Текст книги "И восходит луна (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Глава 8
Что еще они обсуждали Грайс так и не узнала, Кайстофер не спешил ей говорить. Зато Кайстофер сказал, что вопрос с ее работой решен.
И вот уже две недели Грайс работала на "Файзер", и не могла понять нравится ей или нет. Блестящая высотка с логотипом, мраморные полы, фонтанчики, хорошо оборудованные лаборатории, приветливые коллеги. Здесь было все.
Но Грайс думала только о том, почему с ней не связывается Бримстоун. Разговор с Чэрли не шел у нее из головы, и весь тот вечер – тоже. Телефон с подставной симкартой упорно молчал. Грайс хотелось помочь своей семье, хотелось помочь Лаису. Она будто видела то, что было нужно всем, но не могла до этого дотянуться.
Вместо того, чтобы делать что-то полезное, Грайс ходила на работу и выполняла ее со свойственной ей тщательностью. Но настраивая приборы, подбирая колонки, условия, интерпретируя хроматограмму и составляя отчеты, словом, делая все ту монотонную работу за которую Грайс и любила свою профессию, она думала о том, что может Бримстоун и почему их не могут найти.
А в перерывах, когда Грайс ковырялась пластиковой вилкой в салате посреди шумного кафетерия, она думала о том, сколько времени осталось Лаису. Грайс переживала за него, и это повысило ее толерантность к звонкам Лаиса.
Вот и сейчас, решив поужинать после работы все в том же привычном кафетерии "Файзера", Грайс слушала взволнованный голос Лаиса.
Отчасти она была даже рада тому, что он позвонил. Это держало ее милейших, очаровательных и крайне тактичных коллег подальше. Грайс не имела ничего против них, однако ей хотелось сократить общение до самого необходимого минимума, включающего в ее понимании обсуждения хроматограмм и жалобы на неточность приборов.
Лаис говорил:
– Ну, в общем, меня теперь точно убьют.
– Это не правда, дорогой, ты же знаешь.
– Знаю, что убьют. Я поэтому купил колу и мармеладных червячков и сижу в парке. А ты?
– А я ем салат.
– Здорово. Ты играла "Покемон го"? Я тут Бульбазавра поймал.
– Что?
– Вообще на природе покемонов больше, я пойду поглубже в парк сейчас.
Грайс наколола на вилку красный, красивый ломтик помидора, задумчиво покивала, даже не думая о том, что Лаис ее не видел. Подтверждения ее признаков жизни ему обычно были не нужны.
– Но Ноар все равно молодец. Он пытается. И ты пытаешься. А Аймили хочет прижать Чэрли. Но он скорее умрет, чем скажет, мне кажется. А ты знаешь, почему я вообще попал в эту ситуацию?
– Потому что ты влюбился?
– Ну, да. Но еще потому, что я из семьи Валентино. Знаешь, я ведь даже не буду быком-производителем для Касси.
– Мерзко ты выразился.
– Но это же правда. Я даже им не подхожу. Но однажды, давным-давно, семья Валентино оказала услугу Дому Тьмы. И вот поэтому, в благодарность моим, блин, предкам, меня убили. Знаешь, как страшно умирать? Теперь еще хуже думать, что я опять так умру.
Грайс вздохнула. Она вряд ли могла сказать ему что-то приятное. Поэтому оставалось только спросить:
– А что за услугу?
– Ну, они приплыли сюда на корабле нашей семьи. Мы тогда были люди богатые. И моя семья скрыла то, что в Эмерику прибыли новые боги. Они прибыли сюда и освободили, свой, ну, народ. Черных, короче. Тогда еще война была. Короче те доисторические Валентино предали белую расу, если бы не мы, может бы Дом Тьмы и не доехал до сюда, может их бы остановил Дом Хаоса, и было бы в Эмерике только одно семейство богов. А они прирезали жрецов Дома Хаоса, которые плыли на том корабле и заключили договор с Домом Тьмы. Вот так-то.
– Душераздирающая история. Лаис, ты уверен, что стоит рассказывать твои семейные тайны по телефону? Телефоны прослушивают, ты же знаешь об этом?
– Да, ЦРУ следит за нами.
– Я думаю, что наши телефоны прослушивает лично Кайстофер.
– Ага, или Ноар.
Грайс и Лаис засмеялись. Странно было смеяться, разговаривая с человеком по телефону. Вроде как они были вместе, и в то же время не совсем. Вместе и разделены.
– Я скучаю, – неожиданно для себя сказала Грайс. Она сама не поняла, не почувствовала, как вырвались у нее эти слова. Ей стало неуютно.
– Я тоже! – радостно воскликнул Лаис. – Возвращайся скорее домой, будем смотреть кинохи. Аймили бросила меня, шляется с Ноаром, выясняет с ним всякое. А мне одиноко. Но я надеюсь она придет, и мы втроем будем смотреть кинохи. Давай смотреть комедии про полицейских, чтобы говорить цитатами из них перед Ноаром.
Грайс тут же почувствовала себя утомленной.
– Давай. Но мне пора. Не могу же я разговаривать с тобой на ходу.
– Да, а то ты разобьешь тачку, и... и купишь новую тачку! Делов-то, если ты жена бога.
– Если я разобью себя, мне неоткуда будет взять новую себя.
– Звучит, как фраза, которую ты часто говорила своему психотерапевту.
– Пока, Лаис, – сказала Грайс и нажала на кнопку сброса. Для надежности она поставила телефон на беззвучный режим. Потом можно будет сказать, что не слышала звонков Лаиса.
Наверное, ему было очень страшно и хотелось, чтобы рядом с ним были люди, которые одни у него остались. Семьи-то у него теперь не было. И из людей вокруг были Ноар, Маделин и Грайс.
Грайс решила поскорее попасть домой, а по пути купить Лаису что-нибудь хорошее, вроде нового чехла для телефона или ведерка мороженого из "Баскин Роббинс". Лаис любил лимонное с заварным кремом, оно всегда его радовало.
Грайс с тоской посмотрела на свой салат, нехотя доела его и, выбросив контейнер в положенное место, в отличии от многих ее коллег, с чувством выполненного долга пошла к лифту.
Позади нее оставался уютный кафетерий со сносной едой, и ее очаровательный лаборант Джайстин, который все время болтал о том, как он состоял в каком-то братстве с названием, которого Грайс не могла запомнить, в Йеле.
В целом, Грайс должна была быть счастлива – монотонная работа, позволявшая ей быть наедине с собой, лаборант, выполняющий функцию радио, коллеги, с которыми можно обсудить расчеты и даже какао в меню кафетерия.
Войдя в лифт, Грайс улыбнулась своему отражению. Дом Хаоса справится с Бримстоуном, кто бы там ни состоял. Они ведь боги, они все могут. А Грайс может расслабиться. Подумав об этом, Грайс почувствовала, как легче становится дышать.
Она нажала на кнопку, рядом с которой было написано "-3". Этажей подземной парковки было пять. Большинство из парковочных мест пустовали, однако "Файзер" предпочитал эргономичности простор. Парковочные места разделялись между персоналом сразу же и никогда не менялись. Такая стабильность Грайс нравилась. К примеру, она попала в пустой сектор, и на протяжении почти всей парковочной линии у нее не было соседей, только в самом конце застывали иногда высокие, черные машины топ-менеджеров. Грайс полагала, что доставшееся ей парковочное место выражало уважение и почтение. Благородное соседство никоим образом Грайс не волновало, однако его редкость приветствовалась. Двери лифта беззвучно открылись, и Грайс вышла в широкое и темное пространство. Несмотря на все усилия по обеспечению освещения, обилие широких столбов, отграничивающих парковочные места друг от друга, мешало белесому свету озарять все огромное помещение. Столбы, как осы, были размечены черным и желтым, и Грайс до сих пор не знала, что это означает. Вообще-то и водила Грайс не слишком хорошо. Кайстофер предлагал, чтобы ее отвозил и привозил личный водитель, однако Грайс отказалась – ей не хотелось новых знакомств, субъективно она была переполнена ими на многие годы вперед. А молчать, пока ее возят туда и обратно каждый день, казалось ей невежливым и оскорбительным по отношению к человеку, который ей помогает.
Словом, было решено купить машину. Грайс настолько не интересовало, что у нее будет за автомобиль, что его выбирали Лаис и Маделин.
Таким образом Грайс стала обладателем малиновой "Мазды", совершенно не сходившейся с ее представлениями о себе и своих вещах. Однако, Грайс с честью и благодарностью приняла заботу Лаиса и Маделин. С "Маздой" они почти поладили, машина это была хорошая, только резковатая на вкус Грайс. Однако Грайс практически приноровилась. Особенно ей нравилось, когда дорога была длинной и пустой, и все напряжение покидало Грайс, как воздух покидает воздушный шар.
Грайс шла к своему парковочному месту. Помещение вроде бы поддерживалось в идеальной чистоте, и все равно из-за своей сумрачности и обилия бетона, лишь изредка аккуратно раскрашенного в неряшливые цвета, оно казалось обшарпанным. Казалось, о нем позабыли в стремлении к роскоши и красоте. Парковка в прямом и в переносном смысле представляла собой нижний мир по отношению к основным помещениям. Унылое пространство, лишенное всего богатого изящества верхних этажей. Даже лаборатории "Файзера" приводили в восторг красотой и блеском своих приборов.
Шаги Грайс гулко отдавались по всему помещению, ритмичные, ровные. Грайс никогда не боялась парковки, хотя Джайстин, к примеру, относился к ней с трепетом и рассказывал жуткие и не имеющие отношения к реальности истории о том, как там бесследно пропадали люди, и о маньяке, который преследовал там блондинку-секретаршу, которая исхитрилась его, в конце концов, убить. Однако Грайс, наученная киномарафонами с Аймили и Лаисом сказала:
– Это сюжет фильма "Парковка" Элександра Аджи.
Дальше разговор не клеился.
Грайс не боялась парковки вовсе не потому, что она была приветливым, безопасным местом. Один из плюсов депрессии, которую пережила Грайс – ощущение всесильности, всемогущего контроля. Что бы ни случилось с Грайс: кирпич, упавший на голову, машина, выскочившая из-за поворота, маньяк в безлюдном парке, внезапный пожар, все она могла принять, как подарок судьбы. Пока Грайс не хотела жить, она ничего не боялась. Смерть, поджидавшая будто бы за каждым углом, была приятным спутником, а не вечным преследователем.
Сейчас к Грайс вернулись ее тревоги, с которыми она пыталась справиться посредством компульсивных ритуалов, как и Кайстофер. Однако иногда, в особенно жутких местах, ей удавалось поймать это ощущение полнейшего комфорта от мысли об опасности.
Это было незабываемое чувство, как сказать "ну и что?" в споре, чего Грайс никогда не делала лет этак с семи, потому как неаргументированные ответы, это неприлично и выставляет в дурном свете основные тезисы.
Грайс шла через пустынное, унылое, казавшееся бесконечным пространство. На протяжении всего своего пути, она встретила только одну машину представительского класса, "BMW", кажется.
Посередине располагалась комната охранника. И если обычно этот полный, рано лысеющий парень выглядывал, отпуская очаровательные комментарии насчет еды в кафетерии и поздравляя Грайс с окончанием рабочего дня, то сегодня он, видимо, отлучился. Наверное, пошел поужинать. В противном случае, он непременно бы вышел. Наверное, парень, чьего имени Грайс даже не знала, изнывал от одиночества на этой работе.
Грайс увидела свою машину, в полутемном помещении малиновый казался кроваво-красным. Открыв сумочку, Грайс нащупала в специальном отделе ключи, на которых висел брелок с кусочком розового кварца, который прежде сопровождал ключи Грайс от дома в Юэте.
Этот брелок провел с ней практически всю жизнь, с тех пор, как она стала достаточно ответственной для того, чтобы открывать и закрывать дверь самостоятельно. И в Нэй-Йарк Грайс взяла его, осиротевшего без ключей, в коробочке, как памятное воспоминание, в мир, где ключи никому не нужны.
А теперь он, наконец, пригодился.
Грайс открыла дверцу, села за руль и привычным движением вставила второй ключ в замок зажигания. Действие было автоматическим, неосознанным, потому что еще прежде, чем ключ коснулся отверстия замка, Грайс поняла, что ощущает в машине еще чье-то присутствие. Как бывает иногда просыпаешься от того, что кто-то смотрит на тебя.
А когда ключ вошел в замок, Грайс почувствовала на своей шее удавку. Ее душили не так, чтобы убить, кто-то хотел, чтобы она потеряла сознание. Грайс помнила это ощущение. В тот единственный раз, когда в школе другие девочки взяли ее играть с собой, они душили друг друга в туалете до потери сознания и легких галлюцинаций.
Грайс тогда виделись цветные пятна, а потом все погасло, как после того, как Мэрган на секунду остановил ее сердце. Очнулась Грайс будто бы отдохнувшей и, как оказалось, прошло около десяти минут. Девочки даже начали волноваться. Грайс очнулась в неудобной позе, с задранной наверх юбкой и струйкой слюны, стекающей по губам. Словом, дружба с девочками того не стоила.
Сейчас Грайс слишком хорошо понимала, что у нее есть секунд тридцать прежде, чем потерять сознание. Взгляд ее метнулся к бардачку, где лежал пистолет. Но если кто-то смог пробраться в ее машину, вряд ли он не смог добраться до пистолета, выданного Грайс Ноаром и лежавшего позабытым в самом очевидном месте. Вместо этого Грайс нажала на газ, рванув вперед, из-за резкого движения машины, которое так не нравилось Грайс обычно, натяжение удавки на секунду ослабело, и Грайс воспользовалась этой драгоценной секундой, чтобы так же резко сдать назад. Только на этот раз Грайс не собиралась тормозить. Удавка еще сильнее вцепилась в ее шею, и Грайс почти отключилась в момент, когда произошел удар. Раздался громкий скрежет металла, и Грайс надеялась, что он привлечет охранника. Удавка спала с шеи, может быть, удар обезвредил нападающего, а может он просто не удержал равновесие.
Грайс было все равно, она принялась дергать за ручку машины, на секунду ей показалось, будто дверь заблокирована, но это было невозможно – Грайс ведь проникла сюда, а блокировка включается только со стороны водителя.
Вывалившись на грязный бетонный пол, Грайс глубоко вдохнула. Стоило все же проверить бардачок на наличие пистолета. Ей могло повезти.
Или не повезти, и тогда промедление могло обернуться чем угодно, но в основном – смертью. Грайс побежала к лифту, потолок разумных решений, на которые Грайс была способна в этой ситуации был преодолен. Она не смотрела назад, не посмотрела даже когда услышала голос, явно женский, ехидный, но механически измененный, как будто женщина говорила в микрофон, искажающий голос. Грайс и не думала, что такое возможно без громоздкого оборудования.
– Не это ищешь?
Прямо у нее над ухом пронесся выстрел. Грайс инстинктивно бросилась вниз, прежде, чем поняла, что так остается открытой мишенью, нужно было бежать дальше, виляя из стороны в сторону. Еще один выстрел просвистел совсем рядом. Ее не хотели убить, нет. Эти выстрелы нужны были, чтобы ее напугать. Грайс лежала неподвижно, по ней нельзя было промазать.
Поднявшись на четвереньки, Грайс собиралась было встать, но именно в этот момент ее сильно приложили прикладом по скуле. Наверное, удар должен был приходиться в висок, но Грайс каким-то чудом успела увернуться. На нее навалился кто-то легкий, почти невесомый, но очень цепкий.
Пистолет был отброшен, видимо, преследовательница не хотела случайно выстрелить в Грайс. Грайс сумела перевернуться, но не скинуть ее. Над ней была хрупкая женщина, Грайс не знала, откуда в ней даже такая сила. Ее волосы были скрыты под капюшоном, а лицо – под фарфоровой маской, где не было отверстия для рта.
На белом, безупречном лбу был красный алхимический знак сульфура, серы.
Бримстоун, Бримстоун.
– Давай, шлюха, зови на помощь, – прошипела женщина, и ее искаженный голос заискрился помехами, а в руках блеснул нож. Грайс попыталась перехватить ее руку. Женщина была совсем тоненькой, казалось бы у Грайс, обладавшей абсолютно стандартной комплекцией, было преимущество, но сил в хрупкой женщине было больше.
Нож прошелся по рукам Грайс, задел ее щеку. Грайс удерживала лезвие, чтобы не получить слишком глубокие порезы, но предотвратить их полностью она не могла. Грайс полагалось бы визжать от страха, и ей и вправду было страшно, от уверенности в собственной непобедимости и следа не осталось, но голос не шел. Борьба была молчаливая, удивительно долгая. Грайс казалось, что вся она покрыта длинными, неглубокими ранками. И Грайс знала, что долго она не продержится.
Вот эти минуты должны были быть у нее последними. И неожиданно она снова почувствовала, что ей все равно. Но это безразличие не заставило ее опустить руки и перестать сопротивляться. Наоборот, Грайс поняла, что может все. И она отпустила девушку, даже не думая о том, что случится сейчас, а потом с размаху, из последних сил, ударила ее по лицу. Маска треснула, осколки фарфора впились в лицо девушку, почти обнажив ее щеку. В это же время нож глубоко вонзился в плечо Грайс. Грайс ударила снова, на этот раз целясь в глаза. Рука девушки разжалась, она взвизгнула, звук был похож на писк настраиваемого микрофона. Грайс, наконец, удалось сбросить ее с себя. Плечо заливала горячая кровь. Грайс подумала, что она не сумеет добежать до лифта, а вот комната охранника находилась совсем рядом. Она метнулась туда, успев распахнуть дверь ровно перед тем, как девушка в фарфоровой маске ее настигла. Руки в перчатках перехватили Грайс за локоть, но она больно треснула дверью и себя, и девушку. Локоть пронзила невыразимая боль, намного более мерзкая, чем боль в плече. Грайс еще некоторое время боролась за то, чтобы закрыть дверь, девушка упрямо тянула ее на себя. Наконец, Грайс сумела перевернуть ручку и закрыть защелку. Дверь продолжала конвульсивно дергаться, будто снаружи ее тянула не тощая женщина, а кто-то огромный, жуткий. Грайс взяла стул, подперла им дверь и только тогда заметила, что ножка стула в крови.
Охранник, чьего имени Грайс даже не знала, лежал под столом. Глаза его были широко, доверчиво раскрыты, будто он смотрел на облака. На его груди было, наверное, с двадцать колотых ран, ни единого живого места, одна развороченная плоть, казалось обрывки форменной рубашки, пропитавшись кровью, вплавились в тело. А вот лицо было нетронутым, мальчишеским, почти красивым. Грайс подумала, что зря, совершенно зря не спросила его имени, и что он больше никогда не спросит, как у нее дела. Наверное, он был добрым человеком. Заслуживал счастья, как и все люди.
В этот момент дверь прошила пуля. Грайс спряталась под столом или, вернее сказать, за трупом охранника. Легла рядом с ним, будто они были подростками, собиравшимися поболтать, валяясь на газоне. Телефон все еще не выпал из кармана. Ей невероятно повезло. Еще несколько выстрелов прошили дверь. Если уж это дверь в комнату охранника, она могла бы и понадежнее охранять.
Грайс совершенно механически нажала пальцем на первый номер в журнале звонков. Лаис взял трубку тут же.
– У меня большие проблемы, – медленно и как-то пусто сказала Грайс. – Меня пытались убить. И все еще пытаются.
– Что?! Где ты?!
– На работе. Вернее на парковке. Но я работаю не на парковке. На парковке работает охранник. Мы как раз с ним лежим. Это минус третий этаж. Пока.
Грайс выключила телефон. Это мотивировало бы Лаиса быстрее приехать. Что? Лаиса? Почему она вообще позвонила ему, а не Кайстоферу или Ноару? Выстрелы прекратились, теперь в дверь пинали ногами. Стул дрожал при каждом ударе. Не девушка, а берсерк. И до чего навязчивая.
Мысли текли спокойно. Грайс обнаружила, что лежит в луже крови охранника. По всем правилам полагалось бы заплакать.
Через некоторое время, но Грайс не могла сказать через какое, удары прекратились. Остались только она и охранник. Он ничего не спрашивал, и Грайс не отвечала. Пахло, как в мясном магазине. Грайс истекала кровью, и все становилось пустым и незначительным.
Кажется, это Вольтер писал: все становится пустым и незначимым к исходу дня, а тем более к исходу всех дней.
А может и не Вольтер. Может Грайс сама это все придумала.
Через некоторое время стук возобновился. Грайс показалось, что он стал еще хуже, еще сильнее, и громким – ну просто невыносимо. А потом дверь просто вышибли, и погнутый металлический стул Грайс стало так же жалко, как и охранника.
Грайс ожидала увидеть девушку с фарфоровым лицом, а больше никого не ожидала. Но на пороге стоял Кайстофер, а позади него маячил Лаис, а дальше еще полицейские в форме, и Ноар с ними – без формы.
– Я не убивала его, – сказала Грайс, встав, как провинившаяся девочка. – Наверное.
– Судя по всему, он умер в течении твоего рабочего дня, – сказал Кайстофер. – Часов семь назад. Полагаю, у тебя есть твердое алиби.
– Да, я в этом уверена. Со мной был мой лаборант.
– Грайси! – завопил Лаис. – Ты вообще жива?!
Вопрос был как нельзя более актуальным, но ответить на него Грайс не успела. Кайстофер взял ее на руки, легко, будто она вообще ничего не весила, вынес из комнаты.
– Мне не отрезали ноги, – сказала Грайс.
– Ты считаешь нужным это сообщить?
– В определенной степени.
Машина скорой помощи на этой парковке смотрелась, как приклеенная. Грайс уткнулась лицом в пиджак Кайстофера, пока он нес ее. В салоне машины пахло лекарствами и металлом. Какие-то люди обрабатывали ее порезы, зашивали большую рану на плече, давали ей таблетки и воду, а Грайс смотрела только на Кайстофера. Он сидел рядом и молчал, взгляд его был спокойным, это успокаивало и Грайс.
Постепенно манипуляции, проводимые с ее телом, были закончены. Грайс попросила еще воды, и ей не отказали. Лаис носился туда и обратно, а полицейские на него кричали.
Кайстофер неохотно пропустил к ней Ноара.
– Ты должна рассказать мне все, что знаешь.
Ноар выглядел растерянным. Он будто не знал, что ему чувствовать. Глаза у него были грустные, но зубы – привычно оскалены.
– Она не готова, – сказал Кайстофер. Но он ошибался. Грайс была готова. Она чувствовала себя бездушной машиной вроде диктофона, ей было совсем не сложно повторить все.
Она говорила очень медленно, чтобы Ноар и другие не слишком мучились с расшифровкой. Ноар положил диктофон между ними, а сам записывал что-то с ее слов. Какие-то тезисы, наверное.
Закончив свой рассказ, Грайс сказала:
– Вот теперь я не готова.
Но Ноар все равно задал несколько вопросов, и Грайс никак не могла вспомнить, что же отвечала на них, сразу после того, как закрывала рот. Нужно будет потом спросить у Ноара. Ноар коснулся ее руки, и Грайс кивнула ему.
Он ушел к другим полицейским, вроде как все занимались трупом охранника. Наверное, его погрузят в эту же машину скорой помощи. Надо было отсюда убираться. Кайстофер поймал ее отчаянный взгляд. Он сказал:
– Я еще поговорю с полицией. И с теми, кто отвечает за безопасность здесь. Лаис отвезет тебя домой.
Грайс вдруг засмеялась:
– Не хватало умереть сегодня в автокатастрофе.
– Ты считаешь, он плохо водит?
Но Грайс покачала головой.
– Это шутка.
– Хорошо. Я проверю категорию его прав.
– И есть ли у него вообще права.
Чуть погодя, Грайс добавила:
– Это тоже шутка.
И еще:
– Я разбила "Мазду".
– Хорошо.
– Не совсем то слово.
– Согласен, оно довольно неорганично ситуации.
Лаис заглянул в машину:
– Можно ее уже забрать?
– Да.
Ей помогли выбраться. Грайс обернулась к врачам, кажется там были две женщины и мужчина. Она вежливо сказала:
– Спасибо, – и едва не сделала книксен.
Ей сказали что-то в ответ, но Грайс уже ушла вслед за Лаисом. Грайс вдруг подумала: она ведь могла здорово пошутить, когда Кайстофер сказал, что поговорит с теми, кто отвечает здесь за безопасность. Нужно было сказать: тот, кто отвечал за безопасность убит, он в любом случае был не слишком хороший специалист.
Ха-ха-ха.
Они сели в машину Кайстофера. Лаис сказал:
– Первый раз за рулем такой тачки.
А Грайс сказала:
– Я хотела купить тебе мороженое. Лимонное. С заварным кремом. Как ты любишь.
– Ты хочешь мороженое, Грайси?
Лаис потянулся обнять ее, но вовремя остановился. Грайс покачала головой.
– Я хочу домой.
И они поехали домой. Грайс увидела, как сумерки пожирают город, и как наступает темнота. А дома она выпила какао. Лаис ходил вокруг нее и приносил ей разные вещи, которых ей не хотелось. В конце концов, от безнадежности, он заказал пиццу.
Никто не понимал, что Грайс не так уж тяжело. Наоборот, ей казалось, будто она совсем ничего не чувствует, даже тело словно онемело.
Когда Грайс поедала третий кусок пиццы, не чувствуя вкуса, к ней в комнату вошла Олайви.
– Я не хотел ее пускать, – сказал Лаис из-за двери. – Но она – богиня.
Грайс кивнула. Она, в общем и целом, не была против. Олайви села на кровать. Грайс продолжила сидеть за столом и есть пиццу.
– Мне нужно посмотреть твоими глазами.
– Ты вырвешь мне глаза? – спросила Грайс, борясь с тягучим сыром.
– Нет, – сказала Олайви. – Если ты не мертва, это не обязательно. Иди сюда.
– Сейчас.
Грайс прошла в ванную, помыла руки, почистила зубы и вернулась. Она сказала:
– Лаис, забери пиццу.
– Нет проблем!
Олайви все еще неподвижно сидела на кровати. Рядом с ней часто казалось, что время останавливается. Грайс опустилась рядом.
– Что я должна делать? – спросила она.
Олайви взяла ее за подбородок. Пальцы у нее оказались холодные, было приятно и неприятно одновременно. Олайви заставила Грайс вскинуть голову, посмотреть на нее, а потом подалась ближе. На секунду Грайс показалось, что они в кино, и Олайви сейчас ее поцелует.
Но Олайви просто смотрела. Некоторое время Грайс не чувствовала ничего особенного. Темные глаза Олайви смотрели на Грайс, и Грайс думала о том, какой это теплый оттенок – карамель, кофе, что-то такое совсем нежное, уютное. И какой холодный был при этом взгляд. А потом Грайс почувствовала, будто Олайви раздевает ее, но только вовсе не ее тело. Она слой за слоем снимала ее воспоминания, перед Грайс мелькали, как во сне наяву, картинки из ее детства – беспорядочные, бессмысленные. Темные комнаты, освещенные луга, Большой Каньон, видимый из окна машины, мороженое, бессонные ночи, коллекция ножей, которую нужно полировать, конфеты, собранные в ночь Хейллоуина, когда дети притворяются богами.
Картинки сменялись все быстрее. Школа, университет, работа, свадьба, Кайстофер, "Ост-Инд", Дом Тьмы, и, наконец, сегодняшний день, начинавшийся так скучно и закончившийся крайне остросюжетно.
Грайс чувствовала, как будто делит с Олайви все воспоминания. Будто Олайви чувствует тот же вкус мороженого, что Грайс чувствовала в семь, знает запах моющего средства от маминых рук, ощущает в себе Кайстофера, как ощущала Грайс в свою первую брачную ночь. Грайс затошнило, ей не нравилось, что кто-то так близко с ней. Это было больше, чем секс, больше, чем все, что Грайс прежде знала – самая страшная близость.
Олайви была в ней, в ее разуме.
Грайс и не заметила, что плачет. Рука Олайви утерла ей слезы. Вместо картинок перед глазами, Грайс снова увидела ее глаза.
– Спасибо, – сказала Олайви. – Ты плачешь.
– Да.
– Никто раньше не плакал. Но я понимаю. Я бы чувствовала то же, что и ты.
Олайви встала с кровати. Она знала, что Грайс хотела, чтобы Олайви скорее ушла. Олайви понимала, что быть так близко – ужаснее, чем умереть.
Когда Олайви ушла, Грайс повалилась на кровать без сил. Она долго дремала. Плечо саднило, и Грайс часто просыпалась, а потом проваливалась в тонкий, как лед ранней зимой, сон. В одно из таких смутных пробуждений Грайс почувствовала, что на нее смотрят. Он стоял над ней, не включая свет и не двигаясь. Кайстофер выглядел жутковато, как-то совершенно не человечно.
– Доброй ночи, – сказала Грайс.
– Доброй ночи, – ответил он бесцветно.
Когда Грайс окончательно проснулась, он включил свет и принялся перебирать вещи в ящиках. Грайс вспомнила о ключе от всего, который хранился в ее тумбочке. Вспомнила, как трогала диск с записями о детстве Кайстофера, его сестер и брата. Вспомнила, как искала подходящий момент его досмотреть.
Олайви ведь теперь тоже все это знала. Грайс только надеялась, что она не скажет Кайстоферу.
Кайстофер открыл шкаф и принялся заново складывать рубашки. Грайс смотрела на него.
– Что ты делаешь? – спросила она. – Пойдем спать.
– Я не люблю беспорядок.
– Но все в порядке.
Кайстофер продолжил перебирать вещи, а потом ушел в ванную. Грайс думала подремать еще, под шум льющейся воды, но сон не шел, а вода лилась слишком долго. Грайс поднялась с кровати, пошла в ванную.
Кайстофер мыл руки. Кожа уже приобрела красный, мучительный оттенок. Он явно занимался этим не десять и не двадцать минут.
Грайс подошла к нему, встала у него за спиной. Она не знала, что сказать. Почему он был так взволнован? До полнолуния оставалось еще недели две.
Кайстофер выключил воду, медленно развернулся к ней. Он сказал:
– Я волновался. Я не контролировал то, что происходит. Это было не по моему плану. Я не хотел, чтобы с тобой случались такие вещи. Я не понимаю, как я не подумал об этом. Если бы я об этом подумал, я бы смог найти решение.
Довольно длинная тирада для Кайстофера.
– Я позволил, чтобы с тобой это случилось. Плохо. Очень плохо. Все вещи, которые я делаю, не помогли. Не имели к этому отношения. А теперь я даже не знаю, что сказать тебе, чтобы поддержать. Я не понимаю.
Грайс обняла его и почувствовала, как он напряжен.
– Я даже не думал о том, что ты – человек. Что тебе можно причинить вред. Это ведь элементарно, биология и ничего больше. Большинство умозаключений имеет синтетическую природу, но это – просто факт.
Грайс сильнее обняла его. Она была такой маленькой рядом с ним, но, казалось, испытывая стыд, он был совсем беззащитен.
– Все в порядке, – прошептала Грайс. – Все обошлось.
Она поцеловала его, и он ответил, нежно, несмело, смущенно. Они отстранились друг от друга, Кайстофер долго смотрел на нее молча, а потом сказал:
– Грайс, я...
Его вдруг передернуло, будто он испытал резкую зубную боль. Грайс положила руку ему на щеку, провела пальцами по скуле. Она вдруг поняла, что впервые они прикасаются друг к другу просто так, вне расписания. Впервые он целовал ее без причины.
– Тебе плохо?
Глаза у него стали туманными, и Грайс на секунду показалось, что он сейчас заплачет, а потом щеку обожгло и в ушах зазвенело. Она услышала голос другого Кайстофера, беспорядка.
– Ты, мерзкая дурочка, ты заставила нас волноваться! Мне больно! Плохая, плохая, девочка!
– Что ты здесь делаешь? – прошептала Грайс.
– Сюрприз, сука.
Он взял ее за горло, прижал к стене. Грайс подумала, что хватит с нее сегодня удушений. Он улыбался своей сладкой улыбкой.
– Ты испугала меня, мне больно, мне не нравится, когда мне делают больно. Я буду играть с тобой так, что на тебе живого места не останется. Давай, сладкая конфетка, скажи хоть что-нибудь, прежде, чем я тебя разгрызу.
А потом он поцеловал Грайс. Совсем по-другому, чем минуту назад. Страстно, болезненно, прижимаясь к ней всем телом, он терся о ее бедра, вылизывал ее язык. Грайс укусила его, отчасти чтобы разозлить еще сильнее, отчасти из страха. Ее чувства ко второй части Кайстофера были слишком сложными, чтобы анализировать их.
