Текст книги "Его пленница. На грани ненависти (СИ)"

Автор книги: Дарья Милова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава 23. Вадим

Я слышал свой голос – низкий, резкий, полный яда. Видел, как она дернулась, когда я сказал про её «жениха». И да, я специально выдавил из себя каждое слово. Чтобы она запомнила. Чтобы вбить ей в голову, что этот ублюдок для неё – не вариант.

Я не собирался объяснять, что видел в ресторане. Как он на неё смотрел. Как его рука едва не коснулась её плеча. И как я уже прикидывал, под каким углом сломаю ему челюсть, если он осмелится это сделать.

– Что? – её голос прозвучал тише, чем я ожидал, но в нём была смесь возмущения и… вызова.

Я шагнул ближе, не отводя взгляда.

– Ты всё слышала, Ева. Раздевайся.

Она прищурилась, уголок её губ дёрнулся.

– Это приказ?

– Это предупреждение, – сказал я так тихо, что ей пришлось задержать дыхание, чтобы услышать.

Её улыбка стала чуть шире.

– Ты ведь понимаешь, что я могу просто сказать «нет»?

– Понимаю, – я медленно провёл пальцами по её шее, чувствуя, как там бьётся пульс. – Но знаю, что ты не скажешь.

Она всё ещё улыбалась, но в глазах мелькнуло что-то другое – интерес, опасность, азарт.

И да, она медленно потянулась к пуговицам на платье.

– Ты ненормальный, Вадим, – произнесла она почти шёпотом.

– Я предупреждал, – ответил я, глядя, как ткань сползает с её плеч.

Платье соскользнуло с её рук и упало на пол тихим шелестом.

Она стояла передо мной – без защиты, без маски, голая не только телом, но и взглядом.

– Что теперь? – её голос был спокойным, почти насмешливым, но я видел, как быстро бьётся пульс у неё на шее.

Я обвёл её взглядом медленно, намеренно, не скрывая этого.

Я обвёл её взглядом медленно, намеренно, не скрывая этого.

Ключицы – острые, как лезвие ножа, и я прекрасно помнил, как на них в ресторане лежал взгляд Савелия.

Шея – тонкая, уязвимая, с ритмом пульса, который я мог бы сбить одним движением.

Грудь – высоко поднятая, как вызов, но я видел, что это броня.

Живот – чуть втянутый, как будто она держит себя в напряжении даже сейчас.

Бёдра – мягкие линии, которые он не имел права даже представить.

Каждая деталь – метка, напоминание, что она моя территория.

Я сел на край кровати, не сводя с неё взгляда.

– А теперь, Ева, – сказал тихо, но так, чтобы в каждом слове чувствовалась команда, – ты становишься на четвереньки и ползёшь ко мне.

Она замерла на секунду, словно решала, стоит ли бросить мне вызов.

Но потом медленно опустилась на колени, опершись ладонями о ковёр.

Её движения были выверенными, почти демонстративно спокойными, но я видел, как напряглись мышцы спины и бёдер.

Каждый её шаг ко мне был не просто приближением – это была тихая, злая капитуляция, от которой у меня внутри всё сжималось.

Она ползла медленно, будто растягивая каждую секунду, и при этом смотрела прямо в мои глаза, не отводя взгляда.

Плевать, что она была нагой. Это был не флирт – это был бой.

Когда она остановилась в шаге от меня, я заметил, как часто она дышит.

Я чуть наклонился вперёд, положив ладонь ей на подбородок и заставив поднять голову выше.

– Вот так, – сказал я тихо. – Теперь ты ближе туда, где тебе положено быть.

Я видел, как по её шее скатилась тонкая капля пота, и прежде чем она успела сделать шаг назад, я уже был рядом.

Мои пальцы сомкнулись на её талии, притягивая ближе, а другой рукой я сжал её волосы у затылка, заставив поднять голову.

Она попыталась отстраниться, но я склонился к её шее и медленно провёл языком по горячей коже – от ключицы до уха.

Чёрт, этот вкус. Не просто соль, не просто жара. Это была она.

Я выпрямился, не отпуская её, и в следующий миг просто поднял и закинул на кровать.

Она упала на спину, но сразу же приподнялась на локтях, глаза метали искры.

– Ты совсем охренел? – выплюнула она, но дыхание уже сбивалось.

– Да, – сказал я, приближаясь, пока не оказался над ней.

Я снова навис, схватил её за горло – не сильно, но достаточно, чтобы она почувствовала вес моей руки. Её зрачки расширились, губы приоткрылись.

– Тебе это нравится, да? – процедил я, пальцами ощущая её пульс под кожей. – Когда я вот так держу тебя, когда ты знаешь, что я могу сделать с тобой всё, что захочу.

Она издала короткий смешок.

– А ты всё никак не сделаешь. Только трепешься, Морозов.

Я рванулся вниз, прижал её к матрасу, мои губы врезались в её губы грубо, почти болезненно. Поцелуй был не про нежность – про власть. Про то, чтобы заткнуть её. Она застонала – и это стоило м Я сжал её бёдра, раздвигая их резким движением. Она дёрнулась, но я вдавил её обратно в кровать.

– Ты даже не понимаешь, на что нарываешься. – Я говорил сквозь зубы, и каждое слово было, как удар. – Я не трахну тебя сладко. Я выебу тебя так, что ты потом неделю будешь вспоминать моё имя с дрожью.

Её дыхание сбилось, щеки пылали. Она смотрела на меня так, будто сама не знала – боится она меня или хочет ещё сильнее.не последних остатков самоконтроля.

Её дыхание рвалось, сбивалось, грудь поднималась подо мной в бешеном ритме. Я впился в её шею, оставляя на коже жёсткие следы, двигаясь грубо, без пощады. Она зашипела, но вместе с этим выгнулась навстречу, будто просила ещё.

Мои пальцы оставляли красные полосы на её коже – на бёдрах, на талии. Каждое движение было резким, каждое прикосновение требовало подчинения. Я не давал ей времени на передышку: поднял её за волосы, снова уронил на подушки, поймал её запястья и прижал так, что она едва могла дышать.

Она билась, рвалась, но тело выдавало её с головой: дрожь в ногах, судорожные вдохи, изгибы спины. Я чувствовал, как её сопротивление плавится прямо под моими руками, превращаясь в то, что она отчаянно пыталась скрыть.

– Ненавижу тебя, – выдохнула она, царапая мне плечи до крови.

Я склонился к самому уху, придавливая её руки сильнее:

– Лжёшь. Твоё тело давно выбрало меня.

Она выгнулась, стон сорвался громче, чем она хотела. Я усмехнулся.

– Вот так, Лазарева… – рычу я. – Продолжай. Кричи громче.

– Замолчи… – её голос дрожал, но бёдра выдавали обратное, подаваясь навстречу каждому моему рывку.

– Нет, – я грубо прижал её бедро к матрасу. – Теперь ты будешь слушать. Будешь помнить, кто держит тебя вот так.

Я двигался жёстко, резкими рывками, будто намеренно проверяя её на прочность. И чем сильнее она царапала мне плечи и кусала губы до крови, тем сильнее во мне разгоралась ярость, смешанная с похотью.

Она стонала, пыталась задыхаться от слов, но уже не могла спрятать того, что её ломает.

– Ещё, – сорвалось с её губ. Не приказ, не просьба – крик души, полный злости и желания.

Я зарычал в ответ, прикусил её кожу на шее, оставляя кровавый след.

– Получишь. До тех пор, пока не забудешь собственное имя.

Она выгнулась, едва не выскользнула, но я поймал её, снова поднял за волосы, заставляя стоять на коленях передо мной. Щёки мокрые, губы покусаны, дыхание рваное.

Я врезался в неё снова – грубо, резко. Она вскрикнула, но в её крике было больше удовольствия, чем боли.

– Вадим! – вырвалось у неё, и от этого у меня окончательно снесло крышу.

Я работал жёстко, рывками, толкая её всё дальше к краю. С каждой секундой её тело дрожало сильнее, мышцы сжимались, и она уже не могла скрывать, что рвётся в пропасть.

– Кричи, – прохрипел я, прижимая её лицо к своей груди. – Пусть весь дом знает, кто ебёт тебя так, что ты теряешь себя.

Она закричала. Громко, надрывно, так, что я почувствовал, как её дрожь взорвалась волной по телу. Она сломалась у меня в руках – судороги, слёзы, крики.

Я рухнул вместе с ней, вжимая в подушки, забирая до конца. Пока сам не кончился, рывком, с рыком, будто вырывал из себя всё накопленное бешенство.

Тишина накрыла комнату только тогда, когда я прижал её к себе, мокрую, дрожащую, избитую нашей общей яростью.

Она пыталась что-то сказать, но язык заплетался.

А я только выдохнул ей в волосы:

– Всё. Теперь ты никуда не денешься.

Глава 24.Ева

– Ева, что у тебя нового? – голос Астахова всегда звучал одинаково: будто он уже знает ответ, но проверяет, как ты себя поведёшь.

Я сидела напротив, сжимая чашку с остывшим кофе.

– Всё как обычно, – ответила, не поднимая глаз.

– Как обычно… – он медленно повторил, будто пробуя эти слова на вкус. – А я вот слышал, что у вас с Троицкими идёт активная подготовка.

Я подняла взгляд.

– Не знала, что это входит в круг твоих интересов.

– Всё, что связано с твоим отцом, входит, – он откинулся на спинку кресла. – И всё, что связано с тобой – тоже.

Я почувствовала, как он изучает каждое моё движение. Даже то, как я моргнула, казалось, фиксировалось в его памяти.

– Ты выглядишь уставшей, – заметил он. – Или… это что-то другое?

– Нет, – я ответила слишком быстро, и сама это поняла.

Астахов чуть наклонил голову, его глаза стали мягче, но от этого только хуже.

– Ева, – сказал он спокойно, почти по-отечески. – Здесь ты можешь говорить всё. Это останется между нами.

Я усмехнулась, но без веселья.

– Вы правда думаете, что есть место, где слова не имеют цены?

Он чуть прищурился, и я поняла – он ждёт.

Молчание тянулось, и мне захотелось заполнить его хоть чем-то, лишь бы не чувствовать, как он читает меня, как открытую книгу.

– Я не хочу этой свадьбы, – вырвалось у меня, и слова прозвучали громче, чем я рассчитывала.

Астахов не шевельнулся, только чуть сильнее сжал пальцы на подлокотниках кресла.

– Мне он не нравится, – продолжила я, и уже не могла остановиться. – Он холодный, пустой, смотрит так, будто примеряет меня к своей жизни, как новую мебель.

Я почувствовала, как в горле собирается ком, но не дала ему выйти слезами.

– Я ненавижу отца за то, что он всё это устроил. За то, что я для него – инструмент, а не дочь.

Астахов молчал, и это молчание будто давало мне право говорить дальше.

– Я скучаю по маме, – выдохнула я, и тут голос всё же дрогнул. – По её голосу, по запаху её духов… По тому, что с ней я хотя бы чувствовала, что дома.

Я сжала пальцы на чашке так, что они побелели.

– А теперь дома нет. Есть только стены, которые держат меня в клетке, и люди, которые решают, как я должна жить.

– А ещё Вадим сказал… – я запнулась, но слова уже катились, как с горы. – Что я этому не препятствую.

Я криво усмехнулась.

– А что я могу сделать, если у меня нет выбора? Если не соглашусь – он лишит меня всего.

В ту же секунду до меня дошло, что я только что сказала.

Сердце будто пропустило удар, ладони похолодели.

Астахов слегка приподнял бровь, но его лицо осталось таким же спокойным.

– Вадим? – спросил он ровно, без лишней интонации.

Я отвела взгляд, сделав вид, что ищу салфетку на столике.

– Я… – слова застряли. – Неважно.

Он чуть откинулся назад, сложив руки на коленях, и его голос стал мягким, почти успокаивающим:

– Ева, я хочу, чтобы ты понимала… Я на твоей стороне. Всегда.

Я скептически подняла глаза.

– На моей?

– Да, – он кивнул, глядя прямо. – Я не хочу, чтобы ты страдала. Хочу, чтобы у тебя была стабильность. Безопасность. Чтобы рядом был человек, который сможет защитить тебя в любых обстоятельствах.

– Савелий? – я не удержалась от едкой нотки.

– Возможно, да, – спокойно ответил он. – Он из семьи, которая умеет держать слово. У него есть ресурсы, связи… В жизни это значит очень многое.

– А значит ли это хоть что-то для меня? – спросила я тихо.

Он чуть улыбнулся, как будто говорил с ребёнком, который пока не понимает, что для него лучше.

– Иногда мы не сразу видим, что решение правильное. Но потом… потом понимаем, что это уберегло нас от худшего.

Я молчала, а он мягко продолжил:

– Я не говорю, что ты должна любить его, Ева. Но… не стоит отталкивать то, что может дать тебе будущее.

Его слова звучали как забота, но я чувствовала в них стержень – твёрдый и направленный туда, куда он хотел меня подтолкнуть.

Я кивнула Астахову, делая вид, что приняла его слова, но внутри уже думала о другом.

Не о свадьбе. Не о Савелии.

О дневнике.

Операция «найди дневник» – так я мысленно назвала это ещё утром.

И это было сейчас важнее всего.

Ночь встретила меня тишиной, в которой даже собственное дыхание казалось громким. Я вышла из комнаты босиком, чтобы половицы не выдали каждый шаг.

Внизу всё спало.

На тумбочке в коридоре – связка ключей. Я взяла их осторожно, стараясь не звякнуть металлом.

Холодная латунь ложилась в ладонь, как обещание.

Дверь на улицу скрипнула, но я тут же замерла, прислушиваясь.

Тишина.

Сад в темноте был не просто тихим – он был чужим.

Каждый куст казался выше обычного, каждая тень – плотнее. Луна лишь изредка пробивалась сквозь рваные облака, и от этого дорожка к сараю выглядела как коридор, ведущий в чёрную пасть.

Я шла быстро, но в груди уже тянуло от напряжения.

Если кто-то выйдет сейчас на крыльцо, я не успею даже спрятаться.

Сарай стоял в дальнем углу, темнее самой ночи. Замок холодил пальцы, и ключ застрял в скважине так, будто сопротивлялся.

Щелчок прозвучал слишком громко.

Внутри пахло влажным деревом, пылью и чем-то медовым, прелым.

Воздух был тяжёлый, неподвижный, словно за годы он сросся со стенами.

Я начала с углов – двигала ящики, задирала крышки старых сундуков, заглядывала под полки. Пыль забивалась в горло, паутина липла к волосам.

Каждая доска под ладонью казалась подозрительной – я стучала по ним, пытаясь уловить пустоту.

Время тянулось, как вязкая патока.

Чем дольше я искала, тем громче становилось собственное дыхание.

В какой-то момент я присела, заглянула под стол и ударилась головой о перекладину. Выругалась про себя, потёрла лоб… и тогда заметила.

Она была там всё это время.

На полке прямо напротив двери.

Старая, тёмная, с ободранными краями.

Дневник.

Я замерла, как будто боялась спугнуть.

Сотни раз в жизни я проходила мимо этой полки. Никто никогда не замечал эту тетрадь. И теперь я понимала почему – она лежала так просто, так нагло на виду, что мозг автоматически вычёркивал её из списка «подозрительных вещей».

Словно мама знала, что самый лучший способ спрятать – это положить на самое очевидное место.

Я протянула руку – и в груди сжалось так, что на секунду перехватило дыхание.

Дневник был холодным, будто впитал в себя всю сырую ночь. Кожа обложки обтёртая, с мелкими царапинами, запах старой бумаги и пыли ударил в нос.

В голове вертелись слова из письма: я спрятала дневник достаточно глубоко, чтобы они его не нашли.

Я знала, о ком она говорила.

Не просто «люди» – те, кто годами плёл паутину вокруг нашей семьи. Те, кто убрал маму так, что это назвали несчастным случаем. Те, кто теперь сидит за одним столом с моим отцом и говорит тосты о «доверии».

Они могли быть кем угодно. Слугой, соседом. Тем, кто подаст тебе чай или откроет дверь.

И если дневник попадёт к ним – всё, что знала мама, исчезнет. Или хуже – обернётся против меня.

Я прижала тетрадь к груди и на секунду закрыла глаза, прислушиваясь.

Тишина. Но за этой тишиной всегда пряталось что-то.

В последнее время я часто ловила себя на мысли, что меня преследуют. Не прямо – не шаги за спиной и не тень в окне. Но везде было это ощущение: чужие глаза.

На лестнице. У калитки. Даже в зеркале машины, когда я уезжала к Астахову.

Я выпрямилась и глубоко вдохнула.

Назад в дом. Быстро. И так, чтобы никто не увидел.

Я бесшумно поднялась по лестнице, каждый шаг казался громче, чем удары сердца.

В коридоре – темно, только полоска лунного света скользит по полу.

Дверь в мою комнату закрылась за мной почти без звука.

Я щёлкнула замком, задернула шторы и села на кровать, всё ещё сжимая дневник так, будто он мог вырваться.

Кожа обложки была шероховатой, под пальцами чувствовались вмятины от старых записей.

Я раскрыла его – и запах бумаги ударил в память чем-то из детства.

Первая строчка, жирная, выведенная рукой моей матери, глянула на меня, как приговор:

«Я ненавижу своего мужа.»

Глава 25. Ева

Пальцы дрожали, когда я перевернула страницу.

Чернила кое-где были размазаны, как будто её рука дрожала, или слёзы падали на бумагу.

« Меня выдали за него так же, как продают дом или землю. Без моего согласия. Без моего слова.

Родители сказали, что это лучший союз для семьи. Они улыбались, когда он пожал мне руку. А я в тот момент уже знала – этот брак станет моей тюрьмой. »

Я сглотнула и перевернула следующую страницу.

« Он холоден. Как лед, который никогда не тает. Смотрит сквозь меня, как будто я предмет интерьера, который ему не нравится, но который нельзя выбросить.

Он груб. Не словами – тоном, жестами, своим равнодушием. Иногда молчание режет сильнее крика.

Мне казалось, что я смогу заслужить его внимание, что-то в нём разбудить. Но чем дольше мы вместе, тем больше я понимаю – там, внутри, ничего нет. »

Я ощущала, как внутри растёт тяжёлый ком – злость, страх, и что-то ещё, похожее на горечь.

« Этот брак – как медленный яд. Он не убивает сразу. Он просто каждый день отнимает у тебя чуть-чуть. Силы. Веру. Себя. »

Я отложила дневник на секунду, прижала ладонь к губам.

Мне стало холодно. Даже здесь, в своей комнате, за закрытой дверью.

Я снова опустила глаза на страницу. Почерк в этой части был неровным, будто она писала быстро, боясь, что кто-то войдёт.

« Он заставляет меня спать с ним. Говорит, что я должна подарить ему ребёнка, наследника.

Я не хочу. Мне ребёнок не нужен. Тем более – от него.

Каждый раз, когда он прикасается ко мне, у меня внутри всё сжимается в узел. Мне кажется, я схожу с ума. »

Я почувствовала, как ногти впились в кожу ладоней.

Слова перед глазами превращались в образы – и мне хотелось вырвать эти страницы, сжечь их, чтобы они никогда не существовали.

« Я боюсь засыпать рядом с ним. Я боюсь просыпаться рядом с ним. В этой спальне нет тепла, нет даже тени нежности. Только обязанность. И ледяная стена. »

Мне стало трудно дышать. Я знала, что мама была несчастлива… но не до такой степени.

Каждое предложение резало, как нож.

Страница за страницей, пока глаза не наткнулись на новые строки. Почерк стал ещё резче, будто каждая буква – это царапина на бумаге.

« Я беременна .»

Я замерла, чувствуя, как сердце ударилось где-то в горле.

« И теперь я боюсь не только за себя, но и за ребёнка.

Я не хочу, чтобы она появилась в этом холодном, черством доме.

Здесь нет места для смеха. Здесь нет места для тепла. Здесь только правила, сделки и люди, которые улыбаются, пока точат ножи за твоей спиной. »

Чернила в нескольких местах расплылись – то ли от слёз, то ли от капель воды, попавших на страницу.

« Я мечтаю сбежать. Но он следит за каждым моим шагом. Я даже не знаю, кому могу доверять. Возможно, никому. »

Я оторвалась от текста, чувствуя, как горло перехватывает так, что невозможно вдохнуть.

Эти строки словно шагнули ко мне через годы – и ударили прямо в грудь.

Следующая страница начиналась иначе. Почерк стал мягче, линии плавнее, как будто рука писала под влиянием совсем других чувств.

« Сегодня, наверное, самый счастливый день в моей жизни.

Я родила прекрасную дочь. Такую красивую, милую…

Хоть я и не хотела ребёнка, теперь я думаю – как я могла жить без неё? »

Я чувствовала, как строчки обнимают меня сквозь время. Мама словно говорила это сейчас, шёпотом, прямо в ухо.

Но теплу не дали продлиться. Дальше почерк вновь стал резким, почти злым.

« Виктор расстроен мной.

Сказал: ‘Ты даже нормально наследника родить не можешь.’

Он даже не посмотрел на неё. Для него это не ребёнок. Это ошибка. »

Я моргнула, но буквы всё ещё плыло перед глазами.

От этих слов на страницах веяло той же ледяной пустотой, что и от его взгляда сейчас.

« Он контролирует всё. Даже то, как я должна держать ребёнка.

Говорит, что я слишком много беру её на руки, что избалую.

Что слуги должны заниматься её кормлением, а я должна ‘прийти в себя’.

Я не могу отдать её им.

Каждую ночь, когда все спят, я беру её к себе в постель, прижимаю и слушаю, как она дышит.

Это единственное, что удерживает меня от того, чтобы… исчезнуть .»

Строки шли всё неровнее, чернила местами были размазаны – будто капли упали прямо на бумагу.

Я не знала, это были слёзы или что-то другое.

« Я боюсь, что однажды он заберёт её у меня.

Что однажды я проснусь – а её нет. »

Я сжала дневник так, что побелели костяшки пальцев.

Внутри всё сжалось до острого, болезненного комка.

Я отодвинула дневник на край тумбочки, словно он был слишком горячим, чтобы держать рядом.

Мамины страхи теперь были и моими. Разница только в том, что она это уже пережила, а я – в самом начале.

Чем дольше я смотрела в потолок, тем сильнее понимала, что мы с ней жили в одном и том же доме, только в разное время.

Те же стены. Те же правила. Те же люди, которые улыбаются, когда ломают тебя.

Я не хотела знать, чем закончилась её история. Не сегодня.

Вместо этого натянула одеяло повыше, закрыла глаза и постаралась заставить себя думать о чём угодно, кроме холодного взгляда отца и улыбки Савелия.

Но в темноте меня всё равно догнали строки мамы: «Я боюсь за себя… а теперь и за неё».

Только теперь я боялась за себя сама.