прикрыв глаза и сцепив зубы, я делала упражнение “вдох-выдох”, принципиально не глядя на “виновника торжества”.

Открыла глаза, посмотрела.

Булат пучил на меня глаза в ужасе. Богатырь стоял рядом с ним свекольно-красный, и глядел куда угодно, но не на меня.

Вот, блин… Люди, не тронутые секспросветом!

– Ладно, – с трудом разжав-таки челюсти, выдохнула я. – Проехали в этот раз. А на будущее – сварю тебе зелье, чтоб без последствий!

Булат захрипел, будто я посулила ему визит к ветеринару и радикальное решение проблемы путем отсечения проблемного органа, затряс головой…

Свинья непарнокопытная!

Ладно… Поорала, и хватит. Получится уродец – тогда и буду думать, а пока рано паниковать, может, обойдется еще.

– Ма… – заикнулся и тут же осекся Илья, догнавший меня уже в сенях. – Е…

Эк его от мужской солидарности разбирает! Интересно, это он меня имени позвать хотел – или же обложить?

И по имени, и по матушке…

– Не губи коня, Премудрая! – взмолился наконец богатырь.

А, всё-таки с обращением не мог определиться.

– Илья, – взбодрившие меня переживания об открывшихся перспективах и злость на коня-дурака как-то разом вдруг стекли, и усталость навалилась с новой силой. – Ну ладно – Булат. Он, извиняюсь, конь. Но ты-то чего как маленький?

В сенях было сумрачно и тесновато – особенно Илье, который нависал надо мной, и кажется, сам чувствовал от этого неловкость, вот только отступить ему было некуда. Не бежать же от Премудрой, когда сам разговор затеял.

– Ну, ты-то знаешь, какая я по части колдовства умелица. Даже если такое зелье есть для лошадей – мне его не сварить ни за что. Это еще при условии, что оно действительно существует…

Богатырь смутился на мой укор:

– Мало ли, – пробормотал. – Сильная ведьма, она и без зелья многое может…

– Нет, Илья, – назидательно откликнулась я. – Многое может – умелая. А сильная может разве что баню развалить!

– Да с баней-то и не дюже сильная совладает…

– Ага, а если с душой взяться – так и без колдовства можно управиться!

Мы перефыркнулись смешками, и я отвернулась, собираясь войти наконец-то в избу, когда Илья снова позвал из-за спины:

– Е… Премудрая…

Я остановилась, оглянулась.

– А ты чего осердилась-то так?

– Не понимаешь?

Я грустно улыбнулась молодому, крепкому, красивому мужику.

Действительно, было бы странно, если бы он, вот такой, на себя участь клячи примерял…

– Илья, ты деревенских лошадей видел? Там ведь такие одры… без слез не глянешь. А каково такому жить разумным? Каково себя осознавать? – постаралась я объяснить, что мне показалось страшным.

– Так ты что? Ты… жеребят его пожалела, что ли? – повеселел и разом посветлел лицом богатырь. – Не думай даже, Еленушка! Не родятся волшебные кони от обычных кобыл, другая мамка для того надобна! Будут его жеребята просто добрые кони, как вырастут – хоть и не чета твоему Булату, а все едино, даже и князю на такого сесть не стыд!

Призрак ответственности за чью-то искалеченную жизнь отступил и оттащил за собой камень, придавивший мою совесть. А Илья продолжил:

– Ежели ты себе взять не надумала…

Он взглянул на меня, и я торопливо мотнула головой: нет-нет, спасибо на добром слове!

Илья повеселел:

– Тогда я в дружину весточку отправлю. Побратимы в черед станут…Ты не думай, хозяев не обидят, откупят честь по чести!

– Хорошо бы, – проворчала я, делая вид, что мне в общем-то все равно и я ничуть не переживала ни за жеребят, ни за селян. – Только вот еще что… Предупреди, будь добр: я на жеребят не претендую. Но приглядывать, чтоб не обижали – стану.

…пока домой, в свой мир не уйду.

Пока не уйду…

– Ты что, Премудрая! – возмутился богатырь. – Как можно?! Кто ж коня своего, товарища боевого, обижать станет?!

Я потянула на себя дверь в избу, и спрятала улыбку: славный он все же, Илья. За Булата вон заступился…

Надо будет сказать об этом хулигану копытному. Так мол и так, собиралась стреножить тебя, красавца, и только богатырским заступничеством передумала!

А то, чую, не надолго моего внушения буланому балбесу хватит. Глядишь, благодарность дольше продержится…

– Гостемил Искрыч! – мой голос гулко отозвался от бревенчатых стен, метнулся по лестнице в горницу, потревожил кота на подоконнике. – Что там зелье?

– Всё ладно, матушка! – бодро откликнулся домовой, появляясь из-за печки. – Как ты и велела, как упарилось зелье на четверть – я заслоночку и прикрыл, само мало жара оставил. Вот оно и прело потихоньку, тебя дожидалось… Сейчас жару поддам – мигом дойдет!

Я кивнула ему с благодарностью:

– Что бы я делала без тебя, Гостемил Искрыч!

– Да полно, матушка! – зарделся от похвалы домовой. – Уж верно, не пропала бы!

Не стала его переубеждать, только покачала головой: не знаешь ты, Гостемил Искрыч, из какого мира я вышла. И цены себе – тоже не знаешь.

Попросила:

– Позови меня, будь добр, как зелье дойдёт. Я наверху буду– дело есть…

Он поклонился, а я положила руку на перила (работа Ильи, он недоволен был, что грубо вышло – а мне нравилось ужасно) и медленно пошла наверх.

У меня действительно было там дело.

Шутки кончились.

Премудрая часто сердилась.

Когда пугалась, когда не знала, что делать, когда кого-то жалела.

И хоть злость свою она большей частью в узде держала, но всё ж таки злилась. Илья-то видел.

А урочище ее, сердитку, всё едино приняло легко и радостно. Опамятовалась нечисть лесная да болотная, успевшая натворить бед за ту половину седьмицы, что Премудрое урочище неприкаянное пустовало, и даже Илья, бездарный, почуял, как стало легче дышать, оттого что перестала давить на загривок бесхозная, беспокойная сила.

Ушла в хозяйку.

А урочище радовалось ей, спешило услужить, откликаясь силой и готовностью покарать обидчика своей Премудрой.

Матушка, узнав о том, только руками всплеснула…

Встретила она Илью неласково: крепкой материнской затрещиной, как в детстве. И пусть не вышибла она искр из глаз, но Илья с тайным облегчением отметил, что рука у первой мастерицы Темнолесья и сопредельных княжеств как прежде тверда, и ослабеет не скоро.

А после и вовсе притиснула старшенького сердцу в объятиях и Илья, зная за собой вину, смущенно бормотал:

– Ну полно, матушка, полно, ну жив я, цел…

Когда же матушка отпустила его, поставил на ступень рядом с ней корзину:

– Вот… Премудрая гостинец передала, кланяться тебе велела, просила не держать зла. Не от неуважения она тебя обидела, от незнания: в ее мире уклад иной, а здешние порядки ей неведомы…

– Да поняла уж, – досадливо отмахнулась матушка.

А потом, усадив за стол и вглядываясь тревожно в то, что обычным людям нипочем не увидеть, спросила, пока домовой подавал снедь:

– Надолго отпустила?..

– Сроков мне Премудрая не ставила, – честно признался он. И добавил, – Но я бы сам поскорее воротился. Как бы не приключилось чего, пока меня рядом нет…