Текст книги "Агрессия и катастрофа"

Автор книги: Даниил Проэктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 64 страниц)

Двумя днями раньше Дениц говорил о состоянии подводного флота: "В настоящее время мы не можем играть ни в малейшей степени важную роль в войне против морской торговли англичан"{136}.

Но план борьбы на морских коммуникациях существовал, и уже 3 сентября были выпущены первые торпеды.

Теперь война превратилась в мировую войну, развернувшуюся первоначально внутри капиталистического мира. Однако правящие круги Англии и Франции, как это целиком вытекало из их предвоенной политики, не собирались действительно воевать с фашистской Германией. Ближайшие недели и месяцы наглядно показали, как представляют себе войну с фашизмом западные политики и чего стоят их гарантии Польше.

III

Польское правительство сперва поверило, что со вступлением в войну британские и французские союзники начнут выполнять свои обязательства о помощи. Население Польши с энтузиазмом встретило весть о решениях Англии и Франции. Во многих польских городах прошли демонстрации, а в Варшаве они сопровождались пением "Марсельезы" под окнами французского посольства{137}. Возникли надежды на поворот в ходе событий. В Польше стали рассчитывать, что Англия и Франция выполнят свои обязательства о военной помощи. Прежде всего требовалась немедленная поддержка поляков авиацией. Но время шло, а союзная авиация в польском небе не появлялась.

Попытки польского военного атташе в Париже Фыда получить аудиенцию у французского главнокомандующего Гамелена окончились безрезультатно. Посол во Франции Лукасевич писал, что французская ставка хотела любой ценой отделаться от Фыда.

Вечером 6 сентября Лукасевич по поручению Варшавы передал французскому министерству иностранных дел ноту, в которой выражалось мнение, что в Германии война воспринята народом с ясно выраженным пессимизмом. Поэтому, по мнению польских руководителей, "надлежит сделать все, чтобы нанести удар по моральному состоянию врага"{138}.

Вскоре польскому послу был вручен ответ: "Завтра, а самое позднее утром послезавтра против Германии будет проведена сильная атака французских и английских бомбардировщиков, которая, может быть, будет распространена даже до тыловых построений на польском фронте"{139}. Обещание союзников несколько успокоило польский штаб. Однако в Варшаве не знали, что в этот же день командующий французской авиацией генерал Вюильмен заявил на совещании у Гамелена: "Требования помощи авиацией со стороны Польши становятся все более настойчивыми". Но "в обстановке быстрого продвижения немецких войск на польском фронте выполнить обещанную помощь путем отправки в Польшу подразделений бомбардировочной авиации было бы риском утраты не только материальных ценностей, но главным образом персонала"{140}. Прошло два дня, а ожидаемые бомбардировщики на польском фронте не появились.

В ходе чрезвычайно важного военного совещания 8 сентября в присутствии Даладье вопрос о помощи авиацией Польше окончательно решился в отрицательном плане. Через сутки, отвечая на очередную просьбу польских представителей о помощи, штаб Гамелена прямо заявил, что до окончания сосредоточения французская армия не предпримет никаких активных действий.

8 сентября польский атташе писал в донесении: "До 7. 9. 39. 10 часов на Западе никакой войны фактически нет. Ни французы, ни немцы друг в друга не стреляют. Точно так же нет до сих пор никаких действий авиации. Моя оценка: французы не проводят ни дальнейшей мобилизации, ни дальнейших действий и ожидают результатов битвы в Польше"{141}.

Правда, еще 3 сентября состоялось демонстративное французское наступление в секторе Саара. Оно с самого начала не преследовало никаких реальных задач оперативного характера. Согласно приказу Гамелена командующему Северо-Восточным фронтом генералу Жоржу, цель наступления состояла лишь в том, чтобы установить контакт с "линией Зигфрида" между Рейном и Мозелем и сковать здесь немцев.

Робкая демонстрация не отвлекала с польского фронта ни одного немецкого солдата, ни одного орудия или танка. Уже 12 сентября Гамелен решил приостановить даже это подобие наступления ("ввиду быстрого развития событий в Польше"). В своей инструкции No 4 он потребовал начать отвод войск из района "вблизи линии Зигфрида", который заняли французские войска, а вечером того же дня доложил высшему франко-британскому военному совету о необходимости приостановить атаки, которые "не могут больше повлиять на события в Польше".

В Лондоне господствовала та же атмосфера, что и в Париже. В этом очень быстро убедилась польская военная миссия, прибывшая в Англию 3 сентября и тщетно пытавшаяся в течение недели добиться аудиенции у начальника имперского генерального штаба Айронсайда. Когда же она была принята, то узнала, что может рассчитывать лишь на получение старых винтовок, и то через 5 – б месяцев.

Так складывалось положение, которое вскоре получило наименование "странной войны". Союзные руководители не верили в настоящую войну и рассчитывали на мир с Германией. Реальные политические намерения западных держав быстро стали вполне очевидными Берлину. Война объявлена, но не ведется! Оцепенение Мюнхена продолжается! Мюнхен действует! И фюрер 3 сентября отдал директиву No 2: "Целью ведения Германией войны остается прежде всего победоносное завершение операции против Польши... Основы ведения войны на Западе в соответствии с директивой No 1 остаются без изменения"{142}. Против Англии разрешалось только вступить в "торговую войну" на море. Против Франции на суше первыми начинать действия строжайше запрещалось: "Оставить открытие военных действий за противником"{143}. Аналогичный приказ получила и авиация.

На "линии Мажино" появился французский плакат: "Пожалуйста, не стреляйте, мы не стреляем". Сразу последовал немецкий ответ: "Если вы не будете стрелять, мы тоже стрелять не будем"{144}. Могло ли ждать германское военное руководство большего? Оно поняло: конечно же, и британский, и французский кабинеты объявили войну лишь формально, под давлением внутренних обстоятельств, вопреки своим планам и убеждениям, которые раскрылись достаточно полно не только в Мюнхене, но и во всей их послемюнхенской дипломатической игре. Англия и Франция не станут помогать Польше. Поэтому нужно быстрее нанести ей поражение, не вступая одновременно в военные действия на Западе, после чего повернуть фронт на Запад. Нужно ли говорить, нисколько действия Англии и Франции объективно играли на руку германской стратегии?

Здесь возникает важный вопрос, которого мы в плане нашей темы можем коснуться лишь в самой общей форме: а могла ли вообще Франция начать активные наступательные действия против Германии в сентябре 1939 г., чтобы оказать помощь Польше в соответствии со взятыми обязательствами?

Политические и военные лидеры Третьей республики, склонные поддерживать их историки позже дадут подробное обоснование военного бездействия Франции в те критические недели, когда вермахт всей своей силой обрушился на Польшу. Они будут говорить о неготовности французской тяжелой артиллерии, о слабости авиации, недостаточной обученности резервистов, о туристах, которые забили дороги Франции и которых нельзя было подставлять под удары авиации, и о других подобного же рода причинах и обстоятельствах, которые не позволили Франции наступлением на германский западный фронт помочь Польше.

Конечно, все это было. То есть хорошо, если бы у Франции имелось побольше тяжелых пушек, так как в принципе на войне "больше" всегда лучше, чем "меньше", а понятия "хватает" и "не хватает" более чем относительны. Неплохо бы ей тогда иметь массу более хорошо обученных резервистов, более современный авиационный парк, отправить туристов по своим странам и т. д. все это так. Но истина заключалась отнюдь не в этом.

Никогда ни одна страна перед войной не могла считать себя абсолютно готовой. Всегда что-то не кончено, недоделано, оставляет желать лучшего. И конечно, если проиграл войну – самое простое вспомнить все эти недоделки и нехватки и сослаться на них как на причину всех бед. Но есть один главенствующий критерий, который определяет все остальное: политика. Прежде всего необходимо поставить вопрос, и какой мере политический курс стимулировал или тормозил принятие эффективного военного решения, а затем определить, была ли военная неготовность столь значительной, что вынудила принять мало целесообразный военный план.

В данном случае степень военной неготовности отнюдь не тормозила военное выступление против Германии на помощь Польше, если имелось бы соответствующее политическое решение.

Действительно, Франция и Англия в первых числах сентября развернули против Германии 76 дивизий, и это далеко не составляло предела, так как развертывание продолжалось. В составе французских сухопутных сил имелось 16,4 тыс. орудий, 2946 танков, авиация насчитывала 440 бомбардировщиков, 734 истребителя, а позади внушительно стояла на аэродромах британская авиация. Этим силам противостояла крайне слабая немецкая группировка – группа армий "Ц", состоявшая из второразрядных дивизий, общее число которых лишь к 10 сентября удалось довести до 33. Они не имели ни одного танка и располагали только около 300 орудий. Все остальное было брошено против Польши. В германском генеральном штабе сухопутных сил буквально трепетали перед возможностью перехода в наступление французской армии в первые дни сентября. "У военных специалистов становились дыбом волосы, когда они думали о вероятности французского наступления сразу же в начале войны", – писал впоследствии немецкий генерал Вестфаль.

Но ни французского, ни английского наступления не последовало ни сразу, ни позже. Начинающаяся "странная война" представляла собой тот политический тормоз, который затем в течение 8 месяцев сделал статичным фронт союзных армий.

"Странная война" не представляла собой ни изобретения Чемберлена или Даладье, генералов Гамелена или Горта, ни военно-стратегической ошибки, хотя, безусловно, здесь присутствовали и реакционные решения отдельных лиц, и пагубные заблуждения. Удивительная ситуация "ни войны ни мира" стала прямым и логическим продолжением всего политического курса Парижа и Лондона по меньшей мере с конца 1937 г., курса Мюнхена, попустительства агрессору с неутолимым желанием натравить Гитлера на Восток, руками третьего рейха сокрушить Советский Союз и социализм. И сейчас, когда война стала неким юридическим фактом, ее отнюдь не хотели делать фактической реальностью. Вряд ли доселе в XX в. реакционные классовые тенденции столь осязаемо, властно и наглядно-результативно вторгались в характер ведения войны, не только диктуя военную стратегию, но и буквально пронизывая всю военную систему вплоть до поведения отдельного солдата. Странная, смешная, сидячая война! Враг не на фронте – он в тылу! "Он" – это коммунисты, вообще все "левые"! "Лучше Гитлер, чем Народный фронт!", "Не будем умирать за Данциг!", "Немцы желают нам добра!" – под такими лозунгами продолжалась старая политика, политика с расчетом на сокрушение других.

IV

Германский флот не заставил себя ждать и пунктуально, в день объявления Францией и Англией войны, начал действия. Первой его жертвой стал пассажирский лайнер "Атения", шедший из Ливерпуля в Монреаль. Германская подводная лодка потопила его вблизи Гебридских островов, о чем на весь мир сразу же сообщило английское радио.

Германский штаб руководства войной на море сначала не поверил английским сообщениям. Ведь его приказ гласил: для начала нести ограниченную войну. Германские лодки хранили строгое радиомолчание. Но когда они вернулись на базу, все выяснилось. Командир лодки получил легкое взыскание за нарушение приказа. А вскоре последовало разрешение начать неограниченную подводную войну.

Тем временем германские войска все стремительнее двигались вперед по польской земле. Моторизованные корпуса при поддержке авиации прорывались все дальше. Новые стремительные ритмы наступления, столь непохожие на прочно установившиеся в военном сознании Европы стереотипы неподвижных позиционных фронтов прошлой войны, порождали не только чисто военный, но и психологический эффект. Сотнями тысяч беженцы уходили на восток. Они запрудили дороги, парализовали движение отступающих войск. Начинающуюся панику усиливала "пятая колонна". Гитлер перед войной говорил: "Подготовительными мероприятиями противник должен быть психологически разложен, деморализован и приведен в состояние готовности капитулировать. Необходимо, опираясь, на агентуру внутри страны, вызывать замешательство, внушать неуверенность и сеять панику путем осуществления беспощадного террора и полного отказа от всякой гуманности"{145}.

Группы диверсантов нападали на эшелоны, стреляли по отступающим польским войскам, сеяли панические слухи. На южном участке фронта сильный отряд диверсантов, почти из 5 тыс. человек, занял ряд заводов и шахт Верхней Силезии. Возможности "пятой колонны" многократно преувеличивались слухами, быстро распространявшимися на фронте и особенно в тылу.

Зарождались элементы "психологической войны", эффект которой становился тем выше, чем меньше чувствовалась в стране организующая сила верховной власти.

Германское наступление продвинулось к Висле и Сану. 9 сентября в штабе германских сухопутных сил окончательно решили перенести главные усилия в Восточную Польшу. "Войска противника, отходящие за Вислу, – говорилось в приказе ОКХ от 9 сентября, – должны быть уничтожены двойным охватом восточнее Вислы... На восточном фланге группы армий необходимо вести подвижные силы с таким расчетом, чтобы в последующем было возможно их взаимодействие с группой армий "Юг" восточнее Буга. Группа армий "Юг" уничтожает противника, еще удерживающегося западнее Вислы, и дальнейшим продвижением через Вислу препятствует отходу вражеских сил на восток. Сильным правым флангом она продвигается через Верхний и Средний Сан, чтобы охватить противника на Нижнем Сане. В дальнейшем она будет наступать в общем направлении на Хелм в готовности правым флангом в случае необходимости также осуществить движение через верхнее течение Буга"{146}.

Все казалось предусмотренным с педантизмом штабной науки, творцы которой никогда не питали сомнений в идеальной точности своих решений и планов.

И вот, когда в Цоссене и в бронированных вагонах "ставки фюрера" начищали победные фанфары, произошло нечто непредвиденное. Внезапно разразился польский контрудар такой силы, что идеально точные расчеты и прогнозы перемешались. Решительная контратака трех пехотных дивизий польской армии "Познань" под командованием генерала Кутшебы на реке Бзуре западнее Варшавы вылилась затем в трудное, кровопролитное сражение. Оно продолжалось десять суток подряд, став громом среди ясного дня. Оно не только вызвало некоторое замешательство в ответственных немецких командных инстанциях, во всех штабах, но и потребовало буквально пожарных мер. Рундштедт, наступавший на юге, вынужден был прекратить движение главных сил и перебросить ряд своих соединений к северу, на Бзуру. Гитлеровские дивизии, отвлеченные от Варшавы, понесли в боях немалые потери.

Эти первые для второй мировой войны успешные контрдействия войск государства, оказавшегося под ударом нацистских агрессоров, вызвали изменение оперативных планов.

И на берегах Бзуры, и в других местах польские войска стойкой борьбой неоднократно срывали германские планы, давая образцы активной обороны, значение которой на отдельных этапах перерастало тактические рамки. В ходе приграничных сражений германские танковые дивизии понесли серьезные потери от польских частей, входивших в армии "Лодзь", "Модлин", "Краков", "Поможе". Во время "Битвы над Бзурой" гитлеровские войска потерпели серьезный урон. Потребовалась широкая перегруппировка главных сил группы армий "Юг", вызвавшая изменение германских планов.

В борьбе за Вестерплатте, Модлин, полуостров Хель и особенно в ходе героической обороны Варшавы поляки показали высокие примеры мужества.

Оборона Варшавы особенно наглядно свидетельствовала, что польские патриоты в обстановке падения антинародного буржуазно-помещичьего режима поднимались на национально-освободительную борьбу, защищая не прогнивший общественный строй, а свою свободу, честь, право на самостоятельное национальное существование.

В этом смысле оборона Варшавы стоит в ряду выдающихся событий второй мировой войны{147}.

Фундаментом варшавской обороны оказались не столько действия регулярных войск и приказы военного командования, сколько широкая инициатива снизу, творчество масс, патриотизм трудящихся. Варшава сражалась 20 суток в условиях полного распада буржуазно-помещичьего государства, вопреки планам и намерениям обанкротившейся правящей клики, сбежавшей из столицы еще перед началом борьбы. В ходе обороны польские трудящиеся создали демократические формы военной организации: добровольческие отряды, рабочую бригаду, отряды ПВО. Польские коммунисты активизировали массы, вносили в ряды защитников дух стойкости и героизма. Буржуазные круги, шедшие сначала в общем потоке демократических событий, очень скоро испугались революционных методов и форм борьбы, которые начали появляться в рабочей среде. Стоявшие у власти представители имущих классов порой ограничивали вооружение рабочих отрядов, всячески противились предоставлению им самостоятельности, старались поставить их под контроль офицерства и в конечном счете ускорили капитуляцию Варшавы.

Характер военно-политического мышления германского военного руководства в эти дни неплохо обнаруживает один довольно интересный документ, являющийся вместе с тем свидетельством признания стойкости сопротивления Варшавы. Речь идет о листовке ОКВ, которую немецкие самолеты 12 сентября сбрасывали в больших количествах над Варшавой: "К населению Варшавы. Ваше правительство превратило город в военный район и лишило его характера открытого города. Ваше военное руководство не только ввело в город тяжелую артиллерию, но и потребовало также на каждой улице соорудить баррикады и оказать немецким войскам упорное сопротивление. Призывая, чтобы с оружием в руках оказывало сопротивление немецким войскам также гражданское население, которое в таком случае вело бы войну франтиреров, ваше правительство нарушило международное право". И далее следовало требование сдать Варшаву без боя "в течение 12 часов немецким войскам, окружающим Варшаву"{148}.

Элемент народного сопротивления не умещался в шаблонах нацистских военных правил: всякий народ – свой и чужой – обязан подчиняться фашистской солдатчине. Иначе – непорядок. Нарушение "международного права". Нацистская солдатня в роли "защитника права!"

Варшава не сдалась ни через 12 часов, ни через 24, ни через двое или пятеро суток. Здесь происходило нечто иное, что пока не понимали руководители войск, окружавших Варшаву. Но, упомянув о "войне франтиреров", они, сами того не сознавая, заглянули в свое будущее. Очень скоро народная война, вызванная преступлениями нацизма в Европе, взорвет все расчеты тех, кто сейчас был почти уверен в своей непобедимости.

Однако на других фронтах борьбы положение польской армии становилось катастрофическим. Ни по силам, ни по методам ведения войны, ни по характеру деятельности высшего руководства она не могла противостоять вермахту. Крупные группировки польских войск попадали в окружение. Действия становились все более разрозненными.

Во второй половине сентября польской армии как организованного целого не существовало. Гитлеровские дивизии широким фронтом катились к границам Советского Союза, и кто мог поручиться, что вал остановится у советских рубежей?

17 сентября по приказу Советского правительства войска Красной Армии перешли границу распавшегося польского государства и начали Освободительный поход в Западную Белоруссию и Западную Украину.

Вступление в события нового мощного фактора – Красной Армии – оказалось неожиданным для германского командования и высших штабов, убежденных, что в результате разгрома польской армии вермахт быстро и свободно выйдет на советскую границу. Именно в этом направлении в середине и второй половине сентября разрабатывались оперативные планы.

Но распад польского государства ускорил принятие Советским правительством решения об Освободительном походе.

После 17 сентября третий рейх уже не располагал свободой решений и вынужден был считаться с инициативой Советского Союза. Красная Армия остановила стремительное продвижение вермахта к советским границам, заставила его отойти к западу и создала основы будущего Восточного фронта против гитлеровской агрессии. 13 млн. украинцев и белорусов были взяты под защиту советских войск, а будущий возможный плацдарм нападения на СССР сокращен.

Германское командование недооценило возможности Красной Армии по быстрому развертыванию и переходу в наступление. Система политической и военной информации в верховном командовании германских вооруженных сил оказалась малоэффективной, или, по выражению Н. Формана, "недостаточно компетентной".

Наступала развязка. Однако после Бзуры, Варшавы, тяжелых боев под Вестерплатте, Млавой и в других местах раздумья военных руководителей рейха не отличались чрезмерным оптимизмом.

Оказалось, что "той пехоты, которая была в 1914 г., мы даже приблизительно не имеем. У солдат нет наступательного порыва и не хватает инициативы", – так заключил Гальдер. По общему мнению, если у поляков оказалась бы хорошая противотанковая оборона, успех в Польше стал бы невозможным. Потери танковых войск группы генерала Гудериана составили 15 – 20%. В военном производство, по словам Иодля, "надвигался кризис самого худшего рода". В Германии ежемесячно не хватало 600 тыс. тонн стали. Авиация потеряла половину месячного производства самолетов и т. д. Словом, в конце "польского похода" обнаруживалось, что все далеко не так благополучно, как могло бы показаться на первый взгляд и как хотелось бы.

Кроме того, вплоть до 6 октября разрозненные польские пехотные и кавалерийские отряды упрямо атаковали немецкие войска, где никто не ждал и вообще не предполагал, что так воевать еще возможно в подобной обстановке.

Тем не менее германский генеральный штаб имел основания быть довольным результатами "польского похода". Доктрина "молниеносной войны", казалось, торжествовала. Новые принципы развертывания армии, перехода в наступление и стремительного прорыва моторизованными корпусами целиком себя оправдали. Выучка солдат и командиров, за малым исключением, удовлетворяла. Но все это были привычные категории чисто военного мышления. Хуже обстояло с пониманием явлений общественно-социального порядка.

У германского военного руководства отсутствовало представление о национально-освободительной борьбе народов как о факторе, способном оказать влияние на ход вооруженной борьбы, на войну в целом. В Польше гитлеровское военное руководство впервые встретилось не только с регулярной армией, но и с народным сопротивлением, не учтенным и не предусмотренным германским верховным командованием ни в теории, ни в практике, ни в уставах, ни в приказах.

Появилось первое свидетельство того необычайно важного обстоятельства – и его тогда не распознал германский генеральный штаб, – что успехи вермахта кончаются там, где на его пути поднимается народная борьба.

Историческая заслуга польского сентябрьского сопротивления, которое стоило гитлеровской армии значительных потерь и продолжилось более месяца, в том и состоит, что оно предопределяло главную линию борьбы против гитлеровской агрессии.

Уникальное в обстановке "польского похода" сопротивление Варшавы, основой которого стал патриотический подъем народа, рассматривалось немецким командованием как незаконная "война франтиреров" и даже как "нарушение международного права"{149}. Впервые в обиходе генерального штаба появилось слово "партизаны", и Браухич отдал приказ: каждый немецкий командир, начиная с ротного, имеет право выносить смертный приговор "подозреваемым в партизанской деятельности" полякам.

Но успех был успехом, и нацисты, конечно, не упустили возможности поднять шумиху насчет "непобедимости германского оружия", "превосходства военного мастерства" вермахта над кем угодно, когда угодно и т. п. А военная верхушка, расположившаяся в полном составе в роскошном отеле города Цоппот, отмечала двойное торжество: победу и день рождения Кейтеля. И все собравшиеся на торжество имели прекрасную возможность любоваться из окон видом на Вестерплатте, где только что убрали сотни мертвых солдат, погибших в длительных бесплодных попытках взять штурмом укрепления, героически обороняемые польским гарнизоном.

Глава вторая. На вершине успеха

Перед новым походом

I

Победа над Польшей вселила в нацистских лидеров дух наглой самоуверенности. Действительно, вермахт провел "блицкриг", западные державы хотя и объявили войну, но не пошевелили и пальцем для помощи польскому союзнику. Фюрер, как всегда, оказался прав, а генералы – об этом теперь можно было прочитать в любой нацистской газете и услышать по радио в любом из многочисленных выступлений гитлеровских заправил – показали себя самыми лучшими, самыми безупречными военачальниками. Так, по крайней мере, стало многим казаться в третьем рейхе при поверхностном взгляде на ход событий. Могли ли фашисты упустить случай и не поднять шумиху вокруг своего успеха? Безусловно, скромность не входила в традиции владык третьего рейха.

Механизм военной пропаганды закрутился с бешеной скоростью. Газеты, захлебываясь от восторга, расписывали военный парад 5 октября в Варшаве. Бесконечные фотографии марширующих батальонов, трофейного вооружения, захваченных знамен, бравурные отчеты о ходе операций – все это перемешивалось в сознании рядовых немцев, офицеров и солдат вермахта в некий сверкающий победный поток.

30 сентября Гитлер торжественно принял в рейхсканцелярии "ответственных главнокомандующих польского похода". Когда они выстроились идеальной шеренгой в "рабочей комнате фюрера", Гитлер поблагодарил их за "выдающиеся достижения в руководстве войсками". Затем последовало награждение "героев похода" только что введенными орденами Большого железного креста{150}.

Всевозможные восторги различных писак, в тоне грубого хвастовства прославлявших победу, не сходили с первых страниц газет. Военная пропаганда захлестывала страну. Она все больше убеждала вермахт и народ в "непобедимости германского оружия". А тем временем публикуемые на последних страницах бесконечные списки погибших красноречиво свидетельствовали: "польский поход" отнюдь не был легкой прогулкой. Здесь же объявлялись нормы введенного в сентябре рациона: в месяц 2 кг мяса, 9,6 кг хлеба, 1 кг сахара на человека.

О своей дальнейшей политической стратегии Гитлер сообщил с трибуны рейхстага 6 октября. Вновь собрались "депутаты". Фюрер начал "речь мира", как немедленно окрестили ее в рейхе. "Проведенная мной ревизия Версальского договора в Европе, – разглагольствовал он, – не создала никакого хаоса, но, наоборот, дала предпосылки для ясных, стабильных и прежде всего приемлемых взаимоотношений. Только те, кому ненавистен этот порядок в Европе и кто надеется на беспорядок, могут стать врагами подобных действий". Бахвальство, крикливые похвалы в адрес генералов и солдат перемежались "мирными призывами" к Франции и Англии. "Почему на Западе должна вестись война? – восклицал Гитлер. – Для восстановления Польши? Польша Версальского договора больше никогда не воскреснет... Разве Германия поставила Англии какие-нибудь требования, которые угрожали бы Британской мировой империи, ее существованию? Ни Франции, ни Англии Германия не ставила таких требований". И поэтому он провозглашал своей главной задачей... "европейскую безопасность"!{151} Он бесстыдно "призывал" к миру в Европе. Лживая демагогическая речь, нацеленная в лагерь западных мюнхенцев, рассчитывалась на дезориентацию Англии и Франции.

10 октября, выступая в берлинском Спортпаласе по поводу "кампании зимней помощи для войны", нацистский главарь вновь повторил: Германия "не имеет никаких оснований для войны с западными противниками". В оккупированной Польше нацисты распространяли листовку "Мир на земле".

Чтобы правильно оценить "мирное наступление на Запад", начатое Гитлером после захвата Польши, понять его "речь мира", произнесенную 6 октября, и всевозможные жесты в сторону западных держав в последующие дни и недели, необходимо рассматривать все эти политические маневры в общем контексте той политики, главный смысл которой формулировался накануне войны словами: "Все, что я делаю, направлено против России" (см. главу I). Политическая программа, созданная еще в 20-е годы, – решить проблему "жизненного пространства" путем завоевания Советского Союза при поддержке или благожелательном нейтралитете Англии – сейчас оказывала все возрастающее влияние на военно-политическую стратегию Гитлера. Он не стремился в данный момент приступить к заморским колониальным захватам, отобрать у Англии колонии, переделить Британскую империю, Да и флот для этого был слишком слаб. Гитлер был бы не прочь договориться с Лондоном о возвращении Германии некоторых колоний, а затем, обеспечив западный тыл, подготовиться к дальнейшему броску на Восток, в полном соответствии с "континентальной концепцией" своей программы.

Он делает попытку достигнуть соглашения с Англией на основе признания ею новой ситуации в Европе, сложившейся после завоевания Польши. Он обещает не выдвигать больше чрезмерных требований к Великобритании. Во время обсуждения обстановки 17 октября 1939 г. Гитлер оценил польскую территорию как "выдвинутый вперед плацдарм, который имеет для нас военное значение и может быть использован для стратегического развертывания".

Гитлер предполагает уже сейчас начать в порабощенной Польше подготовку к следующему этапу реализации плана "континентальной империи". Правда, по настоянию гросс-адмирала Редера, одновременно он отдает распоряжение об усилении военных действий на море. Более того, не очень-то рассчитывая на согласие Англии заключить мир, Гитлер 10 октября на совещании с главнокомандующими приказал подготовиться к удару на Западе. Вывод из строя Франции не оставит у Англии никаких шансов, и она будет вынуждена заключить мир.

Однако ни усиление действий флота, ни потопление германской подводной лодкой "У-47" британского линкора "Ройял оук" непосредственно на его базе Скапа-Флоу, ни дальнейшее расширение планов германского военно-морского командования, глава которого Редер настаивал на активизации действий против Англии, не меняли того обстоятельства, что приоритет гитлеровской завоевательной политики и стратегии по-прежнему отдавался континентальным планам, подготовке будущей войны против Советского Союза. И можно в известном смысле согласиться с западногерманским историком К. Гильдебрандтом, который пишет: "Война против Англии все еще рассматривалась Гитлером теперь как попытка военными средствами заставить англичан действовать совместно"{152}.