Текст книги "Агрессия и катастрофа"

Автор книги: Даниил Проэктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 64 страниц)

Начиная с апреля 1945 г. для ускорения вынесения смертных приговоров вместо полевых судов в войсках стали действовать военные трибуналы, в которых заседал лишь один офицер. Он творил скорый суд. Даже отставшие от своих частей немедленно расстреливались. 8 марта Кейтель отдал приказ: каждый, кто попадает в плен, не будучи раненым, или если он не может доказать, что сражался до последней возможности, "исключается из сообщества порядочных и храбрых солдат", а его родственники подвергаются репрессиям. Подозреваемых беспощадно уничтожали, вешали на фонарных столбах, подвергали зверским пыткам.

Но неодолимое наступление Красной Армии весной 1945 г. сокрушило Восточный фронт. На Западе союзники вступили в Германию. Катастрофа приближалась.

В имперской канцелярии все перемешалось. Все еще шли служебные совещания, обсуждались разные планы, фюрер произносил речи. "Если война проиграна, народ должен погибнуть, – заявил он однажды. – Эта судьба неотвратима".

Гудериан вспоминает: "Мне приходилось два раза в сутки ездить к фюреру, что при напряженной обстановке было почти правилом, – два раза из Цоссена в Берлин, в имперскую канцелярию, и обратно, т. е. четыре раза по 45 минут, а всего три часа. Доклады у Гитлера продолжались два, а большей частью три часа, итого шесть часов. Таким образом, на одни только доклады об обстановке на фронтах я затрачивал по восемь – девять часов. Занимались одними разговорами, переливали из пустого в порожнее".

Многочисленные проблемы: удерживать или оставлять Курляндию, сражаться или отходить в Венгрии, наступать или нет на Кюстринский плацдарм советских войск, который после завершения Висло-Одерской операции был грозно нацелен прямо на Берлин, – не получали разрешения. Единственное, что еще могло успешно делать верховное командование, – перемещать генералов. И такой бесплодной возможностью оно пользовалось в последние недели особенно усердно в надежде, что кто-то другой лучше предшественника продлит на день их общее жалкое существование,

Когда 24 февраля 1945 г. в последний раз собрались гаулейтеры, чтобы выслушать Гитлера, он явился перед ними поникший, с полубезумным взглядом. Его левая рука дрожала, и он не мог поднести к губам стакан воды. "Возможно, медленно сказал он, – скоро будет трястись и моя голова, но сердце – никогда". Он уверенно смотрит в будущее. У него есть секретное оружие и кое-что еще, и это поможет в последний момент изменить положение. Но себя убедить он уже, видимо, не мог. По свидетельству генерала авиации Каммхубера, во время доклада в конце марта Гитлер сказал ему: "Война проиграна. Это знаю я сам"{1445}.

С уходом 28 марта 1945 г. в отставку генерала Гудериана открылся занавес перед последним эпизодом чудовищной истории германского верховного командования во второй мировой войне. И этот эпизод заслуживает внимания.

II

Последняя страница летописи войны наполнена отвратительными картинами предсмертных конвульсий фашистского верховного военного руководства, загнанного теперь в тесные бункера на узком пространстве, еще именуемом третьим рейхом. "Ужаснейшее в этом адском спектакле заключалось в том, – пишет П. Э. Шрамм, – что машина руководства функционировала до конца, подгоняемая, с одной стороны, боязнью перед последствиями потери командования и безвластием..., с другой стороны, чувством лояльности по отношению к высшей государственной власти..., верой, что фюрер должен еще иметь какую-то обоснованную надежду, если он продолжает сопротивление"{1446}.

Советские войска стояли в 80 км от Берлина, под Гёрлицем и под Веной. Союзники уже достигли Эссена, Касселя, Маннхейма. Верховное Главнокомандование Красной Армии подготовило удар на Берлин, чтобы завершить разгром фашистской Германии.

Финальная грандиозная эпопея войны в Европе – Берлинская операция – может быть правильно оценена лишь в том случае, если читатель ясно представит себе, что у фашистской стороны она была связана с последним отчаянным взрывом фанатизма гибнущей нацистской системы. Требуя защищать Берлин до последнего человека, гитлеровская верхушка смогла в последний раз заставить солдат, генералов и офицеров вермахта сражаться с безумием обреченных. Дикие угрозы репрессиями, вопли зловещей фашистской пропаганды, страх мещанства, шовинистический угар, яростное упорство солдат – все воплотилось в лозунге "Берлин останется немецким". Каким образом это произойдет – никто не знал. Но нацисты вели борьбу за Берлин с ярым ожесточением. Все это необходимо учитывать особенно потому, что кое-где за рубежом имеется тенденция к недооценке германского сопротивления в столице рейха, опирающаяся на упрощенное сопоставление цифр, характеризующих силы сторон.

Гитлеровская клика находилась теперь в совершенно безвыходной ситуации. Но она все еще старалась оттянуть наступление последнего часа, отдалить момент возмездия. Она жаждала разрушения, смерти всех и вся. Она не считалась ни с какими жертвами, была готова в своем кровавом изуверстве уничтожить германский народ, Германию во имя продления своей презираемой и проклятой всеми жизни. Вся мерзость, вся преступность фашистской системы последний раз сконцентрировались в событиях заключительного сражения.

Чтобы удержать столицу, гитлеровская ставка сосредоточила на берлинском направлении крупные силы. В группах армий "Висла" и "Центр" под Берлином находилось до 1 млн. человек, 10,4 тыс. орудий и минометов, 1,5 тыс. танков и штурмовых орудий, много другой техники. Гарнизон города насчитывал более 200 тыс. человек. Комиссаром обороны стал Геббельс. Приказ о подготовке обороны Берлина, отданный 9 марта 1945 г., гласил: "Задача. Оборонять столицу до последнего человека и до последнего патрона". Далее следовало: "Эту борьбу войска должны будут вести с фанатизмом, фантазией, с применением всех средств введения противника в заблуждение, военной хитрости, с коварством, с использованием заранее подготовленных всевозможных подручных средств, на земле, в воздухе и под землей... Однако предпосылкой для успешной обороны Берлина является удержание во что бы то ни стало каждого квартала, каждого дома, этажа, каждой изгороди, каждой воронки от снаряда! Речь идет вовсе не о том, чтобы каждый защитник германской столицы во всех тонкостях овладел техникой военного дела, а прежде всего о том, чтобы каждый боец был проникнут фанатической волей и стремлением к борьбе, чтобы он сознавал, что мир, затаив дыхание, следит за ходом этой борьбы и что борьба за Берлин может решить исход войны"{1447}.

Фашистские маньяки, готовые превратить в развалины и пепел свою страну, отдали еще 19 марта приказ "О выжженной земле", в котором требовали уничтожения предприятий, материальных запасов, путей сообщения, средств связи и т. д.

Нацистское руководство мобилизовало все ресурсы, чтобы отстоять Берлин, избежать безоговорочной капитуляции. Против Красной Армии оно выставило 214 дивизий (в том числе 34 танковые) и 14 бригад. Против союзников, продвигавшихся к Эльбе, находилось 60 дивизий (из них 5 танковых). 3 апреля имперская канцелярия распорядилась: "Предстоящее большое наступление большевиков должно быть отбито при любых обстоятельствах".

Цели Берлинской операции – овладеть городом, окружить и рассечь берлинскую группировку, а затем ликвидировать ее, выйти на Эльбу и здесь соединиться с союзниками – предполагалось достигнуть мощными ударами войск 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Украинского фронтов под командованием Маршалов Советского Союза Г. К. Жукова, К. К. Рокоссовского, И. С. Конева. Советское командование провело тщательную подготовку завершающего удара, сосредоточив здесь крупные силы.

В немецких штабах ждали последнего удара. Автор записок о катастрофе рейха, бывший офицер генерального штаба сухопутных сил Г. Больдт, довольно детально передает обстановку: "В районе всего фронта 9-й армии, – вспоминает он, – царило напряжение, готовое, казалось, вот-вот взорваться, напряжение, которое, как мне сказал по телефону один офицер штаба, можно сравнить только с духотой кануна грозы. Мне эта нервная обстановка слишком хорошо знакома по тем годам, которые проведены на фронте. Когда находишься там, в самой гуще, и довлеет только одна эта проблема, то кажется, что нужно кричать, чтобы разрядить эту удушающую, захватывающую дыхание атмосферу"{1448}.

Фанатизм сочетался с каким-то полубезумием, охватившим правящую клику. В передачах по радио, в ежедневной прессе, в пропагандистских воззваниях, на конференциях руководящих деятелей и в их беседах теперь все вращалось, как в карусели, вокруг одного и того же вопроса – смерти 12 апреля президента США Рузвельта. Хотя не было ни малейших признаков в пользу политических изменений, Геббельс назвал смерть Рузвельта чудом, поворотом в немецкой судьбе. Фюрер, заявил он, прав, сравнивая эту войну с Семилетней, когда смерть Елизаветы точно вот так же спасла Германию. Геббельс стимулировал новую волну пропаганды. Он заклинал немцев, стараясь заставить их поверить в то, что "американо-советский союз" стоит перед непосредственным распадом и война закончится для третьего рейха победоносно.

Наступило 16 апреля, и напряженная нервная атмосфера на фронте разорвалась. "Когда еще на всем лежала тьма, – продолжает Г. Больдт, – русские открыли ураганный огонь из многих тысяч орудий по 9-й армии и 4-й танковой армии у Кюстрина, такой огонь, что словами невозможно передать. Было так, как если бы подняли занавес перед последним действием последнего большого сражения в этом мире, когда начался этот артиллерийский огонь невообразимой мощи. Размещенные на километры в ширину и глубину стояли советские батареи буквально орудие к орудию. Это был ураганный огонь, продолжавшийся часами. Затем русские полки, дивизии и армии двинулись в атаку"{1449}. Началась Берлинская операция, последняя величайшая операция Красной Армии в Европе.

В тот же день Гитлер отдал приказ солдатам Восточного фронта. Он обещал: "...Берлин останется в немецких руках. Вена станет снова немецким городом". На улицах столицы царила лихорадочная суета. Отдаленный, равномерный, глухой рокот с раннего утра заставил население выйти из домов и подвалов. Отряды народного ополчения устремлялись к сборным пунктам. Проходы в противотанковых заграждениях в окрестностях Берлина и в самой столице были немедленно закрыты, за исключением одного пропускного пункта. Люди со страхом прислушивались к далекому голосу фронта.

А на фронте начиналось последнее грандиозное сражение в Европе.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков вспоминает: "Гитлеровские войска были буквально потоплены в сплошном море огня и металла. Непроницаемая стена пыли и дыма висела в воздухе, и местами даже мощные лучи зенитных прожекторов не могли ее пробить"{1450}. Почти 98 тыс. тонн металла выпустили орудия советской артиллерии на берлинском направлении. Только в течение первых суток 6,5 тыс. раз вылетали советские самолеты, нанося удары по плотной, как стена, германской обороне, прикрывавшей непосредственные подступы к Берлину. Упорные бои развернулись на всем фронте наступления советских войск{1451}.

Для германского верховного командования наступали последние дни.

Гитлер, уехавший из "Вольфшанце" еще в декабре 1944 г., перебрался затем в Цигенберг, откуда руководил наступлением в Арденнах. 16 января 1945 г. он приехал в Берлин и обосновался в своем бомбоубежище на 15-метровой глубине под рейхсканцелярией, которая уже превращалась в руины.

Теперь бросим последний взгляд на два пункта, которыми мы занимались уже достаточно долго – ставку Гитлера и ОКХ, – и посмотрим, что же там происходило в последние дни существования третьего рейха, чем занимались его полностью обанкротившиеся обитатели прежде, чем уйти в небытие.

Весь аппарат военного руководства – штаб верховного главнокомандования, генеральный штаб сухопутных сил – расположился в обширном и благоустроенном военном городке Цоссен. Рядом с огромными рабочими помещениями находилось подземное железобетонное царство, которое могло выдержать любое нападение с воздуха. И действительно, когда в середине марта авиации около часа бомбила расположение штаба сухопутных сил, в убежище почти никто не пострадал. Легкое ранение получил лишь генерал Кребс. Такое боевое крещение генералу выпало незадолго до получения новой должности: он был назначен вместо Гудериана начальником генерального штаба сухопутных сил.

Гудериан так характеризовал своего бывшего помощника, а теперь преемника: "За всю продолжительную службу в генеральном штабе он хорошо усвоил искусство делопроизводства и умение приспосабливаться к начальству, что делало его недостаточно стойким перед таким человеком, как Гитлер. К тому же Кребс был закадычным другом генерала Бургдорфа, начальника управления личного состава сухопутных сил, с которым он когда-то вместе учился в военной академии. Бургдорф ввел Кребса в общество своих друзей из главной ставки фюрера, в общество Бормана и Фегелейна, с которым Кребс также установил тесную дружбу. Эти дружественные связи лишили его накануне финала кошмарной драмы в имперской канцелярии духовной свободы и независимости".

В день начала последнего наступления Красной Армии Кребс пытался взять в свои руки управление. Г. Больдт вспоминает утро 16 апреля в генеральном штабе:

"Я сижу в штаб-квартире в Цоссене у своего письменного стола в приемной генерала Кребса, начальника генштаба. Телефонные разговоры, телефонные звонки. Часто приходится одновременно обслуживать все три телефонных аппарата. Звонок генерала. Я прохожу через звуконепроницаемую двойную дверь в его рабочий кабинет. Он стоит перед большим столом, нагнувшись над картами с красными и синими начертаниями фронта на Одере. Я вынужден обратить еще раз внимание на мое присутствие. Только тогда он отрывается от карт. Небольшого роста, полный и обычно в таком довольном настроении генерал смотрит на меня утомленно и задумчиво:

– Вот что, соедините меня все же с генералом Бургдорфом, я хочу наконец знать, куда нам перейти с нашей штаб-квартирой. Попробуйте, может быть вы сумеете связаться с Берхтесгаденом. И пусть придет сюда Фрейтаг, а мне можете принести стакан вермута.

Я возвращаюсь в свою комнату, передаю вопрос Кребса в Берхтесгаден и в имперскую канцелярию. Затем отправляюсь к адъютанту фон Фрейтаг-Лорингхофену. Это он мне сегодня утром вскоре после сигнала подъема сообщил, что ураганный огонь русских под городом Кюстрин начался в 2 ч. 50 м. и через 3 часа русские пошли в атаку. Сейчас около 10 часов. Донесения с фронта в продолжение часа стали более скудными. Провода, возможно, от этого ураганного огня совершенно изорваны.

Судя по времени, сражение теперь достигло наивысшего напряжения. Невольно думаю о товарищах, которые там воюют. Как часто за эти военные годы я был в самой гуще боев, где-то в пространствах русской земли, лежал вот так, как они, на передовых, как в аду, руками вцепившись в землю"{1452}.

Около полудня генеральный штаб уже гудел как встревоженный улей. Телефонные звонки не прекращались. Все снова и снова те же самые вопросы: "Есть какие-либо новости с фронта?"

К 11 часам приемная Кребса переполнилась генералами и полковниками штаба сухопутных сил. Должно состояться обсуждение обстановки у начальника. Мрачные разговоры полушепотом: "Куда будем эвакуироваться?" "Что надо подготовить?" "Еще можно выехать через Богемию в Берхтесгаден. Но как долго будет еще существовать такая возможность?" Телефонный разговор Кребса с Бургдорфом ясности не внес. Гитлер все еще не мог решиться, куда перенести свою штаб-квартиру.

Длительное "обсуждение обстановки" у начальника генерального штаба оказалось бесплодным, потому что никто не знал толком, что происходит на фронте. Лишь после обеда появилось первое подробное донесение: "Атака отбита, борьба идет за небольшие участки прорыва. Потери очень велики". Вечернее донесение из войск гласило: "Устойчивость фронта еще сохраняется. Более глубокие прорывы сумели приостановить. Пришлите нам солдат, пришлите боеприпасы!" Легко сказать. А откуда?

Тем временем Кребс вызван в Берлин на совещание к Гитлеру. Он возвращается поздно вечером подавленный и мрачный. Сведения плохие: с плацдарма западнее Кюстрина русским удалось совершить глубокий прорыв по обе стороны шоссе Кюстрин – Берлин и продвинуться до высот за Одером. Дальше к северу также намечается глубокое вклинение. В рейхсканцелярии все пришли к выводу, что сегодня ночью войскам придется оставить позиции западнее Кюстрина. Передний край оборонительной полосы будет перенесен назад, на так называемую позицию Гарденберга. Здесь войска, вероятно, смогут держаться еще 24 часа. На Западе, где фронт практически не удерживается, англичане продвигаются на Люнебург. Американцы вышли к Эльбе между Магдебургом и Дессау. На юге они уже в Баварии, Красная Армия – под Брюном и западнее Вены. Ее атака под Лечином против 4-й танковой армии сегодня привела к прорывам, которые, правда, были приостановлены огнем, но здесь нет почти никаких надежд на сохранение целостности фронта. Наконец, Кребс не мог не вспомнить: когда сегодня вечером он проезжал через Темпельгоф, группа людей кричала ему вслед ругательства. Что будет дальше?

Еще не занялся рассвет 17 апреля, как с фронта поступили еще более тревожные доклады. Бои под Дольгелином и в Зеелове продолжаются с неослабевающей силой. Шаг за шагом немецкие дивизии отступают под натиском русских. Из 4-й танковой армии сообщали: "Наши позиции в значительной мере еще можно удерживать. 9-я армия сумела своей дивизией "Курмарк" приостановить контратакой наступление советских войск на шоссе Кюстрин – Берлин. В других районах борьба продолжается". Прошло еще двое суток, и войска маршалов Рокоссовского, Жукова и Конева прорвали одерский и нейсенский рубежи. 9-я немецкая армия оказалась расчлененной 1-м Белорусским фронтом на три части. Соединения 1-го Украинского фронта форсировали Шпрее. В прорыв двинулись 3-я и 4-я гвардейские танковые армии генералов Рыбалко и Лелюшенко. К вечеру 19 апреля, оставив позади почти 50 км, они выходили на тылы 9-й немецкой армии.

Только теперь в генеральном штабе сухопутных сил прояснились намерения советского командования: окружить Берлин с севера и юга, а не наступать 1-м Украинским фронтом на Прагу, как думали в ОКВ.

Днем 19 апреля, когда по Берлину поползли слухи: русские танки прорвались на Шпрее и двигаются к городу с юга, – Геббельс выступил по радио с "обращением к немецкому народу", которое на следующий день, 20 апреля, в день рождения Гитлера, было напечатано во всех еще выходивших газетах. Еще кое у кого теплилась вера в какое-то тайное оружие, которое будет применено в ближайшие же часы или дни. Кроме того, ведь между русскими и американцами неминуемо произойдет столкновение. Геббельсу удалось достигнуть того, что большая часть немецких солдат под Берлином действительно верила: американцы вскоре придут на помощь против русских. Над Берлином разбрасывались листовки: "Войска и танки прибудут, и это приведет нас к свободе и к победе".

Наступило 20 апреля – день 56-летия Гитлера. Танки генералов Рыбалко и Лелюшенко после стремительного броска вышли на южные подступы Берлина. Они уже находились в Баруте – в двух десятках километров от Цоссена. Столь убедительное "поздравление" фюреру, естественно, не могло не наложить отпечатка на традиционное празднество. После победы над Францией рейхстаг преподнес Гитлеру в день его рождения миллион марок. С тех пор в могилу легли миллионы немцев, а наступающие дивизии той самой Красной Армии, которую Гитлер многократно объявлял уничтоженной, в последний день его рождения стояли у стен Берлина и победоносно завершали войну.

В имперской канцелярии происходил церемониал поздравлений. Прибыли почти все "старые боевые соратники" – вся банда, дни которой подходили к концу: Геринг, Геббельс, Гиммлер, Борман и другие, а также верхушка трех видов вооруженных сил вермахта. "Соратники" стали требовать от фюрера, чтобы он покинул Берлин и со своим штабом и главной квартирой переехал в Верхнюю Баварию. Но Гитлер был нерешителен. Единственное, с чем он согласился на случай, если Германия после встречи американцев и русских окажется разделенной на две части, чтобы гросс-адмирал Дениц в северной части рейха, которая тогда станет самостоятельной, взял на себя правление государственными делами. Гиммлер со своим штабом и министерство иностранных дел должны направиться к Деницу на север, Геринг – в южную часть страны. Одновременно разбивался на две части штаб верховного командования. Одна должна была остаться на севере у Деница, другая – двинуться на юг, чтобы поступить в распоряжение, вероятно, Кессельринга.

Основным аргументом, который Гитлер неоднократно высказывал, почему он сам все еще остается в Берлине и, вероятно, останется там, была непоколебимая вера в самого себя. Он верил, что его присутствие будет воодушевлять тех, кто сражается.

Здесь же появился план "освобождения Берлина и разгрома Красной Армии у его стен": с севера от Ораниенбурга на город будет наступать армейская группа Штейнера. Она уничтожит танковые части маршала Жукова, прорвавшиеся севернее города. С запада к Берлину выдвинется снятая с фронта 12-я армия Венка, с юго-востока нанесет контрудар 9-я армия, а с юга двинется со своими войсками фельдмаршал Шернер, чтобы разбить войска 1-го Украинского фронта.

Но дело в том, что не существовало никакой армейской группы Штейнера. Имелся только сам генерал СС Штейнер с небольшим отрядом измученных, грязных, апатичных ко всему солдат. 9-я армия, понесшая огромные потери, вела бои из последних сил. 12-я армия Венка вообще не была пригодна для решения сколько-нибудь крупных задач. Ей крайне не хватало техники, и фактически существовал только один корпус из трех дивизий, укомплектованных 17 18-летними юнцами. В некоторых подразделениях армии половина солдат не имела оружия. Сначала предполагалось 12-й армией восстановить связь с окруженной в Руре группой армий "Б", но когда это оказалось бессмысленным из-за быстрого продвижения фронта, Венк стал получать различные задачи и, наконец, оказался в рейхсканцелярии, перед фюрером.

– Венк, в ваши руки я вручаю судьбу Германии, – торжественно произнес Гитлер.

...Советские войска, преодолевая ожесточенное сопротивление, на шестой день наступления прорвали оборону по Одеру и Нейсе. 21 апреля они вступили в пригороды Берлина.

Тем временем на северном участке фронта Красная Армия разгромила восточно-прусскую группировку и овладела Кенигсбергом, а затем разгромила земландскую и вслед за ней восточнопомеранскую группировки немцев.

Одновременно войска 4-го Украинского фронта совместно с 1-м Чехословацким армейским корпусом вели наступление на территории Чехословакии. В ожесточенных боях в районе Моравска-Острава, который упорно обороняли немецко-фашистские дивизии под командованием Шернера, советские войска, возглавляемые генералами А. А. Гречко и К. С. Москаленко, освободили этот важный промышленный район Чехословакии. При этом советские и чехословацкие воины осуществили прорыв чехословацкой оборонительной линии, созданной еще до войны.

Генерал армии Людвик Свобода вспоминает об этом: "Глубокое чувство негодования и волнения охватило наших воинов, когда они были вынуждены преодолевать эту полосу укреплений, созданных на средства чехословацкого народа и предназначенных для защиты страны от гитлеровской агрессии. Многочисленные жертвы, пролитая кровь и затраченная энергия наших воинов привели нас к глубокому историческому выводу, что наша республика не должна допускать к власти силы, которые могут привести страну к новому Мюнхену!"{1453}

В южных районах Чехословакии войска правого крыла 2-го Украинского фронта совместно с румынскими войсками после ряда боев освободили Братиславу, Брно и двинулись на Прагу...

III

Как только стало известно о решении Гитлера, в ночь на 21 апреля началось всеобщее бегство из Берлина. Петляя среди руин, озаренных зловещими отблесками пожаров, двигались вереницы машин, увозя прочь из столицы, охватываемой железными тисками советских войск, чиновников партии и государственного аппарата, военных с бумагами, сейфами, награбленным имуществом. В безумном ужасе и панике они старались скорее выбраться. Геринг настолько быстро уехал в Баварию, что даже не попрощался со своим начальником штаба Колером, оставленным при Гитлере. Риббентроп с никому не нужными теперь дипломатами пробирался на север, к гросс-адмиралу Деницу. Штаб верховного главнокомандования также разделился на две части – "Юг" и "Север". В первую группу, которая двинулась на юг под руководством заместителя Иодля генерала Винтера, вошел оперативный отдел. Он станет штабом Гитлера, если тот все же уедет из Берлина. Офицеры мчались окольными дорогами, опасаясь появления советских танков, подгоняемые ударами авиации. Только после двух дней блуждания они смогли собраться в казармах Берхтесгадена. Авиация разбомбила 25 апреля Бергхоф – замок Гитлера, виллы Геринга и Бормана, после чего генштабисты еле спаслись в отеле "Шиффмейстер" в Кенигзее.

Другая часть штаба верховного главнокомандования во главе с Иодлем отправилась в Крампниц, севернее Берлина, в те самые мрачные казармы на берегу озера, где Иодль весной 1941 г. обдумывал планы похода на Советский Союз, находясь, конечно, в ином расположении духа.

В столице с Гитлером остались Борман, Бургдорф, заместитель Гиммлера Фегелейн, конечно Геббельс, назначенный комендантом Берлина, и другие.

ОКВ раскололось, но генеральный штаб сухопутных сил еще жил. Он оставался в Цоссене и отсюда безуспешно пытался руководить событиями. Мутный рассвет 21 апреля офицеры генерального штаба встретили с настроением обреченных. Полным развалом, в маразме бесславно кончала свои дни высшая военная организация фашистского рейха.

В 6 часов утра адъютант Кребса, задремавший в приемной, был разбужен телефонным звонком. Командир разведывательного отряда, высланного из Цоссена к югу, волнуясь, сообщал из Луккау:

– Около 40 русских танков промчалось мимо нас. В 7 часов я начну наступление.

Через пару часов снова раздался звонок:

– Наша атака не удалась. Несем большие потери. Моя танковая разведка сообщает о дальнейшем массовом продвижении танков на север.

Следовательно, советские танки идут на Берлин, но раньше они появятся в Цоссене. Кребс немедленно информировал имперскую канцелярию. Он настаивал на срочном отъезде штаба сухопутных сил в Берлин. Русские танки могут вскоре появиться здесь.

Но Гитлер колебался. Его сейчас занимали совсем другие вопросы: действия авиации и наступление армейской группы Штейнера с севера для освобождения Берлина.

Генерал Колер, оставшийся в столице единственным высшим представителем люфтваффе, стал подвергаться особому нажиму из бункера под рейхсканцелярией.

Еще рано утром 21 апреля его вызвал по телефону Гитлер.

– Знаете ли вы, что Берлин находится под артиллерийским обстрелом? Центр города.

– Нет.

– Разве вам не слышно?

– Нет! Я нахожусь в Вильдпарк-Вердер.

Далее последовал такой разговор:

Гитлер: Большое волнение в городе из-за действий дальнобойной артиллерии. Предположительно это орудия тяжелого калибра на железнодорожной установке. Русские соорудили железнодорожный мост через Одер. Военно-воздушные силы должны немедленно определить местонахождение этих орудий и подавить огонь.

Колер: У противника нет ни одного железнодорожного моста через Одер. Может быть, он имел возможность захватить одну тяжелую немецкую батарею и повернуть ее. Но, вероятнее речь идет о пушках среднего калибра русской пехоты, которыми враг может уже обстреливать центр города.

Длительные дебаты не убедили Гитлера. Пусть сам Кребс ответит: может ли артиллерия русской пехоты вести огонь по центру Берлина. Авиация должна немедленно установить местонахождение русской батареи и подавить ее.

Все эти беседы и приказы насчет отдельных пушек свидетельствовали уже о полнейшей деградации военного руководства,

Колеру пришла в голову удачная мысль. Он позвонил на командный пункт авиационной дивизии в бункер у Зоологического сада. Здесь наблюдатель сидит на высокой башне. На запрос следует немедленный ответ: ведущая огонь русская батарея калибра не больше 122 мм уже с утра находится в пункте Mapцан, под Берлином, где она заняла позиции. Замечена зенитчиками. Расстояние до центра Берлина – примерно 12 км. Зенитный дивизион от Зоопарка уже возобновил огонь своими спаренными орудиями по батарее, а также по стоящим там на исходных позициях танкам.

Затем Колеру следовал поток запросов от Гитлера, на которые теперь никто не мог дать ответа: о численности авиации южнее Берлина, о плохих действиях реактивных истребителей под Прагой и о многих других деталях никому не понятной обстановки.

Вечером фюрер вызвал Колера уже по вопросу, касающемуся его прямого начальника.

– Рейхсмаршал Геринг, – сказал Гитлер, – держит в Каринхолле свою собственную, именно собственную личную армию. Эту армию – немедленно распустить и включить в состав сухопутной армии. Он не должен иметь свою собственную армию.

– Но, мой фюрер, – ответил начальник штаба Геринга, – в Каринхолле не было никакой частной армии, а лишь дивизия "Герман Геринг", которая находится только в распоряжении местного фронтового руководства армии. Большая часть этой дивизии уже в боях или была в боях.

Гитлер опровергает это и утверждает, что он точно информирован: в Каринхолле расположены крупные силы.

Колер срочно проверяет, и в результате оказывается, что за исключением одного батальона все части дивизии – в боях. Он докладывает Гитлеру и получает приказ: "Батальон немедленно подчинить обер-группенфюреру войск СС Штейнеру". Разговор на этом прекращается. Но вскоре следует новый звонок:

– Каждого военнослужащего ВВС в пространстве между Берлином, побережьем у Штеттина и Гамбурга привлечь к назначенной мной атаке северо-восточнее Берлина.

На возражение Колера, что в авиации нет обученных сухопутным боям войск, и на вопрос, где же надо начать атаку, ответа не последовало. Гитлер бросил трубку.

Все это показывает, насколько до последних своих дней они грызлись между собой. "Вождь" опасался, что ближайший соратник в последний момент отнимет ставшую призрачной власть.

...Колер понятия не имел о каком-то запланированном наступлении Штейнера. Из телефонных разговоров он пытался уяснить положение и внести ясность. Так, от майора Фрейганга и штаба генерала Конрада (дивизия "Герман Геринг") он узнал, что генерал СС Штейнер, кажется, должен начать атаку от Эберсвальде на юг. Но до настоящего времени в исходный район Шёневальде прибыл только сам Штейнер с одним офицером. Где соединения, предназначенные для атаки, неизвестно.