Текст книги "И восходит луна (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
Грайс взяла со столика пульт и включила телевизор, который всевидящим оком возвышался ближе к потолку, обозревая всю кухню.
Грайс наугад нажала кнопку переключения каналов, и попала на CNN. Там серьезная блондинка в бежевом костюме, вещала о том, что Кайстофер заявил о своем намерении баллотироваться в президенты Эмерики. На фотографии в углу экрана Грайс увидела Кайстофера, сжимающего в руке бокал с шампанским, он улыбался, вся поза его выражала уверенность, взгляд был устремлен далеко вперед, что придавало ему скульптурный, отстраненно-эстетичный вид. Рядом с ним сидела сама Грайс, бледная, растрепанная, она теребила в руках салфетку, губы были сжаты в тонкую нитку, а лямка на платье сползла на плечо. Позорище. Видимо, на ужине все же присутствовали журналисты.
Грайс похоронила свой образ светской львицы еще не успев его для себя придумать. Оставалось с этим смириться. Ведущая продолжала вещать о планах Кайстофера, но Грайс не слушала, только смотрела на свою неудачную фотографию с ужасом и стыдом. Такой ее видели сейчас миллионы людей.
Наконец, картинка сменилась. Теперь показывали молодого человека, беседующего с Ландси Кэролл, фаворитом среди демократов и сенатором Калифорнии. Ландси Кэролл, красивая темнокожая женщина за пятьдесят в неброском брючном костюме, терпеливо слушала репортера, иногда брала со стола чашечку кофе и делала небольшие, вежливые глотки.
– Как вы думаете, миссис Кэролл, если республиканская партия поддержит кандидатуру Кайстофера, можно ли сказать, что от данного решения предвыборная гонка приобретет какой-то необычный оттенок или же участие Кайстофера и вовсе никак не отразится на традиционной для Эмерики прозрачности выборов?
– Кайстофер в первую очередь бог из Дома Хаоса и лишь во вторую политик. Я не думаю, что с его стороны было этичным выставлять свою кандидатуру на обсуждение. Подобное решение оставляет избирателям очень мало вариантов. Впрочем, он сказал это в неофициальной обстановке и, будем надеяться, передумает.
Наверное, Ландси Кэролл была единственным человеком в Соединенных Штатах Эмерики, кто мог говорить о таком публично. Она не была жрицей, но долгое время ее деятельность связывали с Домом Тьмы, вторым и последним божественным домом Эмерики.
– Как вы полагаете, будучи президентом, Кайстофер смог бы сохранить дистанцию между божественной силой и устоявшимися в Эмерике традициями политического управления?
– Не имею об этом представления. Лучше всего будет поинтересоваться у самого Кайстофера. Я не буду огульно обвинять кого-либо в недостатке ответственности. Полагаю, что существо, добившееся подобного политического влияния честным путем, отдает себе отчет в том, что значит занимать высший правительственный пост. Но не буду скрывать, что от подобных опасений отказаться непросто. Эмерика с большим трудом добивалась свободы, и страх потерять ее велик. Я верю, что люди будут голосовать так, как велят им их сердца, и это будет правильно.
В студии ведущая подвела краткий итог словам Ландси Кэролл, и Грайс увидела своего мужа. Он сидел за столом, руки были сложены, дежурная улыбка сияла, и ни пятнышка на костюме, ни складки, болезненная, нездоровая идеальность. Грайс знала, что сила Кайстофера заключается в том, чтобы приводить все системы в порядок. Он устранял все ошибки и неполадки, и эта его сила казалась Грайс не такой уж страшной. Скорее даже полезной и приятной. Кайстофер помогал следить за ядерными установками, часто ездил в Пентагон, он участвовал во всех наукоемких программах, где присутствовало высокоточное оборудование. Его сила скорее была созидающей, чем разрушающей, в ней не было той жути, которая была присуща силе Дайлана и того размаха, который принимала сила Аймили. Про силу Олайви, строго говоря, никто не знал. Разве что делались догадки о том, что она видит будущее. Любители пугаться теорий заговора предполагали, что Олайви потому не показывается на людях и ведет уединенный образ жизни, что знает о грядущем нечто ужасное и ждет неотвратимого конца света.
Грайс была почти уверена, что невероятная чистота Кайстофера тоже имела божественное происхождение.
Кайстофер терпеливо слушал вопросы журналистки, неумело скрывающей восхищение и страх, а потом заговорил, и Грайс почувствовала странное возбуждение оттого, что вспомнила, как этот человек, вещающий по ту сторону экрана, вчера, обнаженный, в их постели, говорил ей не бояться.
– Я верю в идеалы, которые творили Эмерику. Верю в то, что называется эмериканской мечтой. Это, прежде всего, мечта о равенстве и стремлении к успеху и счастью, которым есть место в жизни каждого гражданина нашей великой страны. Считая себя таковым, я стремлюсь честным образом добиться возможности стать президентом. Мне было бы неприятно, если бы люди голосовали за меня из страха, как без сомнения, опасаются мои коллеги из партии демократов. Я верю в то, что самое важное в Эмерике, это быть готовым служить ей и ее идеалам, а этого у меня в избытке. Если бы я захотел, предположим, захватить власть, как это делают боги в других странах, я выбрал бы иной путь. Но я хочу лишь быть слугой народа, который я уважаю и люблю, как и любой другой гражданин СШЭ, я хотел бы реализовать свои права.
Грайс услышала голос Дайлана:
– Вот лицемер, а?
– Так отстойно врет, что даже мой парень не поверит, – сказала Аймили.
– Думаю, он проиграет.
– Я за него голосовать не пойду.
– Я тоже.
– Конец ему.
– Так и надо.
Грайс обернулась к ним. Аймили и Дайлан стояли в обнимку. Дайлан все еще был перемазан кровью и обнажен, но Аймили это как будто не смущало.
– А меня, – сказала Грайс, старательно делая вид, что все в порядке. – Очень даже впечатлило. Я думаю, что он правда в это верит.
– Ага, – сказал Дайлан. – Ну да. Он же мой брат-дурачок. Не понимает, как люди достигают чего-то в политике.
– Спойлер, – сказала Аймили. – На самом деле все он понимает.
– Ладно, дамы, время отчаливать в поисках лучшей жизни. По крайней мере, пойду смою с себя кровь и тень водки с редбуллом.
Дайлан поцеловал Аймили в макушку, она терпеливо приняла этот жест братской любви.
– Пока, – сказала она.
– До свиданья, – вежливо попрощалась Грайс. Как только Дайлан ушел, Аймили сказала:
– Водка с редбуллом это самое безобидное из того, что я сегодня пила. Или вчера. Не важно.
– Ты пила вещи хуже, чем водка с редбуллом?
– Я их изобрела, – со значением сказала Аймили, а потом подмигнула Грайс.
– А где у вас какао?
Грайс устыдилась собственного вопроса. Довольно глупо надеяться, что боги пьют какао.
– Вторая полка слева, – ответила Аймили. Грайс размешала какао с холодным молоком, получив напиток, который один радовал ее с того страшного момента, когда психотерапевт ввела для нее табу на кофе.
– Ну как ты? – спросила Аймили.
– Все хорошо. Спасибо, что спросила.
– Ты не переживай. Мы – клевые. А ты девчуля на «Прозаке», значит?
– «Прозак» лишь одна из торговых марок флуоксетина. Я принимаю «Депрекс».
– В любом случае, занудка, фармацевтические компании участвуют в глобальном заговоре, это они придумали понятие нормы, чтобы ты, в случае чего, глушила свои болезненные переживания таблетками.
– Я работаю в фармацевтической компании.
– О, тогда ты не тот человек, которому я буду затирать про заговор фармацевтических компаний. Ты, кстати, знаешь, что гербицид "Раунд-ап" и "Агент Оранж" это одно и то же? Нас травят канцерогенными химикатами, которые мы же использовали во время войны. Корпорации хотят превратить нас в инвалидов.
– Ты же богиня, тебе это все равно.
– Я забочусь об окружающей среде, – серьезно сказала Аймили. Холодный утренний какао вызвал у Грайс радость, поэтому она не стала спорить.
– Кстати, ты любишь какао, потому что производители добавили туда ровно столько сахара, чтобы твой мозг достиг "точки блаженства". Сахар вызывает зависимость более сильную, чем кокаин. Пищевые гиганты это то же самое, что барыги, но барыги хоть прячутся.
Грайс снова закурила, и Аймили взяла сигарету из ее пачки.
– Так-то, – сказала она. У нее был ироничный, спокойный и монотонный голос, поэтому Грайс понятия не имела, Аймили шутит или правда так думает.
– Ты издеваешься? – спросила Грайс беспомощно.
– И да, и нет. Не скажу.
Аймили засмеялась, а потом вполне дружелюбно предложила:
– Пойдем в гости. Ты мне понравилась, ты смешно недоумеваешь.
– В гости?
– Мы как бы живем в одном доме, но у меня свой этаж. Я живу на семьдесят четвертом, а Олайви на семьдесят третьем. Двойняшки живут вместе. Личное пространство. Как бы. Тебе у меня понравится.
Аймили с неожиданной резкостью взяла Грайс за руку и потащила за собой. Грайс забрала с собой чашку какао.
– Ты перепуганная, да?
– Честно говоря, твой брат заставил меня его распотрошить.
– Он так часто делает. Просто не обращай внимания, и он уйдет. Маделин говорит, что иногда помогает вылить на него шампанское.
– А Маделин тоже живет с нами?
– Ага. Иногда она не уезжает даже, когда они ссорятся.
Аймили явно любила посплетничать. Они снова вышли в круглый коридор, и Аймили повела Грайс к лестнице. Грайс рассматривала античные колонны, и весь этот пафос роскоши, окружавший ее. Но как только она вступила на лестницу, все изменилось. По разукрашенным стенам плыли в неведомую даль звездолеты. Грайс будто попала в рай для двенадцатилетнего мальчика. Они вошли в темный коридор, на потолке медленно плыла проекция звездного неба.
– Я люблю звезды, – сказала Аймили. – И космос. За космосом – будущее.
Грайс крепко сжимала чашку с какао. Аймили вела ее в искусственно поддерживаемую темноту, непрозрачные ставни закрывали все окна. Пахло мороженым и чипсами.
– Как красиво, – сказала Грайс. – Мне здесь нравится.
– Еще бы, – улыбнулась Аймили, в темноте ее зубы жутковато блеснули, и Грайс впервые вспомнила, что она тоже не человек. В комнате яркий свет ударил Грайс по глазам, получив свой нокаут, она отшатнулась обратно в темноту.
– Жена твоего брата что, вампир?
– Да, Лаис, и брат сказала покормить ее!
Комната была просторная, плазменный телевизор почти во всю стену был подключен к новомодной приставке, повсюду были разбросаны книги и диски, по помещению были рассредоточены разноцветные кресла-мешки, похожие на яркие мармеладки. На одном из них полулежал вчерашний парень, однако теперь на нем была оранжевая толстовка с глазастыми таблетками, узкие, рваные джинсы и высокие кеды. Он активно боролся с джойстиком, а на экране огромного телевизора, рыцарь сражался с бесформенным чудовищем.
– Привет! – сказал Лаис. – Я сейчас умру, секунду!
И умер. На экране зажглась огромная, алая надпись, возвещающая о том, что игра – окончена. И Лаис вдруг с неожиданной быстротой и ловкостью встал, поймал Аймили у порога, принялся кружить ее на руках, как хрупкую куколку. Они целовались, и Грайс отвела взгляд.
– Она ханжа.
– Но я же по тебе соскучился.
– Но я же ушла на полчаса.
– Но я же сошел с ума от любви.
Они оба засмеялись. Лаис поставил Аймили на место и протянул Грайс руку.
– Лаис Валентино.
Грайс посмотрела на него с недоверием.
– Валентино, в смысле...
– Ага. В том, – только теперь Грайс заметила, что у него был сильный южный акцент.
Семья Валентино – бессменные уже около столетия владельцы крупнейшей похоронной компании с предсказуймейшим в истории названием "Валентино". Они – мрачные ребята, ведущие почти затворнический образ жизни. Им издавна покровительствует Дом Тьмы, потому как Дом Тьмы опекает мертвых Эмерики. И хотя семья Валентино никогда не являлась жреческой, необъяснимое внимание Дома Тьмы преследовало ее на протяжении целых поколений.
– Но разве ты и твоя семья не живете в Тексасе?
– Ага, – сказал Лаис. Выглядел он вовсе не как парень из Тексаса, выглядел он как парень из приветливой Калэйфорнии. И уж точно не как сын гробовщиков. – Я сбежал. И теперь встречаюсь с богиней из Дома Хаоса.
– Что это было за западло, Лаис? – зашипела Аймили. – Ты нас сдал!
И Лаис поцеловал ее в щеку, и Грайс увидела, что Аймили немного покраснела.
– У нас могут быть большие проблемы, – с гордостью сказал Лаис. Он был само очарование, маленький мальчик, веселый и наивный. Не верилось, что он мог жить в таком мрачном месте, как Тексас.
– Да, если я не закончу свой фанфик про Кирка и Спока, пока не закончится конкурс.
С разбегу Аймили приземлилась в одно из кресел-мешков, ядерно-зеленое, потянулась за ноутбуком и, открыв его, в скором времени начала быстро что-то печатать.
Грайс последовала примеру Аймили и тоже опустилась в одно из кресел.
– Давно вы вместе? – спросила она.
– Ну, пару месяцев. Я был тупой и чуть не умер на улице. А потом встретил ее. Теперь я прячусь здесь.
– Это потому, что он – трус.
– А почему ты чуть не умер?
Лаис улыбнулся своей очаровательной, чудной улыбкой и сказал:
– А я сидел на героине.
Грайс смутилась, она не знала, как реагировать в подобных случаях.
– Ага. Чуть не сдох от передоза. Его ломало, как сучку.
– Аймили!
– Но это правда!
Грайс уставилась на свои ноги, делая вид, что изучает что-то интересное.
– И как ты справился с этим?
Лаис кивнул в сторону Аймили.
– Перекумарился.
Аймили хмыкнула, продолжая что-то набирать. Лаис сел рядом с Грайс, от него приятно пахло дорогим, но не подходящим ему парфюмом.
– Вообще, – сказал Лаис. – Они все такие здоровские. Ужасно крутая семья.
– Чудовищные лицемеры, – сказала Аймили.
– А мне нравятся.
Грайс облизнула губы, потом осторожно спросила:
– Разве то, что вы вместе одобряет семья Аймили?
– Да мне плевать, – сказала Аймили и с ожесточением нажала на клавишу ввода. – Кто они такие, чтобы одобрять или не одобрять то, что я делаю?
– Наверное, тебе они не кажутся такими пугающими, как нам, – примирительно сказал Лаис. У него был хороший характер и добрые глаза, и Грайс стало жалко его, жалко, что он чуть себя не угробил. Лаис подошел к Аймили, поцеловал ее в висок, и она перехватила его руку, переплела их пальцы. Они выглядели влюбленной парой, молодые и счастливые.
– Неси редбулл. Я не лягу спать, пока не увижу комменты.
– Но мы же еще не спали.
– Ага. Посмотрим "Гарри Поттера". Можешь под него поспать.
– Мне, наверное, лучше уйти, – сказала Грайс. Аймили вдруг обернулась. Разноцветные прядки, спрятавшиеся в ее волосах, блеснули. Вчера Грайс их не заметила. Или их не было. Может боги, как и люди, в двадцать лет делают со своей внешностью удивительные вещи по смехотворным причинам.
– Не, – сказала она, и ее спокойный тон совсем не сочетался с резкостью ее движений. – Сейчас я кое-что тебе покажу.
– То, что я уже видел?
– Заткнись, опять делаешь западло!
А потом Аймили махнула рукой.
– А, какая разница. Ты теперь тоже часть семьи, так что пошли.
Аймили, конечно, несколько преувеличила. Она никогда не смогла бы выйти замуж за Лаиса. Он не был жрецом и относился к чужому Дому. У нее и у него могли быть огромные проблемы с Домом Тьмы. Но сейчас Лаис беззаботно наблюдал, за замершими на стене звездолетами, бороздящими темные просторы настенного космоса.
Аймили еще раз метнулась к ноутбуку, проверила страницу, и повела их за собой с решительностью, которой позавидовал бы любой полководец. Грайс оставила чашку, бывшую приютом для какао, в комнате. Она шла вслед за Аймили и Лаисом, и ей так нравилось, как они держатся за руки. Они встретились и полюбили друг друга, он ее выбрал, она его выбрала. Это было так хорошо.
Они вошли в лифт, и Лаис замер у зеркала. Он с удовлетворением рассматривал себя, и лицо его осветила искренняя, влюбленная улыбка. Лицо его действительно было прекрасно, этакий античный юноша с пустыми, глупыми и красивыми глазами. Чуточку бессовестный, но очень сочувствующий.
Он протянул руку к волосам Аймили и принялся накручивать на палец ярко-синюю прядь ее волос.
Они ехали вниз, Аймили нажала кнопку, рядом с которой значился не первый, а минус пятый этаж.
– Хочешь показать мне подземную парковку?
– Лучше, – хмыкнула Аймили. – Я покажу тебе, как течет время.
Эта фраза, серьезная, пафосная, ей так не подходила, что Грайс стала смешно, и Аймили толкнула ее локтем. Было неприятно, но Грайс вдруг почувствовала, что они друг другу нравятся.
Двери лифта распахнулись, и Грайс отчетливо ощутила, как из будущего, она попала в прошлое, даже воздух изменился – стал затхлым, влажным, холодным. Лифт привез их в огромный склеп под землей, он тянулся на километр вперед. Камень дышал столетиями без движения в этих стенах. Шаги Аймили, Лаиса и Грайс гулко отдавались в огромном, полупустом помещении, скакали вокруг, вызывая неясную тревогу.
Все время их рода вдруг предстало перед глазами Грайс. Дом Хаоса от самого начала времен, от первых богов-царей до отца ее мужа. Длинный зал был уставлен каменными гробницами, на тяжелых крышках были вырезаны символы неизвестного языка, вовсе не похожие на буквы или иероглифы, сначала палочки и точечки этих символов и вовсе казались хаотичными, Грайс с трудом уловила в них последовательность. На каменных стенах были выбиты старые, как сам мир, сюжеты – люди склонили колени перед богами, все народы всей земли, от царей до нищих, и не было среди них никого, кто стоял бы прямо, перед чудовищами древности с их чудовищными силами. Чудовища сжимали в щупальцах людей, пожирали их.
Да уж, наверное, если бы кто-то из репортеров побывал здесь, у страны было бы меньше энтузиазма по поводу кандидатуры Кайстофера на пост президента Эмерики.
Это была их история. Милая девушка, которая стояла сейчас рядом с Грайс – прямой потомок твари, пожиравшей города, твари, которая когда-то возлегла с людьми, и они дали ее потомкам свой облик. Но не суть.
– Знаешь, что случается с нами после того, как мы засыпаем? – спросила Аймили.
– Для людей это тайна.
– Ты теперь не с людьми, а с нами.
Помещение не производило такого впечатления, какое производят иногда кладбища. Не было гнетущей мертвенности, пустоты. Здесь будто и не было никого умершего.
Страх был другим. Грайс казалось, что со стен смотрят на нее миллионы глаз, зрячих, живых глаз, и ожидают они, что и Грайс склонится, сквозь столько веков – тоже встанет на колени, как и все из ее слабой породы.
Они шли все дальше. В самом конце зала на стене висел портрет красивого мужчины, в нем было что-то сходное со всеми его детьми. Грайс его еще помнила – Ионатан, отец ее мужа, отец Аймили, Дайлана и Олайви. На нем был дорогой костюм, в руках – безупречная трость с алмазными набалдашником. Он широко улыбался, так, как обычно не принято на портретах – с веселой уверенностью в том, что на картине он получился отлично.
– В доме его портретов не висит. И фоток нет, – сказала Аймили. – Смотри внимательно.
Красивый мужчина, богатый, и кажется счастливым, подумала Грайс. Взгляд – жесткий, смелый, нечеловечный совсем. Но и не злой, скорее насмешливый.
– Мы – выродки, – сказала Аймили. – Посмотри, кем мы были, и кем мы стали. Мы все выродились, вот, Кайстофер, к примеру, выродился в республиканца. Незавидная участь. Но так будет не всегда.
Аймили метнулась к последней гробнице. Лаис помог ей отодвинуть крышку. И Грайс увидела красивого старика, бывшего когда-то мужчиной с портрета. Вернее то, что с ним стало после пяти лет сна. Его тело легонько пульсировало, он был как младенец в утробе матери, сжавшийся и тонкокожий. Под бледным кожным покровом сияли темные, почти черные вены. На открытых местах – руках, шее и лице, было то, что Грайс приняла за ранки. Чуть присмотревшись, она содрогнулась. Это были закрытые глаза. Иногда под кожей что-то двигалось, как будто пинался ребенок, и Грайс видела, что это щупальца скользят под истончившейся кожей.
И тогда Грайс поняла факт, омерзительный в своей физиологичности – человеческое тело для них лишь временный дом, они как гусеницы, становятся куколками, чтобы превратиться в бабочек. Они перерабатывают старое тело, служившее им сто пятьдесят лет, изнутри, растут в нем, питаются им, трансформируют его.
Грайс подумала об огромном количестве гробниц, что они уже прошли. Самые старые расположены ближе к выходу.
Если пять лет понадобилось Ионатану, чтобы тело его уже стало другим, и что-то бродило под кожей, как неродившийся младенец, когда же очнутся, приняв иную форму, остальные.
Там, высоко-высоко, на земле, шагали на работу люди, было переполнено метро, яркая реклама танцевала на электронных билбордах, пищевые и информационные гиганты предлагали все новые способы развлечь себя. Непрестанный гул машин сопровождал Эмерику, и кофе-на-ходу, ставший символом динамичной жизни, щедро сдабривали корицей и подсластителями. В тесных коробках Браклина и Харлема, люди жались друг к другу, смеряя растущую тревожность трансжирами и сахаром. В правительственных кабинетах варились войны. Ядерное оружие, «Данкин Донатс», Силиконовая Долина, Голливуд, Белый Дом.
Все это вдруг показалось Грайс таким маленьким. Коротким перерывом, незначительными точками на великой картине бытия. Один росчерк кисти перечеркнет их все.
Аймили пристально вглядывалась в ее лицо. Она сказала, чуть прищурившись:
– Я вижу, ты поняла.
– А я не понял!
– Добро пожаловать в Дом Хаоса, – объявила Аймили.
Продемонстрировав Грайс хрупкость цивилизации и всех ее достижений, Аймили широко зевнула.
– Вот так вот, – сказала она.
– Жутенько, – выдохнул Лаис. Он почесал красивый, прямой нос.
– А теперь, Лаис, пойдем обнимемся и будем спать.
– А вдруг ты заснешь, как они! И у тебя будут глаза, и щупальца, и...и вообще!
Аймили чуть вскинула бровь, потом вздохнула и терпеливо сказала:
– Мне двадцать лет. У меня есть еще сто тридцать, чтобы насладиться жизнью. Приблизительно.
– Насколько приблизительно?
– Заткнись, Лаис.
Он взял ее за руку, и они пошли к лифту, проходя мимо многочисленных созданий, богов прошедших эпох, которые менялись, готовясь, как бабочки, вырваться наружу из смертной, истончившейся оболочки.
Грайс завидовала Лаису, и его способности моментально позабыть то, что он видел здесь, и больше никогда не думать о том, что боги дремлют под землей Нэй-Йарка, и однажды Дом Хаоса очнется от долгого сна.
Конечно, Грайс и раньше знала, что боги не умирают так же, как другие существа, а впадают в стазис, но сейчас она видела, что происходит с их телами, что это не сон, подобный смерти, а сон, подобный нахождению плода в утробе. Движение под полупрозрачной кожей Ионатана испугало ее. Движение Ионатана.
В лифте они ехали молча. Аймили пощелкала пальцами у Грайс перед носом.
– Я тебя слишком впечатлила, да?
– Все в порядке. Я просто несколько пришиблена масштабом.
Аймили и Лаис вышли на своем этаже. Аймили красноречиво зевала, и Грайс сказала:
– Спасибо большое за экскурсию, было очень приятно познакомиться, а сейчас мне нужно позвонить родителям.
– Но помни, – сказала Аймили. – Заключенным полагается один звонок в день.
Она засмеялась, а вот Грайс было не смешно. Аймили ее очаровала, со своим нарочито наглым поведением, совершенно неподходящей богине одеждой и смешным Лаисом. И все же Аймили не могла понять, что чувствовала Грайс, оставшись совершенно одна.
Эти чувства даже не были однозначно плохими. Грайс была не против навсегда покинуть Юэту, не видеть родителей, не зевать на мессах и не собирать деньги для праздников Хаоса у безразличных соседей. Не нужно было вести себя прилично, здороваться с совершенно незнакомыми людьми только потому, что они – родительские партнеры по работе. Мама и папа, и их бесконечные запреты и сокрушенные возгласы о том, почему она не похожа на сестер, остались будто далеком в прошлом, отболели, как мозоль, которую перестаешь трогать. Грайс действительно собиралась им позвонить, и, на удивление, не испытывала по этому поводу дискомфорта. Прежде, стоило Грайс куда-то уехать, они начинали донимать ее просьбами поговорить с ними, и Грайс бежала от этого, как от огня. Путешествия и рабочие поездки, небольшие отлучки к знакомым, Грайс использовала все в качестве передышки от родителей, и ей вовсе не хотелось брать трубку или выходить в интернет, чтобы нарушить этот обет молчания.
Теперь это было легко. Грайс знала, что она больше не вернется в Юэту. Что нет силы, способной заставить ее это сделать. Теперь она навсегда оказалась отделена от родителей, и отчасти ей было тоскливо и страшно без них, а отчасти, она радовалась, что родители теперь в ее жизни – лишь номинальные фигуры. Движущиеся картинки в центре экрана.
Грайс поднялась к себе и удивилась, как же быстро она стала считать комнату своей. Все сияло чистотой еще большей, чем утром, кровать, которую Грайс и сама заправляла старательно, была теперь еще аккуратнее. Грайс прошлась по комнате, скинув туфли. Ее босые ноги ступали по пятнам апельсинового света, проникающим, сквозь занавески. Распахнув окно, Грайс услышала оглушающий, после абсолютной тишины, шум машин. Небоскребы поднимались так высоко вверх, что Грайс даже не верилось. От взгляда вниз кружилась голова, и Грайс, казалось, улавливала далекий липовый запах, свежий и сладкий, исходящий из Сентрал-Парка, и еще более дальний – запах океана. Грайс вспомнила запах Кайстофера.
Люди, семенившие по своим делам внизу, казались игрушечными, крохотными куколками, которых двигают по дорожкам невидимые руки. Текли по венам автострад разноцветные машинки, и Грайс машинально начала их считать. Наконец, сосредоточившись, она захлопнула окно и включила ноутбук. Сев очень прямо, Грайс нажала на синий ярлык "Скайпа". Мама была онлайн. Вздохнув, Грайс поправила волосы и щелкнула по маминому имени. Лайорен Блейк. Статус: Что ни делается, все к лучшему.
Мама отреагировала тут же, звякнули колонки, и соединение было установлено.
– Грайс, милая, включи камеру, я тебя не вижу.
– Сейчас, мама.
Грайс еще раз проверила, выглядит ли она достаточно аккуратно, и включила камеру.
Мама сидела в комнате, по плечам ее ползали их ручные мышки. По ним Грайс уже соскучилась. Она видела черненького Линкольна, беленького Рузвельта, и двух черно-белых, ее любимых, красавцев – Трумена и Эйзенхауэра.
Мама и папа были без ума от мышей, эти беззащитные создания вызывали у них нежность и любовь, в отличии, к примеру, от толстых, розовых свинок, которых они потрошили каждую неделю.
– Здравствуй, милая! Мы с папой только что вернулись домой. Папу вызвали на работу, он собирается, но непременно заглянет.
Папа работал психиатром в клинике «Хэртхилл». Конечно, культ являлся основным полем его деятельности, однако никто из культистов не занимался только мессами, у всех была официальная работа, обычно связанная с ценностями и предпочтениями Дома богов, которым служил культ. Дом Хаоса, к примеру, покровительствовал психически нездоровым людям, безумцам и идиотам. Символом Дома считалась Луна, которая играла важную роль в системе жертвоприношений культистов. Связь Луны с водой, приливами и отливами, опыт цикличных перемен и зрения за гранью, данного безумцам, были для культистов Дома Хаоса центральными. Считалось, что прежде боги могли брать с Луны камни, вырывать людям глаза и вставлять камушки вместо них. Тогда люди становились безумны, однако их связь с богами усиливалась. Такие люди были пророками. В древности, Грайс, слава всем богам, не застала таких диких порядков, люди ее семьи сводили себя с ума. Они проводили месяцы в темноте, бились головами о землю, пока не получали органические патологии, использовали психотропные вещества. Словом, обеспечивали ей самой, Грайс, неприглядную наследственность. Теперь эти дикие обряды, к счастью, практически ушли в прошлое. Хотя Грайс однажды провела два дня в полной темноте. Ей было десять с половиной, у нее начались месячные, и она должна была пройти инициацию, потому как считалось – Луна призвала ее к себе.
В лунарном культе Дома Хаоса, женщины всегда имели большее значение, чем мужчины. Именно женщины были подвластны циклам Луны, мужчины же могли достичь прояснения связи с богами лишь обезумев. Феминистический потенциал культа дошел до нынешних дней, поэтому папа, в основном, занимался организацией бранчей с сильными той части мира сего, которая звалась Юэтой, а вот мама приносила жертвы, читала проповеди и проводила сами мессы.
В свободное время она работала дефектологом. У нее было около десятка маленьких подопечных, с которыми Грайс часто проводила время.
Мама, большей частью, занималась культом, поэтому никогда не могла брать больше десяти детей для коррекции. Зато папа проводил в своей клинике дни и ночи, принося чудесные и воодушевляющие истории о разнообразных психозах.
Мама и папа были фанатами всего, что делали, и Грайс считала это великим даром. В «Книгах восходов и закатов» – главном писании Дома Хаоса, где содержались все основные мифы об эпохе, когда история еще не вынырнула из первобытной темноты, была легенда. Один из богов, чье имя не способен воспроизвести язык рассказчика, взял всех детей племени и дал им увидеть, что их ожидает, когда они вырастут. Изменчивый, несовершенный мир, где все подчинено упадку и уничтожению. Он дал им ответы на все вопросы, какие они сумели задать. И дети вышли оттуда такими несчастными. Они хотели облегчить свою ношу и рассказать кому-то о том, что знают. Но это было слишком жестоко по отношению к их родителям. И тогда дети вернулись к тому богу и попросили забрать их разумы, чтобы мир для них вновь стал солнечен, неизменен и вечен. Бог сделал это, восхитившись самоотверженностью детей. Он наказал племени заботиться об умственно отсталых и безумных, потому как они несут крохи великой мудрости, и они добры, потому как не делятся ими с другими.
Грайс было девять, когда она спросила:
– Зачем ты работаешь с ненормальными, если их такими сделал бог?
И мама ответила:
– Их нельзя вылечить, милая, но можно дать им место в мире, потому что они как никто заслуживают понимания и доброты, хотят быть нужными.
Тогда Грайс очень маму зауважала. Впрочем, к подростковому возрасту это прошло.
Сейчас мама поправляла свою идеальную укладку. Смотрела она явно на саму себя, вовсе не на Грайс. И зачем только просила ее включить камеру?
Мама обеспокоенно спрашивала:
– Наш господин остался доволен тобой, милая? Ты не отказывала ему? Не перечила? Ты стараешься быть хорошенькой? Хотя бы постарайся, уверена, у тебя получится. Тебе нужно поскорее забеременеть, не заставляй его ждать. Пей витамин Е.
– Мама!
Мама поймала Рузвельта и принялась гладить, ее красные наманикюренные ногти скользили по спинке зверька. Как кошка, поймавшая мышку, подумала Грайс. Долгое время Грайс думала, что нет ничего хуже, чем быть похожей на маму.
Мама подняла на нее взгляд, ее ровные стрелки казались идеальными даже в размытом окошке скайпа.
