Текст книги "И восходит луна (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
Ноар вдруг остановился как вкопанный, потом сказал:
– Да. Да. Точно.
Давным-давно Грайс не видела его таким. Он был не напуганный, а может даже наоборот – радостный, предвкушающий, но в то же время очень нервный. Грайс, в общем-то, видела его таким два раза. В детстве, когда его едва не сбил поезд, пока он пытался спасти привязанного к рельсам кота. И не кот волновал Ноара, его волновала опасность, волновала вероятность умереть. Второй раз Ноар был таким, когда в первый раз просил у нее денег. Глаза его горели, губы были плотно сжаты, будто он пытался не улыбнуться. Он тогда думал, что за ним будут охотиться.
В последующие их редкие встречи Ноар таким уже не был, его решили взять измором, и он был скучный, раздосадованный.
Но сейчас он выглядел почти счастливым.
– В Нэй-Йарке совершено еще четыре убийства. Убийц не четверо. Эти убийства совершены примерно в одно время. Все жертвы – культисты Дома Хаоса. Вашего дома, если вы помните. Ваша паства. И, кстати, послания все доходчивее. Мы с Грайс были названы выродками, не достойными жизни, грязными шлюхами, возлежащими с чудовищами и продолжающими их род, господствующий над человечеством. Это цитата.
Маделин засмеялась:
– У меня есть версия. Одна из убийц – Олайви, это в ее стиле. Расходимся.
Ноар хмыкнул, а потом продолжил очень быстро:
– Они хотят добраться до нас.
И не смог сдержать улыбки.
Олайви вскинула бровь. Кайстофер сказал:
– Но если еще не добрались, может быть, не имеют на это смелости. Иначе зачем сублимировать таким образом?
– Запугивают? – предположил Дайлан. Лаис снова поднял руку:
– А про тех, кто не жрецы что-то говорилось?
– Да! – сказал Ноар. – Что вы тоже достойны мучительной смерти за предательство, однако худшие из разделяющих ложе с богами те, кто могут оставить им потомков.
– Все-таки это Олайви.
– А я все-таки не понял, это значит, что нас тоже хотят убить или нет?
– Я откуда знаю?!
– Ты – коп.
Олайви подняла руку, и Ноар взял паузу. Она сказала:
– Синхронный перевод затруднен, поэтому приступаю к последовательному. В городе орудует некоторая группа людей, считающая личным оскорблением способность богов размножаться, используя для этого людей, происходящих из определенных семейств. Ублажать богов с точки зрения данной категории лиц так же является не совсем этичным. Для убеждения в правоте собственных взглядов, группой используется насилие, которое, возможно, постигнет не только символические цели, но и вполне реальные.
У Грайс перехватило дыхание. Она друг нащупала под столом теплую руку Кайстофера. Он коротко сжал ее и отпустил – это было неприлично. Она искала у него защиты, но не знала, хочет ли он защитить ее.
– Так давайте их убьем, – сказал Дайлан. – Следующий!
Аймили засмеялась, Кайстофер только вскинул бровь.
– Сначала стоило бы найти их, – сказал Кайстофер. – Полиция с этим не справляется?
– Работает над этим. Но я знаю кое-что получше. Мне нужны напарники. Мне нужна моя кузина, ведь она знает наш культ, и Аймили, чтобы наложить иллюзию.
Грайс облизнула губы. Ей не хотелось и в то же время хотелось участвовать в этом. Сегодня утром она чувствовала себя такой наполненной и важной, и одновременно с этим ей было страшно.
– Заинтриговал, – промурлыкала Маделин. – Продолжай.
– И мы пойдем к Охотникам? – поинтересовалась Аймили.
– В Аргентину? – спросил Лаис. Но Ноар только покачал головой, Грайс увидела на его лице тень стыда.
– Я был среди них. И да, мы пойдем к ним. Точнее, к кое-кому, кто был Охотником. Если сможем втереться к нему в доверие.
Грайс вспомнила, как яростно Ноар доказывал, что Охотники непричем. Что заставило его изменить свое мнение?
Олайви чуть заметно улыбнулась, остальные молчали.
– Да! Да! Когда меня выкинули отовсюду, как щенка, мне некуда было больше идти. У меня остались контакты. Некоторые. Там я могу узнать больше. Может, это охотники-ренегаты. Но я не могу заявиться туда, как я сам. Теперь-то. Мне нужна Аймили. А Грайс могла бы сыграть девушку, погибшую в аварии два года назад.
– Мертвую?
– Лаис, ты идиот. Живую. Подстроившую свою смерть, чтобы присоединиться к Охотникам или им сочувствующим. Она – жрица, там на нее обратят внимание. А мы с Аймили ее прикроем.
– Без меня Аймили никуда не пойдет!
– О, Лаис, ты мой герой, – сказала Аймили. – Никогда не бросишь девушку в беде.
– В общем, мы проберемся туда и узнаем, как жрецы попали в среду Охотников. По крайней мере часть группы совершенно точно принадлежит нашей семье. И таким образом мы обезопасим себя, а я, кроме того, получу повышение. Кто за?
Маделин засмеялась:
– Я!
– Да, я тоже за, мы ведь не участвуем!
– И я! – сказал Лаис.
– Да, мне нравится идея. Давайте мы типа агенты MИ-6, а они советские шпионы.
Олайви сказала:
– Глупый план. Но я не имею ничего против. Он меня не касается.
Какая же она холодная, подумала Грайс. Сама она молчала, ей было неловко, и она правда не знала, что ответить.
– Грайс никуда не пойдет, – сказал Кайстофер. Он встал из-за стола, протянул Грайс руку, не схватил ее, а предложил. А Грайс ужасно испугалась, представив что могут сделать с ней Охотники. Она вложила в руку Кайстофера свою и подумала, что так все будет кончено, не придется ничего решать.
Часть ее жалела, но другая часть чувствовала себя очень спокойно.
Кайстофер сказал:
– На этом наше участие в семейном совете завершено.
Как только они вышли за дверь, кто-то, Грайс не рассмотрела, кто именно, швырнул об косяк двери что-то стеклянное.
Глава 4
Разумеется, Грайс потеряла к себе уважение, и еще три недели ей пришлось прожить с этим неприятным чувством. Ей стоило бы согласиться, в конце концов, дело было серьезное. Ей стоило бы проявить себя, как ответственного, взрослого, готового к сотрудничеству человека, а она была напуганной девочкой.
Ноар при каждой встрече, а встречались они не так часто, как могли бы, слава богам, называл ее трусихой, Аймили говорила ей забить на это и жить дальше своей робкой, правильной жизнью.
– Приключения просто не для всех, – рассуждала она. – Мы справимся и без тебя, поверь. Прими себя такой, какая ты есть, расслабься. Я бы посоветовала тебе потянуть косяк, но не буду нарушать твоих ригидных принципов.
Лаис сказал:
– Ну, чего ты переживаешь? Просто ты скучная, но мы тебе все расскажем.
Маделин вещала, слизывая карамель с конфет из шоколадных бутиков.
– О, милая, сегодня он решает за тебя, пойдешь ты на сверхсекретное полицейское задание со своим кузеном или нет, а завтра будет решать, выйдешь ли ты вообще из дома. Неужели ты этого хочешь?
Дайлан, когда рассказывал в своей программе о референдуме в Брейтании по поводу выхода из Евросоюза, сказал:
– В отличии от многих моих коллег, я далек от мысли, что население Брейтании отказалось от членства в ЕС, не зная, что такое ЕС, и теперь срочно пользуется преимуществами информационного общества, чтобы узнать, откуда же страна вышла. Думаю, так они пытаются подтвердить свою правоту, оправдать принятое решение в своих глазах. Одна моя родственница, чрезвычайно милая девушка, настолько сильно сомневается в принятых решениях, что не находит себе места, и теперь история ее браузера полна психотерапевтических запросов, ответы на которые он давно уже знает, однако ей нужно подтверждение того, что она поступает правильно. Она – форменная невротичка, кроме того сидит на антидепрессантах. Фактически, интегральный психический статус населения Брейтании в данный момент выглядит именно так. Чувство вины за совершенный выбор, свойственное обсессивно-компульсивным людям, проявляется в судорожных поисковых запросах о том, что будет, если выйти из ЕС.
Кажется, в конце передачи он вырвал из себя сердце, обозначив Гаэрманию, печень, обозначив Фрэйнцию и легкие, которые символизировали Брейтанию.
– Интересно, – сказал Дайлан, прижимая окровавленные пальцы ко рту, Грайс не смотрела всего, но не удержалась и пролистала видео на ютубе. – Где же Романия?
Он вырвал себе ноготь, положил его рядом со внутренними органами.
– Иллюстрация на тему того, что при декларируемом равенстве, не все страны Евросоюза одинаково полезны. Спокойной ночи, мои фрейдистки настроенные зрители. Наш анатомически-политический букварь завершает свою работу, и вам пора отправиться в мир санкционированного мной умозрительного насилия.
Он послал камере воздушный поцелуй, и экран в романтическом, свойственном старым фильмам темпе, затемнился.
Грайс не разговаривала с Дайланом около недели.
И только Олайви сохраняла достойное молчание в те редкие минуты, когда они сталкивались. Олайви считала ниже своего достоинства даже с кем-либо здороваться, не говоря уже менее формальных взаимодействиях.
С работой у Грайс тоже не ладилось. Примерно каждые три дня она приезжала, и ей безупречно вежливо и очень мягко рекомендовали приехать дня через три, потому как работы для нее не имелось. Для химика-аналитика. В фармацевтической компании.
При этом Грайс получала зарплату, совершенно ей не нужную. Каждый раз ей хотелось закричать в лицо идеально вежливому менеджеру по персоналу, который всякий раз теребил блестящую заколку для галстука, чтобы отвлечься – он волновался. Ей хотелось закричать:
– Не нужны мне ваши деньги! Работа! Мне нужна работа! Я хочу заняться чем-нибудь!
Видимо, волна убийств, прокатившихся по Нэй-Йарку и ставших достоянием общественности, внушала руководству компании чувство легкого дискомфорта от возможности быть связанными с женой бога, на которую могло совершиться нападение.
Этого ждали все.
Было совершено еще три убийства. От Нэй-Йарка начался отток жреческих семейств. Почтовый ящик был завален письмами, взывающими к богам, просьбами о защите. Кайстофер выплатил щедрую компенсацию родственникам погибших, а Дайлан уже успел пообещать, что следующее его реалити-шоу будет о той самой организации убийц.
Средства массовой коммуникации, созданные для унификации и контроля над информацией, давно вышли из полагающейся для них роли, уступив место хаотическому господству интернета. Хотя полиция утаивала информацию об убийствах, она все равно всплыла – в сети.
Убийства прекратились, организация затаилась.
Заголовки желтых газет пестрели сообщениями о неудачных покушениях на Грайс и Ноара, конечно ни один из них не был правдивым. Грайс даже дала одно единственное интервью для телевидения. Ее повседневные невротичные повадки были приняты комментатором за страх и беспомощность перед могущественной организацией неведомых убийц.
Некоторые связывали хакерские атаки на базы ФБР, в результате которых в сеть утекла информация о федеральных преступлениях десятка крупных корпораций, с действиями этой же организации. Причины построения такой странной логической цепочки долгое время оставались для Грайс загадочными. А потом Кайстофер объяснил ей. Они сидели за столом и одинаково тщательно разрезали стейк на маленькие кусочки. Свет лампы ложился в бокалы белого вина. Грайс заговорила о том, почему люди связывают, казалось бы, настолько разноплановые вещи, почему в своих блогах они формируют теории заговора, вместо того, чтобы признаться – пока никто не знает достаточно.
Кайстофер отложил вилку и нож, вытер абсолютно чистые руки салфеткой.
– Люди переполнены противоречивыми подсознательными влечениями. Невысказанная солидарность с действиями убийц заставила их отнести потенциально хорошее дело на их же счет.
– Но ведь убийства это чудовищно! – Грайс сказала это резко, будто спорила с невидимым собеседником, чем очень удивила Кайстофера. Он чуть вскинул бровь, взгляд у него на секунду стал взволнованным, как будто Грайс вела себя безумно. Однако, он ответил:
– С точки зрения большинства человеческих культур – без сомнения. Однако современное западное общество полнится агрессией, которая вытесняется за пределы понимания и осознания. Жреческие семьи богаты, они имеют культовый статус и доступ к богам, что может считаться привилегией. А зависть и злорадство идут рука об руку довольно часто – я читал об этом.
– Но что насчет того, что антиглобалистские хакерские атаки на базу ФБР и двойные убийства не выглядят логичным продолжением друг друга?
– Многие люди считают, что боги контролируют индустрию. Отчасти это правда. Мы с Олайви проявляем интерес к транснациональным корпорациям, хотя Олайви предпочитает общение через интернет личным визитам. Я имею связи почти со всеми наукоемкими производствами Эмерики.
– Но ядро этой акции ведь заключается совсем в другом! Оно никак не затрагивает богов.
Кайстофер отпил вино, подождал около тридцати секунд прежде, чем начать говорить.
– Во-первых, установлено, что атака была совершена из Нэй-Йарка. Во-вторых, люди склонны объединять события в группы даже без видимой на то причины. Никому не хочется рассматривать больше неизвестных факторов. В-третьих, я и Олайви были связаны с этими корпорациями. Действительно.
А это значило, что, возможно, они были связаны и с финансовыми махинациями. Просто Кайстофер никогда не сказал бы об этом вслух.
Грайс было интересно обсудить с ним ситуацию. В этом разговоре, считавшимся для ужина почти неприличным, потому как он касался политики, а вовсе не убийств, при рассуждении о которых Кайстофер никогда не терял аппетит, Грайс участвовала с живым интересом. Жаль, его пришлось прервать потому что время ужина истекло. В постели они к нему не вернулись.
А еще через неделю произошло то, что выбило Грайс из комфорта нажитого с таким трудом, с помощью бесчисленных интернет-статей о пользе страха и рационального выбора, а так же здорового эгоизма, который проповедовала Эйн Рэнд.
Убийства продолжились. И на этот раз погибли дети. Мальчик и девочка ее крови были похищены из их дома и найдены неподалеку от дома Грайс. Они были так же обескровлены и изуродованы, как и все предыдущие жертвы. Грайс почувствовала, что произошедшее – ее вина. Маленький мальчик и девочкам с эльфийскими глазами смотрели на нее с упаковок молока еще несколько дней после того, как они были найдены. Грайс было страшно смотреть в эти живые, блестящие глаза зная, что теперь они – мертвые и больше ничего не видят. Она чувствовала почти физическое отвращение ко всем сюжетам в новостях и заголовкам в интернете, связанным с погибшими детьми. Две ночи Грайс проплакала от ощущения своей беспомощности и вины. Кайстофер лежал рядом, глаза у него были открыты. Он слушал, как Грайс плачет.
Но ни о чем не спрашивал.
На третий день, отчаявшись успокоиться и забыть, Грайс пришла к Ноару.
– Вы уже были там?
– Были, – сказал Ноар. – Два раза. Пока ничего полезного.
Он не говорил "из-за тебя", но Грайс была уверена, что он имеет это в виду. Ноар пустил ее на порог, и Грайс впервые увидела их с Олайви часть дома. Все было заставлено книгами, коридоры, комнаты, полки с книгами были даже на кухне, куда Ноар привел Грайс. Книги на разных языках, разной степени сохранности. Казалось, будто Олайви хотела сохранить все известные человечеству знания. Эти книги и составляли ракушку вокруг Олайви, которую никто не мог пробить. Грайс видела и следы присутствия Ноара – аккуратно развешанную парадную форму полицейского, ухоженное, блестящее оружие.
Ноар, впрочем, жил здесь очень минималистично, а вот присутствие Олайви давило.
Ноар неохотно сделал Грайс какао, поставил перед ней чашку, пахнущую шоколадом и сливками.
– Что, помочь хочешь? – спросил он. Грайс кивнула. Она была пристыженной девочкой, которая все же оказалась неправа. Ей было страшно, но в то же время уже легче. Будто она еще могла помочь тем детям.
Грайс взяла чайную ложку и принялась употреблять какао, как суп. Повторяющиеся движения помогали избавляться от нервозности.
– Очень хочу. Я пойду с вами. Сыграю, кого нужно. Все сделаю.
И неожиданно Ноар улыбнулся ей, криво, не очень приятно, зато искренне.
– Спасибо, – сказал он.
И Грайс почувствовала, что она – его сестра, и они родные друг другу люди.
– Только давай твой Кайстофер уедет, ладно? Мне с ним проблемы не нужны. Не говори ему.
Кайстофер уезжал каждый месяц, его не было от двух до четырех дней, и никто не знал, где он. Дайлан утверждал, что Кайстофер – оборотень, и в полнолуние его приходится запирать в подвале.
Грайс, разумеется, в это не верила. Сам Кайстофер говорил, что ему необходимы покой и одиночество, поэтому он уезжает в свой загородный дом. В полнолуние, но это-то Грайс как раз не удивляло. Всего лишь один из его бесчисленных ритуалов.
В ночь перед очередным его отъездом, они лежали в постели. Кайстофер поцеловал ее в позвонок, и это значило, что он собирается спать.
Но ему не спалось, Грайс это чувствовала. Сердце билось у него гулко, часто-часто, и если бы он был человеком, Грайс начала бы волноваться. Такое с ним бывало перед полной луной. Грайс перевернулась к нему, оказавшись с ним нос к носу, глаза у него были открыты.
– Ты переживаешь, – сказала Грайс.
– Да, – ответил Кайстофер. Им обоим было ужасно неловко. Но Грайс чувствовала, что нужна ему. Им владела особого рода тревога, он никогда не говорил о ней, но Грайс ее узнавала. Папа слишком много о таком рассказывал, а кое-что Грайс видела и сама, когда приходила к нему на работу. Аннигиляционная тревога, ужас распада, уничтожения, окончательной гибели. Страдание, исходящее от Кайстофера было настолько осязаемо, болезненно, будто рядом с ней лежал человек со снятой кожей.
Но он ничего об этом не говорил, и это рождало чудовищное ощущение абсурда. Как будто человек рядом с ней истекал кровью, не забывая пить свой вечерний чай и скупыми движениями перелистывать страницы газеты.
Грайс поцеловала его. Он ответил ей, и был в этот момент таким беззащитным, что она почувствовала томительную тяжесть в груди. В темноте глаза его были блестящими, болезненными. Грайс и не думала, что боги могут так страдать, и ей хотелось облегчить его боль. Она не понимала ее источника, и оттого печаль эта казалась глубока. Грайс принялась целовать его лицо: веки, скулы, над бровями и губы. Он замер, на его лице застыло почти детское, непонимающее выражение. А потом он обнял ее, и Грайс слышала, как успокоилось его сердце.
Вся эта сцена была до того странной, до того непохожей на все, что происходило между ними когда-либо, что Грайс крепко-накрепко запомнила ее.
А следующей ночью его уже не было рядом. Грайс не скучала, но она думала о том, где Кайстофер сейчас.
А еще через ночь и ее здесь не будет, она отправится вслед за Ноаром, Аймили и Лаисом к Охотникам. Страх снова разворачивался внутри, похожий на ядовитый цветок. Грайс уже жалела о своем приступе неутолимой сентиментальности, ей хотелось спрятаться, уползти. Она накрылась одеялом с головой, но и это не помогло. Ей было страшно, она представляла себя среди других мертвых, холодную и забытую навсегда. На глаза навернулись слезы, и Грайс снова принялась ворочаться. Она боялась, она хотела бросить все. В голове навязчивым мурлыканьем звучал голос Маделин. Закрытый этаж, закрытый этаж, что страшного в закрытом этаже?
И правда, что страшного может быть в месте, которое закрыто. Оно отрезано от мира, в этом суть. Внутри может быть что угодно, но оно не имеет власти. Контролируемый страх, прирученный. Как стоять перед тигром в зоопарке.
Что там на закрытом этаже?
Грайс вскочила с кровати. Мысль, пришедшая ей в голову была сумасбродной и вдохновляющей. Она спустится на закрытый этаж, она встретится со страхом лицом к лицу, она докажет себе, что не трусиха. Она победит маленький, детский страх, и тогда завтра сможет победить большой.
Связь между закрытым этажом и логовом Охотников выстроилась моментально и была крепкой, как цепь. Грайс не торопясь встала, причесалась, почистила зубы и оделась, будто собиралась выходить на улицу. За окном блестел Нэй-Йарк, никогда не засыпавший полностью. Грайс чувствовала важность совершаемого ей ритуала. Она вышла из комнаты на цыпочках. Впрочем, на их этаже оставались только Маделин и Дайлан, а они, судя по стонам, были слишком заняты друг другом прямо на кухне.
Стоило поменять там стол. И всю еду – на всякий случай.
Грайс вышла из квартиры, зашла в лифт. Ее перестало трясти, она приравняла маленький страх к большому, и сейчас они весили одинаково на ее внутренних весах. Грайс улыбнулась своему отражению. Она нажала кнопку рядом со светившейся цифрой сорок три.
Часы показывали, что уже полтретьего, но сна не было ни в одном глазу. Яркий, белесый свет, отражавшийся от зеркал, взбодрил ее еще больше. Лифт остановился, раздался мягкий перезвон. Грайс почувствовала нарастающее беспокойство. И правда, что она тут увидит?
Сперва она не увидела ничего особенного. Небольшой типовой коридор, который запечатывала где-то на середине стальная дверь, рядом с которой непрерывно попискивал кодовый замок. Ничего необычного, ничего пугающего. Может быть, здесь хранились важные документы? Что-то вроде картотеки. Деньги для богов ценностью не были, а вот информация – наверняка. Дверь выглядела очень надежно. Грайс подошла к ней, прошлась пальцами по холодному металлу. Наши страхи на поверку очень часто оказываются глупостями, которые мы сами и вообразили. Конечно, закрытый этаж, где, наверняка, должны храниться трупы, продукты экспериментов, проснувшиеся родственники или еще что-то в этом роде. История не более правдивая, чем крокодилы в канализации. А Грайс вообще не стоило лезть не в свое дело. Она чувствовала себя так, будто использовала чей-то ключ безо всякого смысла. Грайс смотрела на кодовый замок, и ее подмывало понажимать кнопки – наудачу. А почему бы и нет, в конце концов?
Днем у нее было бы миллион причин, почему нет. В конце концов, можно случайно включить сигнализацию, или с кодового замка снимают протокол операций. Но сейчас Грайс с легкостью откинула все эти мысли. Никогда еще она не чувствовала себя такой бунтаркой. То, что закрытый этаж, о котором с таким таинственным придыханием рассказывала Маделин, оказался лишь хранилищем, как в банке, придало Грайс сил. Глядишь и Охотники завтра окажутся лево-радикальными интеллигентами, как из времен Красного Мая во Фрэйнции.
Грайс потянулась нажать какую-нибудь кнопку, и тут заметила, что на одной из них нарисован значок переговорного устройства. Прежде, чем подумать о последствиях, Грайс ткнула в него. Наверняка, соединяет с охранником, а может с Дайланом или Олайви. По коридору разнеслась мелодия, похожая на те, что звучат, когда открываешь музыкальную шкатулку. У шкатулок особая тональность, даже классика в этом исполнении становится неузнаваемо-детской. Но эту мелодию Грайс и впрямь прежде не слышала. Кукольная песенка, начинающаяся грустно, а заканчивающаяся весело. Она так удивительно не подходила этому простому, непримечательному коридору со стальной дверью. Она была совершенно чуждой этому месту. Вырванная из контекста и помещенная в совсем иное пространство, производила она жутковатое впечатление. Грайс передернула плечами. Ощущение силы и радости, будто втянулось в невидимую яму, мгновенно оставив Грайс.
Она развернулась и быстрым шагом пошла к лифту. Грайс уже почти нажала кнопку, когда услышала искаженный динамиком голос мужа.
– Грайс? – спросил он. – Я слышу твои шаги.
Это определенно был голос Кайстофера, Грайс слышала это даже сквозь уродующие его помехи. Но у него была совсем другая интонация.
Грайс замерла. Он говорил:
– Не оставляй меня здесь. Ты ведь меня не оставишь? Иди сюда, иди ко мне.
Его голос был таким чужим, и Грайс отчего-то испугалась еще сильнее.
– Я скажу тебе код. Иди сюда, иди ко мне. Будь со мной.
А потом он вдруг заскулил от боли. Грайс услышала приглушенный удар, а потом хлюпанье крови.
– Мне больно, Грайс. Я делаю себе больно. Иди сюда. Ты же не хочешь, чтобы я причинял себе вред? Я совсем один.
Грайс развернулась к кодовому замку. Кайстоферу было плохо, и Грайс не знала, может ли она ему помочь. Почему он сюда ушел? Грайс ведь чувствовала его тревогу. Папа говорил, что люди, страдающие от приступов, забивались иногда в закоулки на улицах, запирались в комнатах, может и Кайстоферу стало плохо, и он решил переждать здесь.
– Я могу тебе как-то помочь? – спросила Грайс. – Давай я позову Дайлана?
– Но мне нужна ты. Я без тебя умру. Код: семь, четыре, семь, восемь, шесть, один. Иди ко мне, я хочу посмотреть на тебя, Грайс. Я хочу посмотреть на тебя прежде, чем умру.
– Но ты не можешь умереть.
Он засмеялся, смех у него был мальчишеский, многообещающий. Грайс обхватила руками локти.
– Что ты здесь делаешь?
– Мне плохо. Иди ко мне. Иди ко мне, это я. Или это не я? Это может быть кто угодно, кто завладел моим голосом и телом. Но ты же хочешь узнать, правда? Ты любопытная девочка, а я интересный мальчик. Иди сюда.
А потом он крикнул:
– Я хочу, чтобы ты была здесь!
И Грайс поняла, что он кажется ей тем, кем никогда прежде не был – капризным ребенком, дурным мальчишкой.
– Почему ты не можешь выйти? – спросила Грайс.
– Я поклялся своему брату, что не выйду отсюда, пока луна не пойдет на убыль, моя конфетка. Я не могу нарушить клятву, данную члену своей семьи. Но ты ведь можешь зайти ко мне. Мне плохо без тебя.
Он вдруг запел. Голос у него был мягкий, мелодичный.
– Сахар и специи, и все очаровательное, вот из чего сделаны девочки.
Грайс подошла ближе. Ее тянуло посмотреть на Кайстофера – сейчас. Ей казалось, что голосом ее мужа говорил совсем иной человек, совершенно сумасшедший, мальчишка в теле взрослого. Почти против воли Грайс коснулась первых трех цифр кода. Рука задрожала. Грайс остановилась и услышала:
– Давай, осталось три цифры, что же ты ждешь? Давай, девочка, это сложно, но ты справишься. Твои пальчики должны нажать еще на три кнопки. Восемь, шесть, один, конфетка. Бесконечность, это мертвая восьмерка! Нажимай! Нажимай! Я хочу, чтобы ты нажала.
И Грайс, сама не понимая, зачем, нажала. Раздался тихий, едва различимый щелчок. Грайс осторожно потянула за ручку, и эта железная, непоколебимая дверь поддалась. Что там, за ней?
Кайстофера Грайс не увидела. Она шагнула за дверь, и будто бы попала в другой мир. У конца коридора не было ничего общего с началом. Стены здесь были розовые в голубой горошек, на каждом окне – разноцветные занавески, нарочито неподходящие друг другу. Полосатые, клетчатые, все ярких цветов, такие подчеркнуто детские. Внизу на полу были нарисованы леденцы и карамельки, такие объемные и красивые, будто они были раскиданы по полу, будто Гайнзель и Грэйтель возвращались назад, из Пряничного Домика. Казалось, Грайс смотрела на леденцы, лимонные, арбузные, персиковые, смотрела на карамельки, молочные и шоколадные, и чувствовала на языке их вкус. Она шла по этой сказочной дорожке на полу, коридор был длинный, по обе стороны от нее были двери, белые, с розовыми, блестящими ручками, похожими на шарики клубничного мороженого. На стенах Грайс видела рисунки треугольных, ровных кусочков тортиков, пирожных, печений. Вся эта сладкая, липкая, вызывающая аппетит обстановка, была странной, однако не пугающей. Пахло так же одуряюще – ванилью, сахаром, какими-то сиропами. Грайс чувствовала, как во рту собирается слюна. Кайстофера здесь не было. Грайс шла по коридору, осторожно, ступая на цыпочках. Наконец, она решилась толкнуть одну из кремово-белых дверей. С тонким, музыкальным скрипом, она открылась. Мелодия звучала и звучала, та же неузнаваемая и детская, Грайс уже слышала ее при наборе голосовой связи. Грайс увидела, как одновременно открываются, будто среагировав на ее появление, музыкальные шкатулки – разноцветные, разрисованные. Мелодии, слившиеся воедино, звучали хаотически, будто взрезая друг друга, Грайс захотелось закрыть уши. В пастях раскрытых шкатулок кружились маленькие девочки в легких платьицах. Грайс увидела Олайви, с ее длинными волосами и царственной осанкой, и Аймили с ее милыми, неземными глазами. Сходство было условное, и все же оно было. А потом Грайс увидела и себя саму. Ее мелодия, в хаосе чужих, была совсем негромкой и нежной. Грайс подошла к шкатулке. В темной ее глубине лежали бумаги, а так же рентгеновские снимки ее костей, флюорография. Грайс увидела, что это копии всех ее медицинских обследований за всю жизнь. Списки ее аллергий, ее цикл, ее излияния психотерапевту. Все самое личное и постыдное, все было здесь. В шкатулке Олайви была ее медицинская информация, с той же точностью, до длительности цикла. Были и другие женщины. Вдалеке, почти у окна, Грайс узнала своих сестричек, а еще дальше – свою маму. Мелодии лились, будто водопад, на Грайс накатывали ноты, и ей хотелось выйти отсюда, ее затапливало.
Она спешно покинула комнату. Пока она ничего не могла думать о том, что увидела. Грайс открыла следующую дверь. Здесь все было по-другому, но так же странно. Комната игрушек. Грайс увидела железную дорогу, где голубой и желтый поезда столкнулись друг с другом, и игрушечная платформа оказалась залита чем-то липким, красным. Грайс нагнулась и потрогала субстанцию пальцем – это оказался джем. Грайс видела фарфоровых кукол с разбитыми личиками и вырванными глазами. Еще она кукольный домик, каждая стена в котором была раскрашена в другой цвет. Части человеческих фигурок были запрятаны в разных комнатах.
На полу валялись детские кубики, их грани так же были выкрашены в разные, по-детски нежные или ребячливо-яркие цвета. На каждой грани Грайс видела рисунки. Грайс взяла один из кубиков: лезвие, изуродованные детские ботиночки, красно-белая мятная палочка, глаз с тянущимися за ним сосудами и нервами.
На втором кубике были нарисованы лимон, полные, алые женские губы, зуб и белый кролик с четырьмя голубыми глазами. На третьем – женские половые органы, шоколадная плитка, корабль, какие изображают на марках и бабочка.
Все происходящее было таким странным, будто и не существовало вовсе, будто Грайс снился причудливый сон, о котором она непременно захотела бы рассказать психотерапевту.
Маленькие цветочки, словно сыпь, распространялись по розовым стенам. Все здесь менялось, поняла Грайс. Стоило ей отвернуться, причудливые игрушки меняли свое положение, будто играли сами в себя. Этот подвижный мир еще больше увеличил сходство реальности со сном. Грайс захотелось заплакать оттого, что ей показалось – она сходит с ума.
В этот момент Грайс услышала голос Кайстофера:
– Девяносто восемь, девяносто девять, сто. Кто не спрятался, я не виноват!
Грайс выскользнула из комнаты. Ей вовсе не хотелось там оставаться. И чтобы ее нашел ее же муж почему-то тоже. Впрочем, как раз последний факт был вполне понятен. Грайс скользнула за следующую дверь, прижалась к ней спиной. Сердце билось часто-часто. Комната, в которой оказалась Грайс, была почти нормальной. Она несколько пародийно воспроизводила антураж викторианского чаепития. Высокие чайнички с изогнутыми носами, фарфоровые чашечки, молочницы и сахарницы, в хаосе нагроможденные на стол, пирожные и печенья невероятно ярких цветов, серебряные ложечки, валяющиеся на полу. Со стен на нее смотрели глаза бесчисленных насекомых, которые замерли за стеклом, в рамках. Грайс принялась пододвигать стулья, чтобы запереть дверь. Ручку здесь подпереть было нельзя, и Грайс решила подвинуть стол. Некоторое время она безуспешно боролась с ним, а потом услышала шаги. Вжавшись в угол, Грайс замерла.
