Текст книги "Его пленница. На грани ненависти (СИ)"

Автор книги: Дарья Милова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 26.Ева

Я сидела у окна, держа дневник так, будто он мог выскользнуть в любой момент.

Страницы кончились там, где мама писала о моём рождении. Последние слова были почти нежными – и от этого стало только больнее.

А дальше – пустота. Чистые листы.

Я перевернула ещё одну страницу… и сердце пропустило удар.

Чернила снова были здесь. Почерк всё тот же, только более резкий, неровный.

Разница – пятнадцать лет.

« Я сошла с ума .»

Эта фраза стояла первой строкой, отдельно.

« Иногда мне мерещатся люди в коридорах. Они стоят и смотрят, пока я иду мимо. Я не знаю, живые они или нет. Может, это тени прошлого. Может… моё будущее. »

Я сглотнула, чувствуя, как кожа на руках покрывается мурашками.

« Виктор говорит, что мне кажется. Но я знаю, что нет. Иногда я слышу шаги за дверью. Иногда – шёпот, и он исчезает, когда я открываю. »

Дальше почерк становился ещё неровнее, будто она писала в спешке:

« Виктор записал меня к психотерапевту. Думаю, мне это нужно. Или он хочет, чтобы я поверила, что это только в моей голове. Если я поверю, значит, всё, что я видела, можно будет вычеркнуть. »

« Первый приём у психотерапевта я запомнила до мелочей. Его звали Фёдор Астахов.

Я тогда ещё подумала, что имя слишком мягкое для человека, которому доверяют чужие сломанные жизни.

Он сидел в своём кабинете, за огромным столом из тёмного дерева, а в окне за его спиной мерцал дождь.

На полках – книги, расставленные не по алфавиту, а по каким-то только ему известным правилам.

Всё это казалось мне выверенным и… подозрительным.

Он поднял глаза на меня, и я сразу решила, что он мне не нравится.

Слишком спокойный взгляд. Слишком ровный голос. Казалось, он видит всё, что я пытаюсь спрятать, и даже не собирается делать вид, что нет.

– Виктор говорит, вы не спите по ночам, – сказал он тогда, а я почувствовала, как внутри всё сжалось.

– Виктор говорит много чего, – ответила я и отвернулась к окну.

Я думала, что эти встречи будут пыткой. Что он, как и все, будет задавать вопросы по шаблону и записывать ответы, даже не слушая.

Но он не спешил. Не перебивал. Не говорил, что мне «надо успокоиться» или что я «себя накручиваю».

Он просто сидел и ждал, пока я сама заговорю.

На втором сеансе он поставил между нами чайник с жасминовым чаем. Сказал, что запах помогает расслабиться. Я скептически хмыкнула, но выпила.

А на третьем – мы говорили почти весь час о музыке, которую он слушает в машине.

И только потом я поняла, что всё это время он вытягивал из меня то, что я обычно прятала глубже всего.

Через пару месяцев я ловила себя на том, что жду этих встреч.

Что думаю: «Вот бы он был здесь, он бы понял».

Он стал тем, кто слушал меня так, как не слушал никто.

Не только слова, но и паузы между ними.

И в этих паузах он находил больше правды, чем Виктор за все годы нашего брака.

Иногда я выходила от него с лёгкостью, будто оставила в его кабинете груз, который несла годами.

Иногда – с тревогой, потому что он задавал один-единственный вопрос, и я не могла перестать думать над ним всю ночь.

Я не знаю, был ли он моим другом или просто делал свою работу.

Но он стал единственным человеком, рядом с которым я чувствовала себя… в безопасности.

«Сначала всё было… безопасно.

Я приходила к нему, мы говорили. Иногда молчали. Он спрашивал о детстве, о моих страхах, о том, что снится мне по ночам.

А потом что-то изменилось. Я не знаю, в какой момент это произошло – может, когда он коснулся моей руки, чтобы остановить дрожь.

Или когда его взгляд задержался на мне чуть дольше, чем нужно.

Или когда я поняла, что, произнося моё имя, он вкладывает в него больше, чем просто рабочий интерес.

Мы начали видеться вне его кабинета.

Сначала – случайно, как будто так вышло. Потом – намеренно.

Он знал места, куда никто не заглядывает. Старый дом у реки. Заброшенную теплицу в саду его родственника. Маленький номер в отеле на окраине, где никто не задаёт лишних вопросов.

В этих местах я чувствовала, что мы – единственные люди на свете.

Он смотрел на меня так, будто видел всё, что я скрывала от остальных, и не отворачивался.

Говорил, что я слишком много времени провожу в клетке, и что с ним могу дышать полной грудью.

Я верила. Или хотела верить.

Каждое наше тайное свидание было похоже на вырванный из реальности кусок рая.

В его руках я забывала, кто я – жена Виктора, дочь той семьи, где всё решается за закрытыми дверями.

С ним я была просто женщиной, которую хотят не ради фамилии, а ради неё самой.

Он умел доставать из меня то, что я прятала даже от себя.

Словами, прикосновениями, тишиной между ними.

Иногда я ловила себя на мысли, что боюсь конца этой истории сильнее, чем всего, что может случиться, если нас разоблачат.

Я знала: мы играем с огнём.

Но я никогда ещё не чувствовала себя такой живой. »

Я закрыла дневник, но страницы будто прожгли ладони.

Слова мамы, такие тёплые, жадные к жизни… и одновременно пропитанные страхом.

Я почувствовала, как внутри начинает подниматься холодная волна – то самое чувство, которое я стараюсь не замечать в себе уже несколько недель.

Слишком знакомые интонации, слишком узнаваемое «он видит меня» и «только с ним я могу дышать».

Я снова раскрыла дневник, пальцы слегка дрожали, будто от холода, хотя в комнате было душно.

Чернила чуть расплывались от старости, буквы будто впивались в бумагу.

" Виктор подставил ко мне охранника. Его зовут Александр Семёнов.

Он хороший человек, я вижу это. Он не желает мне зла и просто делает свою работу. "

Я моргнула, перечитала имя ещё раз.

Александр Семёнов.

Оно уже всплывало в памяти – не ярко, но точно. Я видела его где-то… недавно. Но где?

Мозг тут же подкинул пару образов, и я резко оттолкнула их прочь.

Перелистнула страницу.

Чернила на ней были чуть бледнее, бумага – жёстче на ощупь.

Я хотела читать дальше… но между страниц что-то застряло.

Тонкий, жёлтоватый край выскользнул прямо в ладонь.

Фотография.

И в ту секунду, когда я её увидела, мир вокруг исчез.

Всё, что было – приглушённый стук сердца в висках и холод, разлившийся по коже.

На фото была она – моя мама.

И ещё кто-то.

Тот, чьё лицо я знала слишком хорошо, чтобы даже на секунду усомниться.

Я вцепилась в край снимка, и воздух в груди стал острым, как нож.

Эта фотография переворачивала всё, что я думала о своей семье.

И обо мне.

Глава 27.Вадим

Я не видел Еву весь день.

С утра она куда-то исчезла, оставив после себя только запах её шампуня в коридоре и ту тишину, которая бесит сильнее любого крика.

После той ночи между нами всё стало… острым.

Мы будто ходили по лезвию: любое слово – и можно порезаться.

Она не спорила, не язвила, и это бесило в десять раз больше, чем её обычные выпады.

Я не знал, что хуже – когда она бросает мне в лицо колкие фразы или когда молчит, пряча что-то за этой своей выверенной маской.

Уже почти ночь.

Я возвращался в дом Лазаревых после встречи с Ильёй.

Дождь хлестал по лобовому, фары выхватывали из темноты куски дороги, и всё это только подогревало раздражение, которое уже и так сидело под кожей.

Илья, сука, «порадовал».

Сидел с этим своим спокойным лицом и зачитывал мне сводку, как будто мы обсуждали прогноз погоды.

По его словам, Савелий Троицкий – почти святой.

Чистые бумаги, безупречный бизнес, налоговые декларации – как учебник по финансовой грамотности.

Ни одной грязи, ни одного следа, даже парковочный штраф в архивах не всплыл.

Лапочка, блядь.

Прямо образец для подражания.

Можно в рамочку и на стену вешать, чтоб дети на него равнялись.

Я таких «чистых» видел.

Знаю, что за вылизанным фасадом всегда гниль.

Просто кто-то очень умный и очень опытный вовремя подтирает за ним следы.

Я вдавил педаль газа чуть сильнее.

Плевать, что мокро, плевать, что дорога скользкая.

Меня бесило всё: как медленно тянется время, как в висках пульсирует злость, как в груди сидит ощущение, что я что-то упускаю.

Её я не видел весь день.

Не знал, где она, чем занимается, с кем говорит.

И это жрало меня изнутри.

Каждый час, каждая минута, в которую она могла быть рядом, но не была.

Когда я свернул к дому Лазаревых, ночь уже густо легла на всё вокруг.

Двор был тихий, как кладбище.

Даже собака у соседей не гавкнула.

Внутри – ни одного звука, только мягкое эхо моих шагов по мрамору.

Я поднялся на второй этаж, на ходу стягивая с плеч куртку.

Я толкнул дверь в свою спальню, щёлкнул выключателем – и свет полоснул по комнате.

И замер.

Посреди комнаты, на моём стуле, сидела Ева.

Прямая спина, руки спокойно лежат на коленях, голова чуть наклонена.

Взгляд – прямо на меня.

– Чёрт… – выдохнул я. – Ева, что ты тут делаешь?

Она улыбается. Медленно, дерзко, так, что у меня внутри всё напрягается.

Поднимается со стула, подходит ближе, и я чувствую её запах ещё до того, как она дотрагивается.

– Я пришла к тебе, – шепчет она, и в голосе нет ни капли сомнения. – Хочу тебя.

Пальцы скользят к моей руке, цепляются, и она тянет меня за собой, будто я не двухметровый мужик, а её игрушка. Мы падаем на кровать, и в тот же миг она оказывается сверху.

Колени упираются по бокам, волосы падают на лицо, глаза горят.

Её губы накрывают мои – горячо, резко, с такой жадностью, что у меня в груди рычит зверь. Я отвечаю, сминая её рот, прижимая к себе, будто хочу вдавить в матрас.

Её поцелуй рвётся, я чувствую, как её язык скользит жёстко, настойчиво. Я уже хочу перевернуть её под себя – но вдруг слышу чёткий металлический щелчок.

Я дёргаю рукой.

Запястье.

Пристёгнуто.

Моё сердце на мгновение останавливается, потом ухмыляется где-то глубоко внутри.

– Ева, – рычу я сквозь зубы, пытаясь сдержать смех и злость одновременно. – Что ты, блядь, делаешь?

Она отстраняется всего на пару сантиметров. Губы влажные, дыхание горячее, глаза сверкают – торжество и вызов одновременно.

– А что? – её голос дрожит не от страха, а от адреналина. – Тебе можно, а мне нельзя?

Я рву плечом, цепь натягивается. Чёрт. Сучка подготовилась.

Она резко отстраняется.

Словно сама испугалась того, что только что сделала.

Спрыгивает с кровати, поправляет платье, и идёт обратно к тому самому стулу, где я её застал.

Садится. Спина прямая, руки сцеплены на коленях.

Смотрит прямо на меня. В упор. Ни страха, ни улыбки. Только этот проклятый вызов в глазах.

– Я жду, Вадим, – произносит она медленно, будто каждое слово вбивает гвоздь. – Расскажи мне правду.

В комнате повисает тишина.

В груди сразу стало тесно, горячо, как будто кто-то резко открыл клапан, и злость пошла по венам.

Вся из себя хрупкая, но с глазами, в которых плескался вызов.

– Повтори, – сказал я тихо.

Она даже не моргнула.

– Вадим Морозов… или всё-таки Вадим Семёнов?

Улыбка сама скользнула на губы, но это была не улыбка – больше оголённый оскал.

В голове сразу вспыхнуло: Откуда? Кто ей сказал?

И вместе с этим – злое, холодное желание прижать её так близко, чтобы она поняла, что за каждое слово придётся платить.

– Ева… – выдохнул я медленно, растягивая её имя, как лезвие ножа по коже. – Очень опасно играть в такие игры, когда ты не знаешь правил.

Я резко дёрнул рукой.

Один раз. Второй. Металл скрежетал, дерево надсадно трещало.

На третий рывок что-то хрустнуло. Спинка кровати, к которой была пристёгнута сталь, не выдержала – деревянная деталь треснула пополам.

Наручник по-прежнему висел на запястье, но я был свободен.

Она не отвела взгляда. И это бесило.

Потому что я видел – она что-то поняла, что-то нашла, и теперь сидит передо мной, как будто у неё на руках туз, а я должен догадаться, какой.

Я шагнул вокруг стула, медленно, будто обходил добычу.

Пальцы скользнули по спинке, и я почувствовал, как её дыхание стало чуть быстрее, но она всё ещё держала маску.

– Откуда ты взяла это имя? – спросил уже жёстче.

на чуть наклонила голову, и в глазах мелькнуло что-то опасно-спокойное.

– Может, лучше поговорим о другом? – её голос был тихим, но в нём скользнул металл. – Например, зачем ты здесь.

Я не двигаюсь, жду.

– Чтобы накопать на моего отца… – она сделала короткую паузу, будто проверяя мою реакцию, – и вытащить своего брата из тюрьмы.

Слова упали между нами тяжёлые, как камни.

Внутри всё мгновенно напряглось, как натянутая струна.

Она знала. Не гадала – знала.

Взгляд стал уже не просто вызывающим, а почти торжествующим.

– Ты знаешь… – произнёс я тихо, но так, чтобы каждое слово резануло. Не вопрос – почти обвинение. Я смотрел на неё, как хищник, который ещё решает, убить ли добычу сразу или поиграть. – И как давно?

Она чуть наклонила голову, и этот жест – спокойный, будто между нами не натянулась струна, готовая лопнуть, – бесил сильнее, чем если бы она закричала.

– Не так давно, – сказала она ровно, без дрожи. Но я видел, как пульс у неё бешено бьётся в ямочке у шеи. – Но догадываться начала раньше.

Я сделал шаг ближе, не сводя с неё глаз.

– С чего? – голос стал тише, но тяжелее. Это был не интерес. Это был приговор.

Она чуть выдохнула, но взгляд не отвела.

– Когда поняла, что ты здесь не просто так. – Пауза. Медленная, намеренная, как затяжка перед последним словом. – А потом… я залезла в твою комнату.

Я остановился прямо за её плечом. Слишком близко, чтобы она могла это игнорировать.

– И что ты там нашла? – спросил я почти шёпотом, но так, чтобы ей захотелось отодвинуться.

Она обернулась, и в глазах мелькнуло что-то похожее на вызов.

Она поднялась со стула медленно, будто растягивала этот момент, давая мне время понять, что сейчас будет.

Глаза – тёмные, горящие, и в них не просто злость, а что-то острее, почти ненависть.

– Ты… – её голос был низким, но дрожал от напряжения. – Ты, сука, всё это время водил меня за нос.

Она подошла ближе, так близко, что я почувствовал запах её кожи – тёплый, с ноткой чего-то резкого, как электричество перед грозой.

И вдруг – резкий взмах руки. Хлёсткая пощёчина.

Голова чуть дёрнулась в сторону, а внутри – только нарастающий гул.

– Это тебе за то, что обманывал меня. – Вторая – ещё сильнее, с отдачей в её тонком запястье.

– За то, что обвёл меня вокруг пальца. – Третья, короткая, почти мгновенная, как выстрел.

Она не отводила взгляда, и я видел, что бьёт не только ладонями, но и словами, взглядом, всем своим телом.

Каждый удар – как плевок в лицо, как напоминание, что я допустил её слишком близко.

– Ублюдок, – выдохнула она, и в этом слове было всё: и боль, и предательство, и то, что она никогда не простит.

Я провёл языком по внутренней стороне щеки, чувствуя привкус крови, и медленно выпрямился.

Я поднял на неё взгляд, чувствуя, как с каждой секундой внутри всё сильнее сжимается в тугой, рвущийся наружу клубок.

– Ева, – произнёс я медленно, глухо, – то, что я говорил тебе о своих чувствах… наш секс… всё это было по-настоящему.

Она остановилась у двери, на секунду замерла, а потом медленно обернулась. В её взгляде не было ни капли дрожи – только холод, обрамлённый ледяной насмешкой.

– Не переживай, Вадим, – её голос был тихим, почти ласковым, но в каждом слове я слышал, как она режет по живому. – Я же сказала тебе ещё тогда: это временно.

Каждое слово било точнее и больнее, чем её пощёчины.

– Ты хочешь вытащить своего брата из тюрьмы, – она чуть склонила голову, будто рассматривая меня с новой стороны. – Я знаю, как тебе помочь.

Я сделал шаг к ней, и пол между нами будто стал короче.

– Ева… что ты, блядь, несёшь? – слова сорвались низко, глухо, с тем глухим раздражением, которое всегда предвещает взрыв. – Как ты, нахрен, можешь мне помочь?

Она не отступила. Наоборот – чуть подалась вперёд, так, что её взгляд впился в меня, как нож.

– Твой брат… – она произнесла это спокойно, но я чувствовал, что она нарочно тянет, заставляя меня ждать, – он сидит не из-за моего отца.

У меня в голове на секунду щёлкнуло пустотой.

– Повтори.

– Я сказала, – её тон стал жёстче, – что твой брат не сидит по вине моего отца.

Я схватил её за плечо и прижал к стене, так, что штукатурка глухо стукнула за её спиной.

– Откуда ты знаешь? – прорычал я, чувствуя, как пальцы впиваются в её кожу.

Её губы дрогнули в какой-то извращённой улыбке, и она тихо выдохнула:

– Боже… ты такой сексуальный, когда злишься.

Я даже не успел выругаться – она потянулась ко мне и прижалась губами. Поцелуй был не мягким, а дерзким, с укусом, с тем самым привкусом вызова, который в ней всегда сводил меня с ума.

Я почувствовал, как в груди рвануло что-то тёмное, первобытное, и уже хотел вцепиться в неё сильнее, вдавить обратно в стену, забрать этот поцелуй целиком… но она резко оттолкнула меня ладонью в грудь.

– Но это ничего не меняет, – сказала она, выпрямившись и глядя на меня с той ледяной уверенностью, от которой хотелось либо разбить ей эту маску, либо сорвать её совсем.

Ева прошла мимо меня, даже не обернувшись, и в комнате запахло её духами – сладкими, но с горьким шлейфом.

Подошла к столу, наклонилась, и я видел, как её пальцы обхватили какую-то потрёпанную тетрадь, лежавшую среди прочего хлама.

Она медленно подняла её, провела ладонью по обложке, будто сметала пыль.

– Вот тут, – её голос был ровный, но в нём звенела сталь, – всё рассказано.

Наши взгляды встретились, и в её глазах читалось не просто знание – там было что-то, что могло разнести мой мир в клочья.

– А теперь… – она сделала паузу, шагнула ближе, протягивая тетрадь, – переходим к финальной части.

Глава 28. Ева

" Сегодня, выходя от Фёдора, столкнулась с парнем. Ему лет двадцать, не больше. Темноволосый, смуглый, глаза дерзкие, но тёплые. Я врезалась в него, он сказал: «Аккуратнее, девушка». Я извинилась, он улыбнулся. Обменялись парой фраз – ничего важного, но почему-то его взгляд зацепил. Странно… всё это было слишком живо для случайной встречи. "

" Через неделю мы встретились снова. Случайно – как и в прошлый раз. Он улыбнулся, сказал, что я красивая, и что хочет увидеть меня ещё. Я ответила, что замужем и слишком стара для него. Ему двадцать. Но его это не остановило. Он продолжал искать встречи "

" Каждый раз, когда мы случайно сталкивались, я ловила себя на том, что думаю о нём. Почти так же, как когда-то о Фёдоре. Это было неправильно… но и слишком живо, чтобы просто отмахнуться.

В тот день я спросила Фёдора, кто он. И, хоть он и не должен был, он ответил. Его слова застряли во мне, как игла. А потом он задал вопрос, которого я боялась:

– Что ты к нему чувствуешь?

Я долго молчала. И всё же сказала правду:

– Возможно, то же самое, что и к тебе.

И это стало началом моего конца "

*…Через неделю.

" Сегодня я переспала с двумя мужчинами.

Да, в один день. И нет, я не чувствую вины.

Я чувствую, как кровь по венам бежит быстрее, чем когда-либо.

Я чувствую себя живой. Желанной. Настоящей.

Они смотрели на меня так, будто я единственная женщина в мире.

Прикосновения – жадные, почти жёсткие, но в них было то, чего мне так не хватало все эти годы: желание, которое не надо было просить.

Они брали меня, как что-то ценное, как будто боялись потерять, и в то же время – как будто им принадлежало моё тело, мой голос, мой каждый вздох.

Я никогда не считала себя красивой, но в ту ночь они заставили меня поверить в это.

Каждое их слово, каждый взгляд прожигал меня насквозь.

Они хотели меня, и я… я хотела их обоих. Одинаково. Без разбора.

То, что я к ним чувствую, не описать словами. Это как два противоположных огня, между которыми я горю и не хочу спасения.

Но главное даже не это. Главное – то, что они чувствуют ко мне.

А я знаю: ради этого чувства я готова пойти куда угодно… даже к своему концу."

…Прошёл год и шесть месяцев.

" Они развращают меня. Переделывают под себя.

Я уже не та женщина, что смотрела на себя в зеркало два года назад.

Тогда я была ещё женой Виктора, холодной, сдержанной, со взглядом, в котором пряталось больше, чем я могла себе позволить показать.

Сейчас – я другая.

Я не могу отвернуться. Не могу уйти.

Они – как наркотик, который пустил корни под кожу.

Стоит мне провести без них пару дней, и я уже ловлю себя на том, что ищу их лица в толпе, их голоса в шуме города.

Я думаю о них, когда засыпаю рядом с мужем. Думаю о том, как они берут меня, как будто я их собственность.

Все наши тайные встречи, все вечеринки, на которые я сбегала, пока Виктор думал, что я у подруги или на благотворительном приёме…

Каждая ночь, проведённая с ними, развращала меня чуть больше, стирала всё то, что во мне было правильным.

Я уже не понимала, хорошо это или плохо.

Мне было всё равно.

Мне не нужно было ничего, кроме них.

Ни семьи, ни репутации, ни будущего – только они двое. И я знала, что рано или поздно это уничтожит меня."

" Дорогой дневник,

Сегодня я поняла одну простую, но страшную истину – я живу среди монстров.

Не мужчин. Не просто хищников. А людей, для которых нет границ, нет морали, нет человеческого.

Они переступят через кого угодно. Через меня. Через любого, кто встанет на их пути.

И я вдруг поняла – я не исключение, я просто красивая фигурка в их игре.

Они не любят меня. Они меня контролируют.

Каждый мой шаг. Каждый вдох. Каждую секунду моего дня.

Виктор сказал Александру не выпускать меня из поля зрения.

И этим подписал ему приговор.

Я видела их взгляды, эти холодные, пустые глаза – им не понравилось, что у меня есть кто-то, кто может быть на моей стороне.

И они сделали то, что делают всегда – уничтожили.

Всё произошло быстро.

Слишком быстро.

Подстава. Ловушка. Виктор вызвал полицию, и теперь, возможно, его посадят.

Этот человек не виноват ни в чём.

Он просто оказался рядом со мной.

И это стало его ошибкой.

Я понимаю, что сама привела его к краю.

Я – магнит для беды.

Я – их игрушка. Их кукла, которую можно дергать за ниточки, манипулировать, закрывать в золотой клетке, пока они решают, что со мной делать.

Александр был лучшим охранником, что у меня когда-либо был.

Тихий, внимательный.

Возможно… мой единственный компаньон в этом проклятом доме.

Он смотрел на меня так, как никто не смотрел – не как на собственность.

А как на женщину. На человека.

И теперь его нет.

И я впервые боюсь так сильно, что руки дрожат, пока я пишу это.

Потому что знаю – если они смогли сделать это с ним, они могут сделать это и со мной.

И никто даже не узнает."

Я подняла взгляд от страниц и увидела его лицо.

Вадим стоял, опершись ладонями о край стола, и просто… молчал.

Его глаза бегали по строчкам, потом – на меня, потом снова на дневник.

Впервые за всё время я увидела в нём не холод, не ярость, а что-то другое – шок. И, возможно… растерянность.

– Вадим… – тихо позвала я, но он не отозвался.

Он перелистнул страницу, но пальцы дрожали, и я знала – он читает, но в голове его сейчас что-то ломается.

Его губы чуть приоткрылись, словно он собирался что-то сказать… но не смог.

– Ты… – начал он, но замолчал, будто слова застряли где-то в горле.

Я видела, как напряглись мышцы на его челюсти, как он тяжело сглотнул.

Это был не тот Вадим, который привык держать всё под контролем.

Сейчас он выглядел так, будто кто-то выбил из-под него землю.

– Я не знаю, что… – наконец произнёс он и резко выдохнул, отводя взгляд в сторону. – Чёрт…

Я медленно потянулась к дневнику, к той части, где между страницами что-то шуршало.

– Это ещё не всё, – сказала я тихо, и мой голос прозвучал почти чужим.

Вадим перевёл на меня взгляд, в котором смешалось всё – настороженность, злость, любопытство.

Я достала сложенный пополам лист и развернула его.

Нет… не лист. Фотографию.

Его глаза сузились, когда он понял, что видит.

На снимке – мама.

Молодая, красивая, с улыбкой, которая всегда казалась мне неприступной.

Рядом – Астахов. Не такой, как сейчас: моложе, с мягче очерченными чертами, но уже с тем внимательным, опасным взглядом, который прожигает насквозь.

И ещё один – Савелий Троицкий. Молодой, слишком молодой, с хищной ухмылкой, и его рука лежала на талии моей матери так, будто он имел на это право.

Их поза… она была слишком близкой, слишком интимной.

Слишком такой, о которой нельзя просто сказать «друзья».

Я подняла глаза на Вадима.

Он не мигая смотрел на фото, и я почти слышала, как в его голове перемешиваются догадки, воспоминания и подозрения.

Мышцы на его челюсти снова напряглись, а пальцы сжались так, что костяшки побелели.

– Ева… – его голос стал низким, почти рычащим. – Что, блядь, это значит?