Текст книги "И восходит луна (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
– Но если ты начала что-то делать, не смотря на мой запрет, что я на самом деле могу изменить? Если я буду знать, то, хотя бы, скорее смогу защитить тебя.
И Грайс подумала – что бы сделал с ней тот, второй Кайстофер, нарушь она его запрет. Они были такими разными, и Грайс все еще не могла поверить, что оба они составляют часть чего-то целого.
Кайстофер нахмурился, потом сказал:
– Я, конечно, мог бы запереть тебя дома, однако это, на мой взгляд, невежливо по отношению к тебе. Но я бы так и сделал, не будь ты беременна. Тебе угрожает куда меньше опасности, чем раньше. Я могу не переживать. Хотя мне и не нравится, что ты не послушалась меня.
Он посмотрел на Ноара, чуть склонив голову набок.
– А ты – не нравишься мне в целом.
Кайстофер поднялся с кровати.
– Мне пора. Сегодня я хотел успеть на открытие больницы в Харлеме.
Перед глазами у Грайс снова мелькнул водяной кнут, разрезающий дома.
– Надеюсь, что ты будешь осторожна.
Он ушел в ванную, и на этом разговор, со всей очевидностью, был закончен. Грайс посмотрела на Ноара с отчаянием, и он сказал:
– Хочешь пройтись?
– Разумеется. Жди меня минут через десять во дворе.
Грайс быстро переоделась. Ее охватывала паника, ей хотелось как можно быстрее убраться из комнаты, хотя Кайстофер не сказал ничего плохого. Он даже разрешил ей идти в лес, не уточняя никаких подробностей.
У Грайс был лишь один вариант – он все уже знал. Может быть, он слышал, что говорила Джанна? А может быть он давным-давно знал, скажем от Олайви, чем Грайс занималась.
Она чувствовала себя предательницей. Кайстофер был с ней добр, а она обманула его.
Грайс быстро одела платье и причесалась, из комнаты она практически выбежала. Только в лифте Грайс поняла, что это вовсе не паника. То, что заставило ее сбежать было совсем не страхом – это была вина. Грайс чувствовала себя так, будто нарушила какой-то договор между ними, будто сделала Кайстоферу больно, хотя он никогда не причинял ей боли, которой она не хотела.
Она предала его доверие.
Ноар ждал Грайс во дворе, прислонившись к машине Маделин.
– Она убьет тебя, – бросила Грайс. Ноар глубоко затянулся сигаретой, догоревшей почти до фильтра, и выбросил бычок.
– Ну, что они сказали? Расскажи мне!
Вид у него был, как у собаки, которой никак не хотели бросить сладкую, вожделенную косточку. Грайс пересказала ему весь разговор с Джанной, пока они шли к Таймс-Сквер. Ноар слушал с интересом, а в конце он вдруг спросил:
– Расстроена?
От неожиданности Грайс ответила правду:
– Да.
– Но он же не запретил тебе, не оторвал тебе голову, ничего такого.
– Я не хотела его ранить.
– Не думаю, что ты его расстроила. Он довольно бесчувственный. По крайней мере, ты не сказала это Багзу Банни.
– Что?
– Ну, Лунному Кайстоферу. Так его Аймили называет. Потому что он похож на чокнутого кролика из мультика. В общем, лучше думай о том, какую услугу ты окажешь ему и всему их роду.
Перед глазами разгорелся Таймс-Сквер. Грайс вдруг спросила:
– А ты любишь Олайви?
Грайс было интересно, можно ли любить своего бога, и похоже ли чувство Ноара к своей богине на ее чувства к Кайстоферу.
– Девчонки, – фыркнул Ноар. Огромные экраны транслировали рекламу за рекламой, «Кока-кола» и «Макдональдс», «Макселл» и «Фрайдейс», «Лэйс» и «Бокарди», все смешалось в голове у Грайс в красную волну и лишь изредка выплывало оттуда в качестве отдельного посыла. Живи на полную катушку, Слава Богу, это Пятница, Вот что я люблю.
Желтые жуки такси ныряли в расступающуюся по сигналу светофора толпу. Яркие зонтики летних кафе казались колышемыми ветром гигантскими цветами.
– Только это и хочешь знать? А не хочешь подумать, что мы будем делать сегодня вечером?
– Что я буду делать сегодня вечером. Приду туда и попытаюсь втереться им в доверие.
Грайс помолчала, а потом кивнула в сторону "Фрайдейс", Ноар сказал:
– Ага.
Они сели за столик, и Грайс закурила. Пока Грайс и Ноар ждали официанта, Ноар ожесточенно постукивал солонкой по столу. Наконец, он сказал:
– Ладно. Отвечу, если пообещаешь во всем слушаться меня и думать только о деле.
– Обещаю, – сказала Грайс. Она была уверена в том, что обещание сдержит – ни о чем другом ей думать на самом деле не хотелось.
Официант, увешанный разноцветными значками и украшенный дежурной улыбкой, сделал вид, что не узнал их, и Грайс была ему невероятно благодарна.
– Мне, – сказал Ноар. – Виски чистоганом и стейк с розмарином средней прожарки. Но главное – это виски.
Грайс заказала фирменный чизбургер, которым можно было наесться на весь день. Грайс обожала такую еду, переполненную трансгенными жирами, вкусовыми добавками и сахаром, хотя и позволяла ее себе только в особенных обстоятельствах. Ничего лучше человечество еще не придумало. Однако эта еда убивала.
Впрочем, в этом простом, прискорбном факте тоже была своя привлекательность.
Когда заказ принесли, Ноар не удовлетворился своим стейком и принялся таскать ее картошку фри. Грайс ждала. Ноару, обычно очень болтливому, нужно было много времени для того, чтобы сказать что-то личное. Грайс тянула через трубочку флоат "Доктор Пеппер" с ванильным мороженым и смотрела, как вращается вентилятор под потолком.
Наконец, опустошив первую порцию виски и шумно потребовав вторую, Ноар сказал:
– Люблю.
А потом Ноар хлопнул рукой по столу, будто Грайс горячо спорила с ним.
– Она не такая как другие! Она никогда не лицемерит и не лжет. Она не обещает того, что не может выполнить. Она честная с собой и со всеми вокруг.
– Ты ведь потерял все из-за нее.
Грайс принялась разделять бургер на слои, а затем разрезать на маленькие кусочки и раскладывать по разным сторонам тарелки. Идеальный порядок помогает справиться с миром, так Грайс говорила своему психотерапевту.
Ноар посмотрел на Грайс, потом ухмыльнулся – вышло жутковато, как если бы в нем вытянуло голову нечто звериное, далекое от человека настолько, насколько возможно. На пару секунд Грайс перестала узнавать в Ноаре своего брата.
– Она ничего не делала, она меня только выбрала. Все остальное делал кто угодно, начиная от моей семьи, даже тебя, сестричка и заканчивая квартиродателями, которых я менял, как перчатки, прежде, чем оказался на улице.
Грайс вспомнила, как пихала Ноару деньги, будто он был заразен, прокажен, как не хотела иметь с ним ничего общего, как волновалась перед встречами с ним. Ей стало стыдно.
Ноар улыбнулся уголком губ.
– Дело не в богах, дурочка. Это всегда люди. Олайви лучше людей. Я пришел к ней не потому, что устал жрать в благотворительных столовках и спать в метро. Я пришел к ней не когда у меня устали ноги. Я пришел к ней, когда я понял, что уже никогда не смогу полюбить человека.
– Но она ведь сделала это специально.
– Конечно. Она просто показала мне, кто меня окружал. Знаешь, что она любит говорить? Люди – чума абсолютно всех веков.
– А Олайви тебя любит?
– Она говорит, что полюбила меня с первого взгляда. Я не знаю. В смысле, мне плевать, что она под этим подразумевает. Думаю, мы по-разному знаем любовь.
Ноар помолчал, покрутил в руках стакан с виски, в котором набухал от света лампы над ними лед.
– Хорошо, – сказала Грайс. – Спасибо тебе за ответ.
– Зачем он тебе вообще?
– Я пытаюсь понять кое-что, – сказала Грайс. Она не была намерена продолжать, но Ноар не отставал.
– И что именно? Давай, Грайси, справедливо будет, если я, открыв тебе свои внутренности, тоже что-нибудь про тебя узнаю.
Грайс повела плечами, движение вышло нервное, некрасивое.
– Я просто думаю: вот мы с тобой люди. Мы во многом не похожи, но в самом главном мы едины – мы умрем. Мы понимаем друг друга, у нас одни страхи – самые главные, одни желания – самые главные. Лабиринты комплексов, извращений, стыда и вожделений тоже сравнимы. Мы с тобой – существа одного порядка.
– Ты что трахаться предлагаешь?
Грайс горячо покраснела, прижала холодные ладони к щекам.
– Нет. Я подвожу к тому, что они – совсем другие. Им непонятно, что такое страх смерти, их желания, даже самые смелые, в принципе исполнимы. Они созданы для того, чтобы управлять планетой, а не населять ее. И даже до сих пор их психика работает иначе, чем у нас. Можем ли мы вообще любить друг друга или это невозможно?
– Ты что-то впала в бессмысленную философию. Какая тебе разница?
– Любовь бывает разная. Любить можно и собаку. И машину. И блюдо в ресторане. И даже понедельники. Но я хочу его любить, как любила бы человека. И я хочу любить своего ребенка. Но я боюсь, что у меня не получится. И что я сама буду для него как любимая собака, но это не та любовь.
Ноар фыркнул:
– Любимая собака, которую он трахает. Ты слишком много об этом думаешь. Прекрати быть такой девчонкой и начни принимать вещи такими, какие они есть в реальности. Мы – разные. Твой муженек не человек, ты – не богиня. У вас никогда не будет чего-то такого, что было бы, если бы он был нормальным мужиком, которого ты склеила на работе и полюбила в ходе совместных походов в ресторан.
Ноар замолчал, выражение лица у него было самодовольное. Он считал себя человеком, принимающим правду в полной мере. Это было не так. Грайс была убеждена в том, что в отсутствии всякого самообмана, при виде правды в ее сияющей наготе, у человека не остается ни малейшего повода жить, никаких иллюзий.
– Ты опять впала в свой дурацкий экзистенциальный кризис? – Ноар пощелкал пальцами у нее перед носом. – Думай о сегодняшнем вечере.
– Я в любом случае должна идти туда одна. Аймили сможет поддерживать иллюзию на расстоянии, скажем, двух кварталов от леса?
– Ага, она справится.
– Я попытаюсь пройти их испытание или что там будет. Вряд ли они обитают в лесу, но если я справлюсь, то, может быть, попаду на их базу. Значит, вы должны следовать за мной, чтобы иллюзия не спала. Ты можешь достать маячок или что-то вроде того, что используют полицейские или орнитологи?
Ноар хмыкнул:
– Уже. Я имел в виду не план действий, он очевиден. Я имел в виду, как ты поступишь, если вдруг с тебя спадет иллюзия или испытание окажется тебе не по силам?
– Я думала, что вы меня спасете, – пожала плечами Грайс.
– Если сумеем узнать о том, что тебе это нужно.
– Я могу отправить вам смс, – засмеялась Грайс, а затем вдруг поняла – ей вовсе не нужно, чтобы ее спасали. Она сказала:
– Все в порядке. Просто маячка, чтобы вы знали, где я, достаточно. Я неуязвима.
Грайс сказала это с гордостью. Ноару никогда не понять этого ощущения, из всех людей, оно доступно лишь женщинам жреческого рода. Грайс закончила с едой, положила приборы на тарелку и попросила счет.
– Ты себя переоцениваешь, – сказал Ноар. – Если вдруг тебе станет плохо, мы должны быть рядом.
– Это пройдет. Я хочу...
Доказать всем и самой себе, что я больше, чем человек.
– Все сделать сама. Как думаешь, это лучше, чем набирать смски, угрожая сорвать задание? Или выстукивать сигнал SOS по ближайшему дубу? Я справлюсь. Просто следите за моими перемещениями. Я не умру. В худшем случае, я сделаю вид, что мертва и буду лежать в канаве.
Они вернулись домой. Аймили сидела на кухне, грея в тостере "Поп-тартс" с коричным сахаром.
– Привет, – сказала она. – Кайстофер обещал оторвать мне голову, если с тобой что-нибудь случится, Грайси, поэтому осторожно, горничная только что помыла полы.
Аймили проскользила к тостеру, взяла горячие печенья, перекинула их на тарелку и вернулась на место.
– Он сказал, что я пожалею о том, что родилась на свет, если вдруг ты пострадаешь.
Аймили ломала печенье, вязкая начинка стекала по ее пальцам, и Аймили слизывала ее.
– А ведь это даже был не Багз Банни. Старый добрый Кайстофер решил показать свою ярость перед встречей с ничего не подозревающими избирателями. Лаис, ну где ты?!
– Уже иду! Скоро!
– Кайстофер уже ушел, можешь перестать делать вид, что занимаешься коктейлями!
Лаис появился с подносом в руках, он самым изящным образом держал его на ладони. В коктейльных рюмках плескалась радужная жидкость.
– Мы вас ждали, – сказала Аймили. На подносе было три бокала с коктейлями и один с молоком, накрытый печеньем.
– Я знаю, что ты не пьешь, Грайси, – Лаис послал ей воздушный поцелуй, едва не уронив поднос.
– Какой-то гейский коктейль, – проворчал Ноар.
– Это и не для тебя, – успокоила его Аймили. Она взяла свой бокал, легким движением смешала радужные слои, отпила и высунула язык, выражая отвращение. Грайс взяла бокал с молоком, тоже сделал глоток и закусила печеньем.
– Словом, я не хочу, чтобы мой брат оторвал мне голову, в прошлый раз, когда он сделал это, у меня очень болела шея. Поэтому кое-кто присмотрит за тобой, Грайси и, в случае чего, вызовет нас .
– Встречайте! – провозгласил Лаис. – Вечно пьяная, вечно молодая, вечно недовольная – Маделин Филдинг. Лучшая актриса, готовая исполнить роль случайной жертвы.
– Ребята, это не игрушки, – начала было Грайс, но Маделин вошла, такая ослепительная, такая красивая, и Грайс отчего-то замолчала. Взяв бокал, Маделин опустошила его полностью, не перемешивая слои.
– И как ты себе это представляешь? – спросил Ноар. – Просто появишься там, вроде как устроила себе ночную пробежку в лесу?
– Нет, – промурлыкала Маделин. – Я появлюсь там в роли самой себя и совершенно особым способом. Так что дайте мне нажраться хорошенько, и я поеду на съемки. Неужели Олайви говорит мне больше, чем тебе, Ноар?
Опустошив второй бокал, принадлежавший Лаису, Маделин сказала:
– Мы с тобой будем там вдвоем, я свяжусь с подмогой в случае чего.
– А со мной?
– Только если все остальные будут мертвы, Лаис. Что маловероятно.
– Я не понимаю, – с жаром воскликнула Грайс. – Зачем подвергать опасности Маделин? Пусть тогда со мной пойдет Аймили?
Она ведь тоже бессмертна.
– В качестве кого? Мы не знаем никого оттуда, я не могу там замаскироваться.
– В качестве самой Маделин! – сказала Грайс.
– О, ты так меня защищаешь, это трогательно, но я сама хочу пойти. И я лучше справлюсь с ролью себя. А Аймили нас прикроет.
Маделин белозубо, остро улыбнулась. Грайс смутилась, неизвестно от чего.
– Не надо беспокоиться, – добавила она.
– А Дайлан знает?
– Если Дайлан узнает, он выпотрошит меня, как рыбку, – небрежно бросила Маделин. – Так что держи ротик на замке. По крайне мере, пока. Всему свое время.
– Но зачем это тебе?
– Мне скучно.
– Точно! – сказал Лаис. – И мне скучно.
– Нет, – терпеливо объяснила Аймили. – Ты это делаешь, потому что иначе ты умрешь.
– Я бы предпочел это по-другому сказать.
Они засмеялись, так синхронно, будто были персонажами ситкома. И Грайс подумала, может ли Аймили, как сказал Кайстофер, синхронизироваться с Лаисом. И если нет, то это великое несчастье. Какую радость принесла бы им такая близость.
Маделин отправила всем воздушный поцелуй и сказала:
– Сегодня, Грайси, увидишь, как я играю.
– А что сказала ей Олайви? – спросила Грайс. Ноар явно был слишком зол, чтобы поинтересоваться. Аймили покусала губы, потом покрутила в руке половинку печенья и отправила ее в рот Лаису, который довольно захрустел.
– Олайви видела, когда смотрела глазами Ландси Кэррол, надпись на стене, рядом с которой Ландси проходила, чтобы зайти в кафе и съесть свой последний ланч. Сама Ландси не обратила на надпись никакого внимания – подумаешь, балуются неблагополучные подростки.
– И что там было написано?
– «Ты следующая, Маделин. Ты умрешь, пока луна не успеет вступить в силу дважды.» То есть, если ее и хотели убить или похитить, то у них остается два дня. Может быть, твое испытание будет в том чтобы убить ее и доказать верность, к примеру. Поэтому мы думаем, они приурочат ее похищение к встрече с тобой. Олайви не хотела говорить об этом при Доме Тьмы, – пожала плечами Аймили.
– И при Ноаре, – хихикнул Лаис и тут же получил весомую оплеуху. Ноар выглядел очень обиженным. Грайс захотелось как-нибудь его утешить, но она только поднялась.
– Мне нужно подготовиться.
– Войти в роль?
Но Грайс ничего не ответила Лаису. Она вошла в комнату и закрыла дверь. Грайс ощущала томительное возбуждение, эйфорию от того, что ей предстояло сделать. Она, самая хорошая девочка, всех обманет. Она проберется в сердце Бримстоуна, и они ничего не смогут ей сделать. Грайс скинула одежду и, наверное, впервые в жизни принялась рассматривать себя в зеркале подробно, сгорая от стыда. Она погладила свой живот. Скоро ее тело начнет меняться? Это станет заметно не раньше, чем через двадцать недель. Почти три месяца. Грайс не нравилось, что маленькое существо внутри нее управляет процессами в ее организме, гуморальной регуляцией, мышечным тонусом, даже настроением. Она нахмурилась, наблюдая за собой. Из носа потекла тонкая струйка крови, закапала на пол.
Что сейчас происходит у нее внутри?
Долгое время и даже сейчас, Грайс пугала идея секса, он казался ей разрушающей эго силой, потерей себя. Маленькое существо внутри пугало ее еще сильнее. Она смотрела на свое тело, трогала грудь, живот и бедра. Грудь казалась очень чувствительной, на бедрах выступили мурашки от холода.
В храме, в Юэте, Грайс видела древних богов, в чьих щупальцах покоились круги, похожие на планеты. Она не знала, правда это или нет, но многие радикальные культисты, в числе которых, слава богам, не было ее родителей, верили, что прежде боги владели не единственной планетой, и число каменных кружков на древних монументах Домов, показывало количество планет, которые колонизировали предки Дома. Грайс не могла сказать, правда это или нет, однако ей хотелось быть причастной, через ее дитя, к бесконечному темному пространству за пределами видимого неба.
Грайс размахнулась, чтобы разбить стекло, однако остановилась. Нет уж, никаких осколков и никакого бардака. Хватит портить вещи.
Грайс прошла в ванную, наполнила ее водой и легла. Ей хотелось расслабиться, она читала книжку, скачанную на телефон.
"Ступеньки из погреба кверху идут, на них луна. ТиПи упал в ступеньки, в лунный свет, я набежал на забор, а Ти-Пи бежит за мной и: "Тихо, тихо". Упал в цветы, смеется, я на ящик набежал. Хочу залезть, но ящик отпрыгнул, ударил меня по затылку, и горло у меня сказало: "Э-э". Опять сказало, и я лежу тихо, но в горле не перестает, и я заплакал. Ти-Пи тащит меня, а горло не перестает. Все время не перестает, и я не знаю, плачу или нет."
"Шум и Ярость" Фолкнера Грайс любила больше всего. Она была у нее на телефоне, в ноутбуке, в библиотеке дома, наряду с низкосортным фэнтези. В детстве именно ее мама читала Грайс вслух.
Мама говорила, что первая часть, повествующая о кретине Бенджи – лучшее, что когда-либо было написано человечеством. Грайс нравился слог – он был красивый. Нравились упадок и развращенность аристократической семьи, какое-то мучительное, жаркое, душное повествование.
Когда-то "Шум и Ярость" высоко оценил Ионатан, отец ее мужа. Он сказал, что человечество никогда не создаст ничего лучше этого романа, в котором Фолкнер вознес всемирную, внеязыковую истину идиотов.
Ионатан, в своем щегольском костюме, присутствовал на вручении Фолкнеру Нобелевской Премии в сорок девятом – Грайс помнила эту фотографию, она висела у папы в кабинете. Фолкнер с его меланхоличными глазами и пушистыми усами, и Ионатан в его полосатом костюме, с тростью, отблеск набалдашника от которой забелил его руку на фотографии.
Ионатан улыбался, и казался Грайс красивым. Она тогда не знала, как он мучил своих детей.
Словом, много что связанное со своей семьей Грайс не любила, но только не "Шум и Ярость". Ей правда намного больше нравился Квентин. В его терзаниях и смерти в мутной реке, Грайс находила утешение.
Квентин Компсон был ее ником на «Myspace», когда ей было шестнадцать. Там, в окружении белых цветов на черном фоне, Грайс изливала свои суицидальные фантазии. Она улыбнулась, вспомнив себя в шестнадцать. Могла ли она подумать, что когда ей будет двадцать пять, она будет носить под сердцем ребенка, а не достигать все новых степеней гниения в почве Юэты.
Грайс листала книгу, и именно тогда, когда ее палец уперся в имя "Квентин", она увидела каплю крови. Грайс отложила телефон, смыла кровь водой. Она подумала, что порезалась. А потом Грайс увидела, что кровь течет из-под ее ногтей на всех десять пальцах. Она попыталась стряхнуть капли, но они превратились в струйки. Грайс опустила руки в воду, и от ее пальцев зацвели розовые разводы. Вскоре вся вода окрасилась ее кровью, приняв нежный цвет рассвета. А потом вода стала красной. Грайс испугалась. Ее била дрожь, она ощущала слабость. И очень быстро она потеряла сознание.
Когда Грайс очнулась, над ней была красная, непрозрачная вода. Глаза щипало, но Грайс смотрела вверх. Ничего не было видно, Грайс оказалась в кровавой, горячей пелене. Она не дышала, легкие разрывались, но сознание оставалось ясным. Грайс не могла пошевелиться. Она видела лишь глушь алой воды над собой. Открыв рот, она почувствовала ясный вкус крови. Грайс была абсолютно беспомощна. Ей казалось, будто она погребена под толщей Океана. Тепло и тяжесть путешествовали внутри ее живота, болела грудь. Проходило время, вскоре вода почти остыла, и Грайс почувствовала дрожь. Все ее тело было напряжено, она готовилась вскочить в первый же момент, когда способность двигаться вернется к ней.
Это произошло не сразу, и Грайс подумала, что может быть не произойдет никогда.
Она начала привыкать к боли в легких, к пелене перед глазами. По-своему даже уютно. Стена воды отделяла Грайс от всего мира, и даже глаза застилала кровь. Грайс представила, что значит провести так вечность. Может что-то подобное чувствуют боги в своих долгих снах? Именно в этот момент цепи, будто вцепившиеся в самые ее кости, ослабли. Грайс вынырнула. Кровь больше не шла, но вода была густой и красной от нее. Грайс вымыла руки чистой водой, вытерла полотенцем, счистила с айфона одинокую каплю и только потом набрала номер Кайстофера.
– Здравствуй, – сказала она.
– Я на работе, – ответил он. Сложно было сказать, злится он или нет – тон был абсолютно формальный.
– Я знаю, – сказала Грайс. – У меня есть чувство времени. Я истекаю кровью.
И неожиданно для Грайс, Кайстофер, который так волновался за нее еще две недели назад, Кайстофер, который сегодня пообещал оторвать голову Аймили, если с Грайс что-то случиться, сказал:
– Он заменяет твою кровь. Это необходимо. Отдыхай. У меня совещание.
И бросил трубку. Грайс так и осталась в окровавленной ванной, наедине с молчащим динамиком телефона, далеко-далеко от всего, что Грайс знала о своем теле прежде.
– Я люблю тебя, – сказала Грайс, обратившись неизвестно к кому. – Я очень тебя люблю.
И если у Брэдберри всегда был Париж, то у Грайс всегда оставался флуоксетин.
