Текст книги "И восходит луна (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
И восходит луна
Глава 1
Выглядел он, во всяком случае, как человек. Как на фотографиях в газетах, как на экране телевизора – ничего необычного. Высокий, держал спину очень прямо, и эта стать придавала ему какой-то надменный вид. У него было привлекательное лицо с правильными чертами, тонкие губы и светлые, аккуратно постриженные волосы. Его можно было бы назвать красивым, но он в нем было и что-то отталкивающее, может, отчужденность, с которой он держался или заученная, отрепетированная, совершенно неискренняя улыбка, которой он сопровождал каждую вспышку фотоаппаратов вокруг. Глаза у него были голубые, с отливом в синий, но синего не достигали. Зрачки были сужены до точки от яркого света. Когда он притянул ее к себе, она почувствовала, что сердце у него бьется. Это Грайс знала, и все же почему-то удивилась.
В секунды, когда он не улыбался, его лицо казалось очень строгим, но вот щелчки фотоаппаратов сыпались на них, и улыбка, которой позавидовал бы сам Дайл Карнеги, снова освещала его лицо. Разница между этой улыбкой и той, которая понравилась бы Грайс была как между электрической лампочкой и весенним, теплым солнцем. Ощутимая.
Впрочем, может быть Грайс была к нему слишком предвзята. В конце концов, он мог быть отличным человеком, он много сделал для Нэй-Йарка, будучи сенатором. Он был республиканцем и первым богом, воспользовавшимся правом избирать и быть избранным со времен Декларации Независимости. Какой же он, гадала Грайс. И кого она ожидала увидеть?
Равно в учебниках биологии и на картинах домашнего алтаря она привыкла видеть существ, у которых даже не было постоянной формы. Месиво из длинных щупалец, усеянных острыми иглами зубов, десятков, сотен алых и желтых глаз. Их щупальца были пастями. Палеобиологи говорили, что щупальца выделяли ферменты, разлагавшие плоть жертв и впитывали в себя получившуюся из плоти и костей жидкость. Боги были здесь за миллионы лет до появления человека, и они сопровождали человечество на протяжении всей истории его существования.
В детстве, стоя на коленях перед алтарем, Грайс удивлялась тому, как ничтожна вся человеческая история, лишь миг, проносящийся перед глазами древних богов. Боги не носили одежды и не знали жалости, единое движение их могло стирать с лица земли огромные континенты, истреблять целые виды и изменять законы мироздания. Сначала человечество трусливо жалость к кострам, опасаясь гнева великих богов, но боги не замечали людей. Они были лишь еще одной игрушкой, не самой веселой, на этой земле. Заря человечества была полуднем для богов, тогда рождались и умирали их империи, они воевали друг с другом, взывая к жизни природные катаклизмы. А потом боги потеряли способность размножаться с себе подобными. Они не были смертны, в том понимании, которое вкладывают в это понятие люди. Их тела оставались нетленны, однако боги засыпали. Они не знали, проснутся ли когда-то, оттого ими, как и любыми тварями земли, владел инстинкт продолжения рода. Однако, они больше не могли оставлять потомства, и никто не знает, что было тому причиной. Только тогда боги обратили внимание на людей. Именно люди, из всех других видов, смогли дать богам то, чего они хотели. Однако дети от таких союзов рождались обычными людьми, лишенными сил их отцов и матерей, проживали обычную человеческую жизнь и умирали, как люди. В основном. Некоторые люди, далекие предки семьи Грайс и других жреческих семей, обладали способностью вынашивать и зачинать потомство богов, наделенное всеми их силами. Такие дети тоже были похожи на людей, однако не теряли божественной власти, присущей их чудовищным родителям. Постепенно боги утратили свой прежний облик, их предки уснули в катакомбах под землей, куда ниже, чем теперь пролегает метро. Больше боги не жили тысячи лет, человеческое тело было способно поддерживать их существование около ста пятидесяти лет. Но они не умирали, а засыпали, как и их далекие предки. Боги управляли первыми цивилизациями, они дали человечеству письменность и законы, в обмен на женщин и мужчин, продолжавших их род. Человечество совершало свои лучшие открытия и создавало произведения искусства под взглядом богов. Сложно было отказать тем, кто может стереть твою землю в порошок. Боги неуязвимы для оружия, болезней, их нельзя сжечь, они могут жить в жерле вулкана и на дне Марианской впадины. Человечество боялось своих богов и почитало их в течении всей своей истории. Каждая страна, может, и рада бы избавиться от своих богов, однако это так же сложно, как избавиться от ядерного оружия. Если даже предположить, что можно устроить божественную эмиграцию и в стране не будет ни единого столь могущественного существа, некому будет защищать ее от других государств, где боги есть. Только паритет обеспечивает безопасность. В некоторых странах боги правят до сих пор, и жизнь там не стоит ничего, в некоторых странах боги играют с людьми, будто с куклами. Но не в Соединенных Штатах Эмерики. Эмерика договорилась со своими богами. Они дают людям самостоятельно управлять страной, а люди дают им все необходимое для того, чтобы боги не чувствовали себя оскорбленными.
И боги хранят Эмерику.
В школе Грайс, несмотря на все попытки ее родителей запретить преподавать подобную ересь детям, узнала о теории эволюции. Там, в учебнике по биологии, о богах было написано, что это реликтовый вид, не принадлежащий ни к одному из существовавших позднее царств, они не растения, не животные, и от них не произошел не единый вид на земле. Совпадение неясного толка, вероятность которого была примерно равна вероятности зарождения какой-либо жизни на земле, позволило этому виду существовать за счет симбиоза с людьми. Биология богов изучена довольно плохо, они неохотно делятся тайнами своего вида, однако известно, что к ста пятидесяти годам, возрасту засыпания, органы богов трансформируются, превращаясь в некие сгустки загадочной слизи. Исследователи утверждали, что эта трансформация жизненно важных для человека органов не убивает богов, они находятся в стазисе, как, к примеру, вирусы вне живой клетки.
И они могут проснуться в любой момент.
Грайс часто думала о том, что будет, если однажды боги земли проснутся, все сразу. Какой ограниченный промежуток времени отмерен человечеству на этой земле по сравнению с их вечностью. Пробуждение от короткого сна множества богов разорвет все договоры между ними и людьми, подтвердит их бессмертие.
С этой точки зрения, как считала Грайс, неважно, реликтовый это вид или боги, какая разница, что именно сметет твою цивилизацию с лица земли.
И вот теперь, впервые в своей жизни, Грайс из штата Юэта, видела бога. Он откинул с ее лица вуаль. Он тоже видел ее только на фотографиях. Интересно, думала Грайс, понравилась ли я ему?
Хотя какая в сущности разница. Они ведь теперь женаты.
Ее выбрали. Шанс был небольшой. Ей двадцать пять, и через пять лет она могла, наконец, перестать хранить обед безбрачия, найти себе кого-нибудь, ориентируясь на собственные чувства и вкус, забыть о Юэте, штате культистов (при въезде в который стоило написать "вы покидаете зону здравого смысла") и жить своей жизнью, далекой от жизни, которую вели ее родители. Каждый год Грайс была вынуждена проходить тесты на фертильность и отчитываться о своем состоянии здоровья, оставаясь в гонке, которую ей вовсе не хотелось выигрывать. У нее было множество кузин, у нее были сестры, две из них младше и все – красивее нее. Они отдали бы полжизни за то, чтобы оказаться на ее месте.
Шансы были невелики, Грайс не переживала по этому поводу. Она, презрев родительские запреты, работала химиком-аналитиком в фармацевтической компании, чем вызывала бурю негодования в семье. Она не была плохой девочкой, но она была хуже, чем от нее ожидали. Родители, которые в жизни не интересовались ничем, кроме политики и культа, списали ее со счетов. Грайс и сама себя, с радостью, со счетов списала.
Но выбрали именно ее.
– Грайс Блейк, согласна ли ты взять в мужья бога этой земли? – спросил отец.
Он был в жреческой мантии, выражение его лица сохраняло торжественный вид, будто Грайс не была его дочерью, всего лишь одна из невест, которых ему случалось видеть. На Грайс было платье, такое же красивое и праздничное, как на любой другой невесте, однако оно было черным, а не белым. Мама рассказывала ей, что невесты и женихи богов всегда были в черном, потому как они символически переходили на другую сторону, исключались из человеческого общества. Для невесты черный цвет одежды имел и другое, менее романтическое и более зловещее значение. Вынашивать божественного ребенка было очень опасно, часто истощение, конфликт крови и другие последствия этого межвидового скрещивания приводили к смерти матери. Огромный шанс умереть маячил перед невестой, неудивительно, что ее одежда была венчальной и погребальной одновременно. С развитием современной медицины смертность сократилась более, чем в половину, однако шансы расстаться с жизнью, пытаясь подарить ее новому богу оставались чуть выше, нежели шансы умереть от воспаления легких. Вспомнив об этом, Грайс на секунду замешкалась, а потом громко сказала, так чтобы все ее слышали:
– Согласна.
– Кайстофер, согласен ли ты взять в жены эту женщину? – спросил отец. Голос у него не дрожал, но в нем чувствовался хорошо затаенный страх. Может быть, папа боялся, что Кайстофер, сенатор Нэй-Йарка, вдруг откусит ему голову, а может быть боялся, что он передумает и божественной женой станет одна из дочерей его сестры. Один раз тете Эйннифер уже повезло.
– Согласен, – ответил Кайстофер. Тон у него была как будто он участвовал в теледебатах.
У Кайстофера не было фамилии, потому как он не вел свой род от людей. Грайс свою тоже теряла, теперь она больше не Грайс Блейк, она не принадлежит собственной семье. Если подумать, не такая уж и трагедия.
И все же фамилии было жалко, как будто у нее отобрали что-то очень важное, на что она прежде не обращала внимания. Грайс не позволила недовольной складке залечь между бровями, не позволила губам скривиться в грустной улыбке. В конце концов, ее фотографировали. В конце концов, все клятвы уже были произнесены, Кайстофер поклялся хранить ее в мире, куда он приведет Грайс, Грайс поклялась дать ему ребенка. Слова, которыми боги и люди скрепляли свой договор тысячи лет. Теперь мир, куда Кайстофер ее приведет был всего лишь небоскребом в центре Нэй-Йарка, и все же Грайс его клятва успокоила, как, наверное, и всех девушек и парней ее семьи, которые венчались с богами до нее.
Кайстофер взял ее за руку, и она почувствовала прохладу кольца, такую приятную и нежную в душной церкви. Кольцо было платиновое, с лунным камнем. Лунный камень символизировал Дом Хаоса, которому она теперь принадлежала. Очень красивое кольцо, подумала Грайс. Все мысли текли каким-то странным образом, а взгляды, слова и вспышки фотоаппаратов проходили сквозь нее безо всякого влияния. Она будто была под стеклянным куполом, далеко-далеко от всего на свете, в том числе и от себя самой.
Ее психотерапевт называл это явление дереализацией. Такое с Грайс случалось часто и обычно очень пугало ее. Ощущение странности всего мира, того, что все происходит, будто во сне, обычно сопровождалось мучительным желание вырваться из него. Но сейчас хорошо знакомые симптомы Грайс принимала, как неожиданный подарок.
Кайстофер сжимал ее запястье, надевая кольцо, и Грайс судорожно пыталась понять, нравится ли ей его прикосновение. Но все ощущения были слишком приглушенными. Грайс раскрыла ладонь, на которой было его кольцо, такое же, только шире. Она осторожно надела его на безымянный палец Кайстофера. Рука у него была податливая, теплая, неотличимая от человеческой. Почему-то Грайс продолжала удивляться этому. Она часто видела богов по телевизору, читала о них в интернете, но вживую не встречала никогда, хотя ее родители руководили самым большим культом в Юэте.
– Можете поцеловать невесту, – объявил отец. Кайстофер наклонился к ней и коснулся губами ее губ. Второй в ее жизни поцелуй, надо же. Первый, впрочем, вспоминать не хотелось, Грайс не испытала ни капли ностальгии по своим семнадцати и выпускному в школе. Губы у Кайстофера тоже были теплые, но поцелуй вышел прохладным.
Грайс обернулась к залу с улыбкой, которую очень хотела увидеть мама. Мама сидела в первом ряду, утирая слезы кружевным платком. Ее обычно строгое лицо, казалось, порозовело от счастья. Еще бы, такая честь для их ветви большой жреческой семьи. Кроме того, теперь утрется тетя Эйннифер.
Гости аплодировали, Грайс видела своих родственников с лицами, перекошенными от зависти или светлыми от облегчения, видела любопытные глаза журналистов. Сестры делали селфи, лучезарно улыбаясь в камеру. Грайс видела известных политиков, звезд, которых прежде не могла мечтать увидеть даже издали. Грайс медленно, будто во сне, подняла руку и помахала ей людям, сидящим на скамьях, как от нее и ожидалось. Зрачки многочисленных айфонов уставились на нее. Ей было неуютно, и в то же время интересно: что же произойдет дальше?
Были и ее коллеги, хотя Грайс никого не приглашала. Из филиала компании, она перевелась в головной офис, однако новый босс, подтянутый мужчина с жестокими глазами, так отличающийся от ее полного и добродушного босса из Юэты, дал Грайс понять, что не хочет видеть ее на работе ранее, чем через месяц, когда вся шумиха вокруг ее свадьбы уляжется. Она все равно останется в центре внимания, как член божественной семьи, но, по крайней мере, поток журналистов, совершенно не нужный компании, схлынет.
Ее новый и старый боссы, оба были здесь. Грайс вообще, как ни старалась, не могла заметить ни единого свободного места на многочисленных скамьях.
Во время суматошных приготовлений к свадьбе мама с гордостью говорила Грайс о том, что она станет женой Кайстофера в храме, построенном ее собственным пра-пра-пра-пра-прадедушкой. Изобилие частиц "пра" сделало семейную гордость затруднительной, однако храм в действительности оказался очень красивым. Высокие колонны, будто державшие потолок, были увиты щупальцами, где каждая присосочка, каждая иголка зуба, была создана с любовью и дотошностью, огромные витражи, стекло в которых сохраняло первозданную яркость, изображали славные и чудовищные дела Дома Хаоса, рода Кайстофера. Вот, еще в Англии, предок Кайстофера, приходящийся ему менее дальним, нежели создатель этого храма, живший куда позже, приходился для Грайс, поднимает мертвых после лондонского пожара. Обгоревшие тела обрастают новой плотью, выжившие преклонили колени в восхищении, надежде и страхе. А вот уже в Эмерике, женщина в белом, красивом платье, уничтожает шахтерский городок Сэйнт-Эльмо, порывы ветра с корнем вырывают из земли деревья, рушатся своды домов, люди лежат на земле, кто-то погиб в буйстве стихии, а кто-то ползает на земле, надеясь вымолить прощение.
Витражи подчеркнуто красивые, нарочито яркие, изображали чудовищные трагедии, массовые казни, разрушения того, что построил человек, но так же и великое милосердие. Одна из самых длинных витражных картин, больше похожая на батальную панораму, показывала, как боги Гаэрмании сражаются с богами стран-союзников, на фоне кровопролитных битв, идущих между людьми, людьми, которые умирали миллионами. Все это события, которые, как считала Грайс, не может охватить искусство. Их значение в человеческой истории слишком велико.
И все же, витражи были очень красивыми. Они говорили о том, как боги влияли на человеческую историю, плохо ли, хорошо ли, но главное – очень явно.
Массовые психозы средневековья, великие войны, природные катаклизмы, уменьшение и увеличение популяций видов, все происходило по воле богов и их величие пугало.
А теперь Кайстофер вынужден был голосовать в сенате, как и другие сенаторы, для того, чтобы принять какое-то решение.
Но все без исключения знали, что если разозлить его, случиться может очень многое. Поэтому Грайс никогда не отказалась бы от замужества, никуда бы не сбежала.
Они с Кайстофером шли по красной дорожке, сшитой в форме окровавленного, длинного, языка, к выходу, где маячило солнце. Все закончилось, подумала Грайс, впереди фуршет. От каблуков болели ноги, и ей ужасно хотелось курить.
Лепестки роз, смешанные с человеческими зубами, падали к их ногам. Человеческие зубы для подобных событий хранили зубные врачи, надеясь рано или поздно сбыть их по хорошей цене. Отголосок жуткого обычая из начала времен, когда в честь обручения с богом, приносили человеческие жертвы. Считалось, что таким образом люди делают дары предкам божественного рода.
Жертвы никогда не происходили из жреческих семей. Каждая такая семья принадлежала определенному роду богов, и никогда не изменила этой принадлежности. Благодаря долгой жизни, дарованной богам, кровь жрецов успевала разбавиться, так что вероятность инбридинга уменьшалась. Боги ревностно оберегали своих жрецов, и если бы, скажем, Кайстофер вздумал бы покуситься на кого-нибудь из второго божественного семейства, жившего на Юге Эмерики, в Мейсурри, между двумя семьями могла начаться война, в ходе которой Эмерике вряд ли удалось бы сохранить прежний, благополучный облик. Но семьи, к счастью, были обширными, родственники Грайс, к примеру, жили в двадцати пяти штатах. Разумеется, не все в семье были способны выносить или зачать бога, а не обычного ребенка, однако, судя по всему, эту особенность передавал доминантный ген. Она была сцеплена с определенными антителами в крови и могла быть выявлена еще в детском возрасте.
Грайс слышала, как люди поздравляют их и не понимала, к чему все это лицемерие. Грайс не чувствовала себя чудовищно, не была напугана. Это случалось с женщинами и мужчинами до нее. Даже если отбросить дела богов, далеко не все браки заключаются по любви. Однако лицемерие выводило ее из себя. Неужели все эти люди, фотографирующие их, оставляющие восторженные посты в Твиттере, щебечущие друг другу, какая красивая они с Кайстофером пара, не понимают, что они видят друг друга в первый раз в жизни? Ничего страшного в этом не было, но и ничего радостного тоже.
Уже на выходе Грайс проехалась каблуком по чьему-то зубу, брошенному под ноги и едва не упала. Кайстофер поймал ее, не дав самым унизительным образом рухнуть на пол. Прикосновение незнакомого человека отозвалось напряжением и тревогой.
Нет, подумала Грайс, это не незнакомый человек. Это ее муж.
Дневной свет ослепил ее, перед ней раскинулся Сентрал-Парк напротив которого стоял храм. С деревьев лилась бутылочная зелень, пахло летней жарой Нэй-Йарка: травой и разогретым асфальтом. У входа в храм было припарковано множество машин представительского класса и несколько видавших виды пикапов, прибывших из Юэты. Родственники, которым даже на самолет денег не хватило, прибыли сюда на своих ведрах с гайками, так нелепо смотревшихся среди «Мерседесов» и «Роллс-Ройсов».
Кайстофер вел ее к «Бентли Мульсану», такому белому, что смотреть было больно. Металлическая сетка на бампере искрилась под солнечными лучами, как драгоценность. Шофер, здоровый, рыжеватый мужчина с явной айрландской кровью и военной выправкой, открыл перед ними дверь. Кайстофер пропустил Грайс вперед. Он села в машину, в салоне было прохладно и просторно, работал кондиционер. Светлая кожа и откидные столики под красное дерево, придавали салону машины сходство с салоном самолета. Один в один – первый класс, которым Грайс летела в Нэй-Йарк. Как только дверь захлопнулась, тут же воцарилась тишина, ничем не нарушаемая, и Грайс стало спокойнее.
Кайстофер сел рядом, на том почтительном расстоянии, на каком и стоило с едва знакомым человеком. Машина плавно тронулась и будто потекла по дороге, настолько легким был ее ход. Грайс уставилась в окно, изучая пробегающие мимо столбы и непрерывное море листьев.
Она чувствовала его взгляд. Он изучал ее, наверное, старался сверить ее образ с фотографиями, которые видел. Что он мог о ней узнать? Красивой ее не назовешь, дурнушкой тоже, одна из миллионов симпатичных, но не слишком запоминающихся девушек. Милые черты лица, волосы прямые, чуть не достают до подбородка, темные. Глаза – светлые, зеленовато-серые, грустные глаза, большие и беззащитные. Нос – тонкий, чуть вздернутый. Скулы – красивые, небольшой рот, полные губы, передний зуб сколот из-за неудачного падения с лестницы в восемнадцать. Грайс гадала, почему он выбрал именно ее, что ему могло понравиться.
Может быть, он выбирал не по фотографии. Но ведь биография Грайс тоже оставляла желать лучшего. Она была жрицей по праву рождения, но по стопам родителей, в отличии от сестер не пошла.
Здоровье? Грайс сидела на антидепрессантах, курила, как паровоз и работа ее была сопряжена с риском отравления химикатами.
Он рассматривал ее безо всякой застенчивости, ничем, кроме этого взгляда, не нарушая ее личного пространства. Она не слишком понимала, как реагировать. Наверное, и он не слишком понимал. Они не сказали друг другу ни слова.
Завершал их свадьбу ужин в дорогом ресторане, в самом центре Нэй-Йарка. В таких заведениях, как "Линкольн Ресторанте" Грайс прежде не бывала. Окна последнего этажа, где располагался их зал, открывались на впечатляющее, монументальное здание оперы. Вокруг все было – белизна и хрусталь, будто ни пятнышка не могло закрасться в это идеальное пространство. Официанты, такие же сияющие, как и место их работы, носились туда и сюда с невероятной ловкостью, чтобы усладить гостей вином или предложить очередную закуску. Хрустальные нити, спускающиеся от люстры, мерно, успокаивающе качались, и качался свет в них, гипнотизируя Грайс.
Теперь гостей стало меньше. Щелканье фотоаппаратов, наконец, утихло, и ей стало намного лучше. Здесь были ее родственники, здесь были политики, многочисленные сенаторы и министры. Грайс была уверена, что и президента не было исключительно потому, что он был на встрече в Брэсселе.
Все чинно орудовали ножами и вилками, вели светские разговоры, заедая их стейками из мраморного мяса и десертами, сорвавшими с мишленовского неба все возможные звезды.
Теперь Грайс могла смотреть на семью Кайстофера, ее новую семью. В храме она их не видела, они, как и полагалось богам, стояли на амвонах, сверху, а Грайс смотрела в зал.
Ближе всех к ним с Кайстофером сидел его брат Дайлан и он же производил больше всего шума. Если бы Грайс не знала, что они двойняшки – ни за что бы в это не поверила. Конечно, неидентичные близнецы могут быть непохожи, но Кайстофер и Дайлан были полной противоположностью друг другу, пожалуй, единственное общее, что у них было – высокий рост и какая-то звериная поджарость. Дайлан был подвижный, смуглый, темноволосый и кареглазый мужчина с характерным миндалевидным разрезом глаз и острым, длинным носом, который он любил совать в дела Эмерики. Дайлан был копией своей матери, приходившейся Грайс троюродной тетей. Щедрая доля тетиной восточно-европейской крови сполна отразилась в Дайлане. Из всех бодрствующих на данный момент богов, Дайлан забрал себе больше всего от человеческой семьи, которую оставила его мать. И при этом он меньше всех был похож на человека.
Дайлан был продюсером, сценаристом, режиссером и единственным ведущим самого популярного телешоу в истории Эмерики. "О, эта божественная неделя" неизменно била в рейтингах любое шоу, и столь же часто подвергалась нападкам борцов за права человека. Нападки эти, впрочем, были довольно мягкие для того, что в этом шоу происходило.
Строго говоря, шоу Дайлана состояло из остроумной политической аналитики для обывателя и садомазохистских выходок в равных частях. Грайс это шоу не любила, оно вызывало у нее смех и омерзение, сочетание, которое пагубно влияло на ее душевное равновесие.
В последний раз Грайс смотрела "О, эта божественная неделя" пять лет назад, совершенно случайно оставив включенным телевизор, когда готовила себе обед. Дайлан сидел за столом, за его спиной горел огнями ночной Нэй-Йарк. У него был нежный, успокаивающий голос, он журчал так приятно, что Грайс и не улавливала слов. Она резала лук, и глаза заслезились, Грайс отвела взгляд от вызвавшей у нее такое горе луковицы и уставилась в экран. Сморгнув слезы, она увидела улыбающегося Дайлан. Дайлан говорил:
– Итак, теперь, в две тысячи одиннадцатом году, когда прошло ровно десять лет со времени вторжения нашей великой страны в Эфганистан, что мы можем сказать об этом остроумном решении нашего правительства? Мы вливаем туда доллары и мужчин, а обратно выкачиваем цинковые гробы и героин. И знаете что? Никакого Осамы Бен Ладена. Может быть, поищем его в Пакестайне? А почему бы не поискать его в Эгипте? Чего мы ждем, почему мы медлим? Где же ты, Осама? Джайрджу Бушу стоило бы поискать злодея на своем кресле, прежде, чем отправляться для этого в далекие государства. Итак, что же получила Эмерика от Войны с Эфганистаном. Визуализируем.
И тут, совершенно внезапно, он выхватил нож и воткнул его себе в руку, провернув ровно три раза, оставив по краям раны рваное мясо. Текла кровь, и рука его была насквозь пробита. Дайлан сцепил пальцы, будто не замечая текущей крови.
– "О, эта божественная неделя" с Дайланом. С днем рожденья, Эфганская война!
И тут же добавил с характерным южным акцентом бедняков из Джэрджии.
– Ты у нас уже совсем взрослая, пора тебе начать приносить нам пользу и пойти работать!
Грайс смотрела на экран, как зачарованная, не в силах выключить шоу, пока не началась реклама.
Дайлан калечил себя в прямом эфире, рассуждая о повседневной жизни Эмерики, новых законах и политических баталиях. Но это было вовсе не самое странное в его шоу. Пару раз в год "О, эта божественная неделя" проводила шумные, чудовищные, вызывающие бурю противоречивых эмоций у зрителей реалити-шоу. Последнее случилось месяц назад, когда Дайлан с восторгом рассказывал, что хирурги научились проводить сложнейшие операции на мозге, дающие шанс на удаление считавшихся прежде неоперабельными опухолей. Методика однако требовала доработки и практики. Дайлан взял очередных смертников, убийц, отъявленных негодяев, и взял лучших нейрохирургов Эмерики. В прямом эфире, целую неделю, вся страна наблюдала, как Дайлан, воссоздав в мозгах преступников астробластомы, заботливо интересуется их самочувствием. А в конце недели семь нейрохирургов должны были провести операцию. Камеры транслировали записи сложнейших операций на всю страну. Для шестерых все прошло неудачно, но одного удалось спасти. Хирург, который сумел это сделать, получил грант в миллиард долларов от Дайлана лично.
А Дайлан, судя по всему, получил удовольствие.
Первое из череды его реалити-шоу было посвящено серийным убийцам, которые на скорость вырезали из себя орган за органом, а Дайлан обязался спасти и вернуть в тюрьму того, кто выдержит дольше всех.
Это были преступники, но то, что Дайлан делал с ними было бесчеловечным. Впрочем, он и не был человеком. И никто не мог ему запретить.
В нем причудливо сплетались добро и зло, потому что еще Дайлан, в своем храме, вовсе не в рамках чудовищного шоу, исцелял больных раком. У него были два дня в году, когда желающие приходили в его храм и получали совершенно бесплатную помощь. Они уходили исцеленными, целиком и полностью. Дайлан управлял раковыми клетками, бешеными зверями, бактериями и вирусами. Однажды он наслал орду бешеных лисиц на законодательное собрание штата Тексас во время обсуждения очередного закона, ограничивающего право на аборт и количество клиник, предоставляющих эту услугу.
В "О, эта божественная неделя" Дайлан сказал, что избавил женщин штата от утомительных протестов, а законодатели, принимающие такие законы в любом случае никогда не сталкивались с живыми женщинами и не отличат их от бешеных лисиц.
Дайлан был чудовищем не только с точки зрения человеческой этики, но и с точки зрения человеческой эстетики. Сейчас, когда он шумно вещал о чем-то, активно жестикулируя одной рукой, Грайс видела в центре его ладони странную дыру, похожую на клапан, окруженную розовым хрящиком. Вторая его рука покоилась на руке Маделин Филдинг, актрисы топ-класса, с которой они, согласно всем медиа-источникам, были вместе уже довольно давно. Их пальцы были тесно, интимно переплетены, но кроме того ее руку оплетало длинное, тонкое щупальце с жалом на конце. Дайлан умел выпускать их и прятать, как кошка прячет когти, чем часто пользовался во время шоу. Логотипом его программы было щупальце, скрючившееся в форме знака вопроса. Эту наклейку можно было встретить на бамперах, обложках айфонов и айпадов, автоматах с газировкой, да и вообще – где угодно. Длинные, тонкие щупальца Дайлана – следствие игры генов, вернувших ему то, что некогда принадлежало его далеким предкам, стали его брендом. Грайс видела даже мягкие игрушки в форме этих щупалец, как, впрочем, и мягкие игрушки, представлявшие собой плюшевых мертвых преступников. Подростки любили кровавый фанстафф из его шоу.
Дайлан с восторгом обсуждал проблемы приютов для животных, существующие в их прекрасной стране. Они с Маделин не расцепляли рук, однако она вела свой собственный разговор с каким-то представительного вида мужчиной, сидевшим позади Дайлана. Грайс попыталась сделать вид, что ей совершенно не интересна Маделин, однако слишком часто Грайс видела ее в кино, и против воли взгляд все время возвращался к ней. У нее были светлые волосы, вившиеся до лопаток крутыми, как спуски каньона, локонами. Ее лицо было идеальным, кошачьи глаза, подчеркнутые протяженными стрелками, блестели от шампанского. Она смеялась, смех у нее был гортанный, нежный, такой, который любого с ума сведет. Она была бледная, будто алебастровая статуэтка, с точеной фигурой, достойной руки скульптора. Потоки света исчезали в ее бриллиантовом колье, струившемся по открытому декольте. Платье на ней было слишком броское, красное, обтягивающее. Такие платья не прощают изъянов фигуры. У Маделин их не было.
Странное дело, она была точно такой же, как на экране, как на фотографиях в журнале, никто не добавлял ей красоты в фотошопе, как Грайс всегда себя утешала. Она была идеальной от природы, обладала той красотой, которую превзойти нельзя, сколько бы часов ты не провела в салоне красоты.
Грайс делала вид, что рассматривает кого-то позади Маделин, но Маделин поймала ее взгляд, синие, доходящие до небесного безумия глаза, блеснули. Она подмигнула Грайс, а потом тут же возвратилась к своему разговору.
– О, разумеется, мистер Робертсон, – щебетала она. – Это могло бы быть интересным проектом.
