Текст книги "В здоровом теле... (ЛП)"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

XXII

Восьмой день до октябрьских Ид

Кастор на следующий день был необычайно бдителен и деятелен. Нависшая угроза, казалось, пробудила его от вековой лени.

– Она здесь, господин, – мрачно объявил он, и по желчному тону Аврелий понял, что он имеет в виду Мнесарету.

Слуга удалился, насупленный и с показным подобострастием, предоставив хозяина во власть его опасной «соперницы».

– Аврелий, ты мне нужен! – объявила женщина, вбегая в комнату, взволнованная и счастливая.

«Наконец-то, – подумал патриций, – наконец-то она поняла!»

Пусть просит что угодно, он ей ни в чем не откажет!

– У меня чудесная новость! – с улыбкой продолжила Мнесарета.

– Ты в меня влюбилась! – рассмеялся Аврелий.

– Ах, перестань шутить, сенатор! Это Музей. Александрийский Музей приглашает меня прочесть цикл лекций!

– Поздравляю! – холодно ответил Аврелий, и глухая ярость закипала в нем. – Женщина в Музее – это высочайшая честь! – добавил он, надеясь, что его тон прозвучал достаточно радостно. – И когда ты уезжаешь?

– Вот для этого мне и нужна твоя помощь! Уже октябрь, и кораблей отходит мало. Я подумала, не найдется ли у тебя…

– О, конечно! – воскликнул он, и жгучее разочарование захлестнуло его. – Как раз через два дня отходит трирема. Это торговое судно, но на нем есть и отличные каюты. Я велю приготовить для тебя лучшую.

– Спасибо, сенатор, я знала, что могу на тебя рассчитывать! – в эйфории воскликнула женщина-лекарь. – Знаешь, с меня полностью сняли все обвинения! Брусок лекарства, найденный у Фуска, признали безвредным успокоительным на травах. Но я так тебе благодарна, Аврелий, за все, что ты сделал. Быть замешанной в преступлении, пусть и косвенно, уж точно не пошло бы на пользу моей профессиональной репутации.

– Тогда выпьем за твою карьеру! – предложил он, потянувшись к кувшину с вином, в котором определенно чувствовал нужду.

– Пей ты, дорогой, а я не могу. Сейчас это важно как никогда!

Аврелий залпом, почти с яростью, осушил чашу.

В проеме двери силуэт Мнесареты светло вырисовывался на фоне осеннего солнца, лившегося из перистиля.

Он лишь скользнул по ней взглядом: ему не терпелось, чтобы она ушла, чтобы запереться где-нибудь в темноте.

XXIII

Пятый день до октябрьских Ид

Кастор бродил по коридорам большого домуса, делая вид, что работает.

Равновесие понемногу восстанавливалось, и, если бы секира имперского правосудия их пощадила, вскоре этот дом снова стал бы идеальным местом для жизни. Мнесарета сама убралась с дороги, и вольноотпущенник уже принес в жертву Исиде горлицу в благодарность за ниспосланную милость, так что теперь оставалась лишь одна императрица, способная причинять вред.

Парис, успокоенный последними событиями, снова начал обращаться с Кастором с обычной надменностью. Союз, заключенный в темные времена, не выдержал испытания, едва миновала опасность.

Из кухни доносился фальшивый и радостный голос Ортензия, вновь колдовавшего над своими обожаемыми соусами.

Даже Фабеллий, наконец-то проснувшийся, участвовал во всеобщем ликовании, отпуская Поликсене дерзкие комплименты – наследие его не столь уж далекой юности. Поговаривали, что его взяла под опеку некая Эрофила.

Кастор решил, что настал момент вытряхнуть хозяина из оцепенения. Вовремя дать встряску господину входило в обязанности верного секретаря.

– У нее широкие бедра! – отчеканил он, избрав тактику лобовой атаки.

Взгляд Аврелия из-за письменного стола испепелил его.

«По крайней мере, он поднял голову», – подумал вольноотпущенник.

– И потом, она гречанка, а это дурная порода!

Аврелий, невозмутимый, отложил папирус и уставился на него.

«Почти дошел до точки, сейчас взорвется», – прикинул секретарь.

Но хозяин не раскрывал рта.

– Кстати, я должен вернуть тебе вот это, – сказал он, протягивая ему рукопись Овидия. – Мне она больше не нужна.

– Ты доволен! – прорычал Аврелий.

– Разве заметно? – с наивным видом спросил Кастор. – Что ж, да, признаюсь, я доволен!

– Она тебе никогда не нравилась!

– Признаю.

– Почему?

– Слишком хороша. Я не доверяю безупречным людям.

– Ты сказал, у нее широкие бедра.

– Не такие уж и широкие, в общем-то. Скажем так, приятно округлые.

– Она умна.

– Слишком.

– Она красива.

– Не поспоришь.

– Так в чем же дело?

– Она мне не нравится, вот и все!

– Ты ревнуешь, – обвинил его Аврелий.

– В любом случае, она уезжает завтра, а у нас есть дела поважнее, – отрезал слуга.

– Я должен тебе кое-что сказать.

Молодой сенатор прервал его скучающим жестом.

– Так лучше. Кажется, я в нее влюблялся, – на одном дыхании выпалил он.

– Да нет же, господин! – заверил его тот. – Это было лишь обманчивое чувство. Ты прислушался к своему сердцу и неверно его понял, вот и все. Как Красс с фигами.

– С какими фигами?

– Ну да, не помнишь? Красс, когда собирался отплыть из Брундизия на войну с парфянами, услышал, как торговец кричит: «Cauneas! Cauneas!», то есть «фиги из Кавна»!

– Ах, да! А на самом деле это был прорицатель, который его предупреждал: «CAVE NE EAS!» – «берегись, не иди!» – вспомнил Аврелий. – Но он не обратил внимания, все равно отправился и пал в бою.

– Вот именно. А греческий язык еще больше, чем латынь, подходит для игры слов! Даже тот порт в Галлии, Марсель, или Массалия… знаешь, почему он так называется? Моряки, не зная, куда приплыли, закричали: «Massai aliea!» – «хватай рыбака!», собираясь допросить старика, подплывавшего на лодке. С другого корабля поняли: «Массалия», и город до сих пор носит это имя! – рассмеялся Кастор.

Хорошо, хозяин оттаивает. Настал момент предложить ему цервезию.

Вольноотпущенник поднял полную чашу и протянул ему.

Жест замер на полпути.

Аврелий побледнел и смотрел в пустоту перед собой, словно Брут перед призраком Цезаря.

– «Massai aliea»… Массалия… «Cave ne eas»… «Cauneas»… Помни о своих добродетелях, стремись к доблести…

– Mnesaiaretes!

– Господин, что с тобой?

– Скорее! – воскликнул Аврелий, резко вставая. – Идем!

Амбулатория, уже лишенная всей обстановки, была полна щемящей тоски по всему ушедшему.

Инструменты, ампулы, шкатулки – все было тщательно упаковано и погружено на большое торговое судно, которое на следующий день должно было взять курс на Александрию.

На голой стене, между пустыми полками, все еще оставался змей Эскулапа.

– Его я всегда ношу с собой. Это что-то вроде суеверия! – с улыбкой объяснила женщина-лекарь. – Я рада, что ты пришел попрощаться. Но ты чем-то встревожен.

– Прощания меня печалят.

– Тогда не откажи мне в последнем тосте!

– Слушай, когда Дина пришла к тебе в первый раз… она была в амбулатории одна? Я так и не понял, как Флавию удалось убить ее таким образом! Ты не знаешь, была ли она знакома с Апеллием?

– Нет, не думаю, – попыталась вспомнить женщина.

– Флавий когда-нибудь здесь бывал? – с сомнением продолжил патриций.

Мнесарета покачала головой:

– Не припомню… Я бы запомнила, если бы видела его! Да перестань ты терзаться этой историей, Аврелий! – улыбнулась она, извлекая из кладовой небольшой глиняный кувшин. – Я приберегла это для тебя, надеясь, что ты вернешься в последний раз! – И она налила ему в чашу янтарной жидкости. – Прости, подсластить нечем.

– Ты, как обычно, не пьешь. Да, здоровый дух в здоровом теле. У хирурга должна быть твердая рука! – устало напомнил Аврелий.

«У нее глаза цвета косского моря», – подумал он, поднося чашу к губам.

– Нет, постой. Сначала тост. За женщину, что будет преподавать в александрийском Музее! – с горечью произнес он, поднимая чашу.

– Не можешь ведь простить, что я предпочла тебе Александрию?

– Я простил тебя, Мнесарета, но пить не стану.

– Почему? – удивленно спросила она.

– Потому что моя смерть ничего не изменит.

– Аврелий, что ты такое говоришь?

– Mnesaì aretes! «Стремись к добродетели, помни о своих добрых качествах». Мордехай так истолковал слова своей умирающей дочери. Но она пыталась произнести твое имя!

– Ты сошел с ума!

– Никогда еще я не был в таком здравом уме! Дина пришла к тебе в ночь побега. Ты ведь обещала ей помочь, не так ли? Ты завоевала ее доверие. Ты, зрелая и опытная женщина, вселяющая покой, как мать, которой она никогда не знала. Она отдалась в твои руки… и что ты с ней сделала? Одурманила опием, прежде чем пронзить ей матку? Ее должны были найти в переулке, истекающую кровью, умершую при попытке избавиться от плода прелюбодеяния. Но она, невероятным образом, сумела добраться до дома, и сразу после этого к тебе явился назойливый римлянин, который никак не хотел поверить в историю о подпольном аборте. Тогда ты решила использовать и его. Ты даже не искала Рубеллия, его искал для тебя я. И тебе принесли его сюда, как животное на бойню!

– То, что ты говоришь, – абсурд. Что бы я с этого получила?

– Молчание. Смертельное молчание о том, что видела Дина. Не за то, что они подглядывали за утехами Мессалины, заплатили жизнью эти двое. В тот день, когда должен был состояться аборт, Дина вернулась сюда, чтобы сказать тебе, что решила оставить ребенка. Она чувствовала себя обязанной тебе, ведь ты была единственной, кто предложил ей помощь. И так она увидела Флавия, который пришел за последней, смертельной дозой яда, чтобы устранить отца. Это была цена, условленная за то, чтобы ты получила поддержку императрицы, необходимую для поступления в Музей. Дина была в амбулатории, когда вошел Флавий, вероятно, с заднего двора. Она услышала знакомый голос и из любопытства выглянула. А когда ты вернулась, она простодушно сказала тебе, что узнала друга своего возлюбленного. Тогда ты решила, что она не должна жить. Флавий собирался нанести старику последний удар, и никто не должен был связать его с тобой. И ты предложила ей помощь в побеге, посоветовала вернуться ночью, одной, и…

Мнесарета смотрела на него холодно, без страха.

– Но потом, когда дело было сделано, ты начала подозревать, что она рассказала обо всем Рубеллию, тем более что юноша исчез. А он ничего не знал. Он, как и я, верил, что Дину убили из-за того, что она видела в лупанарии. Поэтому он и прятался. Он бежал от Флавия, не от тебя. И когда я принес его к тебе без сознания, ты отравила его, здесь, у меня на глазах, той самой припаркой, которую захотела приготовить собственноручно!

– Эта история – плод твоего воображения, Аврелий! Ты злишься на меня по другим причинам!

– Ах, какие ужасные минуты ты, должно быть, пережила, когда обнаружила, что твое лекарство, о котором ты ничего не знала, нашли в доме Фуска! Старика убивали вовсе не успокоительные, украденные Апеллием! Но судьба порой играет злые шутки, и ты из-за махинаций своего помощника рисковала быть осужденной по ложной улике за настоящее преступление! К счастью, благородный Аврелий был тут как тут, готовый, как болван, тебя спасать! – в ярости воскликнул он, хватая ее за руки.

– Пусти, ты делаешь мне больно! – взвизгнула она, разъярившись. – Ничего из того, что ты сказал, неправда! Слова умирающей, пересказанные выжившим из ума стариком. У тебя нет никаких доказательств.

– Неужели? А префект вигилов уже предупрежден и обыскивает твой багаж в поисках яда, которым убили Фуска!

Аврелий уловил во взгляде женщины вспышку триумфа.

– А, ты уже от него избавилась, я вижу! Но не от этого! – воскликнул он, вскидывая чашу.

– Нет! – крикнула женщина, пытаясь ее выхватить. – Отдай!

– Ты совершила непростительную ошибку, пытаясь убить меня, Мнесарета. Удача щедро помогала тебе до сего момента. Но ты искушала ее слишком долго.

– Я не хотела твоей смерти. Я бы спокойно уехала, если бы ты не пришел сюда со своими обвинениями. Я поняла, что ты знаешь, как только ты переступил порог.

– Я знаю.

– Послушай, еще не поздно. Вигилы ничего не найдут на корабле, и я все равно уеду, потому что ты меня отпустишь, правда?

– Самонадеянна до конца! Думала, я до такой степени потерял из-за тебя голову? Нет, Мнесарета, стража уже идет тебя арестовывать.

– Но я должна ехать в Александрию! Должна!

– Неужели твое честолюбие было так велико, что заставило тебя помогать Флавию в его грязном преступлении? Бросить Дину на улице истекать кровью, убить Рубеллия на операционном столе?

– Нет! Ты не понимаешь! Это были три жизни, всего три, но скольких я могла бы спасти? Женщины и дети умирают каждый день, потому что лекари не умеют их лечить или потому что у них нет денег, чтобы заплатить! Всякие Демофонты калечат людей под безразличными взорами римского закона! Что значат три жизни, всего три жизни, в сравнении со всеми теми, что я могла бы вырвать у смерти?

Из глубины переулка донеслись размеренные шаги.

Аврелий взял чашу и протянул ей.

– Они идут.

– Александрия! Я хороший лекарь.

– Лучший в Риме. А теперь пей!

– Мои труды изучали бы в веках, – пробормотала она, поднося чашу к губам.

Топот шагов становился все ближе.

Жидкость на миг окрасила ее губы, словно помада.

– Подействует быстро, – заверила она, с трудом сглотнув.

Шаги гулко отдавались в переулке, все настойчивее.

Ясный взгляд Мнесареты уже был устремлен куда-то вдаль, за голую стену с кадуцеем.

Патриций успел подхватить ее, когда она пошатнулась.

– Держи меня крепче, Аврелий.

Мужчина заключил ее в объятия, тихо баюкая, пока не почувствовал, как расслабляются мышцы и покинутое тело, из которого жизнь утекала, словно из широкой раны, не обрушилось на него всей тяжестью смерти.

– Именем сената и народа Рима, откройте!

Аврелий поднял уже безжизненное тело и уложил его на ложе.

Дверь сотрясалась от яростных ударов.

На стене оставался кадуцей со змеем Эскулапа.

«Его я всегда ношу с собой».

Юноша быстро снял его со стены и вложил в пальцы Мнесареты.

Лишь после этого он подошел к двери и распахнул ее.

Восемь хорошо знакомых, черных как смоль лиц молча уставились на него.

Среди лиц нубийских носильщиков, черных как смоль, белел резкий профиль Кастора.

XXIV

Четвертый день до октябрьских Ид

Грек стоял в кабинете Аврелия, перед письменным столом.

Хозяин смотрел на него не слишком-то дружелюбно.

– Господин, рассуди сам! Как я мог явиться во дворец и просить у Мессалины отряд стражи без единого доказательства?

– Ты ослушался моих приказов, – прогремел патриций.

– И меня вот-вот арестуют!

– Не думаю, хозяин. Наша любимая императрица знает, что может рассчитывать на твою скромность. К тому же она не настолько глупа, чтобы делать подобное, когда твое завещание хранится у дев-весталок! Если ты таинственно исчезнешь, оно будет доставлено Клавдию.

Аврелий окинул своего секретаря взглядом, в котором смешались недоверие и восхищение.

Он знал, как трудно, даже для знатного патриция, приблизиться к жрицам Рима, а теперь…

Кастор вопросительно на него посмотрел.

– Ну, помнишь ту заварушку с Нумидией? Она ведь была весталкой, так сказать, девственницей, а? Нам пришлось отвалить немало сестерциев, чтобы замять тот скандальчик! Для тебя-то это, может, было просто приключением, а вот для нее… Такие вещи, знаешь ли, с удовольствием вспоминаются в уединении, особенно когда жреческий сан обязывает к строжайшему целомудрию. Юношей, готовых рисковать головой ради красивой женщины, сегодня немного.

– Нумидия! И она меня помнила?

– И твоего покорного слугу! – с удовлетворением уточнил Кастор.

– Кто бы мог подумать?

– Я, господин, – со скромностью, которой ему было не занимать, заявил грек.

Аврелий уже было хотел расспросить его об истории с завещанием, но вольноотпущенник, болтливый, его опередил.

– Кроме того, твой корабль прибыл в Музирис, на побережье Индии.

– Корабль с пряностями! Но прошло всего семь недель! – с недоверием воскликнул патриций. – Значит, та история с ветрами была правдой!

– Он долетел как молния, и сейчас на него грузят всякие чудеса! В начале декабря, когда ветер начнет дуть с суши, он отплывет в Окелис, в Аравии, и через несколько недель вернется в Александрию. Твои конкуренты позеленеют от злости. С таким грузом ты станешь сказочно богат.

Аврелий кивнул.

Новость о том, что его и без того огромное состояние еще больше возрастет, не могла не радовать, но этого было недостаточно, чтобы прогнать горький привкус во рту, который мучил его с тех пор, как он догадался об истине, стоявшей за этими преступлениями.

Однако, вспомнив о роли, которую грек сыграл, посоветовав ему это вложение, он благосклонно добавил:

– Ты заслуживаешь хорошей награды, Кастор!

Слуга кашлянул.

– Не просто награды, господин. Пятой части прибыли.

– Что-о-о?

– Именно столько полагается команде, согласно подписанному тобой договору!

– А ты тут при чем?

– Видишь ли, господин, я первым поверил в это предприятие. Очевидно, что я должен был чем-то рискнуть. Я ведь свободный человек, не так ли? Я имею право владеть рабами!

– У тебя есть рабы, Кастор? – вытаращив глаза, спросил патриций.

– Да, господин. У меня были кое-какие сбережения, – смиренно объяснил грек, пока Аврелий прикидывал, что с тем, сколько он у него наворовал за эти годы, тот должен был стать завидно богат. – Я решил пустить свой скромный пекулий в оборот. У меня много знакомых в Александрии, и, зная, каким опасностям подвергся бы твой груз в руках несведущих людей, я счел необходимым приобрести через доверенных лиц нескольких человек, чьи исключительные способности мне были известны. Так что корабль твой, а команда – моя!

– Ты купил всю команду?

– Точнее, я их выкупил. Это человек двадцать юношей, чьи таланты я имел возможность оценить в прошлом. В основном это мои старые коллеги. Обвиненные лжесвидетелями в воровстве, они были несправедливо приговорены к веслам, а на имперских галерах они бы долго не протянули. Так что я заплатил выкуп и возместил убытки ограбленным, пообещав этим благородным мужам свободу, если они доставят товар в целости и сохранности.

– Стало быть, я должен тебе пятую часть прибыли! – ошеломленно заключил Аврелий.

– Именно, – подтвердил грек, почти извиняясь.

Затем он искоса взглянул на хозяина, выжидая удобного момента, чтобы завести более щекотливый разговор.

– Ах, господин. Пассажирка, которую ты любезно пригласил, тоже прибыла в Поццуоли на твоей триреме.

Не говоря ни слова, Кастор протянул изумленному патрицию свиток.

«Моему Публию Аврелию, привет!

На обратном пути в Рим я с радостью приняла любезно предложенное тобой место на корабле.

Я не верила своим глазам, когда увидела твою печать! И никогда бы не подумала, что ты способен говорить такие милые вещи.

Надеюсь, ты приедешь меня встретить.

Vale! Лоллия Антонина»

Лоллия! Да он не видел ее больше года! Аврелий растерянно обернулся.

Кастор стоял в углу, опустив голову, с видом притворной покорности, которая не обманула бы и ребенка.

Избегая помрачневшего взгляда хозяина, вольноотпущенник с показным смирением протянул ему перстень с рубином, на котором была вырезана печать Аврелиев.

– Ты забыл его на ночном столике некоторое время назад. Или, может, он был в твоей шкатулке, я точно не помню.

Аврелий сделал шаг к нему, угрожающе сжав кулаки.

– Ты украл МОЮ печать! – прорычал он. – Ты ослушался моих приказов! Ты подписал МОЕ завещание и заверил декларацию от МОЕГО имени! И как будто этого мало, ты написал личное письмо. Судя по всему, очень личное. МОЕЙ любовнице! – возмущенно закричал он.

Грек с сокрушенным видом кивнул.

– Это уже слишком! – крикнул Аврелий, хватая плеть и замахиваясь на слугу, который вмиг побледнел. – Печать сенатора Рима! Как ты посмел? – продолжал он, обрушивая удар на грека, который пытался прикрыться поднятой рукой. – Да пусть боги тебя…

Плеть упала на пол, и на плечо Кастора опустилась сильная рука.

– …хранят, друг мой! – закончил Аврелий, расхохотавшись во все горло. – Парис, живо, вели готовить повозку, едем в Поццуоли!

– Повозку? В Поццуоли? – ошеломленно переспросил управляющий.

– Багаж, рабы! Одежду, живо! – кричал Аврелий из перистиля. – Ты слышал, Парис? Беги готовить багаж!

– Вечно меня предупреждают в последний момент! – мрачно проворчал управляющий.

Затем, едва удостоив грека взглядом, осведомился:

– Господин едет один? Мне готовить одноместную повозку?

– Двухместную, Парис, – поправил Кастор, усаживаясь на место Аврелия. – На этот раз господа, – продолжил он, делая ударение на множественном числе, – господа едут вдвоем!

Затем, глядя сверху вниз на старого врага, уточнил:

– И выглади хорошенько мои хламиды, а не то…

НАСЛЕДСТВО ДЛЯ ПУБЛИЯ АВРЕЛИЯ СТАЦИЯ

Рим, 797 год ab urbe condita

(44 год новой эры, зима)

Публий Аврелий поднялся со стула с ноющей спиной, измученный двумя часами, проведенными в иератической неподвижности на почетном седалище, с прямой как струна спиной, бесстрастным лицом и рукой, застывшей в жесте, принимающем прошения.

– Слава богам, закончилось! – воскликнул он со вздохом облегчения, увидев, как последний из клиентов исчезает в вестибюле.

Он только начал сматывать с себя тогу, как управляющий Парис тактично кашлянул, как он всегда делал, когда ему нужно было сообщить неприятную новость.

– Там еще кое-кто, господин…

– Юпитер Всеблагой и Величайший, я больше не могу! Пусть придет завтра! – раздраженно выпалил сенатор.

– Это госпожа, domine, и она ждала все утро. Я разместил ее в покоях для прислуги, чтобы не заставлять ее долго ждать среди мужчин, – уточнил щепетильный управляющий.

Обычай, действительно, требовал, чтобы на утреннюю салютацию к патрону собирались старшие мужчины из семей, находящихся под его покровительством. Иногда, однако, являлись и вдовы с сиротами, по нужде вынужденные терпеть неловкое смешение с мужчинами.

Аврелий колебался. Ему не терпелось избавиться от сенаторских сандалий, надеть пару мягких домашних и удобно растянуться на триклинии.

– Я взглянул на упомянутую матрону, господин. Возможно, стоило бы ее принять, – вмешался верный секретарь Кастор, высказав свое мнение – положительное, но без восторга – о привлекательности просительницы.

– Проводите ее в библиотеку. У меня нет никакого желания снова взгромождаться на этот насест! – уступил Аврелий, отталкивая от себя строгое парадное кресло.

Парис повиновался, не скрывая своего неодобрения по поводу столь серьезного отступления от этикета.

Вскоре слуги ввели довольно молодую женщину, с опущенными глазами и головой, целомудренно покрытой скромной паллой цвета ржавчины. Как только она осталась наедине с патрицием, она откинула покрывало, явив миловидное лицо с несколько резкими чертами и полным ртом, что придавало ей одновременно надутый и чувственный вид. «Девушка из народа, хорошенькая, но не слишком утонченная, свободного, но небогатого сословия», – заключил про себя Аврелий, быстро оценив ее внешность и одежду.

– Спасибо, что уделил мне немного своего времени, благородный сенатор. Я Присцилла, дочь покойного Випсания Приска, – представилась просительница с акцентом, выдававшим ее происхождение из самых скромных кварталов.

– Ты замужем? – спросил Аврелий, искоса наблюдая за прической девушки.

– Я была обручена… – помедлила Присцилла, закусив губу, словно подбирая нужные слова, чтобы объясниться. – С Папинием Постумием! – закончила она на одном дыхании.

Публий Аврелий обомлел. Единственный Папиний Постумий, которого он знал, был семидесятипятилетним сенатором, всего лишь накануне скончавшимся от старости в окружении сына, невестки и целого сонма внуков.

– Неужели вы о том самом Папинии? – недоуменно спросил патриций.

Пожилой сенатор был одним из самых занудных поборников mos maiorum, вечно готовый упрекнуть кого угодно – а в особенности Аврелия – в недостатке суровости и неуважении к древним обычаям предков. Одним словом, строгий Папиний был последним, кого Аврелий мог бы вообразить в объятиях юной и пышногрудой простолюдинки.

– О нем самом! – подтвердила Присцилла.

– Но у него уже был сорокалетний сын и целых девять внуков!

– И тем не менее он собирался жениться снова.

– На вас? – не веря своим ушам, нажал сенатор.

– На мне, – повторила девушка. – За это его и убили, чтобы он этого не сделал!

– Это тяжкое обвинение, к тому же против семьи, находящейся вне всяких подозрений, – заметил патриций.

Папиний-младший, наследник покойного, был еще большим ханжой, чем его отец, а жена его, Анния, славилась во всем Городе своим непробиваемым пуританством еще больше, чем необычайной плодовитостью.

– Тьфу! – скривилась Присцилла. – Обманщики, фальшивые, как греческий сестерций! Бессердечное племя лицемеров!

И так, несколькими безжалостными словами, девушка разделалась с одним из знатнейших родов Рима…

– У вас есть доказательства, что Папиний и впрямь решился снова связать себя узами брака? – скептически спросил Аврелий.

– Вот брачный договор! – ответила Присцилла, извлекая из-под паллы свернутый папирус.

Сенатор бросил на него быстрый взгляд: все было в порядке… за исключением одной немаловажной детали.

– Здесь не хватает печати, – возразил он.

– Он не успел ее поставить! – невозмутимо парировала девушка.

– Ну и что с того? – не слишком убежденно спросил патриций.

– Папиний сказал мне, что я должна обратиться к тебе, если с ним что-то случится.

– Ко мне? – удивился Аврелий. – Странно, я полагал, он был обо мне весьма невысокого мнения…

– Вот именно! – торжествующе объяснила Присцилла. – «Иди к Публию Аврелию, – посоветовал он мне. – Только такой безрассудный тип, как он, тебя выслушает. Любой честный гражданин поспешил бы выставить тебя за дверь, но Стаций, если я его хорошо знаю, не упустит случая насолить такой добропорядочной и богобоязненной семье, как моя!»

– Он именно так и сказал? – проворчал сенатор.

– Клянусь! – заявила девушка, сплюнув на землю жестом, который привел бы в ужас любую знатную матрону.

– Приятно пользоваться доверием коллег, – с сарказмом заметил Аврелий. – Но что я должен делать?

– Доказать, что Папиния убили, и вернуть мне наследство, – спокойно ответила Присцилла. – Вот и все.

– И не думай об этом, девушка! – покачал головой патриций. – Даже если, допустим, под этим договором и стояла бы подпись; даже если, допустим, Папиний Постумий и впрямь намеревался на тебе жениться; даже если, допустим, он успел бы преломить с тобой полбяную лепешку перед фламином Юпитера, ты все равно не имела бы ни на что права в отсутствие действительного завещания.

– Геркулес и все его подвиги! – взорвалась Присцилла. – Не могут же они так легко отделаться, оставив меня по уши в беде!

– Что ты имеешь в виду? – с любопытством осведомился Аврелий.

– Мой отец, – объяснила девушка, – был клиентом Папиниев, и после его смерти несколько месяцев назад я пришла к патрону просить о помощи. Я смирно ждала в атрии, когда мимо прошла госпожа Анния, смерив меня таким взглядом, будто увидела, как из ее кухонной печи вылезла крыса из сточной канавы. Она даже доложить обо мне отказывалась, но я так настаивала, что в конце концов Папиний меня принял – просто чтобы досадить невестке. Выслушав меня рассеянно, он пообещал найти мне мужа среди своих клиентов: сезонного рабочего, безработного или кого-то в этом роде… Но я-то прекрасно знала, чем это для меня кончится: муж целыми днями будет побираться в поисках приглашений на ужин, а в котелок пойдут лишь остатки какой-нибудь спортулы!

– Начинаю понимать, – улыбнулся Аврелий. – Решение, которое предлагал тебе Папиний, не соответствовало твоим запросам… и ты постаралась подсказать ему другое.

– О, что до этого, он легко дал себя убедить… – призналась Присцилла. – Собственно, я беременна.

– Святые боги! – простонал сенатор.

– Папиний, – продолжала девушка, – хотел убедиться в моей плодовитости, прежде чем жениться. Видел бы ты его, когда он узнал о беременности! Он, всегда такой суровый, от души расхохотался, представляя лица сына и невестки, когда они услышат эту новость. И никто не мог бы ничего сказать против нашего брака, объяснил он мне, потому что это полностью соответствовало традициям древних предков.

«Хитрый старый развратник…» – прокомментировал про себя Аврелий, вспомнив знаменитый прецедент: Катона, суровейшего поборника mos maiorum, которого невестка упрекнула в том, что он якшается со служанками, и который в ответ женился на юной плебейке, тут же родившей ему сорванца, унаследовавшего отцовское состояние наравне со знатными сводными братьями.

– Значит, Папиний хорошо воспринял новость.

– Еще как! Позавчера он составил брачный договор, заявив, что тем же вечером покажет его своим. А наутро его нашли мертвым.

– Где его копия документа?

– Разумеется, они ее припрятали. Но я не собираюсь молча сносить эту несправедливость. Я намерена подать в суд на убийц и заставить их признать мои права! – властно заявила Присцилла.

– Невозможно, моя дорогая, – разочаровал ее Аврелий. – В Риме ни один ребенок, законный или незаконнорожденный, не может претендовать на отцовское наследство. Граждане Города по завещанию решают, кому оставить свое имущество, и вправе передать его даже совершенно чужому человеку, лишив наследства собственных отпрысков. Так что, даже если тебе удастся добиться признания отцовства – в чем я сильно сомневаюсь, – ты не получишь ни единого сестерция…

– Я хочу, чтобы эти подонки заплатили за то, что сделали! – настаивала девушка.

– Ты имеешь в виду в буквальном смысле? – с явным сарказмом ответил сенатор. – Конечно, прискорбно, что родственники старого козла лишили тебя его милостей посредством гнусного преступления; однако, отстегнув тебе немного денег, они могли бы избежать обвинения в отцеубийстве…

– Именно в этом и была идея, – с бесстыдной откровенностью призналась Присцилла. – Я пришла к тебе, потому что Папиний был уверен…

– …что я достаточно безрассуден, чтобы помочь смазливой шантажистке, – заключил Публий Аврелий. – Но он ошибся. Если я выясню, кто убил моего коллегу, я немедля на него донесу, а ты все равно останешься с носом. Теперь, зная, как я думаю, ты все еще хочешь, чтобы я занялся этим делом?

– Да, – решительно заявила девушка.

– Хорошо, – парировал сенатор. – Но для начала давай проясним одну вещь: мне не семьдесят лет, у меня нет невестки, которую нужно довести до бешенства, и я не из тех, кого какая-то дерзкая девица может женить на себе… Понимаешь, что я имею в виду?

– О, клянусь, я об этом и не думала, благородный Стаций! – поспешила заверить его Присцилла, мгновенно прикрыв плечи, с которых всего мгновение назад так искусно соскользнула ее палла.

– Я восхищен твоей проницательностью, девушка. А теперь, – отпустил ее Аврелий, – возвращайся домой, а я тем временем отправлюсь выразить соболезнования родственникам твоего нареченного.

– Мне некуда идти, – пожаловалась, однако, Присцилла. – Съемная комната в Субуре, где я жила с отцом, принадлежит Папиниям, и сегодня утром раб из их семьи пришел и выгнал меня…

– Что ж, здесь ты, разумеется, остаться не можешь, – отрезал Аврелий.

– Почему нет? – спросила она, подавшись к нему.