Текст книги "И восходит луна (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
Они подъехали к одной из типовых высоток Браклина. Красная девятиэтажка с пришедшей в негодность от ржавчины пожарной лестницей, скоплением помойных баков на заднем дворе и низкими машинами шестидесятых годов, тесно прижатыми друг к другу в экстазе нелегальной парковки.
Выходя из машины, Грайс увидела рекламный щит "Агент Провокатор", где Маделин в кружевном, полупрозрачном белье, принимала самые соблазнительные позы на трех разделенных вензелями фотографиях. Рекламный щит располагался в конце темной улицы, поэтому его, казалось, озарял волшебный свет.
Странно было видеть девушку, живущую вместе с Грайс, на рекламном щите, в кино, в журналах. И не менее странно было осознавать, что Маделин Филдинг, скандальная и прославленная актриса, живет на одном этаже с Грайс и даже, иногда, общается с ней.
Во дворе стояли две полицейские машины, и одна машина скорой помощи. Из окон на каждом этаже выглядывали люди. Они с интересом следили, когда же понесут трупы. Плохой знак, подумала Грайс. Ей вовсе не хотелось смотреть на тела своих дальних родственников.
Лифт не работал, в подъезде было прохладно, просторно и очень грязно. Стены были исписаны ругательствами. Да уж, в Юэте родственники жили богаче. Или культисты Дома Хаоса в Нэй-Йарке принципиальные нестяжатели?
Грайс поднималась вслед за Ноаром по узкой лестнице. Ноар почти бежал. Грайс со смехом подумала, что, может быть, Ноар всегда носит плащ, чтобы быть похожим на полицейского из нуарных фильмов сороковых?
А потом Грайс вспомнила, что они поднимаются по лестнице, чтобы увидеть квартиру, в которой совершилось убийство. Грайс ее сразу заметила. Они были на восьмом этаже, лестничная клетка еще не была оцеплена, но у двери стояли двое высоких, совсем молодых ребят в форме.
– Девочка со мной, – небрежно бросил Ноар дежурившим у двери. Грайс старалась держаться к Ноару поближе, и это едва не сослужило ей дурную службу. Дверь была открыта, и когда Грайс попыталась проскочить вслед за Ноаром, то едва не натолкнулась на передвижную кушетку, которую толкал санитар. От непрозрачного, черного пакета пахло кровью.
Квартира была очень ухоженная. Никакой пыли Грайс не заметила, вещи стояли на своих местах, и ничего не было разбросано.
Грайс сразу узнала жилище культистов. На столике в коридоре стояла чашка, исписанная символами планет, в воде плавала лавандовая веточка. Очищение дома перед полной луной. Прежде боги ходили в жреческие дома в полнолуние, и обычай ритуально их очищать был жив до сих пор.
Вокруг было множество фигурок богов древних времен, щупальца тянулись к ней с длинных полок в коридоре, смотрели стеклянные глаза. Грайс прошла в комнату, и от одного запаха крови ее тут же затошнило. Ноар пощелкал пальцами у нее перед носом.
– В порядке? Нашатырь дать?
– Нет, спасибо, – машинально ответила Грайс. Она будто смотрела фильм и одновременно присутствовала в нем. Стены были исписаны кровью, так, что казалось – это мудреные, шокирующие обои. На полу стояла эмалированная кастрюля в цветочек, а рядом две глубокие миски. В мисках крови не осталось, а вот на донышке кастрюли она была. Восемь литров крови, по четыре из каждого человека. Хватило, чтобы исписать все четыре стены так, что теперь было непонятно, какого цвета они были раньше.
Двое санитаров застегивали пакет на мужчине, Грайс успела заметить между его ног красное пятно.
– А органы на месте? – зачем-то спросила Грайс. Наверное, потому что так было принято в фильмах.
– Нет. Их забрали.
Когда пакет почти застегнули, Грайс вспомнила это неприятное, усатое, тощее лицо. Она бы никогда больше о нем не вспоминала, настолько незаметным было событие. Этот мужчина сидел в первых рядах, как представитель культа Нэй-Йарка, и улыбался ей ободряюще. Кем он ей приходился? Четвероюродным дядей? А женщина рядом с ним – тонкая, как швабра, с волосами, забранными в пучок. На ней было строгое платье с воротником, и ее лицо выражало печаль, показавшуюся Грайс почти человечной. Грайс и думать о них забыла, а сейчас все подробности вспоминались так легко.
Они умерли. Надо же. Как же так? Почему?
Потому что из них выпустили всю кровь, ответил бы Ноар.
Грайс прижала руку ко рту.
– Если ее стошнит, Ноар, тебя уволят, – сообщил жизнерадостный голос. Грайс с радостью подняла взгляд на кого-то живого и не родственного рядом. Грайс увидела девушку, крашеную бледную брюнетку со следами вчерашнего смоки-айз. На ней были латексные перчатки, она собирала в пробирки кровь из каждой емкости.
– Я Дэйбби, – сказала она. – Совет судмэдэксперта: не допускай попадания рвотных масс на улики. А здесь, если ты не заметила, все улики. Советую отлучиться в...
Продолжение было очевидно, и Грайс не дослушала его. С большим трудом ей удалось успеть добраться до туалета. Ее стошнило, и освобождение от пончиков оказалось большим облегчением. В ванной Грайс долго хлебала воду из-под крана, а потом не удержалась и выдавила локтем зубную пасту на ладонь, прополоскав ей рот. Техническое исполнение оставляло желать лучшего, зато Грайс не оставила отпечатков. Кран она тоже включила и выключила локтем, то же самое сделала со светом. Словом, если чему-то ее и научил "Закон и порядок", так это бережному отношению к великому искусству дактилоскопии.
Грайс вернулась в комнату только когда мимо прогремела на пороге коляска со вторым трупом. Стало намного спокойнее, а кровь почти и не пугала, только пахла чудовищно. Кровь превратилась в слова, потеряв свое значение.
Ноар и Дэйбби смеялись о чем-то своем, когда она вошла.
– Ну что? – спросила Дэйбби. – Обвыклась?
– Можно сказать.
Она была молода, и напускной цинизм, наверное, скрывал ее собственное отвращение. Грайс посмотрела на стены.
– Я думаю, здесь был не один человек. Почерки разные.
– Гениально, – сказала Дэйбби. – Хочешь на работу возьмем? Без тебя бы не догадались.
Грайс уже и сама поняла, что сморозила глупость, она покраснела. Ей не хотелось разглядывать надписи при Дэйбби, и ей повезло. Телефон Дэйбби зазвонил, Грайс услышала заводную музыкальную тему из "О, эта божественная неделя". Дэйбби принялась стягивать перчатку зубами, схватила телефон:
– Что, Ночь, я на работе?
Грайс округлила глаза. Ноар махнул рукой:
– Малышка Дэйбби – гот. В узких кругах известна как Чума.
– О.
Ноар, кажется, был готов в любой момент поймать Грайс, если она грохнется в обморок. Однако, Грайс не собиралась лишаться чувств, хотя запах крови и бил в нос самым немилосердным образом. Слова действительно наносили минимум четверо людей, а может один, который умел виртуозно менять почерки. Ей показалось, что все слова принадлежали женским рукам. Грайс заметила каллиграфический девичий почерк, почерк отличницы, размашистый и неаккуратный, и еще два, один узкий, неясный, а другой – почерк человека, который разучился писать курсивом – буквы были только печатные и будто немного детские.
Каждую стену расписывал один человек. К потолку вздымались грязные ругательства, Грайс видела слова: мразь, сука, шлюха, тварь, ублюдок. Длинные столбики ругательств окружали кровавую, весьма подробно прорисованную луну. А вот внизу, к полу, шли целые строки из "Книг восходов и закатов".
"Мы возвели сей град для того, чтобы плодиться с теми из вас, кто достоин возлежать среди нас."
"И пусть предадут род свой, и оставят дело свое, и придут к нам."
"И женщины и мужчины ваши, дадут потомство, и назовут их детьми Луны."
"Отдали лучших дочерей их, и лучших сыновей их, и вышли из круга людей, и изгнаны были, и наказаны."
– Что это? – спросил Ноар.
– Первая книга заката, – ответила Грайс. – История о том, как наша семья стала собственностью богов, и люди изгнали нас, и мы были изгоями.
Грайс удивилась, как она привычно и едва осознавая это, перешла на стилизованный слог писаний, которым обычно читали проповеди.
Большими буквами почти у пола было написано: "Насекомое рано начинает служить любви и рано умирает".
Цитаты наплывали друг на друга, затрудняя прочтение.
– Они все из книг закатов, – сказала Грайс. – О том, как жрецы изгонялись или подвергались преследованиям.
Слова писаний до сих пор вставали у нее перед глазами, спустя столько лет, она все еще знала многие из этих цитат наизусть.
Ноар смотрел на нее. Он ждал еще чего-то. Грайс облизнула губы, от запаха крови ей становилось душно. Вернулось ощущение дереализации, тяжести в мыслях, которое не оставляло ее пару лет перед тем, как она начала пить антидепрессанты.
– Что? – спросила она. – Что еще ты хочешь услышать? Я сказала тебе, откуда они. Кто-то здесь явно очень ненавидит жрецов.
Ноар достал телефон и принялся фотографировать кровавые надписи. Наверное, у него таких фотографий для себя достаточно. И почему бы ему было просто не прислать их ей? Зачем было тащить Грайс сюда?
– Ты же понимаешь, – как бы между делом бросил он. – Кого эти ребята ненавидят на самом деле?
Грайс помотала головой.
– Подсказка: эти люди находятся в этой комнате.
Грайс вздрогнула. И вправду.
– Я думаю, – сказал Ноар. – Это смерти символические. Главы местного культа, представители влиятельной семьи. Твои книги закатов, они говорят прежде всего о ком?
– О невестах и женихах богов.
– А это у нас кто?
– Мы с тобой, – выдохнула Грайс.
– Ага. Считай, дедуля с бабулей, это символические мы с тобой.
– Ты меня для этого сюда притащил?
– Да. Кроме того, «Книги восходов и закатов» нельзя просто забить в поисковик. Я хотел знать, откуда именно цитаты. И подпиши мне к ним контекст.
– Мог бы позвонить маме...
– Нет.
Грайс вздохнула. А Ноар продолжал, и лицо его казалось даже вдохновленным, а оттого красивым, киношным. Он смотрел на выведенные кровью надписи, будто художник на едва начатую работу – с надеждой на завершение, на избавление и на невероятную радость творения.
– Думаю, они хотят, чтобы боги перестали размножаться. Вроде как если нельзя убить их самих, то можно лишить их человеческих супругов, с помощью которых они оставляют свое гнилое семя или вроде того.
– Это Охотники?
"Охотники на богов" были запрещенной в Эмерике, да и во всем цивилизованном мире, организацией. Грайс не сомневалась в том, что многие, очень многие, поддержали бы Охотников, если бы те предложили хоть один надежный метод. Однако, после провала атомной теории, когда один из япойнских богов пережил прямой ядерный удар на Хиросиму, ничуть не пострадав, никто не хотел связываться с Охотниками. Люди боялись коллективной ответственности, боялись, что помогая им, они ставят под удар себя и свои семьи. Боги обращали мало внимания на организацию Охотников, видимо, зная, что они ничего не могут сделать, и эта война бессмысленна, бесполезна, губительна лишь для одной стороны. Боги молчали. Люди сделали все сами, и в течение десятилетия большинство руководителей организации, называемой теперь не иначе, как секта, оказались за решеткой. Обезглавленная гидра уползла куда-то, и вот уже пару лет как СМИ перестали муссировать тему охоты за Охотниками. Грайс еще помнила передачи, в которых ведущие делились очень тайными сведениями об обнаружении кого-то влиятельного из недополитической недосекты монстров, мечтающих лишить Эмерику самого главного.
Чудовищ.
Словом, эти Охотники, как нацисткие преступники, скрывались в основном в странах Латинской Эмерики, причем непременно в тех, договор об экстрадиции с которыми не был подписан.
Довольно скоро однообразные репортажи из жарких, наполненных малярией и хорошими футболистами, стран, надоели зрителям. Охотники, вместе с нацистами и ку-клукс-кланом, с которыми были, в определенной степени схожи, оказались на помойке истории.
– Я только что идеально пошутила в своих мыслях, – сказала Грайс. – Бразилия наполнена малярией и хорошими футболистами.
– Что?
– Малярия это искажение итальянского mala aria, то есть плохой воздух. Бразилия наполнена плохим воздухом и хорошими футболистами. Хотя я не уверена, что у нас с Бразилией нет договора об экстрадиции.
– Грайс, ты бросай эти свои таблетки, – хмыкнул Ноар. А потом взял ее под руку. – Но я понял, что лучше с тобой в машине поговорить.
Они спускались по ступенькам, казавшимся Грайс очень нестойкими, неспокойными. Все происходило будто во сне, и Грайс не была уверена в том, что полностью отвечает за свои действия. Ноар осторожно вел ее вниз.
– Знаешь, может я и поспешил.
– Здорово, – сказала Грайс. – Это первый шаг к тому, чтобы признать, во скольких ситуациях ты не прав на самом деле.
Они сели в машину, и с необычайной остротой Грайс почувствовала запах хвойного освежителя. Елочка качалась перед глазами, и Грайс подумала, что могла бы смотреть на нее очень долго. Такое медитативное занятие. Зачем женщинам йога, если есть елочка?
Ноар дал Грайс попить воды, ощутимо лучше не стало, однако холодная, щиплющая язык минералка, вернула Грайс некоторую часть сознания.
– Думаю, это большой стресс для меня.
– А я так работаю.
– А я так не работаю. Прошу в следующий раз это учитывать.
Ноар хлопнул ее по плечу, будто она была мальчишкой лет двенадцати, которого он хотел поддержать.
Ноар сказал:
– Сейчас домой тебя отвезу. Хотя за это могут и вкатить, я же на работе.
Во-первых, никто ему не вкатит, даже если он вдруг перестанет ходить на работу или перестреляет весь отдел – он ведь муж Олайви. Во-вторых, как привез, так пусть и увезет.
Однако Грайс сказала только:
– Спасибо.
И тут же спросила:
– Так что ты думаешь? Обо всем этом?
– На самом деле, я не думаю, что это Охотники. Они считали обязательным защищать всех людей, весь человеческий род, а жрецов, по их мнению, шантажируют, вынуждая отдавать сыновей и дочерей для узаконенных изнасилований.
– Вообще-то на правду похоже.
– А то. Эти ребята не считают себя врагами жречества и даже культов. Их цель – принести мир всем людям, они хотят уничтожить только богов.
– А может это неоохотники? Как неонацисты.
– Такое вполне может быть. Только от Охотников они тогда отделились давно и крепко.
– Почему ты так уверен? Про Охотников уже давно никто и ничего не знает. Они могут быть какими угодно, с тем же успехом они могли бы начать убивать государственных лиц, считая, что они удерживают народ от бунта или еще что-то такое. Жизнь в подполье меняет идеологии. Если они вообще еще существуют в том виде, в каком существовали до Второй Мировой.
Ноар промолчал. Они с Грайс закурили одновременно. Грайс улеглась на заднем сиденье, скинув туфли, вытянула ноги. Хотя это было неприлично, ей слишком хотелось прилечь. Она смотрела на обшивку потолка машины, и иногда ее легонько встряхивало на поворотах. Да уж, не машина Кайстофера и близко. Грайс выпускала дым вверх, и потолок показался ей обтянутым тонким белым вьюном.
– Потому что я уверен, – сказал, наконец, Ноар. – Не они это. Но люди со схожим мнением. И явно не такие самоуверенные. Они полагают, что им удастся убить сотни жрецов по всей стране, и нынешние боги станут последним поколением. Скорее всего, у них у самих есть жреческая кровь. Иначе как они получили доступ к "Книгам восхода и заката".
– Да, и думаю они не из самой либеральной части нашей семьи. "Книги восходов и закатов" есть не у каждой ветви, только у тех, кто непосредственно связан с культом, как наши родители.
– О, спасибо, великая сыщица, ты подметила такую неочевидную, небанальную, невидимую деталь, к которой я без тебя никогда бы не пришел.
Грайс насупилась и замолчала.
– Я проверю списки пропавших жрецов Дома Хаоса. И, на всякий случай, Дома Тьмы. Хотя цитат из писания Дома Тьмы я там не видел.
– Мы просто не знаем, что у них за писание.
– Разумеется, может там и есть цитаты из него, в таком случае, оно состоит из ругательств.
Ноар хрипло засмеялся, а потом серьезно спросил Грайс:
– Ты узнала все цитаты?
– Да. Они все из книг закатов, первой, второй и четвертой. Третья содержала в основном способы наказания нечестивых культистов.
Грайс задумалась. Она поймала в зеркале заднего вида взгляд взволнованных глаз Ноара.
– Но там было кое-что, что я не узнала. Я могу ошибаться, ведь книг закатов очень много. И я не знаю их все наизусть. Но мне не пришло в голову, откуда это.
Грайс поцокала языком, пытаясь припомнить, а потом подняла вверх палец и продекларировала:
– Не мертво то, что в вечности живет. Со смертью времени и смерть умрет.
– Ты не помнишь такого в "Книгах восходов и закатов"? Может это восходы, а не закаты, а?
– Не помню. Я не утверждаю, что это не оттуда. Я просто говорю, что я – не вспомнила.
Грайс почти нравилась игра в сыщицу, в ней был особый, азартный интерес, связанный с силой и хладнокровием. Вся ситуация доставляла Грайс удовольствие, она чувствовала себя такой смелой и умной, хотя часть ее оставалась витать где-то далеко.
Они подъехали к дому.
– В лифте доехать сможешь?
– Я не знаю, но скажу да, чтобы не оставаться с тобой в замкнутом пространстве.
– Ты мерзкая, сестренка.
– Пока, кузен.
Высадив ее, Ноар тут же рванул к дороге, и «Шеви», как стремящаяся на водопой антилопа, быстро вписался в стадо своих сородичей и растворился вдали. Грайс выкурила еще одну сигарету, наблюдая, как по синему небу бегут облака, и пытаясь выбросить из головы бледное, усатое лицо того мертвеца и пятно крови между его ног.
К последней затяжке на Грайс накатила тревога. Она представила, как это они с Ноаром, лежат обескровленные, а ее матку вытаскивают чьи-то безымянные руки в латексных перчатках.
Впрочем, латексные перчатки, это к Дэйбби. Выходя, Грайс увидела, как Дэйбби со скучающим видом прислонившись к косяку двери, кивает чьему-то щебетанию, доносящемуся из телефона. Надо же, подумала Грайс, так скучать в доме, где кто-то умер.
Грайс вошла в лифт, палец привычно нажал на кнопку семьдесят пять, и началось бесконечное восхождение, ощущаемое глухо и далеко где-то в желудке. От скуки Грайс смотрелась в зеркало, и то, что она видела там, ее печалило. Лицо у нее было грустное, под глазами синяки, и какая-то почти прозрачная бледность сделала ее похожей на призрака. Нужно было принять ванную. Она и вправду сильно испугалась.
Однако мечтам Грайс не суждено было сбыться. Грайс хотела было свернуть в свою комнату, но на округлом пути коридора, Грайс услышала голос Маделин:
– О, моя сладкая, ты вернулась. Зайди ко мне!
Грайс ужасно хотелось ее проигнорировать, но в этой женщине была какая-то магнетическая сила, избежать которой было невозможно. Эта женщина входила в тебя, как нож в масло, и уже никуда нельзя было деться. Грайс свернула к ней, заглянула в гостиную.
Гостиная была огромная, с камином, пушистым ковром, окнами во всю стену, такая подчеркнуто-роскошная. Однако, Дайлан испортил ее наклейками в честь своего шоу, Аймили написала на стенах множество не самых приличных слов, а Лаис прилепил к глазам медведя, чья шкура лежала у камина, две жвачки, на которые Грайс все время наступала. Кроме того, здесь до сих пор путешествовали осколки многочисленных стаканов, разбитых Ноаром. Дайлан строго настрого запретил горничной убирать гостиную из-за какой-то давней ссоры с Кайстофером, вследствие чего Кайстофер просто игнорировал ее существование.
– Где же ты была так рано, милая? – спросила Маделин. На животе у нее сидела белая, как снег, длинношерстная кошка с красивой, как на картинах, мордой и синими глазами.
– Турецкая ангора. Красавица, правда?
Грайс шмыгнула носом. У нее была аллергия на кошек. Маделин чесала кошку, потом перехватила ее лапки и принялась дурачиться, вышагивая ими.
– Откуда она?
– Заказала ее по интернету. Мне было скучно, и я была слишком трезва, чтобы выйти на улицу. И вот мне стало одиноко, а монстра, с которым я завела роман не было рядом.
Маделин выпустила кошку, села на диване, сама потянувшись, как кошка. Грайс только надеялась, что животное не подойдет к ней. Она уже чувствовала, как нос начинал чесаться.
Маделин протянула руку к столику, на котором в ведерке со льдом почивало шампанское.
– Хочу узнать, как твой день, – сказала она. У нее был капризный, нежный, звенящий тон. Грайс сказала:
– Я расследовала двойное убийство.
– Громко сказано, но мне нравится. Продолжай.
Синие глаза Маделин не выразили никакого удивления. Она коснулась колец своих волос, локонов, свивающихся, как золотистые змеи, у нее на плечах.
– Там был человек, которому отрезали член.
– Утро перестает быть томным.
Грайс не стала напоминать Маделин о том, что утро, как таковое, давно закончилось, за окном солнце стояло в зените, и было ужасно жарко, однако Маделин попивала шампанское в интимном полумраке, скрывшись от мира за тяжелыми занавесками. Наверное, так выглядели куртизанки в Венэции – в них была та же томность, порочность и презрение ко всему, что происходит за пределами темных комнат.
Грайс села на диван. Кошка пропала, забравшись куда-то и переживая свой стресс в одиночестве.
– Как бы мне ее назвать? – спросила Маделин. – Среди убитых была женщина? Скажи, что да!
– Была. И она приходилась мне дальней родственницей. Ты вообще хочешь послушать, что случилось?
– Да, – промурлыкала Маделин. – Разумеется хочу.
Впрочем, Маделин не хотела. Ее бешеный гедонизм требовал иногда звучания чужого голоса, но она воспринимала его как музыку.
– Ноар вызвал меня, чтобы я посмотрела цитаты...
– Написанные кровью, спорим?
– Да, написанные кровью. Из тех людей выпустили всю кровь и расписали четыре стены строками из писания Дома Хаоса.
– О, это то, к чему твои родственники меня не подпустят, будь я хоть трижды лучшей в постели Дайлана, лучше чем кто угодно из вашего племени.
– Можно сказать и так, – кивнула Грайс. – Ты несколько драматизируешь, конечно. И, в общем, там были мужчина и женщина, главы культа Нэй-Йарка. Их лишили репродуктивных органов.
– Интересно, – сказала Маделин, и в голосе ее действительно прозвучало живое любопытство, как будто только с этого момента история становилась интереснее. Она взяла шампанское и отхлебнула прямо из горла, лед в ведерке жалобно звякнул.
Никогда Грайс не видела, чтобы Маделин что-то ела.
– И что, ты упала в обморок? – спросила она ласково, в ее голосе было поровну сочувствия и издевки.
Она снова легла на диван, вытянула красивые ноги, и ее атласная ночная рубашка обнажила блестящие в полумраке бедра. Маделин положила ноги на колени Грайс.
Неверный свет, едва пробивающийся сквозь занавески, ласкал ее волосы, делая их еще более золотыми. Вся обстановка казалась Грайс такой интимной, что она покраснела.
– Значит, в городе происходят ритуальные убийства? – пропела она.
– Думаю, это антиритуальное убийство. Кто-то угрожает так богам. Убивая их собственность.
– Глупости это все, моя милая. В мире много тайн, которые мы никогда не сможем разгадать, потому что для этого надо выходить из дома.
Она вдруг приподнялась, глаза у нее загорелись смешливыми огоньками, искорками.
– Ты, к примеру, знаешь, что происходит на сорок третьем этаже?
– Я не знаю, что происходит за сорок два этажа до него и за тридцать после.
– Это, подружка, закрытый этаж.
Маделин закурила, голос у нее был смешливый, и одновременно, как у девочки, рассказывающей страшилку – взволнованный. Никогда Грайс не видела ее такой с Дайланом. Она не дурачилась с ним, не показывала себя – настоящую.
– И что? Что страшного в закрытом этаже?
– А почему его закрыли? То-то же. Может быть то, что там находится, может в любой момент вырваться. Может быть, кто-то из предков наших с тобой сожителей, уже проснулся. И ждет своего часа.
– Не думаю, что это здание могло бы удержать их.
– Но почему-то этот этаж ведь изолировали.
Грайс смотрела на Маделин. На лице ее застыло по-детски любопытное выражение, однако, как только Грайс спросила:
– Почему ты не выяснишь у Дайлана? – Маделин со скучающим видом посмотрела в потолок.
– Потому что он скучный, ничего не говорит. Ну да ладно. Это так, к слову. Ты мне загадку, я тебе загадку.
Она была очень пьяна. Грайс подумала, зачем Маделин разбавлять ее сладкую жизнь таким количеством алкоголя. А в зеркальце, инкрустированном драгоценными камнями, у нее, Грайс видела, лежали таблетки. Она клала их под язык, когда ей становилось как-то особенно невыносимо.
Маделин подалась к Грайс, обняла ее. Объятия эти совсем не были похожи на объятия Аймили. Они были нежные, крепкие, романтические. Грайс осторожно погладила Маделин по руке, и та разочарованно отпрянула.
– Слушай, почему я должна переживать из-за парочки умерших толстосумов?
– Ты и не должна, – рассеянно сказала Грайс. Осознание того, что именно она видела, накрывало ее, как прилив, а потом отступало. Сознание то мутилось, то снова становилось ярким и ясным, будто вышедшее из-за пасмурного неба солнце.
Грайс никогда не понимала, откуда в Маделин столько злости. Ее биография была лишена чего бы то ни было необычного, она родилась и выросла на Лэнг-Айленде, работала официанткой и попала в кино случайным образом. Типичная мифологема о звездах, которые растут среди нас. СМИ тиражирует подобные истории для того, чтобы истончить границу между звездами и обычными людьми. Любая девушка могла оказаться на месте Маделин, этот элемент истории, всегда так похожей на сказку о Золушке, нужен для того, чтобы поддерживать очень выверенный баланс между проницаемостью мира селебрити и его изолированностью.
Однако, для официантки из дайнера на острове для богатых, Маделин была уж слишком озлоблена, и ее увлечение алкоголем носило отчаянный, спасательный характер.
Грайс никогда не спрашивала у Маделин ничего личного, ей было стыдно натолкнуться на что-то болезненное. Как наступить человеку на ногу в час пик, не зная, что он только недавно снял гипс.
– Ты думаешь, следующей будешь ты? – спросила Маделин. На столике стояла миска с вымытой, блестящей клубникой. Маделин взяла одну, поводила ей по губам, потом откусила.
– Ноар сказал, что это возможно. А он все-таки полицейский.
– Может он просто хотел тебя напугать. Братья так делают иногда.
Маделин никогда не рассказывала о своих родственниках. В интернете писали, что ее родители держали бакалейную лавку. Странно было знать о человеке, живущем с тобой под одной крышей, больше сведений из интернета, чем от него самого.
– Не бойся, – сказала Маделин. – Не думаю, что эти люди – самоубийцы. Не переживай, выпей шампанского и полежи со мной.
– Я думаю, я выпью успокоительного и полежу в комнате, – быстро сказала Грайс.
– Ладно, проваливай, – безразлично бросила Маделин. В ней будто бушевал прожорливый, не разделявший ничто живое вокруг на отдельных существ, голод до любви и физической нежности. И если ей отказывали в этом, она тут же теряла всякий интерес к происходящему.
Грайс было стыдно ее оставлять, хотя она и сама не знала, почему. Маделин с завидным упорством, с упрямством отличницы, уничтожала себя, и Грайс подумала, что она может умереть очень скоро, и нужно чаще быть с ней рядом.
Однако сейчас у Грайс не было сил выдерживать ее душную красоту. Ей хотелось лечь в кровать, накрыться одеялом с головой и забыть обо всем на свете.
Грайс думала, что ни за что не заснет, она даже не стала раздеваться, хотя будь Грайс лишь чуточку менее напряжена, никогда не простила бы себе такой вольности, как лечь в постель в одежде, в которой была на улице.
Укрывшись одеялом, Грайс лежала, не думая ни о чем. Кровавые картинки или навязчивые страхи не затапливали мысли, как стоило ожидать. Грайс уснула, сама этого не заметив.
Проснулась она от ощущения того, что кто-то смотрит на нее. Она не сразу сообразила, где она, как часто бывает, когда засыпаешь днем. Голова болела, под одеялом было душно. Откинув его, Грайс увидела Кайстофера. За окнами уже было темно.
– Здравствуй, – сказал он. – Ты заболела?
– Нет, – сказала Грайс. Кайстофер кивнул. Он явно был озадачен тем, что Грайс спала вечером, в их постели и прямо в одежде. Это нарушало все его представления о вечерах, которые они проводили вместе.
– Ты долго здесь стоишь? – спросила Грайс хриплым ото сна голосом.
– Полчаса, – ответил он.
Грайс поднялась с постели, не спеша умылась. Кайстофер явно был крайне озадачен. Интересно, как он справлялся с конъюктурными политическими решениями? Грайс не думала, что он волновался за нее до состояния остолбенения, однако, его определенно смутило ее состояние.
Когда Грайс вышла, он все еще стоял на том же месте, но теперь смотрел в окно. Она хотела сказать ему что-то, однако Кайстофер опередил ее.
– В данный момент происходит то, что называется еще семейным советом. Ты скажешься больной или хочешь присутствовать? Я приму любое твое решение.
Он говорил об этом так серьезно, будто они решали проблему переезда в другой город или аборта. Грайс даже опешила. Она сказала:
– Я не против семейных советов.
– Тогда давай спустимся в столовую.
У зеркала они оба замерли, приводя себя в порядок. У них были похожие движения – резковатые, нервные. Грайс вдруг улыбнулась Кайстоферу, поняв, что они похожи. Она вдруг испытала короткий, прохладный прилив нежности к тому, что было у них общего.
За длинным столом сейчас было пусто – никаких приборов, никакой еды, а жаль, Грайс с радостью бы поела.
Маделин сидела на коленях у Дайлана, в руке у нее был бокал вина. Она явно не трезвела с того самого момента, как Грайс видела ее в последний раз. Ее лицо выражало сдержанное любопытство, пальцы ходили по волосам Дайлана. Дайлан был растрепанный и улыбающийся. Аймили и Лаис качались на стульях, стараясь делать это синхронно. Олайви сидела, сложив руки на коленях, а Ноар расхаживал по столовой туда и обратно.
– Итак, друзья, – говорил Дайлан. – Тем, кто уже знает, что такое семейный совет – не бойтесь, это ненадолго. Те же, кто еще не был на семейном совете – добро пожаловать в ад!
Лаис поднял руку:
– А мне обязательно присутствовать?
И неожиданно Кайстофер достал из кармана блокнот, открыл и сказал:
– Да. Для Аймили ты в списке значимых людей.
– Иными словами, в статусе ее вечной любви ты получаешь не только привилегии, – сказал Дайлан.
– Как и я? – спросила Маделин.
– О, да, любовь моя.
Кайстофер сел во главу стола, Грайс заняла свое место рядом с ним. Атмосфера искрилась легким, почти смешным сумасшествием. Того и гляди начнется безумное чаепитие. Кайстофер сказал:
– Если я верно понимаю, председатель этого семейного совета – Олайви.
Олайви вскинула бровь.
– Надо же, кто-то об этом вспомнил, – голос у нее был красивый, грудной, спокойный. Она сказала:
– Передаю слово моему мужу. Моя забота председателя заключается в том, чтобы переводить его эмоциональные излияния на язык, понятный людям более рационального склада.
Олайви говорила странно, у нее был высокий слог, как в книгах, подкрепляемый театральной интонацией.
