Текст книги "И восходит луна (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Люди завизжали от восторга. Интересно, они все тут ели сырые щупальца?
– А ты делала такое? – спросила Грайс. Лайзбет хмыкнула:
– Ага. Я была маленькой и глупой. Фу.
Следующей была Аймили. Она легко рубанула щупальце. Осьминог извивался. Ему, бессловесной твари, было больно, но он даже писком не мог поведать об этом. Весь столик был в его голубой крови.
Аймили легко проглотила щупальце. Грайс задумалась, было ли у нее впечатление, будто она глотает кусок своего далекого родственника. Аймили проглотила щупальце даже не прожевав. Вид у нее был абсолютно невозмутимый. Может, Дайлан проворачивал с ней что-то подобное, с него бы сталось.
Следующим щупальце отрезал какой-то невзрачный паренек. И выступление его тоже ничем не запомнилось, он молча, нервно отрезал щупальце и запихнул его в рот, быстро проглотив.
Подошла очередь Лаиса.
– Слушайте, ну мне жалко животинку. Это ж не бог.
Грайс никакой жалости к осьминогу не чувствовала. Но Лаис был намного чувствительнее и добрее нее. Скорее уж Грайс было жалко его. Лаис взял армейский нож, измазанный в голубой жидкости, с тоской посмотрел в зал, а потом вдруг улыбнулся:
– Ну ладушки. Меня сейчас стошнит.
Лаис вздохнул, посмотрев на осьминога, как на старого друга. А потом принялся отрезать щупальце. Наверное, он слишком осторожничал, потом что осьминог обхватив его оставшимися конечностями и, наверное, укусил или что там делают осьминоги. Лаис заорал, смешно запрыгал с осьминогом на руке.
– Да руби! – нетерпеливо сказала Аймили.
Лаис вернулся к осьминогу, на этот раз совершив более успешную попытку, Лаис остался с маленьким, извивающимся щупальцем. Его щенячьи глаза выражали отчаяние. Он взял в рот щупальце, и Грайс видела, как его кончик упирался в щеку Лаиса. А потом его стошнило. Лаис стоял на коленях, заходясь в спазматическом кашле. В луже "Блейзера" плескалось отрезанное щупальце.
– Такое хоть раз, но на каждом посвящении бывает, – холодно сказала Лайзбет. Фэл с брезгливостью обошел стоящего на коленях Лаиса, а потом сказал:
– Добро пожаловать! Теперь вы – Охотники!
Грайс смотрела на Лаиса, с отвращением вытиравшего рот, и подумала, что в таком случае слово "охотники" является синонимом слова "придурки".
Они спустились со сцены, и Грайс услышала, как Лаис громко убивался о том, что мог бы лучше.
– О да, – сказала Аймили. – И намного. Но ты все равно – мой герой.
– Круто. Но это был полный отстой.
– Так отстойно, что просто дух захватило, – засмеялся Ноар. – Эй, Джэйси!
Грайс не сразу поняла, что обращаются именно к ней, а когда поняла, то обернулась слишком резко.
– Теперь пойдем к Чэрли.
– Чэрли? – спросила Грайс.
– Он здесь вроде как главный. Надо тебя ему показать.
– Я думала, что главный – Фэл.
– Ребята, которые тебя привели? – спросила Лайзбет. Она им улыбнулась, улыбка вышла теплой.
– Да, – сказала Грайс. – Без них я бы не узнала про это место. И вообще они много мне помогают.
Грайс на бегу попрощалась с Лайзбет, потому что Аймили уже тащила ее за руку. Лайзбет смотрела на нее долго и очень пристально.
Они вышли через черный ход, к пожарной лестнице, и Аймили принялась подниматься по ней. Грайс обернулась. У Лаиса в руках был стаканчик с дешевым виски, призванным возместить утраченный «Блейзер», Ноар подталкивал его в спину.
Наверное, в месте, где полно пьяных, они не вели себя слишком уж подозрительно. Они лезли по пожарной лестнице, и никто из курящих внизу, не обращал на них внимания. На пятом этаже, когда земля была уже достаточно далеко, чтобы кружилась голова, Аймили залезла в одно из давно лишенных стекла окон. Она помогла Грайс, которая невероятно боялась упасть, и представляла, как отпустив перила, кубарем летит вниз, и остается лежать на асфальте, пока из головы ее вытекает кровь.
Эта фантазия заставила Грайс дрожать.
Оказавшись в темном помещении, Грайс поближе прижалась к Аймили. Лаис и Ноар залезли следом. Они двинулись вперед по коридору. Грайс сразу поняла, куда они идут. В коридоре была одна единственная полоска света. Интересно, как они вообще провели в это чудовищное здание электричество? Нелегально?
Ноар приложил палец к губам. Он сказал:
– Говорить буду я. Понятно?
Все было понятно, и Ноар, не постучавшись, как и всегда, толкнул дверь.
Комната была небольшая, по-армейски строгая. Стол, стулья, в углу – кровать, окна – заколочены. Шкаф был закрыт, однако не на задвижку. Он был в зоне досягаемости от стола. Грайс могла бы на что угодно спорить – там хранится оружие.
За столом сидел мужчина. В молодости он, со всей вероятностью, был красавцем. Однако время сняло эту красоту, как лишний слой краски. Оно обесцветило это лицо, прорезало в нем, как искусный скульптор, морщины. Мужчина писал что-то в аккуратной, школьной тетради. Как только они вошли, он без страха закрыл тетрадь, отложил на край стола, будто записанное там ничего не значило.
– Чэрли, – сказал Ноар, прокашлявшись. – Мы говорили о ней.
И Грайс пронзило моментальное чувство, которое называют еще интуицией. Ноар знал Чэрли и прежде, и Чэрли Ноара знал – настоящего. Поэтому с ним Ноар играл чуть более активно, чем с остальными – он скрывал свои интонации.
Чэрли кивнул. Его лицо не приняло приветливого выражения, он просто посмотрел на Грайс.
– Здравствуйте, – робко сказала она. Чэрли спросил:
– Жрица?
– Да, сэр. Из Майриланда.
– Что делаешь здесь?
– Сбежала из дома.
Чэрли посмотрел на нее пристально, и Грайс выдержала этот взгляд.
– С чего бы? – спросил он.
– Со мной жестоко обращались. И я с детства боялась, что меня выдадут замуж за бога. Это ведь как изнасилование. Даже хуже. Как...
– Скотоложество! – сказал Лаис, но Чэрли посмотрел на него так, что Лаис тут же закрыл рот. Странно, что его называли Чэрли, а не Чэрльз. Мальчишеское имя у такого сурового мужчины.
Грайс нервничала, руки у нее тряслись. Но ее волнение вполне можно было объяснить в рамках истории. Малютка из Майриленда, которая впервые оказалась в таком страшном месте.
– И много ты знаешь о богах? – спросил он.
– То, чему меня учили.
Она начала было:
– Например, боги видят в темноте лучше людей. Мессы в присутствии богов всегда проводились в темноте. Они предпочитали брать из темноты понравившуюся жертву. Боги любят человеческую плоть, потому что для них она очень сладка на вкус. Они обходятся без сна по пять-восемь дней, если захотят.
– А слабости, ты знаешь их слабости?
О, Грайс знала их слабости. Кайстофер страдал раздвоением личности и не любил, когда нарушают его расписание, Дайлан переживал за Маделин и боялся, что она не любит его, Аймили чувствовала вину за то, что она – богиня, а Олайви не нравилось общаться с людьми. Но все это было не то.
– У них нет слабостей, сэр.
Чэрли кивнул.
– Значит, ты не лжешь. Слушай, мне эта хрень, которую ты назвала, знакома. Но я долго копал ради того, чтобы найти и эти крохи. Они редко говорят о том, как они были устроены, и еще реже о том, как они устроены сейчас. Кое-что ты знаешь. Это полезно.
Ноар стоял рядом, и Грайс чувствовала его предвкушение. Но она не знала, что бы Ноару понравилось больше: если бы они победили, и Чэрли поверил бы им или если бы Чэрли метнулся к оружию.
– Я свяжусь с Бримстоун. Они могут заинтересоваться. Если так, то вы получите большие деньги, – он кивнул Ноару, Лаису и Аймили.
– "Бримстоун"? – спросила Грайс. – Что это?
– Место, где тебя ждут. И ребята, которые делают хоть что-то. Но они сами проверят тебя прежде, чем ты попадешь к ним.
И Грайс поняла, что хотя все прошло хорошо, никакой ее заслуги в этом не было. Чэрли даже не пытался узнать, кто она такая. Он оставлял это совсем другим людям.
Судя по всему, тем людям, которых они ищут.
Глава 6
Грайс лежала, укрывшись одеялом с головой, будто это могло сохранить ее ото всех на свете монстров, как в детстве. Снаружи бушевала неоновая буря в рекламе «Кока-колы» напротив. Грайс была убеждена, что именно это мешает ей уснуть. Флуоксетин оставил ее, и теперь Грайс чувствовала себя опустошенной. Намечался рассвет, оканчивающий вторую бессонную ночь. Грайс чувствовала себя полой, будто у нее не было органов, мыслей, крови – всего, что составляло ее. Была только она, и пустота в ее голове, и полые кости. Все казалось нелепым и тусклым, и глаза щипало, однако Грайс чувствовала себя слишком усталой, чтобы уснуть. Ее трясло, и она представляла, что так из нее выходит яд, с этим жаром бессонницы. Делать больше не хотелось ничего. Еще два часа назад, только вернувшись домой, Грайс расхаживала по комнате и не могла остановиться. Она смотрела на глаз луны, вперившийся в окно, и чувствовала себя выжатой досуха. Ей хотелось, чтобы луна исчезла, но когда небо приобрело розовато-голубой оттенок, напомнивший стены в коридоре, куда Грайс так зря зашла, луна не исчезла. Она побледнела, и все же смотрела на просыпающийся город. Выглянув в окно, Грайс увидела бегущих по дорожке на кромке парка девушек. Они были игрушечные фигурки, даже цвет их одежды было трудно рассмотреть с такой высоты, на которой находилась Грайс.
Рука невольно потянулась к задвижке на окне во весь ее рост. Никакого балкона снаружи не было, был карниз, без парапета. Зачем безопасность богу. Кайстофер мог каждый день выходить на работу через окно на семьдесят пятом этаже. Грайс распахнула окно, сделала шаг вперед, чтобы ее ноги обдало ветром. Она раздвинула пальцы на ногах и посмотрела на узкие полоски мироздания так видимые.
Грайс захлестнуло желание шагнуть вниз. В нем не было ничего от грусти или безразличия, вызывавших у Грайс такие мысли прежде.
Это была другая сторона депрессии, та, что находится за передозировкой флуоксетина. Грайс просто захотелось это сделать. Все казалось таким простым и интересным. Грайс была легкая и пустая, шаг ничего ей не стоил, и она чувствовала веселый азарт, любопытство, будто смерть была ее другом, которого она не видела только лет, и теперь Грайс стояла в останавливающемся поезде и готовилась сойти на незнакомый вокзал, где ее ждут. Глаза наполнились слезами, в которых не было никакой боли. Вокруг стало тихо, хотя должно было быть громко.
А потом Грайс поняла, что происходит. Вспомнила о случаях самоубийств и убийств под влиянием "Прозака", которые фармацевтическая компания "Эли Лилли" яростно отрицала. Грайс пила аналог печально известного «Прозака»,действующее вещество было то же самое.
Грайс резко захлопнула окно, осела на пол. Опустившись на колени и запрокинув голову, наблюдая за луной, Грайс казалась самой себе древней культисткой, ожидающей прихода бога в ее покои.
Грайс протянула руку и постучала пальцами по стеклу, скользнула ногтями, вырвав душераздирающий звук, отрезвивший ее.
Она была так близко к тому, чтобы совершить что-то непоправимое. Была так близко к смерти, абсолютному концу, по совершенно не значащей причине, по крохотной прихоти. Сердце Грайс забилось часто-часто, глаза защипало, но они остались сухими.
Интересно, подобным образом чувствуют себя наркоманы в состоянии, которое Лаис называет "отходняк"?
Так Грайс легла под одеяло и дрожала, дрожала, дрожала там, пока светлело небо.
Грайс вытянула руку, и красный блеск рекламы "Кока-колы" полоснул ее кожу. Стянув одеяло с головы, Грайс увидела, что окончательно рассвело. Луна исчезла. Грайс снова накрылась одеялом с головой. Она лежала, уплывая на волнах дремы, которая так и не оканчивалась сном, время стало липким, и Грайс не понимала, как оно идет.
В какой-то момент она услышала шаги за дверью, ровные, знакомые. Грайс снова с головой накрылась одеялом. Она хотела, чтобы Кайстофер думал, будто Грайс спит.
Она ведь не знала, что сказать ему после всего. Что она могла?
Грайс сделала большую глупость из-за которой Кайстофер убил множество людей. Могли ли они вообще говорить после этого? А потом Грайс пошла с Ноаром, Аймили и Лаисом, обманув Кайстофера.
А он – он обманывал ее с самого начала.
Грайс лежала неподвижно, она даже боялась дышать. Кайстофер ходил очень тихо, будто боялась разбудить ее. Самым громким звуком, который Грайс услышала прежде, чем он ушел в ванную был стук его часов о стол.
Грайс слушала мерный шум воды и думала, что будет, когда он вернется.
Он разбудит ее, чтобы поговорить?
Он ляжет на другой конец кровати?
Он ударит ее за то, что она едва не подставила его?
Он ее убьет?
На глаза навернулись слезы. Грайс подумала, глупая ли это идея – бежать? Прямо в ночной рубашке сбежать в Нэй-Йаркское утро. Мысль была такая же соблазнительная, как мысль о шаге вниз некоторое время назад. И такая же самоубийственная.
Дверь открылась так тихо, что Грайс едва услышала. Она вся сжалась в комок, вцепилась в одеяло.
Кайстофер замер у кровати, Грайс едва слышала его дыхание. Она, будто испуганный зверек, сжалась, задрожала в ожидании удара. Солнце внезапно поблекло, перестав раскрашивать веки под звезды сосудов. Грайс услышала, как бьют по стеклу первые сорвавшиеся с неба капли дождя.
Кайстофер лег на кровать рядом с ней, он прижался к ней сзади, положив одну руку ей на живот, а другой обхватив плечи, он коснулся губами ее позвонка, провел носом по ее затылку.
Он ничего не говорил, и Грайс подумала, что сейчас он мог бы обхватить рукой ее горло, задушить. Он не гладил ее, не унимал ее дрожь, но он прижимался к ней, живой и теплый, а Грайс вспоминала совсем другое существо, в этом же теле, того, в ком не было отстраненной, почтительной бережности, он ощущался так же, у него были те же руки, что обнимали ее сейчас, и в то же время он был совсем другим. Он брал ее грубо, он был развращенным и абсолютно сумасшедшим.
Кайстофер покрепче прижал Грайс к себе. Он хотел унять ее дрожь? Она раздражала его?
Тело этого мужчины, единственного, который познал ее, казалось теперь едва ли не чужим. Но запах океана, исходящий от него, оставался родным, успокаивающим, усыпляющим.
Грайс почувствовала, как одеревеневшее от флуоксетина тело начинает уступать дреме. Ее крепко обнимали, и она ощущала запах морской воды, от бессонницы кружилась голова, и Грайс представляла, что ее качает на волнах неназванного океана.
Она подумала вдруг, что боги обладают весьма дурным характером, а их эмоциональные всплески имеют далеко идущие последствия.
Может быть, миллионы лет назад, когда еще людей-то никаких не было, этот чудесный озоновый запах был нужен, чтобы успокаивать партнера, такое же своенравное и сильное существо, как бог или богиня, источавшие этот запах. Нечто вроде природного транквилизатора, позволяющего брачной паре чувствовать себя спокойно и не причинять больших разрушений. Боги были очень свободолюбивые и территориальные существа задолго до того, как у людей появились границы и государства. Боги воевали друг с другом, жили тесными семьями и ненавидели других богов. Чтобы умиротворить друг друга, хотя бы для продолжения рода, им могли быть нужны совершенно особые средства, сверх сознания и разума.
Прошли миллионы лет, пришли и ушли сотни империй, и теперь рядом с одним из богов, лежала Грайс – человеческая женщина, которую он обнимал. Не равная ему, не подходящая ему. И запах океана, источаемый его кожей, усыпил ее, и она уснула в его руках.
Грайс проснулась от того, как громко трезвонил будильник. Голова раскалывалась, и в черепе будто разом лопнули все натянутые струны. Грайс нащупала на тумбочке свой мобильный телефон. Она совершенно точно не выставляла будильник. Однако телефон надрывался, требуя, чтобы она проснулась.
Повтор был запланирован еще через десять минут, и Грайс отключила его. Часы показывали без пяти двенадцать.
Грайс не стала задерживаться в кровати. Она умылась, приняла душ, тщательно оделась и причесалась. Все эти действия происходили механически, будто бы без ее вмешательства.
Грайс вышла на кухню, там ее ждал Кайстофер. Перед ним была чашка с черным кофе без сахара и тосты с джемом, которые он неизменно употреблял с помощью ножа и вилки – неизменное завершение любого завтрака. В руках у Кайстофера была "Нэй-Йарк Таймс".
– Доброе утро, – сказал Кайстофер своим обычном тоном.
– Доброе утро, – ответила Грайс, точно так же, будто ничего не случилось. Она подозвала девушку, обслуживавшую их завтрак сегодня. Грайс даже не знала ее имени, она появилась не так давно и не должна была задержаться надолго.
Грайс принесли ее завтрак, по которому она узнала, что сегодня – среда. Яичница с двумя обжаренными сосисками и холодный зеленый чай.
Кайстофер махнул рукой, обозначая, что прислуга может выйти, пока они не закончат трапезу. Только когда Грайс и Кайстофер остались вдвоем, она поняла, какой все это фарс. Обычный завтрак, ничего не значащее утро.
Кайстофер сказал:
– На нефтехимическом комплексе в Наньхане произошла авария. Утечку отходов купировать не удалось.
– Это ужасно!
– Да, акции "Шелл" упали.
Кайстофер перевернул страницу, сказал:
– Нужно будет упомянуть об этом на телевидении завтра.
Грайс привычно улыбнулась:
– Удачи тебе.
Ее часто коробили слова Кайстофера, но она не подавала виду. А потом Грайс вдруг бросила вилку и нож на тарелку. Ощущение механичности, нереальности происходящего оставило ее, мозг стряхнул с себя дереализацию, и все события двух прошедших ночей предстали перед ней во всей красе.
– Ты не хочешь ничего мне рассказать? – спросила Грайс.
– О чем ты? – Кайстофер поднял взгляд от газеты. Глаза его выражали легкое раздражение – привычный буржуазный спектакль был нарушен. Кайстофер смотрел на нее, как на актрису, перепутавшую реплики.
– Мне жаль, что все так получилось. Я правда не хотела приходить туда, к тебе. Я не хотела этого знать.
– Что? – спросил Кайстофер. Грайс почувствовала, как пол медленно уходит у нее из-под ног, она откинулась на стуле, потеряв привычную прямоту осанки.
– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил Кайстофер. Он принялся отрезать кусок от тоста с джемом. – Если да, то это нехорошо. Сегодня День Дайлана. Мы должны присутствовать на нем. А потом мы приглашены на обед к генеральному директору компании "Файзер".
– Ты не хочешь ответить мне, что происходит? Что произошло позавчера?
– Я при всем желании не могу ответить на этот вопрос в том, что касается тебя. Меня не было в городе.
Кайстофер посмотрел на нее очень спокойно, его глаза выражали в лучшем случае легкую озабоченность. А Грайс подумала, может она сошла с ума. Может она спятила от просмотра безумной порнографии и пуританской жизни с Кайстофером. Может ей это все приснилось, может ничего и не было, и все живы, и все в порядке. Как Грайс была бы счастлива этому. Однако почти тут же перед глазами ее просвистел водяной кнут, вгрызшийся к дома.
Грайс осторожно спросила:
– Ты не знаешь о трагедии, которая произошла позавчера?
– Очень прискорбно, что Аймили не может контролировать свои силы. Мне стоит публично осудить ее, а наедине посоветовать ей быть осторожнее впредь.
Да уж, подумала Грайс, если он только попробует – Аймили даст ему по морде.
Грайс смотрела на Кайстофера, пытаясь понять, лжет он или нет. Он мог не помнить, он мог лгать. Грайс смотрела в его голубые глаза и видела, как пульсируют его зрачки.
– Пожалуйста, Грайс, – сказал он. – Возьми себя в руки. Это большая трагедия, но будучи членом этой семьи, ты должна отречься от некоторых человеческих представлений и переживаний.
Грайс слушала его очень внимательно, однако так и не поняла, его непривычно-длинная фраза была признанием или же продолжением этой лжи. Он не давал никаких намеков. И Грайс решилась. Она сказала:
– Ты больше не можешь скрывать от меня свою вторую часть. Беспорядок.
– Не понимаю, о чем ты. Что ты имеешь в виду, говоря о второй части? Ты выражаешься метафорически? Или ты имеешь в виду, что есть какой-то другой Кайстофер?
Грайс и сама не знала, что имеет в виду, поэтому она сказала:
– Неважно. Я видела тебя, в белом костюме с костями, у которых бесконечное количество граней. Ты был хаосом, беспорядком, безумием, я не знаю кем!
Кайстофер отправил в рот кусок тоста с джемом, принялся отрезать следующий.
– Не могу ничего сказать по этому поводу, Грайс. Возможно, тебе приснилось. Беспокойные сны могут свидетельствовать о передозировке флуоксетина. Я бы настоятельно советовал тебе снять этот препарат.
Грайс захотелось его ударить.
– Знаешь, как это называется, Кайстофер?
– Из вежливости спрошу: как?
– Газлайтинг!
– Я знаком с феминистским дискурсом лишь постольку поскольку я вынужден отгораживаться от таких личностей, как Раш Лимбо.
– Ты пытаешься выставить меня сумасшедшей! Заставить усомниться в реальности.
– Нет. Если хочешь удостоверить свою реальность, используй большее количество респондентов, чем один.
Кайстофер отпил кофе, а потом сказал:
– Я очень скучал по тебе.
И Грайс почувствовала, что он не скажет ей ничего, и она даже не поймет, о чем он думает. Он и вправду мог не помнить.
– Я тоже скучала по тебе, – сказала Грайс и улыбнулась. Она приняла правила игры, поддерживая привычные представления об идеальной семейной жизни.
– Пожалуйста, не дай своим переживаниям испортить День Дайлана. Он долго его ждал.
Как Грайс могла забыть. Сегодня был один из двух дней в году, когда Дайлан спасал людские жизни. Грайс никогда еще не была на подобном мероприятии. Те, кто были там, в слезах благодарили Дайлана за жизнь, дарованную им и с ужасом шептали об истинно древнем размахе празднества. Грайс слабо представляла себе День Дайлана. Насколько Грайс его знала, это должно было быть что-то вроде шоу про доморщенных целителей.
«Встань и иди!» или еще что-то подобное.
– Там можем присутствовать только мы и наши супруги. Лаис и Маделин с нами не пойдут. Я решил предупредить тебя, потому что, насколько я понимаю, вы подружились.
– А почему им нельзя туда? Они ведь тоже семья.
– Не с точки зрения закона.
Законы богов никогда и нигде не были кодифицированы. Однако у Грайс часто складывалось ощущение, что эти законы, дословно, хранятся в головах у каждого бога Дома Хаоса.
– Хорошо, – сказала Грайс. – Я понимаю, какой это важный день для Дайлана.
– Он любит эти дни больше, чем день нашего рожденья.
Грайс вдруг вспомнила, с какой страстью и голодом Кайстофер целовал собственного брата, и как Дайлан отвечал ему, и они, казалось, были так близки, как никто в мире. Грайс почувствовала укол ревности. Она сделала большой глоток зеленого чая, чувствуя, как живот охватывает холод.
– А потом? – хрипло спросила Грайс. – Наши планы ведь простираются дальше Дня Дайлана.
– Да. Потом мистер Рид будет ждать нас в своем особняке в пригороде. Полагаю, ты плодотворно проведешь время с его очаровательной женой, пока мы с ним поговорим о ситуации на рынке после всплывших недавно данных о федеральных преступлениях его компании.
Данных, всплывших после хакерской атаки на базы ФБР, подумала Грайс. Кайстофер говорил об этом слишком просто.
Он не спеша завтракал и пил кофе, у Грайс же аппетита не было. А ведь она даже не могла вспомнить, когда ела в последний раз.
– Поешь, пожалуйста, – сказал Кайстофер. – Ты очень бледна. Передозировка флуоксетина способна спровоцировать отказ от пищи.
Грайс кивнула. Период полувыведения флуоксетина составляет от суток до трех – при разовом применении. Если же дело касается более или менее длительного приема – вплоть до шести суток.
Грайс играла с идеей сняться с препарата, но потом ей вспоминался тусклый, нависающий над ней мир времен ее депрессии.
Совершенно лишенная аппетита, Грайс принялась разрезать одну из сосисок на ровные кружочки.
– Все в порядке, – сказала она. Кайстофер посмотрел на нее спокойно, хотя в его светлых глазах и мелькнуло недовольство, оно было легким. Ничего не значащее, досадное ощущение. Ему на самом деле было все равно, и Грайс это устраивало.
Ей хотелось, чтобы ее жизнь принадлежала ей. Грайс вдруг представила, как тот, другой Кайстофер, грубо хватает ее за подбородок и вталкивает ей в рот завтрак, приговаривая что-то сладкое.
Грайс сжалась на стуле, опустила взгляд в тарелку. Кружочки сосисок действительно получились ровными, Грайс могла ими гордиться. Она с трудом заставила себя проглотить половину завтрака. Они с Кайстофером одновременно встали из-за стола. Кайстофер посмотрел на ее тарелку с недовольством, больше, наверное, лежащим в области его обсессивно-компульсивного желания абсолютного порядка.
– Переоденься. Это праздник.
– Хорошо.
Неужели он не даст ей понять, что хоть что-то изменилось теперь. Грайс поднялась к ним в комнату. В качестве приданого родители заказали ей несколько невероятно дорогих платьев как раз для таких случаев. У нее было алое платье, куда больше подходящее Маделин – роскошное, с глубоким декольте. Грайс покрутила его в руках, но она стеснялась открывать свою грудь. Из школы она вынесла стойкое убеждение о том, что если у женщины большая грудь, которую она не стесняется показывать – она доступна или, говоря языком тех времен, шлюха. Второе платье, с вырезом сзади, бархатное, во-первых было слишком жарким для лета, а во-вторых спина у Грайс была не слишком красивая. Словом, у нее оставался только один вариант. Чопорно-синее, ничего не имеющее общего с небесным или морским цветами, длинное платье из легкой ткани с закрытым воротником. Оно сразу понравилось Грайс, с удовольствием примерив его, Грайс осталась удовлетворенной. К платью, упакованная в отдельный герметичный пакетик, прилагалась шляпка с вуалеткой, как из фильмов о роковых женщинах тридцатых. Распаковав ее и попытавшись примерить, Грайс обнаружила, что она вовсе не держится сама по себе. Пришлось прикалывать ее к волосам шпильками. Грайс с тоской посмотрела на туфли на высоком каблуке.
– Я переоделась, – привычно крикнула Грайс. Она ушла в ванную, чтобы накраситься и подождать, пока переоденется Кайстофер.
Ей нравилось то, что она увидела. На королеву она похожа не была, но герцогиня из нее вышла бы неплохая. Грайс окатила себя, сильнее чем следовало бы, фиалковыми духами и, прислонившись к двери, принялась ждать Кайстофера. Минут через пятнадцать, успев выкурить сигарету и заполировать табачный запах еще одним пшиком духов, Грайс услышала:
– Пойдем, дорогая.
Она вышла к нему. На Кайстофере был насыщенно-синий смокинг, который на ком угодно другом выглядел бы игривым образом, но только не на Кайстофере. Галстук-бабочка был завязан так ровно, что мог бы служить образцом для эскизов в художественной школе.
Кайстофер окинул ее долгим взглядом, потом втянул носом воздух.
– Хорошо пахнешь, – сказал он. И Грайс не поняла, попытался ли Кайстофер сделать ей комплимент, или же это был намек на то, что она нарушила вселенский порядок курением в ванной.
Они спустились вниз, где их уже ждал водитель, по-особенному нарядный сегодня. В машине Кайстофер и Грайс сели на почтительном расстоянии друг от друга.
– От меня требуется что-то особенное? – спросила Грайс.
– Нет. Как и от других членов семьи. Это День Дайлана, но праздник для всего Дома Хаоса. Антураж свойственен всем нашим праздникам, но Дайлан привнес в него свой колорит. Однако я полагаю, тебе будет не только необходимо, но и полезно увидеть закрытые праздники Дома Хаоса. Когда ты понесешь от меня ребенка, в честь тебя тоже устроят праздник.
Почему-то это перспектива мало грела Грайс.
Про Дни Дайлана Грайс знала только, что под страхом смерти никто не разглашает того, что происходит внутри храма. Люди, благодарные ему за жизнь, подаренную им, не говорят ничего. А даже само наличие мобильного телефона или любого иного средства связи в храме карается смертью.
Дайлан вскользь обмолвился, что начинает со стенд-апа, и Грайс это показалось шуткой.
Клатч воинственно завибрировал, и Грайс вздрогнула. Зато теперь она не забудет оставить телефон в машине. Интересно, а ее бы казнили, нарушь она правила Дайлана? Грайс взяла трубку.
– Да, папа?
– Как там моя любимая дочка с шизоидно-депрессивной динамикой?
– Папа, я верю, что ты мог бы придумать ласковое прозвище за столько лет, но не хочешь, чтобы усилить мою депрессивную динамику.
– Сегодня ведь День Дайлана, девочка!
– Да, папа!
– Вы с мужем уже там?
– Будь я уже там, мне бы, наверное, отрезали голову за то, что я с тобой говорю.
– Я слышал теории о том, что именно этим там и занимаются.
Папа засмеялся очень добродушно, но Грайс почувствовала раздражение.
– Почему ты звонишь, папуля? – спросила она. Кайстофер делал вид, что вовсе не слышит ее разговора.
– Я хотел сказать, что если Олайви изучает синдром Блейка, то я готов просветить ее насчет каждого нюанса, в конце концов, именно я кодифицировал все случаи, ей было бы полезно пообщаться со мной.
– Я передам ей это, – сказала Грайс. – Уверена, что она будет очень благодарна тебе, но не уверена, что ей нужна помощь. А теперь пока, папа, мы подъезжаем.
– Да, да, милая, я понимаю...
Грайс нажала на сброс так сильно, что ей казалось – экран сейчас треснет. Кайстофер теперь смотрел на нее. Грайс поймала его взгляд. Ее вдруг взяло злорадство. Ну и что ты скажешь, думала она, что же ты можешь? Ты ведь делаешь вид, что ничего не случилось. Что ты скажешь, даже если слышал папин вопрос.
Я изучала тебя, ты знаешь.
Их взгляды встретились, и Грайс чувствовала, что еще чуть-чуть, и ей не выдержать. А ей хотелось выстоять как можно дольше.
Взгляд Кайстофера будто бы не означал ничего, но он был пристальным, тяжелым. Грайс повезло – машина затормозила. Кайстофер обернулся к двери, ожидая, пока шофер откроет дверь сначала ему, а потом Грайс.
Когда они вышли из машины, Грайс взяла Кайстофера под руку. И совершенно внезапно эта обязанность, налагаемая этикетом, показалась ей очень приятной. Ее охватила паника – слишком много вокруг было народу. И они взревели, увидев Кайстофера и Грайс. Грайс прижалась к Кайстоферу, почти испуганно, будто это непокорное море людей вокруг могло поглотить ее.
Сам Кайстофер держался уверенно, на губах его снова застыла улыбка. Он кивнул толпе. Грайс с облегчением обнаружила под ногами красную ковровую дорожку, но почувствовала себя не кинозвездой, а девочкой из сказки, которой нужно не сбиться с пути.
Сначала Грайс показалось, что их окружает обычная толпа, а потом Грайс увидела, как люди вокруг измождены. Некоторые из них были только призраки, тонкие, как щепки, бледно-желтые, с запавшими глазами. На них были больничные рубашки, они цеплялись за стойки с капельницами, их поддерживали родные или они были в полном одиночестве. Некоторые носили парики, другие открыто выставляли лишенные волос головы на солнце. Это были очень больные люди. Опухоли пожирали их изнутри, а некоторые, измученные раком кожи, как корка покрывающим их тела, были в такой жаркий, солнечный день, замотаны до самого лба, носили перчатки.
