Текст книги "Хорошо посидели!"

Автор книги: Даниил Аль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

– Граждане евреи! Среди вас тут разнесся слух, будто бандеровцы собираются из-за сегодняшнего сообщения вас резать. Так вот. Если бы сообщение, что евреи готовились отравить советских вождей, а кое-кого уже и прикончили, было правдой, то с этого дня началась бы вечная дружба между еврейским и украинским народом. Но так как евреи на это не способны и все это – очередная липа МГБ, все остается по-прежнему.

С этими словами он повернулся и в сопровождении своих молодцов вышел вон.

Бандеровцы решили заговорить на английской мове

Была у меня личная встреча с бандеровским главарем. Однажды вечером в наш 4-й барак прибежал от него «курьер» и попросил меня явиться к ним в барак, к «самому». – Зачем? – спросил я.

– Там узнаешь.

Первое, что пришло мне в голову: зовут для какой-нибудь расправы. Но за что? Я до этого никогда не общался ни с одним из бандеровцев. Ничего никому из них не сделал – ни плохого, ни хорошего. Так или иначе, подумал я, добром посещение бандеровского барака кончиться не может. Но отказаться от приглашения и не пойти – невозможно. Сами меня найдут, не днем так ночью, если захотят. И будет только хуже.

Сколько ни перебирал в голове всевозможных вариантов насчет того, зачем именно я мог понадобиться бандеровцам, – ничего не мог себе объяснить. И не мудрено. Представить себе, лучше сказать – вообразить причину моего приглашения к бандеровцам не смогли бы никакие нормальные мозги.

И вот я в бандеровском бараке.

«Курьер» подводит меня к своему хозяину. Тот сидит на одной из аккуратно застеленных нижних полок «вагонки».

– Здоровеньки булы, – говорит мне главарь довольно суровым голосом и жестом приглашает меня сесть на койку, что напротив.

– Добрый день, – отвечаю я и сажусь. – Слушаю вас.

В проходе между столом и нарами возле нас сгрудились любопытные.

– Дошел до нас слух, – обратился ко мне их главарь, – что ты людина шибко грамотная. Аж який-то научный кандидат. Так, чи брешут?

Я подтвердил, что являюсь кандидатом наук.

– Так вот, пан кандидат, – продолжал мой собеседник. – Есть у нас до тебя дило.

То, что я услышал вслед за этими словами, меня буквально ошарашило. В другой обстановке я бы рассмеялся. Но в тот момент мне было не до смеха.

– Нам дюже треба, – продолжал бандеровец, – научиться английской мове. – Заметив мое изумление, он пояснил, что незалежность Украине, как теперь стало ясно, помогут обрести американцы. Вот и надо к их приходу научиться балакать по-ихнему.

Далее бандеровец сообщил, что они здесь, у себя в бараке, уже приступили к делу, что кому-то из них родичи прислали «дюже ценную книгу» – словарь, и что они по нему заучивают некоторые английские слова. Я не понял, о каком словаре идет речь – то ли об англо-украинском, то ли об украино-английском. Не понял и того, каким способом «лесные братья», взявшись изучать «английскую мову», этим словарем пользуются.

Я сказал, что не смогу быть полезен, так как не знаю английского языка. Знаю только немецкий.

– Нет, нет, – нахмурился мой собеседник. – Немецкой мовы нам не трэба. Во-первых – где они теперь, немцы? Нема их теперь в Краине. И не будет. Да и вообще, немцы – барахло. Не лучше москалив.

Бандеровец был весьма огорчен моим отказом. А может быть, и не поверил, что я не знаю английского, поскольку продолжил меня уговаривать.

– Да ты не журись, не журись. – похлопал он меня по плечу. – Мы тебя богато одарим. И сала дадим, и цукору. И денег.

– Спасибо, конечно. Но я действительно не знаю английского. Да если бы и знал.

– Если бы и знал, не стал бы нас обучать? Так, что ли? – в голосе главаря зазвучали угрожающие нотки.

– Нет, нет, совсем не поэтому, – поспешил я снять возникшее у него подозрение. – Научить людей полезному делу – всегда хорошо. Не взялся бы вас здесь обучать, потому что бесполезная это затея.

Я, как мог, постарался втолковать бандеровцу, что изучение иностранного языка может получиться при одном обязательном условии, а всего лучше – при двух. Либо если живешь в среде людей, говорящих на данном языке, либо нужен нормальный и долгий учебный процесс с грамматикой, упражнениями. Но даже при всем при этом изучить чужой язык – очень непросто.

Не знаю, смог бы я убедить своего собеседника, если бы вдруг не осенил меня один важнейший довод.

– Был, – сказал я, – замечательный писатель, Короленко.

– Наш? Хохол?

– Полтавчанин, – продолжал я. – Он написал книгу о том, как два украинца оказались в Америке. О том, какие мучения выпали на их долю из-за того, что они не знали английского языка. И о том, с каким трудом они учились изъясняться на нем. Книга так и называется: «Без языка». Почитайте ее. Она есть в библиотеке на нашем лагпункте. Правда, напечатана она на русском языке.

– Ничего, сдюжим, – сказал бандеровский главарь. – Ну что ж, и на том спасибо, пан кандидат. До побачения.

На этом наша встреча закончилась. Другого «побачения», слава богу, не случилось.

На другой день я узнал, что бандеровский «курьер» прибегал в библиотеку за книгой Короленко «Без языка».

Очень платоническое свидание

Однажды, жарким июльским днем, довелось мне стать свидетелем весьма оригинального платонического любовного диалога.

Невдалеке от нашего лагпункта располагалась разделенная поселковой улицей на две части территория главного склада всего Каргопольлага, именуемая общим словом – база. Туда поступало, там хранилось, рассортировывалось, разгружалось из вагонов лагерной железнодорожной ветки, погружалось обратно и рассылалось по другим лагпунктам различное имущество – продовольствие, уголь, мазут, бензин, разного рода оборудование и инструменты. И главное – продукция лесоповала и лесозавода – пиломатериалы всех видов.

На одной территории базы работали мужские бригады зеков, на другой – женские. Их разделяли два высоких забора, увенчанных колючей проволокой, и неширокая поселковая улица, проходившая между заборами.

Итак, однажды жарким июльским днем в расположении обеих частей базы, как обычно в полдень, раздались удары в рельсу, возвещавшие получасовой обеденный перерыв. И тотчас на крышу одного из складов, стоявших возле самого забора, вылез через чердачное окно парень лет двадцати. Как и все работавшие в тот жаркий день на базе, он был до пояса голым.

В это же время на крышу самого близкого к забору склада на другой стороне улицы вылезла девица. Тоже полуголая, но в бюстгальтере.

Так началось свидание этой пары. Через улицу и через два забора произошел между ним и ею диалог, который я без труда запомнил и воспроизвожу дословно.

Он:Ну, чего?

Она:Да ничего!

Он:А что ничего?

Она:Да всё ничего!

Он:Слыхал – вчера вашу бригаду на сельхоз гоняли.

Она:Ну и что?

Он:Как это – что? А Ваську бесконвойного там видела?

Она:Ну и что?

Он (с иронией):Как это – что? Как это – что?

Она:Не было ничего!

Он:Ну да, ничего?!

Она:А вот и ничего!

Он:А вообще-то что?

Она:И вообще ничего!

Тут в диалог вмешался часовой с караульной вышки, стоявшей вблизи склада на женской зоне.

– Ну, ты чего? – окликнул он девицу.

– Я ничего!

– Ну, ничего – так слезай!

Девица послушно полезла в слуховое окошко.

– А ты чего? – в свою очередь окликнул парня часовой с вышки мужской зоны.

– Да ничего!

– Ну, ничего – так и уматывай с крыши!

Парень снова подошел к пожарной бочке, плеснул на себя пригоршню воды и стал спускаться по скрипучей пожарной лестнице.

Так закончилось это платоническое свидание.

«Ну и что? Ничего?» – подумал я. Вроде бы, и в самом деле ничего. А все-таки – что-то ведь было. Что-то, наверное, останется в памяти от этого свидания у его участников. Что-то ведь перелетало от одного к другому через заборы и улицу. А может быть, останется у каждого из них в памяти только одно:

– Ну что? А ничего!

– А вообще что?

– И вообще ничего!

Чье-то третье дыхание

О том, как печально иногда заканчиваются тайные любовные свидания, написано много. И в романах, и в пьесах, и в рассказах разных жанров. Анекдотов на эту тему вообще не счесть. Однако случая, подобного тому, о котором мне поведал заключенный нашего 2-го лагпункта бесконвойник Сергей Фоминцев, – надо полагать, не бывало во всей истории человечества.

А было вот что.

Выйдя как-то раз теплым июньским днем за зону в Ерцево, Фоминцев в условленном месте встретил свою подружку – бесконвойницу с 15-го женского лагпункта Свету. Сделав друг другу условные знаки, они порознь отправились в лес, вплотную окружавший поселок. Дорогу к месту их встреч в лесу каждый хорошо знал. Идя сначала по лесной дороге, сворачивая потом на знакомые тропинки, и он, и она не раз, как бы невзначай, оглядывались и прислушивались. Все кругом было тихо. Лес спокойно и ровно шумел. Где-то перечирикивались птицы. Словом, ничто не помешало им, придя на место, не мешкая приступить друг к другу. Замечу для современного читателя, что я выбрал для данного случая словосочетание «приступить друг к другу», так как общепринятого теперь – «заняться любовью» тогда, в 50-е годы ХХ века, мы еще не завели.

О том, что произошло дальше, я постараюсь рассказать словами самого Сергея Фоминцева.

«Приглядели мы небольшую солнечную лужаечку, на которой трава росла. В лесу, в тенечке – сам понимаешь, неудобно. Мох там подсохший, жесткий. Сучочков всяких сухих полно. А подстилки у нас ведь никакой не было. Правда, солнце здесь излишне ярко светило. Мне-то хоть бы что. Я вниз лицом расположен. А Светке глаза зажмурить пришлось. Шло все, как положено. Все хорошо. Только вдруг стал я улавливать ухом частое-частое такое дыхание – хэ, хэ, хэ, хэ, хэ. Успел подумать: «Это я, что ли, так запыхался? Да нет, не я. Светку, что ли, разобрало? Чего ж так скоро?! Да нет, и не она это. Повернул я голову кверху и обмер. Аккурат надо мной – собачья морда. Стоит возле нас овчарка. Пасть оскалена. Язык набок свешивается. А от собачьей шеи поводок натянутый в сторону отходит. Глянул я туда, смотрю – солдат в синей фуражке – видать, надзиратель за бесконвойниками – между двух сосен стоит и ухмыляется. Я как очумелый вскочил, подхватив штаны. Светка тоже подхватилась. Попыталась без оглядки в лес кинуться.

– Стой! – крикнул солдат. – Спущу собаку, не убежишь, да и покусана будешь!

Пес натянул поводок, зарычал. Светка остановилась. Вся как-то сжалась в комок. Солдат дал собаке команду, и она, сев на задние лапы, затихла.

– Что, попались, голубки-голубчики? – хохотнул солдат и приблизился к нам, сматывая по пути поводок. – За уход с назначенного в пропуске маршрута – знаете, что бывает?

– Знаем, – отвечал я. – Пропуск на бесконвойное хождение отнимут.

– Это еще как посмотреть, – продолжал надзиратель. – Могут и за побег посчитать. Тогда по второму сроку каждому из вас, голубчики, накинут.

– Отпустите нас, гражданин начальник, – взмолилась Светка. – Мы больше не будем.

– Больше не будете? – рассмеялся надзиратель. – Вот разошлют вас по этапам на разные лагпункты, а то и по разным лагерям. Вот тогда уж точно больше не будете.

– Простите, гражданин начальник. Отпустите нас. А я уж вас отблагодарю, – пролепетал я.

– Ваше счастье, что на хорошего человека нарвались. Другой бы не отпустил. Отвел бы к начальству и еще благодарность бы заработал за поимку нарушителей бесконвойного режима. Ладно. Хрен с вами. Разбегайтесь по одному. Давай, ты первый иди, – сказал он мне. – Да и побыстрей. Не то передумаю. Ну давай, дуй до горы. Чего стоишь?!

Я не двигался. Сразу понял, в чем состоит его «доброта». Он надумал прогнать меня, чтобы остаться с моей девчонкой здесь или отвести ее отсюда в сторонку. Нет, не уйду. Ни за что не уйду. «Будь что будет», – решил я.

– Так не пойдет, гражданин начальник, – сказал я. – Вместе мы с ней сюда пришли, вместе и уйдем. Ведите нас к начальству.

– А ты чего за нее говоришь? – спросил надзиратель. – Может, она не желает из-за тебя пропуска лишиться или, тем более, дополнительный срок схлопотать?

– Я с тобой не останусь, начальничек, – сказала Светка. – Веди нас в Ерцево.

– Ну что ж, хотел я с вами по-хорошему. Не получилось! – со злобой в голосе произнес надзиратель. – Ну, ты пойдешь? Последний раз спрашиваю, – обратился он ко мне.

– Один не пойду.

– Ах, ты не пойдешь?! Тогда побежишь! Наперегонки с собачкой. – Надзиратель нагнулся к собачьему ошейнику, намереваясь отстегнуть поводок.

– А такое слово из трех букв, – продолжал он, – знаешь? Вот сейчас скомандую «фас», и побежишь.

– Беги, Серега! – вдруг закричала Света. – А я в другую сторону. Двух собак у него нет! Кто до Ерцева добежит – доложит, как все было. – Света явно изготовилась бежать в чащу леса.

– Ну, что ты доложишь?! Что ты доложишь, сучонка ты этакая! – закричал надзиратель. – О себе не забудь доложить. Мой рапорт дополнишь. А я, – продолжал он, – свою службу исполняю. И ничего против режима не совершил. Ну все, все.

Он дернул поводок. Собака зарычала и встала в стойку.

– А ну, пошли! – крикнул нам надзиратель. – Держаться рядом! Не разговаривать! А ну, пошли, говорю!

Пошли мы со Светкой рядом, держась за руки. Всю дорогу молчали. Так и пришли в Ерцево».

Такую вот историю рассказал мне Сергей Фоминцев.

Начальник 15-го женского лагпункта отправил Светлану (фамилию ее я не запомнил, да, кажется, и не называл мне ее Сергей) очередным этапом в какой-то другой лагерь. Либеральный начальник режима нашего 2-го лагпункта, капитан Тюгин, назначил Сергею куда более легкую меру наказания – десять суток отсидки в БУРе, в бараке усиленного режима. Так официально именовался лагерный карцер, на языке заключенных – «трюм».

– Пропуска тебя не лишаю, – сказал Тюгин Сергею. – После БУРа выйдешь за зону на свою работу. Но смотри, больше не попадайся! – добавил капитан, грозно нахмурив брови и погрозив пальцем.

Фоминцев, само собой, обещал больше не попадаться. И, насколько мне известно, обещание сдержал, больше не попадался.

Кобыла легкого поведения

Июль. Несносная жара. Основное население нашей зоны на работах: кто на лесоповале, кто на лесозаводе, кто на базе, кто на конпарке. В зоне только больные и «придурки», то есть те, кто работает в конторе, на кухне, в хлеборезке, в медчасти, дневальные бараков.

И больные, и те, кто может прервать свою работу в душных помещениях, вышли на свежий воздух и расположились под стенами бараков, где можно укрыться в тени. Тихо. Над зоной воцарилась сонная одурь. Водовоз, разливший по точкам свою бочку воды, выпряг потную кобылу из оглобель, пустил ее пастись на широкой зеленой лужайке между бараком и хлеборезкой, а сам разлегся в тени барака и сладко заснул. Словом, тишина и покой. Непривычно это. Так на зоне не бывает. Просто не может быть, чтобы ничего не происходило. А раз так быть не может, значит, что-то обязательно произойдет.

Какой-то молодой парень из воров, проходя мимо спящего водовоза и его мирно пасущейся лошади, на мгновение остановился, что-то сообразил и сорвался с места. Он быстро обежал несколько бараков, в которых нашел своих из числа воров, «закосивших» от работы. Вскоре немного поодаль от спящего водовоза собрался небольшой «совет», что-то явно решавший – что и как делать, чтобы устроить для себя и для прочих, находящихся в зоне, очередной «сеанс».

Посовещавшись, кучка рассыпалась. Каждый из заговорщиков помчался выполнять свое поручение.

Надо сказать, что выдумке, находчивости, предприимчивости в организации всевозможных потех, которыми обладают многие из воровской среды, мог бы позавидовать иной театральный, тем более, эстрадный режиссер. Речь, разумеется, идет только об аксессуарах, предметах, элементах костюмов, которые идут в ход и появляются порой вдруг неизвестно откуда. Что касается содержания осуществляемых блатными спектаклей – нормальные режиссеры до него тем более не дойдут. И слава богу, как говорится [16]16
  Впрочем, теперь, когда я пишу свои воспоминания, я уже не так в этом уверен, поскольку наблюдаю, как все больше и больше стираются границы между общей культурой и «культурой» блатного мира. Слова воровского жаргона то и дело мелькают в речи молодых людей, чиновников, депутатов. Голоса и пение многих нынешних бардов звучат один к одному, как голоса и песни блатников.


[Закрыть].

Довольно скоро на лужайке в ожидании интересного зрелища собралось много нашего лагерного люда. Организаторы спектакля действовали на удивление быстро и ловко. На голову лошади надели чепчик, сотворенный из цветной яркой наволочки, позаимствованной из бани, и бинтов, из которых сделали ленты и бант. Откуда ни возьмись, появилась плошка с разведенным суриком. С помощью малярной кисточки кобыле накрасили губы. Затем ее подвели к завалинке соседнего барака и поставили к ней задом. Тотчас на завалинку вскочил исполнитель главной роли. Одной рукой он стал расстегивать штаны, другой – попытался поднять кобыле хвост. Лошадь явно забеспокоилась. Но было предусмотрено и это. Двое здоровых ребят держали лошадь под уздцы, а третий парень поднес к лошадиным губам добытую на кухне миску с сахарным песком. Деликатесное угощение отвлекло кобылу от всего остального, и главный артист, сумел-таки приступить к исполнению своей роли.

Непросто описать реакцию собравшихся на лужайке зрителей. Аплодисменты, свист, одобрительные возгласы, соответствующие «советы» – все это слилось в такой шум и рев, что разомлевший в сладком сне водовоз проснулся и вскочил на ноги.

– Вы что! Вы что это делаете, сукины дети? – завопил он и двинулся было к своей лошади. Такая его реакция была также предусмотрена. На пути водовоза возник специально поставленный на это дело парень, который протянул вознице картинно вытащенную из-за спины поллитровку.

– Прими, батя. От нее не убудет, а тебе прибудет.

Зрители бурно одобрили и эту сцену.

Водовоз, надо сказать, не стал артачиться и, не мешкая, засунул бутылку в карман своих брезентовых штанов, хорошо прикрытый толстым клеенчатым фартуком.

Вечером вся зона, то есть и те, кто днем был на работах, знала о происходившем. В предвидении повторения назавтра столь интересного представления многие заполнили медпункт с жалобами на различные недомогания. Кое-кто из мелких воришек устроил себе так называемую «мастырку» – нарочное саморанение. Например, такое: на руке или на ноге иголкой выковыривается небольшая ранка; затем с помощью иголки мастырщик добывает комочек гнили либо из своего же испорченного зуба – самый надежный вариант, – либо гниль, застрявшую между зубами; той же иголкой гниль заносится в ранку. Через несколько часов, скажем, наутро, поврежденная таким способом рука или нога распухает до размеров полена. Перспектива гангрены и, значит, ампутации больной конечности мало кого из блатных пугает. Зато нужный результат обеспечен: бюллетень, освобождение о работы или отправки на этап – гарантированы.

Существует немало и других способов устроить себе невыход на работу: договоренность, за ту или иную мзду, с нарядчиком, выкликающим по утрам на работу, или со своим бригадиром насчет замены своей, скажем, дневной смены на ночную или переноса своего будущего выходного дня на сегодня. Можно открыто отказаться от выхода на работу, намеренно лишая себя хлебной пайки или обрекая себя на отсидку в БУРе, или на этап в отдаленный лагпункт, а то и вообще в другой, еще более тяжелый, чем наш, лагерь.

Короче говоря, на другой день к двенадцати часам – к обычному времени приезда водовоза – на лужайке между хлеборезкой и соседним с ней бараком был полный аншлаг. Из госпиталей – на нашем «столичном» в Каргопольлаге 2-м лагпункте их было вместе с медпунктом, как-никак, четыре – высыпали ходячие больные, пришли на лужайку и едва ли не все «придурки», многие из отдыхавших после ночной смены.

После того как водовоз развез по точкам воду, он привел на лужайку и распряг свою лошадь. Спать он, однако, на этот раз не завалился, а остался возле лошади, держа ее под уздцы. Он знал, чего ждет, и не ошибся. Ему вручили поллитровку, после чего он отдал уздечку в руки вчерашних коноводов и отошел в сторону.

Весь вчерашний спектакль повторился во всех деталях. На кобылу был надет чепчик с бантом из бинта, ее губы были снова накрашены суриком, ее снова поставили перед завалинкой, ей снова поднесли угощение – миску с сахаром. Только исполнитель главной роли был на этот раз другой – говоря языком театра, из второго состава.

Реагаж «публики», состоявшей в основном из блатных, нетрудно себе представить.

Финал этой истории случился на третий день. Все происходило строго по накатанному уже «сценарию». Кроме одного. Не успели на кобылу надеть чепчик, как она сама направилась к завалинке и, явно в ожидании сахара, повернулась к ней задом.

И тут, в неожиданно образовавшейся паузе, прозвенел возмущенный голос нашего бывшего лагерного завклубом, рафинированного интеллигента Задина:

– Ваша кобыла проститутка! – прокричал он, обращаясь то ли к водовозу, то ли к колдовавшим вокруг лошади ворам.

– Твоя ничуть не лучше! – отпарировал один из воров.

– У меня нет и никогда не было никакой кобылы! – отвечал Задин [17]17
  Подлинная фамилия здесь искажена с помощью сокращения трех букв в ее середине.


[Закрыть].

– Значит, ты педераст! – крикнул в ответ блатной.

Как ни печально об этом писать, но надо признать, что парень попал в точку. Ведь именно за это свое пристрастие Задин и оказался в лагере.