Текст книги "И восходит луна (СИ)"
Автор книги: Дарья Беляева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
– Что, милая?
– Мне здесь очень одиноко.
– Ты привыкнешь. Твоя работа делать счастливым твоего господина, а не быть счастливой самой. Это ради всего человечества, Грайс.
– Ты говоришь так, будто принесла меня в жертву.
– Этимологически – это так.
Мама вздохнула, будто вся тяжесть мира разом легла на ее плечи.
– Хорошо, я понимаю, как ты там страдаешь, моя девочка. Я же тебя люблю, мне не хотелось бы, чтобы ты воспринимала свою нынешнюю жизнь как постыдную обязанность. Тебе повезло, милая. Так везет далеко не всем. Мне так в свое время не повезло, и я вынуждена была выйти замуж за твоего отца.
– Мама, даже когда ты хочешь, у тебя не получается.
– О чем ты, моя милая? – прощебетала мама. Этот ее легкомысленный имидж испарялся легким, клубничным облачком, когда она работала с детьми, становясь серьезной и внимательной, или когда ее жестокая рука вонзала нож в горло визжащей свинье.
Мама протянула руку в пустоту, туда, где Грайс ее не видела, и вытащила из пустоты длинный, изгибающийся, как змея, замершая в движении, ритуальный нож. Он так блестел, что Грайс на секунду засветило экран белое пятно.
– Смотри, что мы с папой купили в аэропорту!
– Здорово. Как сестры?
– Радуются за тебя! Все здесь за тебя так рады! Так горды! Ты не представляешь! Ждут не дождутся, когда ты объявишь о том, что ждешь малыша.
– Я пыталась перевести тему.
Мама совсем не спрашивала, что Грайс думала о Кайстофере. Может, потому что это не имело никакого значения. Какая разница, понравился ли он ей. Грайс, впрочем, и сама еще не могла ответить на этот вопрос. Мама вертела в руках ритуальный нож. Грайс поняла, что мама, кажется, хотела подбодрить ее. Ей стало неловко, мама старалась, она радовалась, а Грайс было только противно.
Она заметила впаянный в рукоятку ножа лунный камень. Как на ее обручальном кольце.
– Я люблю тебя, – сказала мама, и совсем другим голосом, которого Грайс никогда не слышала, добавила:
– Мне жаль. Я знаю, что ты никогда не хотела этого. В жизни мы часто получаем не то, чего хотим, а то, чего хотят другие.
Мама выставила нож, по которому полз Рузвельт, иногда его лапки соскальзывали со скользкого металла. Грайс волновалась за него, как за канатоходца в цирке.
– Спасибо, мама, – сказала Грайс. В этот момент Грайс услышала шаркающие, искаженные звуки шагов.
– О, – сказал папа. – Мои девочки разговаривают.
– Каэл, поздоровайся с Грайс. Посмотри, у нее за спиной такая потрясающая, просторная комната. Господин явно ее не обделил.
– О, и правда, Грайс, чудесное место! Такие очаровательные занавески.
– Спасибо, папа.
Папа – бесхарактерный, нечуткий, беззащитный. Грайс его презирала, и это было неправильно, но она ничего не могла с этим сделать. Нежность к нему мешалась с чувством раздражения, презрения. Грайс думала о том, что ей, наконец, не придется подавлять в себе все эти чувства. Это заставило ее улыбнуться.
– О, милая, у тебя такая цветущая улыбка!
– Ладно, солнышко, я поехал. Завтра полнолуние, и у моего Лунного Пациента, снова обострение.
Лунный Пациент – папин самый проблемный, но и самый любимый, больной. История их отношений началась уже очень давно, года два назад. Лунный Пациент не знал своего имени, и его привезла полиция. Он кричал о том, что он из Нэй-Йарка, и кто-то сделал куколку из его жены, а потом убил ее. Кто-то издевался и над ним, но сохранил ему жизнь. Стоит ли говорить, что никаких документов у Лунного Пациента не было, его никто не узнавал. Лунный Пациент твердил, будто его выключили из реальности, и впадал в истерику при виде сладкого.
Хуже всего ему, месяц за месяцем, становилось в полнолуние. Он пытался убить себя, опасаясь, что кто-то придет за ним, и все повторится. Папа очень заинтересовался Лунным Пациентом, особенно динамикой его обострений. И хотя доказано было, что лунный цикл влияет лишь на приливы и отливы, а не на здоровье человека, папа задумался о том, сколько еще подобных случаев зарегистрировано в клиниках страны.
И он нашел больных, чей анамнез и течение болезни практически совпадали. Они не говорили, что кто-то кого-то убил, однако они утверждали, что их выключили из реальности, они так же впадали в истерику при виде сладостей и совершенно идентичным образом погружались в припадки во время полнолуния. У этих людей не было ничего общего. Папа нашел около двадцати подобных больных. И хотя выборка была не большая, проделанная папой работа оказалась оценена по достоинству. Психозы, подобные тому, от которого страдал Лунный Пациент, назвали Синдромом Блейка. Самый ранний зарегистрированный случай подобного психоза был отмечен пятнадцать лет назад. Мужчина, который им страдал, уже умер, откусив собственный язык в одну из особенно лунных ночей. Вся эта история производила на Грайс жутковатое впечатление, и она не любила слушать о Лунном Пациенте, однако папа не переставал поднимать свою любимую тему.
– Удачи ему, – сказала Грайс.
– Она ему пригодится. Я люблю тебя, дочка.
Когда папа ушел, мама еще некоторое время неловко помолчала. Грайс сказала:
– Хорошо, мама, сейчас придет Кайстофер, поэтому мне надо идти.
– Я люблю тебя, девочка! – быстро ответила мама.
– И я, – сказала Грайс, впервые не чувствуя вины за то, что это – ложь. Она хорошо относилась к родителям. Хотя временами злость на них застила ей солнце, она испытывала и хорошие чувства. Просто не любила их. Так тоже бывает.
Грайс закрыла крышку ноутбука. Комната была большая, а квартира еще больше, и было в ней три этажа, а еще бесчисленные нежилые этажи под ними и, наконец, снова жилой, и самым жутким образом, подземный уровень. Грайс почувствовала, как здесь может быть одиноко. Но пока все было в порядке. Почти.
Грайс взяла с полки монографию по фармакокинетике и углубилась в чтение. Химия ей нравилась, она позволяла забыть об обществе, обо всем. Грайс будто сужала свое восприятие до точки. Не было никого и ничего, лишь бесконечные закономерности, вещества, реагирующие друг с другом, и процессы, в которых нет места эмоциям и чувствам.
Грайс не слышала шагов, но услышала голос.
– Здравствуй.
Кайстофер стоял рядом с кроватью. Вид у него был спокойный, безразличный. Грайс отложила книгу и быстро села.
– Здравствуй, – вежливо сказала она. – Как прошел твой день?
Кайстофер явно не ожидал этого вопроса. Он медленно сказал:
– Довольно продуктивно. А твой?
– Довольно непродуктивно.
Они оба чувствовали неловкость. Грайс взяла его за руки, погладила его пальцы. У него были красивые, сильные руки.
Грайс и Кайстофер не знали, что друг другу сказать. Он стоял неподвижно, не привыкший, что его здесь кто-то ждет, а Грайс думала, о чем они могли бы поговорить. Молчание нарушил Кайстофер. Он сказал:
– Меня не будет три дня.
– Хорошо, – сказала Грайс, не понимая, что испытывает – радость или разочарование.
Он склонился к ней и поцеловал ее, очень осторожно, но безо всякой нежности.
Глава 3
Прошел уже почти месяц с тех пор, как Грайс вышла замуж за Кайстофера. Через четыре дня ей предстояло выйти на работу. Отчасти Грайс даже привыкла к безделью. Они с Аймили были очень разными, а лучше было бы сказать так: они совершенно ни в чем не были похожи, однако Грайс нравилось проводить время с ней и Лаисом. Аймили писала фанфики, а Грайс и Лаис пили лимонад и комментировали других участников конкурса, выискивая перлы. Еще Лаис и Аймили играли в сюрреалистические игры на приставке, и периодически Аймили впадала в такую ярость, что вырывала из джойстика провод. Поэтому Грайс предпочитала только смотреть. Еще она смотрела с Лаисом и Аймили кино, они ели попкорн, иногда выключали звук и говорили за персонажей всякие дурацкие, смешные вещи. Иногда Лаис приносил им безумные десерты, вроде салата из бананов, мороженого и бекона. Еще Лаис пел, а они слушали. Грайс уже десятки раз слышала историю о том, как Лаис мечтал стать музыкантом.
По вечерам Аймили и Лаис уходили, ночами Аймили просаживала деньги в казино, принимая вид отца семейства с трясущимися от тревожности руками или молодого парня, уверенного в своей победе. Лаис пытался устроиться на работу, желательно связанную с музыкой, но никто не хотел его брать.
Аймили говорила:
– Он жалуется тебе, что не может найти работу, но ты знай, что он не хочет работать руками и вставать в семь утра.
– Я человек искусства! Отстань!
– Пожарь яичницу. Хоть какая-то польза от тебя будет.
Грайс было с ними хорошо. Наверное, впервые за всю ее жизнь, ей было хорошо с кем-то. Она чувствовала себя счастливой рядом с Аймили и Лаисом, хотя часть ее, та самая, что в глубине души всегда считала, что мама и папа правы во всем, думала, что они просто инфантильные, не имеющие особенных целей в жизни, избалованные дети. А она, скучная и без того, становится рядом с ними еще хуже.
И все же, отгоняя от себя эти мысли, Грайс была счастлива.
Олайви и Ноар почти не показывались. Ноар пропадал на работе, а Олайви никогда не выходила пообщаться с кем-либо, выглядело так, будто в ее бункере, так Аймили называла этаж сестры, творятся какие-то секретные дела, и она никогда не покидает своего поста.
Иногда в дом заваливалась пьяная Маделин. Сейчас она нигде не снималась, и, кажется, главным ее отдыхом было шампанское "Кристал". Она мурлыкала песни, снимая с себя туфли на невероятном каблуке, прикладывалась к бутылке, а потом падала на диван в просторной гостиной, требуя принести ей конфет.
Грайс обычно исполняла эти просьбы, и Маделин, видимо, решила, что Грайс ее камердинерша, поэтому в случае каких-либо затруднений взывала к ней.
Дайлан часто выбирался к Аймили. К младшей сестре он проявлял особенное, нежное, почти человеческое внимание. Впрочем, думала Грайс, вовсе не стоило думать, что оно – человеческое. Боги ведь тоже любили друг друга, у них были понятия о семье и заботе.
Кроме, может, Кайстофера. Грайс не сказала бы, что он старался. Казалось, вся его теплота, все эмоции, весь жар его речи, все уходило на теледебаты, многочисленные интервью с журналистами, выступления в Сенате и прочую социально-политическую активность. Прежде при упоминании его имени Грайс вспоминала его обаятельную, белозубую улыбку. Теперь она поняла, что эта улыбка – всего лишь обертка, и больше никогда не представляла Кайстофера улыбающимся. Он приходил домой поздно вечером, и Грайс встречала его. Они ужинали вместе, прислуга подавала определенные блюда в определенные дни недели, и Кайстофер каждый раз ожесточенно проверял чистоту скатерти и аккуратность, с которой на столе был расставлены приборы. Если его что-либо не устраивало, он подзывал прислугу и выносил виновнику первое предупреждение. Предупреждений было три, после – увольнение. После того как обессивно-компульсивный ритуал осмотра стола был завершен, Грайс и Кайстофер садились есть. Они, в отличии ото всех остальных членов семьи, соблюдали за столом весь сложный этикет, воспроизводимый обычно на званных обедах или в ресторанах топ-класса.
За столом Кайстофер вел беседу исключительно не нейтральные темы, исключавшие религию, политику, расовые проблемы и, почему-то, астрологию. В основном, они говорили друг другу о том, как прошел их день. Если Дайлан и Маделин или Аймили и Лаис, вдруг ужинали вместе с ними, они не могли сдержать улыбок и даже смешков, но это не заставляло Грайс и Кайстофера прекратить спектакль.
Они вели себя, как пара пуританских парвеню, заключивших все человеческие эмоции и позывы в темницу буржуазной этики. По крайней мере, так сказала Аймили. Грайс не совсем понимала, что в этом дурного.
– Общество спектакля, – говорила она.
– Я думаю, Ги Дебор имел в виду систему доминирования, специфический репрессивный аппарат и фетишизацию потребления, а не приличное поведение за столом, – сказал Кайстофер.
И Аймили показала ему длинный, розовый язык, чем, по ее представлению, серьезно изранила его чувства.
После ужина Грайс и Кайстофер приводили себя в порядок и ложились в постель, следовал короткий, чуть более личный разговор, касавшийся планов на ближайшее будущее, а потом они занимались любовью.
И после скучнейшего, правильнейшего поведения за столом, сеанса вечерней гигиены и короткого делового разговора, секс казался Грайс почти болезненно интимным.
Сознание потихоньку стало выплывать из припадков удовольствия, в которые ее отправлял секс с Кайстофером. Теперь она осознавала больше, запоминала больше, могла контролировать себя. Удовольствие все равно казалось слишком интенсивным, почти на грани со страданием, но теперь Грайс, по крайней мере, могла принимать в процессе более деятельное участие. Кайстофер, теперь она знала это точно, испытывал чувства такой же силы, однако для него, его вида, они были естественными. Грайс же часто боялась, что у нее остановится сердце. Аймили сказала, что такие случаи были. Впрочем, в основном, у мужчин, которые возлежали с богинями. Лаис целый день ходил напуганный, и Аймили это очень забавляло.
Грайс и Кайстофер занимались сексом каждый день. Кажется, для него это тоже был ритуал, как, к примеру, сборы на завтра или проверка соответствия столовых приборов всем нормам прилежания. Он всегда целовал ее в одно и то же время, и это всегда значило – одно и то же, безо всяких оттенков. Иногда Грайс думала, что вплоть до секунды может высчитать момент, когда Кайстофер притянет ее к себе и поцелует. Он мог прерваться на середине разговора или даже фразы.
Порядок прежде всего.
А если Кайстофер не мог заснуть, он никогда не читал в постели. Он всегда вставал, садился за стол, включал настольную лампу с мягким, почти незаметным светом и, сосредоточенно выписывая понравившиеся цитаты в черную книжку, хранившуюся в ящике стола, закрытом обычно на ключ, читал ровно полтора часа, ни минутой меньше или больше.
Грайс не могла сказать, что испытывает к нему романтическое влечение или нежность. Она привязалась к нему, он стал для нее привычным. Ритуализированная, регламентированная, ненастоящая семья, будто они жили за витриной магазина, и их постоянно могли видеть прохожие, казалась успокаивающей. С ней не могло случиться ничего неправильного – ужин, разговоры, секс, сон, когда он обнимал ее. Все было просто, мало составляющих, в которых много деталей, не нарушаемых ни при каких условиях.
Искусственная, кукольная жизнь.
Грайс нравился его запах, его прикосновения, точность и надежность, любовь к контролю, и она с удовольствием играла его идеальную жену даже когда никого не было рядом. Они не узнавали друг друга, но никто из них к этому не стремился.
Многих развращает вседозволенность, и Грайс боялась, что Кайстофер будет издеваться над ней, что он будет кричать на нее, а может даже и бить. Он ни разу, за весь месяц, не выглядел даже раздраженным, не нарушал ее личного пространства, не лез в ее дела и не посвящал Грайс в свои. Их отношения были ровно настолько холодны, что ей не было страшно жить с ним.
Она чувствовала, что ни он, ни она никогда не переступят границы, за которой страх, неловкость и желание скрыться, спрятаться, невыразимый стыд. Холод отрезвлял, очищал, а любовь – пожирала.
Когда Грайс была девчонкой, она мечтала о невероятной любви, которая изменит все, которая смоет все границы, которая позволит ей стать с кем-то единым целым. Она мечтала о настолько удивительной любви, что ее и на свете-то нет. Ей нужно было заткнуть черную дыру в груди, с которой Грайс ходила всю жизнь.
Даже любовь – паллиатив. Временное средство, полумера. Даже любовь. Даже флуоксетин.
Так что Грайс перестала мечтать о любви небесной, а любовь земная ее пугала.
Хорошо было, что не было никакой любви. Кайстофер, Грайс была уверена, думал абсолютно так же. Они были друг другом довольны.
Сейчас Грайс сидела на скамейке в Сентрал-Парке. На коленях у Дайлана лежала раскрытая коробка с разноцветными пончиками "Криспи Крем". Дайлан сидел между Грайс и Аймили. Грайс ела нежный пончик с банановым кремом, достигая той самой точки блаженства, обеспечивающей "Криспи Крем" такие высокие продажи. Молочно-банановый крем скользил по языку, и Грайс жмурилась от удовольствия. Аймили слизывала блестящую, розовато-красную клубничную глазурь с золотистого колечка пончика. Пончик Дайлана оставался нетронутым, Дайлан вещал:
– Так вот, создание дамб, возводимых инженерам эмериканской компании "Моррисон-Кнудсен" привело к поднятию грунтовых вод и соли, а на такой почве прекрасно растет знаете что? Опиумный мак! Иными словами, это Эмерика сделала поля Эфганистана источником сырья для наркотика, от которого теперь сама в ужасе повизгивает. А знаете, почему? Это деньги. Очень большие деньги, а люди любят большие деньги и очень большие деньги...
Аймили сидела с подчеркнуто скучающим видом, а потом стукнула ладонью по скамейке, перехватив пончик зубами. Умяв его, она сказала:
– Братик, знаешь, как ты выглядишь со стороны?
Она крикнула пробегавшему мимо мужчине в спортивных штанах, мокрой от пота майке и с эластичной повязкой под волосами.
– Эй, парень! Я – левая! Я очень – левая! Я просто ультралевая! И я ненавижу правительство!
Грайс и Дайлан засмеялись, а парень, остановился, он был красный от бега и волнения, нелепый и грустный от того, что Аймили к нему обратилась.
– Д-да, – сказал он. – Здорово.
– Беги, Фаррест, беги! – крикнул Дайлан. А Грайс стало парня жалко. Она уже привыкла быть на другой стороне баррикад. Грайс была теперь членом божественной семьи, пусть не богиней, но человеком, принадлежащим их роду. А неудачливый бегун, совершавший утреннюю прогулку в нелепом темпе, не знал, что Аймили очаровательная и смешная, что она просто хотела уязвить брата, что она не злилась.
У него, наверное, вся жизнь перед глазами пронеслась. Не стоит ему сегодня повышать кардионагрузку.
– Правда? – спросил Дайлан, откусив пончик. – Так все и выглядит?
– Для полноты картины мне нужно было разбить себе голову.
– Определенно.
Они засмеялись. Дайлан и Аймили как будто были на одной волне. Странно, это Кайстофер был его близнецом, они были ближе всех в мире, но Дайлан больше всего времени проводил именно с Аймили.
Грайс еще не ко всему привыкла, особенно ей не давал покоя их зубодробительный цинизм. Ей каждый раз вспоминался подземный зал, в котором спали их предки. Никто из них, кроме Кайстофера, не мог воспринимать происходящее в мире всерьез. Все было смешным, игрушечным для существ, которые никогда не умирают. Все то, что для Грайс составит целую жизнь, было для них только эпохой. Поэтому они надо всем смеялись.
Дайлан отламывал кусочки от пончика и с удовольствием жевал. Пальцы у него были в креме, и Грайс видела, как сокращается клапан, где прячется щупальце, когда он двигает рукой.
– Ты ведь уже привыкла, Грайси? – спросил Дайлан.
– К твоей политической ориентации? Почти. Но я бы на твоем месте обратилась к психотерапевту.
Дайлан и Аймили засмеялись. Грайс почувствовала, что у нее получилось что-то важное. Ей нравилось иногда осторожно, одним шагом, преодолевать грань, разделяющую ее и их. Нравилось быть с ними фамильярнее, чем могут себе позволить большинство людей на земле. Аймили и Дайлан, наверное, это знали. Они частенько подыгрывали ей.
Дайлан оторвал еще кусочек пончика и принялся крошить его серым, жирным голубям. Голуби слетелись на пир, в отличии от простого хлеба, которым их вдоволь кормили в Сентрал-парке, пончики их еще прельщали.
Голуби столпились вокруг Дайлана, как культисты, они низко кланялись ему, подбирая крошки.
– В отличии от вас, я добрый, не жадный человек.
– В коробке еще шесть пончиков, Дайлан.
Они сидели напротив небольшого, густо-зеленого озера, купаться в котором было запрещено, однако пара студентов, далеких от состояния трезвости, с шумом ныряли в воду, поднимая брызги. На другой стороне озера поднимались, как стражи этого покоя, деревья, за них макушками виднелись стальные небоскребы, стремящиеся далеко-далеко вверх, из-за них деревья казались такими маленькими.
По дорожке изредка пробегали спортсмены, медленным, степенным шагом проходили пожилые пары, тихонько покачивая коляски, двигались нервозные молодые мамы, полные любви к крохотным людям. Иногда слышался лай собак, и мимо с шумом проносились огромные доги или крохотные карликовые пинчеры, и еще множество симпатичных псов, самых разных фасонов и размеров. Было так спокойно. Лето дошло до своей середины и замерло в самой комфортной точке.
Грайс, Аймили и Дайлан выбрались сюда позавтракать. Дайлан хотел потащить с собой Маделин, но она проснулась все еще пьяной, и Дайлан оставил ее досыпать дома. Аймили тоже была не против позавтракать пончиками с Лаисом, но ей даже не удалось его разбудить, Лаис мычал что-то неразборчивое, подергивал ногой, когда Аймили тыкала в него линейкой, и переворачивался с бока на бок, однако в сознание не приходил.
Что касается Кайстофера, даже будь он дома, ни за что бы не согласился. Но, слава богам, Кайстофера дома почти не бывало, и проблемы времяпрепровождения с ним у Грайс не стояло вовсе.
– Я так не хочу на работу.
– Так скажи об этом боссу, – сказал Дайлан. – Пусть только попробует тебе не разрешить.
– Но я не должна позволять себе бездельничать.
– Я позволяю, и мне пока все нравится.
– Ты не позволяешь себе работать, – сказал Дайлан.
– Точно. Я – нахлебница. Это мое призвание, и я не отступлюсь.
Грайс взяла из коробки еще один пончик, с апельсиновой начинкой. Лизнув глазурь, она продолжила:
– Понимаете, чтобы не потерять ощущение собственной ценности, я должна работать. Иначе, я не буду чувствовать, что у меня есть какая-то цель.
– А ты чувствуешь, когда работаешь? – спросила Аймили.
– Нет, но я забываю о бессмысленности всего сущего. Это и есть цель всего, что мы делаем.
– Люди такие смешные существа.
Аймили вдруг потянулась через Дайлана и обняла Грайс, нежно и надолго, как какая-нибудь хиппи, проповедующая любовь ко всему живому. Грайс было даже приятно, хотя и несколько неловко. В этот момент в кармане у нее зазвонил телефон. Грайс не знала, обрадовалась она этому или наоборот, разочаровалась, что контакт пришлось прервать слишком быстро. От Аймили пахло чем-то свежим, морским, чуть менее ярко и немного по-другому, чем от Кайстофера, а еще сладкими, цветочными, очень девичьими духами с нотами розы и еще каких-то, по запаху напоминающих клевер, трав.
Грайс запустила руку в карман. Дайлан и Аймили с любопытством уставились на нее. Грайс продемонстрировала им, кто звонит прежде, чем посмотрела сама, и увидела на их лицах легкое удивление и еще больше интереса.
Экран телефона демонстрировал недовольное лицо Ноара, в зубах у него была зажата сигарета, рот искривлен в презрительной усмешке. Грайс сфотографировала его не в лучшем настроении, однако ей нужна была фотография, которая будет готовить ее к разговору с ним, а не лживая, успокаивающая картинка. Над фотографией Ноара светилась надпись "кузен". Грайс понадеялась, что Ноар устанет ждать и бросит трубку, как он частенько делает, однако на этот раз кузен был настойчив. Вздохнув, Грайс нажала на кнопку "принять вызов", не будучи вполне уверенной в том, что именно этого она хочет.
– Да? – спросила она, и Аймили приложила руку ко рту, чтобы не засмеяться. Грайс и сама заметила, какой нелепый, напуганный у нее голос, будто она была маленькой девочкой, домой которой позвонила учительница.
Аймили было легко над этим смеяться, не она ведь готовилась услышать поток грязной ругани, бодрящий не хуже чашки эспрессо.
Разумеется, ожидания Грайс оправдались.
– Какого хрена я не могу тебя найти?! Где ты?! Ты мне нужна. Я приехал за тобой в свое рабочее время! Я хочу видеть тебя дома – сейчас! Ты можешь хоть раз напрячь свое огромное эго, и помочь другому человеку!
Грайс не знала, что Ноар будет ее искать, по всем правилам ему полагалось быть на работе. А уж пассаж про эго был проекцией в чистом виде. Если из них двоих выделить человека, чье эго занимает слишком много места, это уж точно будет не она. И если бы она знала, что ему нужно, она не отказалась бы помочь, только не надо орать. Глупо думать, что она окажется дома быстрее, если на нее накричать.
Все эти слова Грайс по привычке проглотила. Она сказала:
– Я с Дайланом и Аймили в Сентрал-парке.
– Я подхвачу тебя на выходе, который ближе к дому через пятнадцать минут.
Она даже не успела спросить, что, собственно, случилось. Ноар бросил трубку, канув в пустоту и безмолвие. Аймили сказала:
– Я даже отсюда слышала.
– Вот же дурной у человека характер.
– Ребята, вы хоть насчет кого-нибудь не сплетничаете?
Аймили и Дайлан переглянулись, а потом с одинаковыми улыбками заверили:
– Насчет тебя.
Грайс закатила глаза. Она поднялась со скамейки, на ходу доев пончик.
– Ребята, я пойду. А то он с ума сойдет.
Аймили приложила кулак к груди, а потом вскинула вверх.
– И помни – женская сила. Не позволяй придурку тебя обижать.
– Хорошо. Спасибо за завтрак. Удачи вам!
– Может сходить с тобой? – спросил Дайлан с любопытством.
– Нет, спасибо.
Грайс быстро подхватила сумку и ускоренным шагом двинулась к выходу из парка. Хорошо, что они не успели далеко зайти. Хотя, почему она, собственно, волновалась? Ноар, конечно, взбесился, но однажды он вошел в такое же состояние из-за того, что их судебный эксперт вышел в отпуск, и в первый же день Ноару понадобилось узнать, могут ли антидепрессанты приводить к суицидальным действиям. По каким-то загадочным причинам двоюродная сестра оказалась для него предпочтительнее гугла, и около пятнадцати минут Грайс пришлось вычленять в потоке его негодования, интересующий Ноара вопрос.
Даже если бы Олайви никогда его не выбрала или Ноар не отказался бы поначалу стать ее мужем, его стоило бы уволить. Подобная непоследовательность вряд ли являла собой образец профессионализма.
Грайс была зла, и все ее мысли были сосредоточены вокруг того, насколько Ноар вспыльчивый, злобный, и с каким трудом он доносит свою мысль до страждущих от его гнева. Может быть, стоило с ним об этом поговорить. Она семенила к дороге, на ходу поправляя волосы, ей хотелось выглядеть наиболее свирепо. В конце концов, Ноар вытащил ее с прекрасного завтрака посреди зеленого моря, и теперь ей предстояло провести некоторое время в его неприятной компании. Но как только Грайс увидела его служебную машину, грязный, неухоженный "Шеви" неприметно-зеленого цвета, вся охота ругаться куда-то испарилась, и осталась только охота отделаться от Ноара побыстрее. Окно, покрытое брызгами грязи, было приоткрыто. Ноар курил, пепла на его сигарете набралось уже прилично, но он его не стряхивал.
На самом деле Ноар ненавидел эту машину, всякий раз, когда он видел ее, его одолевало непреодолимое желание помыть ее, однако "Шеви" обязан был оставаться максимально непредставительным и непримечательным. Ноар был очень аккуратным в быту, по-солдатски чистоплотным, и машина всегда понижала его и без того не слишком стабильное настроение. Лаис и Аймили любили говорить, что на служебной машине Ноар получает штраф к хладнокровию – минус три кубика.
Итак, минус три кубика, у Ноара оставался лишь один, и судя по всему, сейчас он выбросил единицу, потому что рявкнул на всю улицу:
– Лезь в машину!
– Значит, ты здесь не под прикрытием, – хмыкнула Грайс.
Она села на заднее сиденье, вовсе не потому, что не доверяла собственному кузену. Привычка – вторая натура. Никогда нельзя нарушать железное правило не садиться на сиденье рядом с водительским. Это место смертника, ограбленного или жертвы насилия.
– Что тебе нужно? – спросила Грайс резко. Ноар отжал педаль газа, и машина резко сорвалась с места.
– Ты превышаешь скорость.
– Я полицейский, не учи меня, как мне ездить!
– Что тебе от меня надо? – повторила Грайс. Ноар смотрел в зеркало заднего вида, видимо, все-таки опасался внимания коллег. Его светлый, нервный взгляд не выражал ничего конкретного, сложно было понять, что он испытывает, кроме обычного раздражения.
– Слушай, Грайс, – сказал он чуть добрее. – Мне жаль, что я на тебя наорал. Просто у меня дело, где мне нужна твоя помощь.
Он скривился, будто лизнул лимон. Ноар ненавидел признавать, что ему нужен хоть кто-то. И то, что он позволил себе такую роскошь означало, что дело и правда серьезное. Никаких дел серьезнее похода в магазин Грайс не хотелось. Она поежилась.
– Дай угадаю, тебе нужно подобрать антидепрессанты жене твоего босса, чтобы никто об этом не знал? – безо всякой надежды спросила Грайс.
– Мне нужно раскрыть двойное убийство.
Такого Грайс не ожидала, она вздрогнула, выпрямилась, отвела взгляд от окна, за которым проносились цветастые, гипнотические вывески с рекламой фаст-фуда и марок одежды.
– А причем здесь я? Мне казалось, это непосредственно профиль твоей работы.
Ноар издал звук, очень похожий на рычание.
– Потому что это связано с нашей семьей. Потому что мои родители были менее чокнутые, чем твои, и не посвящали меня в писания, ритуалы и тайны культа. Потому что мне может понадобиться, чтобы ты связалась с кем-то из семьи, ведь меня там теперь знать не хотят.
– Это ты не хочешь их знать. Тебя простили. Это ты злишься.
Ноар стукнул кулаком по рулю, и раздался мерзкий гудок.
– Потому что я не сделал ничего, чтобы они могли меня ненавидеть!
Грайс хотела сказать, что Ноар вообще-то давал достаточно поводов и до своего грандиозного побега, который, будь Олайви более раздражительной, мог привести к люстрациям, коллективной ответственности и другим проблемам, свойственным замкнутому социуму, находящемуся под патронажем сильных мира сего. Однако ничего Грайс не сказала, ей стало Ноара жалко. Грайс закурила. Вся машина пропахла табаком, и Грайс могла не стесняться. Судя по направлению, они ехали в Браклин.
– А кто убит? – спросила Грайс через некоторое время, когда Ноар выбросил в окно третью по счету сигарету. – И как это связано с нашей семьей?
– Убит глава общины Нэй-Йарка и его жена. Мне нужно, чтобы ты кое-что мне объяснила. Там на стенах какие-то мутные цитаты. Мужику откарнали член с яйцами, женщине вырезали матку. У обоих слили всю кровь, смешали ее. Кровью и писали.
– Не думаю, что я могу помочь.
– Я тоже. Но мне придется использовать маленький шанс, что твоего куриного мозга хватает на что-нибудь, кроме зубрежки формул.
– Да заткнись ты!
Грайс захотелось его стукнуть. От его слов всегда было до слез обидно, особенно в детстве. И Грайс была рада, что живя в одном доме с Ноаром, она редко его видит.
На самом-то деле, она это прекрасно понимала, Ноар завидовал ей. Он знал, что никогда не сможет вернуться домой. Не потому, что его не пустят – он сам себя не пустит.
