Текст книги "И восходит луна (СИ)"

Автор книги: Дарья Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Милая, то, что тебе пришлось сделать – чудовищно. Мне правда очень жаль. Но ты сделала это ради своей семьи. Ты не бесполезная младшая сестра, ты добрый, хороший...

А потом Грайс поняла, что хочет сказать «человек». И быстро добавила:

– ...член семьи.

Аймили хмыкнула.

– Ага, – сказал Лаис. – Я тебя люблю. И буду любить, даже если ты реально сделаешь что-то такое. Я буду тебя любить, что бы ты ни сделала вообще.

– А если я тебя убью? – спросила Аймили. Ее голос почти приобрел прежний безразлично-смешливый тон.

– Тогда не буду, но только потому, что я – умру.

Лаис принялся пропускать ее волосы между пальцев с нежностью, которая присуща только детям.

– Слушайте, да мне все равно, – сказала Аймили.

– Оно и видно, – бросил Ноар.

– А ты вообще заткнись! – сказал Лаис.

– Лаис, если мне будет нужно, я сама его заткну, – лениво протянула Аймили. К ней вернулась ее обычная невозмутимость.

Ноар закурил. Он явно боролся с собой, однако ссориться с Аймили ему было нельзя.

– Что? – спросила Аймили. – Меня искали?

Грайс кивнула. А потом улыбнулась:

– Ты можешь помочь. Ты бы хотела помочь? Ноару звонили оттуда. Говорят, особенный день. Может, у нас будет шанс выйти на тех чудовищ. Я могла бы притвориться сбежавшей культисткой. Но без тебя ничего не выйдет. Пожалуйста, Аймили. Ты нам очень нужна!

– О, круто, – сказал Лаис. – Тебе же грустно, потому что ты ничего не делала и взяла на себя чужую вину. Поехали что-нибудь сделаем?

– Ума у тебя, Лаис, как у хомяка.

– В смысле?

– В том.

Они засмеялись, и Лаис коснулся кончиком указательного пальца ее носа.

– Зато ты честный, – сказала Аймили. – А ты, Грайс, тактичная. Вас бы смешать и поделить.

– А Ноара? – спросила Грайс.

– А Ноара вообще не брать.

– Так ты идешь? – сказал Ноар. Аймили снова замолчала. Лаис подкурил сигарету и передал ей.

– Ага, – сказала она. – Спасибо.

И пять минут от нее не было слышно ни звука. Волосы Аймили пахли табаком и шампунем, это было приятно. Затаенным шлейфом шел тот самый запах океана, который Грайс так любила.

– Ладно, – сказала Аймили, наконец, когда Грайс увидела ручеек крыс, мигрирующий от одной помойки к другой. Грайс с облегчением вздохнула – еще пять минут здесь, и она, наверное, сошла бы с ума. Лаис запрыгал на месте.

– Класс! Время приключений!

– Время посвящений, – хмыкнул Ноар. – Вроде как сегодня поэтому и особенный день.

Они неторопливо шли к машине. Грайс семенила за Ноаром, а позади, обнявшись и шатаясь, как пьяные, коими они, впрочем и являлись, плелись Аймили и Лаис.

– Я люблю тебя, – сказал Лаис. – Ты самая лучшая на свете. Я счастлив, что мы вместе. Я бы без тебя ни с чем не справился.

– Ты мой Лаис-герой.

– И Лаис-защитник.

Аймили засмеялась, а потом поцеловала его в щеку. Грайс тут же отвернулась, уставившись Ноару в спину.

– Я тоже тебя люблю, Лаис.

И Грайс подумала, как они могут говорить на людях о чем-то столь личном, о чем-то, что так разрывает сердце. Как они могут говорить об этом так, будто все просто и очень хорошо. Как вообще можно говорить вслух такие страшные слова? Это неприлично, это касается лишь двоих людей, и больше никого. А Лаис и Аймили говорили так, как будто это счастье у них невозможно было отобрать.

Грайс почувствовала, что переживает за них. Ей хотелось зажать им рты, чтобы люди не услышали, что они говорят.

Ведь как легко отобрать все названное.

В машине Грайс села рядом с Ноаром, хотя ей хотелось быть на заднем сиденье, рядом с Аймили и Лаисом, будто их тепло отогревало и ее. Грайс не обязательно было участвовать в разговоре. Один их вид заставлял ее улыбаться.

Аймили сказала:

– Итак, двойные агенты, все готовы к привычным и непривычным образам?

– Да! – выпалила Грайс. Флуоксетин поощрял ее болтливость в несколько менее социальном смысле, чем следовало бы.

Ноар достал из бардачка фотографию. Грайс поняла, чья она. Ей предстоит стать мертвой девушкой. Грайс зажмурилась, не совсем понимая зачем, ведь через минуту у Грайс будет ее лицо. Аймили взяла фотографию, пристально рассмотрела.

– Поняла, – сказала она. – Остальные предпочтут классику?

Ноар и Лаис засмеялись какой-то старой шутке. Грайс не открывала глаза. Она ожидала чуда, и чудо случилось. Оно мчалось ей навстречу сквозь стиснутые веки. Грайс чувствовала, как кружится голова, приятным, пьяным образом. Когда Грайс открыла глаза, ее уже не было. Рядом с водителем сидела щуплая блондинка с синяком на щеке. Нежные черты Грайс сменились острыми, лисьими чертами девушки, которая была лет на пять моложе нее. По тонкому носу были рассыпаны яркие веснушки. Грайс была очень хрупкой, андрогинной девушкой с длинными волосами и тонкими браслетами на запястьях.

– Я решила придать тебе дополнительной хреновости, – сказала Аймили. Однако хорошо знакомый голос принадлежал совсем другой девушке. У нее был короткий ежик ядерно-розовых волос, две татуировки в форме кинжалов на щеках, пробитая бровь и ярко накрашенные глаза. Типичная роковая женщина неблагополучного района.

– Нравится, Грайс? – спросил Лаис.

– Даже больше, чем настоящая я, – выдохнула Грайс. Она обернулась. Вместо светловолосого, светлоглазого Лаиса, на Грайс смотрел такими же сияющими, но только темными, как вишни, глазами, бедно одетый паренек явно латиноэмерикнского происхождения.

– Мы решили, что актер он не очень, можно просто сделать его латиносом и позволить говорить "Ке пэсо".

– Хорошая идея, – согласилась Грайс.

– На самом деле они запретили мне говорить "Кэ пэсо".

– Потому что ты не знаешь, что это такое, – сказал Ноар. Грайс посмотрела на него. Он, совершенно явно, выглядел как человек, живущий на ее налоги. Татуированные руки, бритая голова, не полный набор зубов.

– Это вообще кто?!

– Да один парень, который сел посидеть по поводу вооруженного ограбления.

Рука Ноара, лежавшая на руле, казалось, стала вдвое больше. На кисти была выбита большая, красная роза, на нее, от предплечья, были направлены дула пистолетов.

– Классно выглядим, да?

– Лаис, – сказала Грайс, смотря на его футболку с фамилией и номером Рональдо. – Ты – расист. Нечем тебе гордиться.

Зубы Лаиса казались еще белее из-за смуглой кожи.

– Да ладно тебе, чика!

На Грайс было короткое платье в мелкий цветочек. Не будучи собой, Грайс чувствовала себя красивой и свободной.

– А куда конкретно мы едем?

– В Клентон.

– О, – сказала Грайс. – Хороший район.

Хотя на самом деле, разумеется, район это был плохой. От начала двадцатого века и до шестидесятых годов район кишел гаэрманскими и айрландскими иммигрантами, за что получил лестное прозвище "Адская кухня". Отчаявшиеся люди, лишенные надежды на помощь общества, запертые, как в банке, в этом изолированном мирке, образовывали криминальные анклавы, воевали друг с другом за сферы влияния, а Нэй-Йарк потреблял и перемалывал наркотики и проституток, поставляемых Адской Кухней. С начала восьмидесятых, когда район вычистили от криминальных группировок, сюда стали заселяться бизнесмены, довольные мыслью о шаговой доступности Манхэйттена.

Однако вычистили далеко не все закоулки района, и красные высотные дома старинного образца с шаткими балконами до сих пор были полны горластых бедняков.

Грайс было стыдно. Родившись в жреческой семье Дома Хаоса, она имела мало представления о бедных. Дом Хаоса покровительствовал безумцам, но не беднякам. Жреческие семьи Дома Хаоса сплошь состояли из богатых, белых эмериканцев.

И Грайс было странно от мысли, что Адская Кухня находится совсем рядом с другими, респектабельными частями Манхэйтенна.

Ноар остановился за пару кварталов до невидимой границы, отделяющей Адскую Кухню от остального мира.

– Придется пройтись пешочком, – сказал Ноар. Грайс была не против. Энергия, сидящая в ней, требовала выхода.

– Здорово! – сказала Грайс. – Мы идем помогать людям! Я так рада, что вы со мной, ребята!

Ноар и Аймили переглянулись с беспокойством, а Лаис обнял ее.

– Я так и знал, что на самом деле ты очень эмоциональная!

– Я не эмоциональная!

– Не нужно этого стесняться! Раскрой мне свои объятия!

Граница оказалась вовсе не такой уж невидимой, как предполагала Грайс. Высотки, блестящие от стали и стекла, сменились кирпичными домами, невысокими и небогатыми, в мгновение ока. Подворотни здесь были обширные, дворы – большие. Кое-где все еще раздавались радостные крики мальчишек, которым не повезло – их не звали домой. Может, их родители пили, может – кололись, а может никому просто не было дела до этих ребят, играющих в войну на улице.

Ноар сказал:

– Хорошее местечко.

Он имел слабость к местам из фильмов семидесятых годов.

Грайс сказала:

– И где именно все будет? Что мне нужно говорить? Я готова на все.

– Ну, – сказала Аймили. – Для начала, тебя пустят по кругу.

– Что?!

– Шучу, – быстро подняла руки Аймили. – Наверное.

– Ничего тебе не скажем, – сказал Ноар. – Грайс, ты – плохая актриса. Поэтому все будет максимально естественно. Ты – девочка из жреческой семьи, которая сбежала от своих ненавистных родителей. Ты ненавидишь богов, и мы притащили тебя сюда. Больше ничего знать не нужно.

Грайс почувствовала прилив вдохновения. Ей хотелось обхитрить всех, сыграть так, чтобы ей поверили. Она кивнула.

Стоило позволить флуоксетину жить вместо нее чаще.

Грайс шла между Аймили и Лаисом, а вел их Ноар. Они проходили через обширные угодья бездомных. Грайс видела людей в старых куртках. От голода они не могли согреться даже летом.

Единственными яркими пятнами в Адской Кухне были редкие мазки вывесок – двадцатичетырехчасовые супермаркеты, дешевые тату-салоны с ВИЧ, включенным в стоимость эскиза, сомнительные клубы, над которыми двигали неоновыми телами неловкие девушки.

Все это Ноара не интересовало. Он шел к зданию, в котором не сохранилось ни одного целого окна. Это была протяженная, широкая постройка, сохранившаяся, видимо, исключительно по недосмотру городских властей. Впрочем, с натяжкой, ее можно было причислить к историческому наследию города. Эта фабрика индустриальной эпохи когда-то, наверняка, кормила добрую часть честного населения Адской Кухни. Остов здания надолго пережил время своего содержимого. Заброшенная фабрика производила крепкое, монументальное впечатление. Казалось, она могла простоять здесь еще сто лет.

– Там? – прошептала Грайс.

– Ага, – сказала Аймили. – Кстати, Лаис – Фаэрнандо, я – Эйнджела, а Ноар – Дайв.

– Дайв какое-то неправильное имя, – сказала Грайс. – Это имя для разнорабочего из белого пригорода.

– Вот! – кивнул Лаис. – Я о том же говорил, но кто же меня слушает!

– А как зовут меня? – спросила Грайс.

– Джэйси Блейк, – прошептала Аймили. Казалось, она готовится к тому, чтобы сыграть особенно важную партию в карты. Вся грусть улетучилась из нее, и она блестела теперь от азарта. Грайс никак не могла привыкнуть к новой внешности своих родственников, однако, их повадки и мимика оставались узнаваемыми.

Сначала Грайс казалось, что они входят в абсолютно пустое, безвидное место. Однако, спустя пару секунд, наряду с собственными шагами, Грайс услышала нервный пульс далекой музыки. Словно пол под ее шагами вибрировал. Кажущиеся пустота и тишина были нарушены, и Грайс почувствовала напряжение, тревогу. Звуки шли откуда-то снизу, и невольно Грайс вспомнилась подземная усыпальница Дома Хаоса. Она представила, что там бурлит чудовищная жизнь древних существ, чьи сотни глаз смотрят на мир сквозь любые стены. Грайс поежилась. Аймили хлопнула ее по плечу, сказала:

– Не переживай, они все классные ребята.

Она шумно втянула воздух и поправила кольцо в носу.

– Ты – со мной.

– А я? – спросил Лаис.

– А ты – всегда со мной.

Помещение было холодное и просторное. Ноар шел к лестнице с обескураживающей Грайс решительностью. Сама она в темноте ориентировалась плохо и боялась наткнуться на строительный мусор, обилие которого поражало воображение. Перешагивая через арматуру, Грайс видела бледные, в синяках, коленки – чужие коленки, незнакомые, непривычные. Лаис говорил:

– Но тут правда клево, если что. И классное музло. И выпивка ничего. И...

– Ради всех богов, Фаэрнандо, заткни пасть.

– Ноа...Дайв, ты достал!

Аймили врезала Лаису локтем в бок.

– Не смей делать нам западло.

А потом они вступили на лестницу. Здесь было чище. Если помещение наверху производило впечатление абсолютной заброшенности, то лестница была выметенная и ухоженная, кое-где даже отремонтированная. Музыка становилась громче, и Грайс слышала теперь отдельные слова. Какой-то развеселый панк-рок с воплями о свободе и справедливости. Вслед за Ноаром, Грайс вошла в прокуренное, пахнущее дешевым алкоголем помещение. В центре стоял давно не работающий генератор, он был такой огромный, что практически делил комнату на две секции. Проржавевшая громадина генератора, о которую терлись теперь полуголые, пьяные люди, являла собой остатки индустриального величия. Все остальное в этом огромном помещении, представляло дешевую пародию на подпольный клуб. То есть, место еще более убогое, нежели подпольный клуб. Музыка доносилась из домашних колонок, пропущенная через усилитель она принимала невообразимо уродливые для слуха формы.

Людей было много, Грайс поняла, что считать абсолютно бесполезно где-то на двадцатом, однако из упрямства досчитала до тридцати. И еще оставалось примерно столько же народу, не охваченного ее навязчивым счетом.

Люди танцевали, пели, смеялись, пили. Они веселились здесь. С первого взгляда у них будто не было ничего общего, кроме достатка ниже среднего. Были здесь неформалы в рваной одежде, исколотой булавками, но были и молодые ребята абсолютно обычного вида, утомленные жизнью за день и расслабляющиеся теперь. Грайс запрокинула голову. В неровном свете кустарной цветомузыки алой краской на потолке было написано: "свобода и смерть".

Не "свобода или смерть", как во времена Великой Фрейнцузской Революции, а "свобода и смерть".

Лозунг, совершенно не подходящий для клуба любого рода. Люди танцевали, в них была разнузданность, которую Грайс не могла себе позволить. Аймили потащила Грайс к барной стойке, хотя скорее уж это был стол, на котором кто-то щедро расставил бутылки с "Блейзером" и дешевым виски.

– Три "Блейзера", пожалуйста.

– Но мне нельзя, – начала было Грайс, однако Аймили выставила вперед руку.

– Три "Блейзера" повторила она с нажимом.

Грайс получила свой пахнущий виноградом и спиртом напиток в пластиковом стаканчике. Когда бармен, если его можно было так назвать, протягивал Грайс напиток, она заметила, что руки у него исколоты.

– Не делай такие большие глаза, – прошептал Лаис. – Это выглядит подозрительно.

Не так подозрительно, как ты, шепчущий мне это, хотела сказать Грайс, но решила не уподобляться Лаису. Она языком попробовала "Блейзер" на вкус, движение получилось нелепое, и Грайс была рада, что люди вокруг были слишком заняты тем, что дергались под энергичную музыку, влив в себя изрядное количество алкоголя.

– Гадость, – сказала Грайс.

– Она новенькая, – пояснил Лаис. Бармен хмыкнул. Глаза у него были мутные, мало что понимающие. Грайс стало жаль его, даже глаза заслезились.

– Как тебя зовут? – спросил бармен. Грайс опешила, она быстро, казалось, слишком быстро ответила:

– Джэйси.

И тут же добавила:

– Но друзья называют меня Флу.

Заткнись, флуоксетин, заткнись, пожалуйста.

Бармен засмеялся, а потом почесал нос.

– Прикольно, – сказал он. – Эйнджела, эта телка с тобой?

– Ага, девчонка моя, – бросила Аймили. Она говорила так же небрежно, как обычно, но интонация теперь отличалась, была жестче.

– Клево, что вы сегодня в точке. Новеньких будут посвящать.

– А то.

– А меня тоже? – спросила Грайс.

Лаис засмеялся:

– Да не, ты еще даже не новенькая. Ты так – посмотреть пришла.

– Ладно, – сказала Грайс и принялась смотреть. Пока ничто здесь не напоминало тайное общество. Грайс увидела какую-то голодно целующуюся парочку. Они вылизывали друг друга как щенки, и это вызвало у Грайс тошноту.

Пахло потом, дешевыми сигаретами и "Блейзером". Последний пах так, будто умер и теперь разлагался на спирт и отдушку. Грайс закурила только чтобы перебить букет этих запахов самым приятным из них.

Она увидела Ноара. Вернее, лысого мужика, которым Ноар в данный момент являлся. Он пожимал руку другому такому же бритоголовому, они над чем-то смеялись. Грайс подошла чуть ближе, чтобы услышать их слова. Они доносились сквозь музыку, будто издалека.

– Чэрли здесь?

– Ясен хрен. Это правда про девку?

– Абсолютная. Эйнджела нашла.

– После посвящения ведите ее к нему. Есть шанс перехватить кой-чего.

– Да ну?

– Я тебе говорю. Ну, если не гонишь, что она – жрица.

– Из жреческой семьи. Рот не открывает, а осьминожек ненавидит.

– Ну, отлично.

Грайс попятилась прежде, чем Ноар и его друг обернулись бы, наткнулась на какую-то девушку с выкрашенными в дешевый платиновый блонд волосами и красивыми губами.

– Куда прешь, курица? – прошипела она, шевеля этими своими пухлыми губами. Грайс подняла руки:

– Простите, пожалуйста.

Девушка по-лошадиному противно засмеялась, и сама оттолкнула ее, проходя. Атмосфера здесь явно была враждебная. А может просто непривычная Грайс.

– Развлекайся, дорогая, – сказала Аймили. Она провела рукой вдоль зала. – Весь мир открыт перед тобой.

Грайс промолчала, так и не сказав, что предпочла бы закрыть такой мир. От шумной музыки болела голова, но людям все, кажется, нравилось. Они подпевали сменяющимся трекам, казавшимся Грайс абсолютно одинаковыми, верещали, когда музыку ненадолго выключали. Люди были везде, они были так близко друг от друга, потные, полуодетые, раскованные. Грайс стояла в углу и курила сигареты одну за одной. Лаис и Аймили снова танцевали, на этот раз безупречно стилизовавшись под местных завсегдатаев. Ноар исчез куда-то, Грайс, как ни старалась, не могла его найти.

К ней подошла какая-то девушка, клубнично-рыжая, со стянутыми в высокий хвост волосами и крохотными веснушками, рассыпанными по коже, как песчинки после пляжа.

– Не была здесь раньше? – улыбнулась она.

– Неа, – деланно-небрежно ответила Грайс, и тут же поправилась, поняв, что переигрывает:

– То есть, нет.

– Это я уже поняла. Я – Лайзбет.

– Красивое имя. В детстве я придумывала альтернативную себя, которую так звали. Я – Джэйси.

– Тоже красивое имя, – засмеялась Лайзбет. – И спасибо, за комплимент. Волнуешься?

– Немного.

– Ты не переживай. Тут все не так страшно. Люди особо ничего не делают, но они вместе. Вся эта хрень вроде "свобода и смерть" для восторженных подростков. И все же мы вроде как против. А это уже много. Смело прийти сюда. Признаться себе в том, что мир устроен неправильно.

– Здорово, Лайзбет. А что вы еще делаете?

Лайзбет засмеялась. По ее глазам Грайс поняла, что ей явно было, что ответить. Однако она сказала:

– Мы собираемся здесь и учимся не бояться. Это уже много.

Грайс хотела было спросить об убийствах, происходивших в Нэй-Йарке, но подумала, что создатели детективных сериалов не одобрили бы этого. Она промолчала, не зная что сказать, но Лайзбет оказалась общительной.

– А за что ты ненавидишь осьминожек?

– Осьминожек?

– Слушай, ну ты же не веришь в то, что они – боги. Доисторические морские животные – в это я охотно верю.

– Доисторические животные, наделенные сознанием и всемогуществом. И бессмертием.

– Да могут они умереть. Просто мы пока не знаем как, – хмыкнула Лайзбет. – Ты говоришь о них, как какая-нибудь культистка.

– Я из жреческой семьи, – быстро сказала Грайс. – Сбежала. Поэтому и ненавижу...осьминожек.

Лайзбет смотрела на нее пытливо, ее взгляд побуждал продолжать. И Грайс начала говорить, по ходу дела понимая, что не так уж сильно она преувеличивает:

– Вырасти в жреческой семье – чудовищно. Каждый день ты вынуждена ложиться в три тридцать, после завершения мессы. В школу встаешь – ничего! Вся твоя жизнь соотнесена с лунными циклами. Новолуние означает – голодный пост. Никакой еды первые три дня. А еще постоянные унизительные обследования. Годишься ли ты для того, чтобы лежать в постели с одним из чудовищ? Здорова ли ты? В порядке ли твой гормональный фон? Чувствуешь себя племенным животным. Это мерзко, унизительно. Я не хочу быть товаром или слугой, я хочу быть собой. Но там ты в первую очередь – товар. Потом – слуга. И только потом – ты сам.

Лайзбет слушала внимательно. Грайс поняла, что от волнения принялась накручивать на палец прядь волос и вздрогнула, увидев, что они светлые и намного длиннее.

– И я сбежала, – сказала Грайс. – Я украла папину тачку и...

И полетела под откос, если верить тому, что говорил Ноар.

– И сделала вид, что разбилась. Чтобы меня не искали. Я приехала в Нэй-Йарк, чтобы затеряться.

– Большой город, все дела, – протянула Лайзбет. Она медленно кивнула. – Тяжело тебе было с культистами.

– В Нэй-Йарке тоже нелегко. Но я устроилась официанткой.

– А где?

Грайс сложила руки на груди.

– Я тебе не скажу. Если семья меня чему-то и научила, так это тому, что мы – повсюду.

Лайзбет засмеялась, у нее был теплый, красивый смех.

– Здорово. Ты молодец. Я тебя понимаю.

– А ты как здесь оказалась? – спросила Грайс, чувствуя, как отпускает ее напряжение. Кажется, она справилась. Взвинченность, вызванная флуоксетином, в который раз помогла ей. Мысли становились словами так быстро, что она едва успевала это заметить.

– Мой отец погиб в "О, эта божественная неделя". Дайлан заставил его медленно умирать от астробластомы. Он не пережил операцию.

Грайс молчала. Любые слова казались ей ошибкой. Лайзбет и не ждала слов. Она сказала:

– Отец был плохим человеком. Он был убийцей. Он сидел на героине. Его посадили за разбой.

Грайс никогда не задумывалась о том, что человек, являющийся убийцей может не заслуживать смерти. Но Лайзбет говорила эти страшные вещи об отце с любовью. Не всепрощающей любовью, а той, другой, которая заставляет нас понимать.

– Он был уродом, мой отец, – сказала Лайзбет. – Но он не заслуживал такой смерти. Никто не заслуживает.

Но в Эмерике ведь применяли смертную казнь. И люди, которые умерли от руки отца Лайзбет так же не заслуживали смерти.

– Я знаю о чем ты думаешь, – мрачно сказала Лайзбет. – Тех людей не вернешь. Отец совершил чудовищные вещи. Однако, мучить его, а потом убить руками невиновного человека, это чудовищно. Я не хочу жить в таком мире.

И она, наверное, была права. Но Грайс не могла почувствовать этого.

Слава всем богам, в этот момент музыка вдруг схлынула, стихла, ушла. Раздался мерзкий визг микрофона, и Грайс услышала голос того бритоголового мужика, с которым говорил Ноар. Они прошли вперед, на звук. В конце зала находилось что-то вроде сцены. Видимо, прежде, там тоже стояла какая-то громоздкая машина, однако сейчас это было небольшое возвышение с обшарпанным столом и стойкой для микрофона.

– Ребята! Добро пожаловать в "Ост-инд".

– Что? – не выдержала Грайс. Лайзбет хмыкнула.

– Это еще что! Один раз мы были в клубе "Темный Сеул", – прошептал неизвестно откуда появившийся Лаис. Он держал Аймили за руку, а она с интересом, почти восторгом, смотрела на сцену.

– По крайней мере, индустриальная стилистика выдержана, – неуверенно сказала Грайс.

– Мы с вами не выбираем между свободой и смертью. Свобода и означает смерть!

Бритоголовый вскинул кулак, как левый активист шестидесятых, и неожиданно люди поддержали этот глупый лозунг. И Грайс поняла, они, утомленные безысходностью, пришли сюда за суррогатом опасности, псевдопротестом.

В секунду Грайс поняла – "Ост-инд" не представляет никакой опасности. А бритоголовый, одетый в драные джинсы и выглаженную рубашку, все говорил.

– Мы потомки тех, кого называли Охотниками. Потомки не по крови, но по убеждениям. Мы разделяем их идеалы! Идеалы свободы для всех людей!

У бритоголового было очень одухотворенное лицо, но вот в идеалах остальных здесь собравшихся Грайс сомневалась.

– Для тех, кто здесь впервые, – и взгляд его безошибочно нашел в толпе Грайс. – Меня звать Фэл. И я местный герцог.

Безумное смешение викторианской стилистики, нацистких идеалов и полуголых тел приводило Грайс в замешательство.

– Мы здесь для того, чтобы сказать – мы есть! И наше время еще придет!

Потрясание потенциальной силой выглядело смешно, однако люди с готовностью откликнулись. Тут и там Грайс слышала вскрики вроде:

– Придет!

– Да!

– Победа!

Лайзбет стояла рядом молча. Глаза у нее были внимательные, еще, казалось, их блеск был чуть насмешливым.

– Как только мы найдем способ победить, мы выйдем на улицы. И чем больше нас будет тогда, тем быстрее мы отберем свой мир. Нас – семь миллиардов. А их – меньше двух сотен. Этот мир принадлежит нам по праву!

Люди были возбуждены, мерзко пахли и громко кричали. Это были люди, которым принадлежали улицы. Они разительно отличались от людей, которым принадлежал мир.

– Капиталисты забрали у нас все, наша страна принадлежит кучке белых, играющих в гольф выпускников "Лиги Плюща", которые продали нас тварям. Они с потрохами продали нас всех, и никто не в безопасности. Уродливые твари в телах, так похожих на наши, пьют "Даллмор" в гольф-клубах политиков и бизнесменов. Они и сами вошли в политику и бизнес, будто их ждали там. Они лоббируют законы, притесняющие нас и разрушающие наш мир, будто им мало того, что они могут брать наших женщин и мужчин, играть с нашим миром, уничтожать нас. Трагедия в Харлеме лишь еще одно доказательство того, как безответственны эти твари, насколько им плевать на нас.

Грайс увидела, что щеки Аймили пошли красными пятнами. Это легко можно было выдать за проявление праведной злости.

– Они скупают акции на биржах, пока мы голодаем. Они имеют лучших шлюх...

Грайс задохнулась, поняв, что Фэл говорит о Маделин. Ей стало до того обидно – ничего он не знает и знать не может.

– ...они имеют деньги, особняки, счета и яхты, и они смотрят, как горит наш мир, подкидывая в огонь еще больше несправедливых законов или оскорбительных шоу. Или же, они сидят в своих замках, далеко на Юге, и не выходят. Они сделали Юг нищим, они высасывают кровь людей, живущих там, они держат их в страхе.

И Грайс поняла, что с Дома Хаоса, известного своим гедонизмом и любовью к политической власти, участием в элитных клубах, пышной благотворительностью, семизначными счетами, посиделками в советах директоров и разнузданными нравами, Фэл перешел к Дому Тьмы, который был известен прежде всего загадочностью и удивительной старомодностью. Дом Тьмы гораздо меньше ассимилировался с людьми, чем Дом Хаоса. Боги Дома Тьмы пришли из Эфрики, вместе с рабами. У них был жестокий, дикий нрав и слабые понятия о том, что значит жить в человеческом обществе. Сейчас Дом Тьмы не бросал обществу в лицо свои нравы, что бы ни происходило, оно находилось за закрытыми дверями. А сам Дом Тьмы появлялся на празднествах национального масштаба, изредка обедал с президентом, но в остальном оставался менее заметным, нежели Дом Хаоса.

Впрочем, сложно быть более заметным, чем Кайстофер, баллотирующийся в президенты Эмерики или Дайлан, каждый год неизменно становящийся ведущим премии MTV.

– Зловещие кровавые хищники, и хищники корпоративные и политические, они – одно. Человечество не имеет для них значения и ценности. Их невозможно понять, с ними невозможно жить в мире. Все наши идеалы для них – иллюзия. Мы добились столь многого, но если однажды им станет скучно – они сотрут в порошок все, что мы делали эти тысячи лет. Наша задача сейчас – осознать истинные масштабы зла перед которыми человек – бессилен.

Интересно, подумала Грайс, какой в этом смысл, если человек бессилен?

Фэл говорил что-то еще, а Грайс поняла, что чувствует обиду. Аймили не заслуживала всех этих слов, она не была виновата в том, что родилась богиней.

А потом Грайс вспомнила о том, как Аймили едва не сожгла город. О том, что погибли люди. И это не было шуткой. Аймили сделала это просто потому что разозлилась. Она сделала это, хотя прекрасно понимала, что люди погибнут. Она могла сожалеть, однако, это не было человеческим раскаянием.

Когда люди вокруг заорали, Грайс поняла, что речь закончена. Как и Лайзбет, Грайс оставалась неподвижной.

– Самонадеянный придурок, – сказала Лайзбет. – Хочет их развлечь.

– А что-то реальное он делает?

– Неа. Ничего реального, никогда. Только языком треплет о том, что все и без него знают.

– Трюизм.

– Что?

– Так называется его основной риторический прием.

Лайзбет подмигнула ей.

– А ты – интересная.

В этот момент Грайс увидела, как на сцену вынесли проржавевшее ведро. За его край зацепилась пара щупалец. Девушка, которая вынесла ведро, спустилась вниз, а Фэл подошел к нему. Он достал из кармана здоровенный армейский нож.

Подняв из воды здоровенного розового осьминога, который тут же оплел его руку своими щупальцами, Фэл выкрикнул:

– Вот их родственники! Вот с кем они должны были спариваться! Вот кто они на самом деле. Они могут сколько угодно обманывать нас своим человеческим видом, однако мы знаем, кто они есть!

Грайс вспомнились щупальца Дайлана. Надо признать, они производили намного более чудовищное впечатление, нежели безобидные щупальца осьминога с присосками.

– Дрянь! – выругался Фэл, а потом добавил слово покрепче, когда осьминог едва с него не упал. Фэл перехватил осьминога поудобнее, сказал:

– Сегодня я хочу принять наших доблестных братьев и сестру. Наш поход за миром еще не начался, но наше воинство уже набирает силу.

Аймили, Лаис и Ноар шли сквозь толпу, и она расступалась. Вовсе не так, как сегодня перед Аймили. Уважительно, доброжелательно. Как только они, знакомые и такие незнакомые, вышли на сцену, люди стали аплодировать, и Грайс присоединилась к ним. Лайзбет стояла спокойно, сложив руки на груди.

– Всегда так, – сказала Лайзбет. – Сейчас будет очень тупо.

– А что ты вообще здесь делаешь, если тебе все не нравится?

– Я – ныряльщик.

– Что?

– Ищу жемчужины.

– Для чего?

Лайзбет засмеялась.

– Если твоя семья и научила меня чему-то, так это тому, что вы – повсюду.

Фэл тем временем с большим трудом уложил осьминога на стол.

– Я хочу, чтобы вы победили врага. По крайней мере, символически.

Фэл перехватил армейский нож и с размаху отрезал осьминогу щупальце. Он взял еще извивающуюся конечность и погрузил в рот. С трудом, сглотнув, он сказал:

– Действуйте.

Лайзбет прошептала Грайс:

– Думаю, он латентный гомосексуалист.

Грайс прикрыла рот рукой, чтобы не засмеяться.

– Или латентный любитель морепродуктов.

Ноар взял осьминога покрепче, схватил у Фэла нож и быстро отрубил второе щупальце. С видимым отвращением он смотрел, как осьминог извивается. Люди следили за ним с замиранием сердца и подлинным сочувствием.

– Не жди, пока он прекратит двигаться, – с нажимом сказал Фэл. Ноар открыл рот и взял щупальце. Он раскусил его, и на губах его остались капли голубой крови. Это потому, что у осьминога вместо гемоглобина, гемоцианин.