Текст книги "Агрессия и катастрофа"

Автор книги: Даниил Проэктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 64 страниц)

Теперь две из четырех полевых армий группы армий "А" используются для прикрытия с юга из опасения контрнаступления мифической "парижской группировки" французов. Между тем в действительности ни о каком выдвижении крупных французских сил из-под Парижа не могло быть и речи: французское командование перебрасывало к северу часть сил с "линии Мажино", а из глубины выдвигало лишь самые незначительные войска. Генеральный штаб сухопутных сил переоценил возможности французских резервов и просчитался в определении намерений противника. Французское командование не готовило никакого контрнаступления против плацдармов на Маасе, а собиралось только лишь обороняться.

Далее начали происходить не менее странные вещи: немецкий генеральный штаб и командующий группой армий "А" не смогли сразу использовать успех, так как не знали, как лучше управиться с танковой группой. Вместо того чтобы решительно двинуть ее вперед в отрыве от пехоты, Рундштедт начинает дробить танковую группу на части. Он передал ее пехотным командирам, чьи взгляды и мышление были весьма далеки от методов руководства, присущих танковым войскам. "Вожаком" танковых соединений становилась пехота. Этот факт серьезно опровергает мнение, будто в германском вермахте уже в 1940 г. существовали единые для всех командиров методы оперативного использования крупных подвижных соединений как средства глубокого стремительного прорыва.

По свидетельству начальника штаба танковой группы Цейтцлера, командующий 12-й армией после получения в состав армии группы распорядился "поделить ее пополам". Он подчинил 41-й моторизованный корпус 3-му армейскому корпусу. Иными словами, он попытался вообще ликвидировать танковую группу как единое мощное оперативное соединение, тем более что командир 3-го армейского корпуса генерал Гаазе сразу же включил танковые дивизии в свой резерв. "Практически это могло означать, – пишет Цейтцлер, – прекращение существования танковой группы фон Клейста как самостоятельного оперативного соединения"{225}.

Во всех этих манипуляциях удивительно ясно выплыла наружу путаница во взглядах германского генерального штаба на методы ведения современных операций. Оказалось, что опыт военных действий против Польши в области применения танковых войск плохо осмыслен генералами вермахта и понят по-разному. Конечно, вскоре последовала отмена решения генерала Гаазе, но вернуть потерянное время никто не мог. Если бы союзное командование оказалось в состоянии объединить войска, которые оно теперь поспешно снимало с "линии Мажино" и направляло к северу, и если бы с помощью этих войск оно смогло создать на пути двигавшихся танковых колонн новый фронт обороны, возможно события приняли бы несколько иной характер. Но десятилетиями воспитанные в традициях позиционной войны с ее неповоротливой медлительностью, французские генералы за малым исключением никак не поспевали за ходом событий и везде опаздывали. Отдельные самоотверженные, решительные действия ярко вспыхивали на общем безрадостном фоне, однако они не могли изменить общего хода событий. Но мы все-таки расскажем об одном таком эпизоде.

Полковник де Голль, ставший именно в эти дни, на поле сражения, генералом, с присущей ему решимостью и с глубокой верой в танковые войска, теоретиком которых он был, контратаковал во главе своей 4-й бронетанковой дивизии под Лаоном превосходящие немецкие танковые силы, рвавшиеся к западу.

"19 мая на рассвете – в бой", – пишет де Голль в своих мемуарах. И продолжает, вспоминая о тех днях: "О, как все это нелепо! Война начинается крайне неудачно. Что ж, нужно ее продолжать. На земле для этого достаточно места. Пока я жив, я буду сражаться там, где это потребуется, столько времени, сколько потребуется, до тех пор, пока враг не будет разгромлен и не будет смыт национальный позор. Именно в этот день я принял решение, предопределившее всю мою дальнейшую деятельность"{226}.

В упорнейшем бою, длившемся несколько суток подряд, дивизия де Голля выполнила свою задачу. Она успешно контратаковала немецкие части, заставила их несколько отступить, нанесла им значительные потери. "Над полем сражения витал дух победы, – пишет де Голль. – Каждый высоко держал голову. Даже раненые улыбались... В результате упорного боя немцы не выдержали нашего натиска и отступили"{227}. Но без поддержки соседей дивизия не смогла развить наступления. Она не взяла высоту Мон-Клебер.

В те дни в германских штабах, конечно, никто еще не знал, что неполный успех де Голля у высоты Мон-Клебер в будущем, когда подведется общая черта, с лихвой окупится его стратегической победой в рядах союзников. Но тогда речь будет идти не о безвестной высоте, а о Франции.

III

Мы не будем здесь пытаться дать анализ социально-политических причин, начавшейся катастрофы Франции. Они достаточно глубоко вскрыты прогрессивной общественно-политической мыслью, доказавшей, что именно прежде всего политические обстоятельства предопределили катастрофу 1940 г. Мюнхенский курс, который продолжался, лишь изменив форму, во время "странной войны", вплоть до 10 мая, предательство французской крайней реакцией интересов своего народа, боязнь левых сил больше, чем нацизма, с которым не исключалась сделка за счет национальных интересов, эпилепсия антикоммунизма, поднявшаяся в стране перед вторжением, наконец, отстающая от требований эпохи военная система Франции таков перечень основных исторических обстоятельств, которые подготовили французское поражение и германский успех.

Была ли немецкая армия в 1940 г. организована лучше французской? Да. Располагала ли она более современными оперативными принципами? Да. Удалось ли ей ввести в заблуждение союзников о месте и направлении своего удара? Удалось. Оказалась ли система ее военного руководства более гибкой, быстрее реагирующей на обстоятельства борьбы? Оказалась. Но при всем том решающую роль сыграли все же не эти преимущества, очень важные сами по себе, а отмеченные выше социально-политические обстоятельства. При верной политике в войнах прошлого неоднократно удавалось исправлять ошибки военного порядка уже в ходе борьбы. Но ложная политика вела к поражению даже самые лучшие армии.

Французской армии 1940 г., конечно, нельзя было отказать ни в традиционной доблести ее солдат, ни в умении сражаться. Но "странная война" и начавшиеся тяжелые неудачи породили глубокий моральный кризис, который постепенно подрывал силу сопротивления. И чем больше развивались эти процессы, тем легче становилось гитлеровским танковым колоннам осуществлять свои прорывы, тем яснее вырисовывались военно-оперативные преимущества, которыми располагало фашистское командование.

И эти преимущества никогда не стали бы столь наглядными и подавляющими, если бы французские высшие штабы не допустили самого главного из серии своих просчетов – о времени и месте германского первого и главного удара. Этого просчета они не сумели исправить в ходе всей войны.

Вплоть до начала мая 1940 г. союзное командование, несмотря ни на какие предупреждения, ни на более чем ясные сигналы, не верило, что немцы действительно атакуют. Французский главнокомандующий Гамелен впоследствии не мог не признать, что еще до германского вторжения он имел сведения из различных стран мира о готовящемся ударе, в том числе из Германии. Но вряд ли он правдив, утверждая, что из этих материалов "невозможно было сделать какие-нибудь точные выводы, по крайней мере в отношении даты"{228}. Дата, как мы показали, не оставалась тайной. Но союзное командование пребывало в мире созданных им самим ложных представлений. Оно не реагировало достаточно энергично на поступающие сведения.

Почему французское командование, подробно осведомленное о численности и общей группировке германских сил, было застигнуто врасплох танковым ударом через Арденны?

Решающее значение имели его уверенность в том, что германский удар последует только через Центральную Бельгию. Сыграла роль недооценка оперативных возможностей немецких крупных танковых соединений, основаниям на устаревших довоенных взглядах и на одностороннем, неглубоком восприятии опыта германо-польской войны, повторение которого во Франции считали невозможным.

Французская разведка не смогла вполне ясно и отчетливо определить вероятные задачи ударной танковой группировки гитлеровской армии (группы Клейста). Французские разведчики и прежде всего тогдашний руководитель Второго (т. е. разведывательного) бюро полковник Гоше после войны утверждали, что вскрыть развертывание немецкой танковой группы было практически очень трудно.

Гоше пишет по этому поводу: "Поверхностные умы не могли сделать ничего другого, как приписать этот явный просчет Второму бюро. Он был, однако, неизбежен, и вот почему: атакующая группировка занимала позиции в ночь или за две ночи до "дня икс", вероятнее всего в последнюю ночь перед "днем икс". Эту группировку можно было определить только при соприкосновении с противником... Но соприкосновения между массой немецких сил вторжения и французами, которых в течение 8 месяцев отделяла нейтральная люксембургско-бельгийско-голландская область, никогда не существовало. Для того чтобы заранее разгадать группировку и замысел вторжения противника, Второму бюро надо было бы обладать немецким оперативным приказом и относящимися к нему картами. Большей частью... направление удара противника узнается только в самом сражении... Достаточно уже и того, если какое-нибудь Второе бюро до начала атаки сможет установить и определить район развертывания, фронт, где может быть проведена атака, предусмотреть возможные события. Заранее требовать от него, чтобы оно стрелкой указывало вероятное направление главных усилий противника, означало бы требовать невозможного, в особенности когда нет боевого соприкосновения. В момент, когда боевые действия начались, неплохо, если этот пробел будет восполнен как можно скорее"{229}.

Затем Гоше доказывает, что французская разведка имела только 11 часов – с 18 час. 00 мин. 9 мая, когда танковая группа Клейста выступила из районов сосредоточения, расположенных в тылу, до 5 час. 35 мин. 10 мая, когда она перешла границу, – чтобы получить информацию о группе Клейста и успеть сделать доклад в ставку. Но уже в 6 час. 30 мин. 10 мая главнокомандующий отдал приказ о вступлении в Бельгию.

Бросая ретроспективный взгляд на этот столь важный момент начального периода войны, вряд ли можно признать оправдания Гоше состоятельными. Дело в том, что французская разведка через агентуру заблаговременно узнала о сосредоточении в люксембургском направлении немецких танковых дивизий позади фронта. Но Второе бюро не смогло сделать правильных выводов насчет предназначения этой группировки, недооценило ее, не дало прогноза в соответствии с той истиной, что разведка должна уметь не только устанавливать, где расположены войска противника, но и анализировать их возможные действия. Это лишь одна сторона вопроса.

Другая, гораздо более важная, состоит в том, что союзное командование придерживалось только расчетов мирного времени без глубокого и всестороннего анализа конкретной обстановки. Оно позволило немцам ввести себя в заблуждение. Французский генеральный штаб не планировал, как это обычно практикуется, задачи армии в зависимости от нескольких вариантов обстановки. Он догматически признавал за вермахтом возможность наносить главный удар только в одном направлении – в Бельгию, и в ответ предполагался лишь один-единственный вариант стратегического маневра союзных армий: тоже в Бельгию. На войне предусмотрительность и гибкость мышления командования не менее важны, чем хорошее оружие и хорошие солдаты...

Для немецкого командования общее положение на фронте 15 – 16 мая, несмотря на серьезные успехи, все же оставалось не вполне ясным. Правда, Голландия капитулировала на четвертый день военных действий, но немецкая 6-я армия Рейхенау остановилась в Бельгии перед "позицией Диль". ОКВ и ОКХ находились в состоянии неуверенности. Они не верили в столь быструю удачу. Ждали, что именно сейчас, после прорыва германских танковых соединений в оперативную глубину, союзное командование примет решительные контрмеры.

Почти в то самое время, когда генерал Гамелен на совещании 16 мая в Париже шокировал союзных руководителей вестью, что у него нет никакого резерва для парирования удара, начальник гитлеровского генерального штаба Гальдер с тревогой констатировал: "Крупный армейский резерв противника еще, по-видимому, не введен в действие"{230}. Немцы боялись французских резервов, которых не существовало. Ждали контрударов, которые французы и не собирались наносить. Немецкий генеральный штаб не мог предположить, что французская армия не оставит стратегического резерва в глубине.

Гальдер записал 17 мая в дневнике: "Фюрер сегодня особенно нервозен. Он боится собственного успеха. Он не хочет ничем рисковать и поэтому стремится ограничить нас в действиях. Предлогом для этого является беспокойство за левый фланг"{231}. Требование "действовать осторожно" было передано Кейтелем и самим Гитлером командующим группами армий и другим ответственным генералам. "Фюрер испытывает непонятный страх за южный фланг, – пишет Гальдер. – Он рвет и мечет, боится, что вся операция может закончиться поражением"{232}.

Фронт прикрытия на юг, призванный отразить несуществующие контрудары, стал отвлекать все больше сил. После полудня 17 мая Браухич указал Рундштедту: "Положение на южном фланге рассматривается как особая опасность"{233}. Он потребовал немедленно ввести все пехотные дивизии, которые можно использовать, для укрепления оборонительного фронта. В тот же день около 15 часов на командный пункт группы армий "А" приехал Гитлер. "Он подчеркнул, – записано в журнале боевых действий группы, – особое значение, которое имеет южный фланг не только для операции всей армии, но и в политическом и психологическом отношениях"{234}. Ни при каких обстоятельствах, нигде, продолжал Гитлер, нельзя в настоящий момент давать возможность нанести контрудар, "который не только военному, но прежде всего политическому руководству мог бы дать роковой импульс"{235}.

Германское командование не верило в собственную удачу. Выдвинутые вперед части, включая танковую группу Клейста, снова были остановлены.

Лишь постепенно ОКВ и генеральный штаб сухопутных сил начали понимать, что дела идут лучше, чем представляется. 17-го Гальдер отмечает, что противник не принял мер, чтобы закрыть прорыв. Утром 18 мая он приходит к выводу: "Французские резервы главного командования введены в действие лишь в незначительном количестве", – и поэтому предлагает развивать наступление на юго-запад. По сообщению Кейтеля, Гитлер выразил в этот день свое полное удовлетворение мерами, принятыми группой армий "А", и теперь "почувствовал себя успокоенным в отношении южного фланга"{236}.

На следующий день штаб сухопутных сил произвел частичную перегруппировку и уточнил планы. Всей авиации Западного фронта ставилась задача поддержать наступление подвижных соединений на главном направлении – между французской границей и Соммой. После переброски танковых и моторизованных соединений из группы фон Бока в группу Рундштедта вновь созданному мощному танковому клину, поддерживаемому почти всей авиацией, предстояло выполнить главные задачи в дальнейшем развитии наступления.

Глубокий прорыв вывел 20 мая танки Рундштедта к побережью Ла-Манша.

Столь крупный успех вызвал окончательный перелом в настроении гитлеровского высшего руководства. Именно 20 мая стало тем поворотным пунктом, когда Гитлер и все его штабы отрешились от многих страхов и сомнений и почувствовали себя победителями в "западном походе". "Фюрер в этот день, записал в дневнике Иодль, – был вне себя от радости, он расточал комплименты военному руководству"{237}. Тут же Гитлер сформулировал дальнейшие задачи вооруженных сил:

"1. Уничтожить противника севернее Соммы и занять побережье.

2. Затем продвинуться между Уазой и морем до Сены и

3. Присоединить к этому главное наступление по обе стороны Реймса в юго-западном направлении, продвигая на правом фланге восточнее Парижа подвижные силы.

4. На вспомогательном участке слабыми силами прорвать "линию Мажино" между Сент-Авольдом и Сааргемюндом в направлении Нанси, Люневиль"{238}.

Именно начиная с 20 мая ОКВ и ОКХ приступают к планированию заключительной операции на Западе, получившей условное наименование "Рот".

IV

Расколов фронт союзных армий и выйдя на побережье, германские войска зажали во Фландрии основную, наиболее сильную группировку французских, британских и бельгийских войск. Под Дюнкерком германское командование по приказу Гитлера от 24 мая (так называемый стоп-приказ) остановило наступление танков и в последнюю минуту выпустило английскую экспедиционную армию из железных клещей. Искусственно созданная пауза предоставила в последующие дни возможность английским войскам избежать полного уничтожения и эвакуироваться морем из Франции.

Согласно довольно широко распространенному на Западе взгляду, "чудесное избавление" британской армии под Дюнкерком в конечном счете спасло Англию, ибо сохраненные войска стали после возвращения не только основой обороны страны в последующие месяцы, но и костяком экспедиционных сил в будущем.

Почему же германское руководство, которое бесспорно держало в своих руках полную победу, отдало подобный приказ, остановило танковую группировку и позволило более чем 300 тыс. английских солдат и офицеров уплыть через Ла-Манш?

В исторической литературе о событиях у Дюнкерка существуют дне отличающиеся друг от друга точки зрения.

Сторонники первой считают, что немецкие танки были остановлены по мотивам главным образом оперативно-стратегического характера и что поэтому эвакуация английской армии – не результат преднамеренных действий гитлеровской верхушки.

Согласно второй точке зрения, "дюнкеркское чудо" – это следствие прежде всего политических причин – стремления Гитлера выпустить английские войска, чтобы скорее заключить мир с Англией и при ее благожелательном нейтралитете напасть на СССР{239}.

Как нам представляется после изучения всех доступных документов, наступление немецкой танковой группировки было остановлено под Дюнкерком в результате ряда причин военно-политического и оперативного характера. Главными являлись политические соображения{240}.

Гитлер стремился после победы над Францией заключить мир с Англией, исходя из своей политической доктрины. Флот и отчасти ВВС не были готовы к успешной скоротечной войне против Великобритании. Все расчеты строились на предположении, что после разгрома Франции Англия падет сама собой. Борьба с ней приняла бы затяжные формы, связанные с большими потерями. Даже в случае успеха Германия не могла бы использовать плоды победы. Заключением мира Гитлер предполагал заставить Англию, сведенную, как он думал, на положение второразрядной державы, признать его завоевания в Европе, гегемонию "Великой Германии" и отдать часть колоний. Он надеялся таким путем развязать себе руки на Западе. Одновременно с этими расчетами в 20-х числах мая 1940 г. зародилось намерение начать вскоре войну против Советского Союза (см. главу III). Итак, "все, что я делаю, направлено против России"!

События 20-х чисел мая ускорили принятие решения: следующий удар направить против СССР. Рассечение союзных армий, выход вермахта к побережью, близость окончания войны во Франции, потеря Англией французской "континентальной шпаги", что, по взглядам Гитлера, предрешало ее крах, вместе с тем необоснованные подозрения о возможном "сговоре" Советского Союза и Англии, все это происходило в 20-х числах мая{241}. Именно теперь гитлеровское руководство ставит вопрос о войне против СССР как о следующей практической задаче. На таком фоне причина остановки немецких танков под Дюнкерком представляется нам частным, производным вопросом, который должен решаться в плане более крупных замыслов военно-политического характера.

Если с Англией возможен мир, – а Гитлер, безусловно, тогда не сомневался, что мюнхенские элементы разгромленной, как он считал, Англии заставят правительство пойти на соглашение с победоносным и могущественным рейхом, – то мирные жесты, по мнению Гитлера, следовало начинать немедленно.

В 20-х числах мая, когда еще шли крупные сражения и начинать мирные переговоры было преждевременно, что еще мог сделать Гитлер для Англии, кроме того, как вернуть ей ее солдат, конечно, без оружия? Политические маневры интенсивно вторгались в военные действия и прямо влияли на оперативные решения. И 24 мая отдается "стоп-приказ". Сражавшейся английской армии облегчается эвакуация из Франции.

Гитлер, как он нередко делал и в других случаях, видимо, никого не посвятил в свои действительные расчеты (что, собственно, и привело к возникновению в историографии "проблемы Дюнкерка"). Это вполне объяснимо стремлением сохранить в тайне столь необычное решение. Постоянный представитель Риббентропа при Гитлере дипломат Гевель, хорошо осведомленный и в политической, и в военной обстановке, сразу "раскусил" намерения фюрера. Он писал впоследствии о причинах "стоп-приказа": "Лично Гитлер вмешался в то, чтобы дать англичанам уйти. Он был убежден, что разгром британской армии вынудил бы Англию сражаться до последнего человека"{242}.

Тот факт, что генералы спорили и возмущались, что появился, по словам Гальдера, "кризис доверия", объясняется их неосведомленностью в политических аспектах проблемы, недоумением, вызванным чисто военной нецелесообразностью принимаемых решений. Единственным генералом, кто, видимо, знал о плане фюрера, был Рундштедт, находившийся тогда в фаворе у Гитлера (Кейтель заявил 22 мая: "Фюреру особенно близок Рундштедт"). Именно ему Гитлер поручил проводить в жизнь "стоп-приказ".

Рундштедт не подчинился приказу ОКХ от 25 мая о продолжении наступления на Дюнкерк – факт, не имевший прецедента в германской армии и поныне вызывающий удивление историков. Все разногласия 24-26 мая среди генералитета, включая ОКХ, к которому Гитлер относился с некоторой неприязнью, также происходили из-за незнания Браухичем, Гальдером и другими подлинной сути дела. Наступление, возобновленное 27 мая, было уже "другим наступлением", не идущим вразрез с замыслом "стоп-приказа" и ставящим цель отсечь англичан от их французских и бельгийских союзников, разгромить последних и ускорить отплытие английских войск в Англию.

Английскому военно-морскому командованию удалось эвакуировать 338 226 человек (из них 126 175 французов), в том числе 239 555 из гавани Дюнкерка. В период с 27 по 30 мая эвакуировалось 126 606 человек, остальные – до 4 июня{243}. Вооружение английская армия бросила на французском берегу. В момент, когда последний английский солдат покинул французское побережье, английское правительство перестало оказывать военную помощь своему союзнику, тщетно взывавшему к Лондону о присылке новых эскадрилий.

Военное поражение Бельгии, полное нарушение взаимодействия между союзниками, отсутствие какой-либо помощи со стороны британского и французского командования, происки Ватикана ускорили решение бельгийского короля Леопольда III о капитуляции, хотя возможности сопротивления отнюдь не исчерпались.

В полночь 28 мая немецкий генерал Рейхенау и бельгийский генерал Деруссо подписали протокол о безоговорочной капитуляции бельгийской армии. До 500 тыс. бельгийских солдат сложили оружие.

После выхода немцев на побережье, катастрофы Бельгии и эвакуации англичан наступила передышка, продолжавшаяся до 5 июня. Французское правительство постаралось использовать ее для зондирования вопроса о перемирии. Капитулянты и пораженцы вели дипломатическую разведку в Риме, рассчитывая, что удобнее всего использовать в качестве посредника Италию, отдав ей "в компенсацию" часть заморских территорий.

Однако Гитлер и Муссолини не считали момент достаточно выгодным для переговоров. Они понимали, что добьются значительно большего путем продолжения войны. Да и во Франции боязнь возмущения народа еще удерживала правительство от слишком открытых шагов к полной капитуляции. Когда стало ясно, что Германия и Италия еще не хотят вести переговоры, а британский союзник отказывается от реальной помощи, премьер-министр Рейно фактически передал власть капитулянтской группе Петэна – Лаваля. По мнению пораженцев, она могла теперь повести дела лучше.

V

Катастрофа Франции надвигалась все быстрее. Шел к развязке следующий акт трагедии европейских народов.

Французское командование отдало приказ о подготовке к новому оборонительному сражению, которое предполагалось дать на Сомме.

После победы во Фландрии германское командование мало сомневалось в исходе борьбы. Картины эвакуации британских войск из Дюнкерка, гигантское окружение на севере, откуда теперь тысячи и тысячи пленных двигались на восток, паника мирного населения, развал французского государственного аппарата – все это убеждало завоевателей в непреоборимой, как им казалось, силе вермахта.

Теперь генеральному штабу предстояло организовать последний удар в глубь Франции, и его началом должен был стать прорыв слабого, истекающего кровью фронта вдоль Соммы и Эны.

Германский план наступления в центральные районы Франции (план "Рот"), основанный на указаниях Гитлера от 20 мая, излагала директива ОКВ от 24 мая, а затем уточняла директива ОКХ от 31 мая{244}. Операцию предполагалось вести в три этапа. Первый этап – удар группы армий "Б" между морем и Уазой до Нижней Сены с целью подготовить "главную операцию". Второй – содержал наступление основных сил – группы армий "А" по обе стороны Реймса в юго-восточном направлении, чтобы "разбить главные силы французской армии в треугольнике Париж, Мец, Бельфор" и выйти в тыл "линии Мажино". На третьем, этапе переходила в наступление группа армий "Ц", удар которой через ослабленную "линию Мажино" намечался на Люневиль{245}. Предполагалось создать сильную подвижную группировку, которая будет развивать наступление к Мозелю, воплощая собой теперь уже полностью утвердившуюся идею о ведущей роли крупных танковых соединений в операциях. Направление удара определялось стремлением захватить Лотарингский железорудный бассейн и осуществить двойной охват всей главной группировки французской армии между Парижем и "линией Мажино". Браухич дал указание прорываться, не опасаясь за фланги.

Германское наступление начала группа армий "Б" в 5 часов утра 5 июня. Силы были слишком неравными, немецкое превосходство в танках и авиации особенно большим, оборонительный фронт неглубоким, а моральная и физическая усталость французских войск чрезмерной. Французские солдаты и офицеры не видели перед собой ясной цели и перспектив борьбы. Они, как и прежде, храбро и честно вступили в бой за Францию. Но теперь они не могли не понимать, что организм французской армии болен и распадается под действием бациллы пораженчества. Единственное спасение Франции – превращение войны в подлинно народную – было абсолютно чуждо правительству. Французские солдаты, поднявшиеся на рассвете 5 июня 1940 г. из окопов за Соммой, чтобы встретить врага, теперь уже сражались без надежды на успех. На отдельных участках немецкую атаку отбили успешно. Однако фронт на Сомме не смог удержать танкового потока. Немцы обходили опорные пункты, прорывали растянутую оборону компактными танковыми группировками при сильной поддержке авиации.

Именно в эти дни немецко-фашистский генералитет уже окончательно признал все преимущества массированного наступления крупных танковых соединений в оперативных масштабах. После прорыва на Сомме все намерения командиров сводились к быстрейшему проталкиванию вперед подвижных войск. Анализ оперативных документов немецкого верховного командования от июня 1940 г. показывает, что, не в пример маю того же года, решение главных задач возлагалось теперь не на пехоту, а исключительно на танковые корпуса; пехотные части как бы отодвигаются на второй план. Танковые соединения получают множество задач на разных участках.

Среди массы отступающих войск и миллионов беженцев, растущего хаоса немецкие танки двигались все дальше на юг.

Раздавшийся 6 июня призыв французских коммунистов – превратить войну в народную, вооружить народ, оборонять Париж – определял эффективный путь, способный изменить ход борьбы. Столь же очевидно, что в июне 1940 г. ее исход решался прежде всего политическими обстоятельствами – готовившейся капитуляцией захвативших власть соглашательских элементов.

С точки зрения истории германского военного руководства заключительный этап военных действий в Западной Европе (июнь 1940 г.) связан со следующими существенными моментами.

Во-первых, исчерпало ли французское командование в июне 1940 г. ресурсы военного сопротивления или же оно еще располагало силами, но не использовало их, вольно или невольно облегчив германскому командованию ведение наступления?

Изучение ряда материалов позволяет опровергнуть тезис об истощении военных ресурсов Франции в июне 1940 г. и о военной неизбежности капитуляции. Оказывается, что в распоряжении французского командования к середине июня оставалось еще немало техники, которую, однако, в сражение не ввели. Согласно данным, опубликованным французской военно-исторической службой в начале 50-х годов, к 11 июня 1940 г. во Франции имелось 3047 танков и 743 бронемашины{246}.

По данным французских историков, в конце июня французская авиация имела в строю больше самолетов, чем перед вторжением. Именно в июне можно было ввести те 1445 самолетов, которые по разным причинам к 10 мая находились в бездействии.

К моменту капитуляции в июне 1940 г. военные ресурсы Франции не были повсеместно исчерпаны. Сопротивление могло продолжаться. Оно было прервано вероятнее всего вследствие боязни вызвать революционные процессы. Французские солдаты прекратили борьбу не потому, что их окончательно победили на поле боя

Во-вторых, какие обстоятельства позволили немцам в июне 1940 г. быстро преодолеть укрепления "линии Мажино" фронтальной атакой и в какой степени правы те западногерманские военные писатели, которые затем поставили в заслугу вермахту "прорыв сильнейшей в мире укрепленной полосы"?

Проведенный нами подсчет показал, что французы сняли в течение мая 18 пехотных дивизий из 26, имевшихся на неатакованной "линии Мажино", и перебросили их на активные участки фронта. Ясно, что заранее подготовленный против "линии" удар превосходящих сил германской группы армий "Ц" не мог встретить серьезного противодействия. Совершенно очевидно, что нет веских оснований ставить прорыв ослабленной "линии Мажино" в ряд выдающихся достижений военного искусства.