Текст книги "Домой до темноты"
Автор книги: Чарльз Маклин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
10
Страж отправил в рот полную ложку папарделле. [21]21
Папарделле – итальянское блюдо: лапша с мясным соусом.
[Закрыть]
– Molto buono… превосходно, – кивнул он официанту, который подал блюдо и желал услышать вердикт. – Mille grazie, signore. [22]22
Премного благодарен, синьор (ит.).
[Закрыть]
Теперь хорошо бы остаться одному и насладиться едой.
Домашняя лапша и кабанья подливка сочетались идеально. Вдогонку глотку вина двинулся терпкий мускусный вкус дикого хряка. Когда Страж пребывал в «чувствительном» настроении, от этого блюда багровело лицо, но сегодня, слава богу, обошлось. Здешняя кухня впечатляла сама по себе, и перебивать вкус пиротехническими эффектами было нежелательно.
Он занимал тот самый столик, за которым в тот вечер она сидела с отцом.
Может, спросить метрдотеля о супружеской паре высоких спокойных англичан, которая обедала здесь вчера вечером? Столик тот же? Любопытно, но нельзя привлекать к себе внимание. Каково было бы, если б сейчас Эд и Лора вошли в ресторан? (Листеры столик не резервировали – он проверил.) Выдал бы он себя чем-нибудь? Возбуждала мысль встретиться с ними лицом к лицу.
Будто бы Софи привела его на знакомство с родителями. Этот ресторан – одну из немногих во Флоренции подлинных тосканских харчевен, где меню не ограничивалось белой фасолью, потрохами и бифштексом – он выбрал лишь потому, что хотел вновь ощутить ее рядом.
Страж закинул в рот кусочек хлеба, которым подтер остатки соуса, и слизнул темную капельку с костяшки большого пальца. Он понимал, что возращением во Флоренцию затеял опасную игру.
Вчера вечером он провел беглый обыск во всех комнатах опустевшей квартиры Сам Меткаф, не прикасаясь к ярусам коробок и ящиков, – ноутбук багажом не отправляют.
Кто знает, верным ли было решение предупредить ее. Он позвонил ей из самолета сразу после посадки, едва погасло табло «пристегните ремни». Когда она поняла, с кем говорит (сладостный момент), в ее голосе послышался страх. Это спровоцировало обычный инцидент, из-за которого пришлось оставаться в кресле дольше других пассажиров. Однако желаемый эффект был достигнут. Баба сдрейфила и не встретилась с Эдом Листером. Но все же она оставалась источником неприятностей, ибо ситуация легко могла выйти из-под контроля.
Сам Меткаф он видел издали и всего раз. Но Страж не забывал лица. Моментальный снимок, который он обнаружил в ванной (она в обнимку с каким-то макаронником на колокольне Джотто), [23]23
Джотто ди Бондоне (ок. 1276–1337) – итальянский художник и архитектор эпохи Проторенессанса, автор проекта колокольни кафедрального собора Санта-Мария-дель-Фьоре.
[Закрыть]соответствовал запечатленному облику.
Интересно, насколько хорошо Меткаф запомнила его?
На вокзале показалось, что ноутбук лежит в портфельчике, который Сам отдала приятелю. Конечно, он мог бы отметить, что груз уж больно невесом, но было слишком далеко. Да еще эта смешная походка Джимми.
Поглядывая на витрины модельеров, Страж шел за ним по виа Торнабуони; он держался достаточно близко, чтобы в случае необходимости тотчас войти в магазин. Уж он-то знал, как вести слежку. Когда объект нырнул к «Феррагамо», [24]24
«Феррагамо» – торговая фирма, названная по имени «короля обуви» Сальваторе Феррагамо (1898–1960).
[Закрыть]Страж решил, что сейчас состоится встреча с Эдом Листером и передача ноутбука, но оказалось, что малыш Джимми облачился в шелковое платье от Хью Хефнера [25]25
Хью Хефнер (р. 1926) – основатель журнала «Плейбой».
[Закрыть]и любуется своим отражением в зеркале во всю стену.
Парусиновый портфель стоял у его ног.
Подали главное блюдо – телячий эскалоп в лимонном соусе с молодым шпинатом. Впереди – полночи в поезде, и Страж не хотел переедать. Глянув на часы – без пяти восемь, – он попросил кофе и счет. Потом снова окликнул официанта:
– И еще, синьор, кусочек вашего шоколадного торта… – Он пожал плечами и безвольно усмехнулся: – Гулять так гулять!
Джимми Макчадо он перехватил во дворике, к которому вел проулок за пьяцца Антинори. Страж окликнул его на пороге квартиры:
– Простите, мы незнакомы… – Он вышел из тени и вскинул руки, изобразив широкую дружескую улыбку. – Вот сейчас увидел вас и подумал: черт, знакомое лицо. Кажется, вы приятель Сам Меткаф?
Слово за слово, разговорились: до чего тесен мир, соотечественники за рубежом, старая добрая Флоренция, все друг друга знают и так далее… Страж органично прикинулся разбитным натуралом, перед которым этакие джимми млеют: неловким, искренним, нагловатым.
Педик принял все за чистую монету и рассыпался в извинениях: он бы с удовольствием пригласил в дом, но квартира не его – он лишь приходит кормить кота. Да еще через день поливать цветы – и так целый месяц.
Когда Страж понял, что в портфеле ничего, кроме блядского платья, отпускать придурка уже было нельзя.
Назойливый зеленоватый голосок, контрастный синему ромбу, что медленно проворачивался в голове, приставал с вопросом: зачем?
Джимми напрашивался, вот зачем.
Брось, на кой тебе это?
Впрямь хочешь знать?
Тебе до смерти хочется рассказать… Зачем было убивать его, Страж?
Теперь возникли зеленоватые иголки. Страж взял ложку и стал методично обрабатывать шоколадный торт.
Педрилку нельзя было отпускать; во-первых, он видел мое лицо. Во-вторых, Сам наверняка ему все рассказала. И еще один бонус: он дал ее адрес в Венеции – маленький отель на острове Бурано.
Все, разговор окончен.
Закинув рюкзак на плечо, Страж двинулся по виа дель Моро. После жаркой духоты ресторана уличный воздух казался приятно свежим. Страж пересек мостовую и на секунду задержался в темной подворотне. Казалось, это было вчера – здесь он стоял и смотрел, как Софи навеки прощается с отцом.
Слово «прощание» имеет вкус и вес… Оно маслянистое и выскальзывает из пальцев. Когда-нибудь Эд узнает, как он любил его дочь. Надо ему вдолбить, что они с Софи были предназначены друг другу.
На перекрестке с виа Дель Соле Страж оглянулся – У ресторана остановился черный «мерседес». Интересно, кто выйдет из такси?
Нет, не Листеры. Страж двинулся дальше и сделал ностальгический крюк мимо Бадии – церкви, где, говорят, Данте впервые увидел Беатриче. Времени было с запасом, чтобы дойти до вокзала пешком, не опоздав к ночному венецианскому поезду.
11
Венеция
– А здесь что-нибудь заметил? – спросил я.
На столике между мной и Уиллом лежал альбом, раскрытый на рисунке с фасадом дома. Я ткнул в мансардное окно с раскрытыми ставнями и приподнятой рамой.
То самое, что открылось на сайте domoydotemnoty.
– Можешь взять лупу, – сказал я.
Уилл одарил меня уничижительным взглядом поверх очков, затем сдвинул их на лоб и пригнулся к рисунку.
– Вроде там кто-то стоит? – спросил он.
Я кивнул.
– Что можно сказать о ее состоянии?
Уилл задумчиво откинулся в кресле.
– Значит, рисунки основаны на картинке сайта, адрес которого остался в компьютере ее подруги?
– Виртуальный дом. Интерьера я еще не видел, но фасады идентичны.
Я уже рассказал о Сам Меткаф и нашей несостоявшейся встрече. Больше я о ней не слышал.
– Видишь ли, это не моя область, Эд.
– Я не спрашиваю мнения психиатра.
Кроме того, что он брат Лоры и один из моих старинных друзей, доктор Уилл Каллоуэй – старший консультант по психиатрии в больнице Модели.
– Да нет, спрашиваешь. – Уилл молитвенно сложил руки и усмехнулся. – Подавленные эмоции, желание скрыться или найти убежище, страх – все это передано весьма сильно. Конечно, я не исключаю, что рисунки – лишь плод воображения Софи. В этом доме обитают призраки и… кошмары.
Он подтолкнул ко мне тарелку с сэндвичами. Из Флоренции я прилетел рано утром и по дороге из аэропорта позвонил Уиллу – узнать, не сможет ли он со мной пообедать. В результате мы заказали еду в больничном кафетерии.
– А если это реальный дом, если он где-то существует? – спросил я.
Уилл взглянул на другой рисунок: два пустых кресла перед древним кабинетным телевизором в углу мрачной гостиной. На крохотном экране застыла знаменитая сцена из «Завтрака у Тиффани» [26]26
Джордж Пеппард (р. 1928) и Одри Хепберн (1929–1993) – американские киноактеры, звезды Голливуда.
[Закрыть]– Джордж Пеппард и Одри Хепберн целуются под дождем. Наверное, этот штрих Софи добавила от себя. Она любила этот фильм.
Уилл закрыл альбом.
– Я оставлю его, если не возражаешь. Хочу показать коллеге. Нужен объективный взгляд.
Уилл помолчал. Он очень любил племянницу.
– Мне кажется, она знала, что ее хотят убить, – вздохнул шурин.
– О чем таком неотложном ты хотел поговорить? Я ждал этого вопроса, и все же он застал меня врасплох.
– Ну ты, ей-богу…
Я рассказал о вчерашнем происшествии в гроте. Отметая предположение о галлюцинации, вызванной моим состоянием, я настаивал, что кто-то смотрел на меня сквозь отдушину купола. Мне не привиделось. Как и звонок по телефону.
– Наверное, я разговаривал с убийцей Софи.
– Конечно, иначе ты бы отправился прямо в офис, – улыбнулся Уилл.
– Ты не слушаешь. Я почти уверен – это был он.
– Своему приятелю Морелли сообщил?
– Какой смысл? – Я уже поведал о безрадостном визите в полицию, после которого понял, что только сам добьюсь справедливости. – Не волнуйся, я доведу дело до конца. Я его найду.
Уилл покивал.
– Кстати, как Лора?
– Неплохо. Думаю, поездка пошла ей на пользу. Месса помогла.
– А сам-то как? Если не считать твоего… испытания.
Я откусил сэндвич с тунцом и сладкой кукурузой. Разговор принимал ожидаемый оборот. Перед отъездом я говорил о своих надеждах, что Флоренция нас с Лорой сблизит.
– Держимся, – сказал я, упреждая следующий вопрос. – Врать не стану – не более того.
Я глотнул кофе. Хотелось курить. Уилл невозмутимо ждал.
– Другой женщины у меня нет… если ты об этом.
Уилл знал, что наши отношения дали трещину, которая после гибели Софи стала глубже. Не знаю, обсуждала ли Лора с ним наше супружество (думаю, вряд ли), а вот я временами кое-чем делился. Шурин был чертовски осторожен, чтобы кто-нибудь не перетянул его на свою сторону.
– И в мыслях не было, – ответил он.
Уилл познакомил меня с сестрой весной 1983 года, когда все мы случайно оказались в Нью-Йорке. Лора гостила у друзей, я же собирался вновь вкусить от яблока [27]27
Яблоко (Большое Яблоко) – обиходное название Нью-Йорка.
[Закрыть]после провального дебюта, который несколькими годами раньше принудил меня к поспешному отступлению. Уилл, в Колумбийском университете корпевший над докторской диссертацией, способствовал моей реабилитации: дал временное пристанище и свел с нужными людьми, включая мою будущую жену.
Он сам однажды признался, что за многое был в ответе.
Больничную зелень стен его аккуратного стерильного кабинета оживляли художественные подношения пациентов. Я не собирался говорить о Джелене, но, видимо, свою роль сыграла врачебная обстановка или же нечистая совесть.
– Нужен твой совет, Уилл. На сей раз не профессиональный.
– Жалко денег? – Лицо шурина за громадными очками в роговой оправе было непроницаемым. – Валяй.
– В интернете… я кое с кем познакомился.
Уилл помолчал и расхохотался:
– Ну ты даешь, Эд!
– Так и знал, что ты это скажешь, – спокойно ответил я.
– Извини… просто полный восторг! Закадрить в Сети цыпочку – вот уж от кого не ожидал! Она замужем?
– Зря ты так.
Обычно я все держу в себе. Но если невмоготу, всегда можно излить душу Уиллу, который примет помои. Весьма удобно, когда человек слишком серьезно к себе относится (что мне, говорят, свойственно). После смерти Софи я поверялся ему как другу, а не психиатру, хотя его толкования психологических последствий утраты были безвредны. Но тут другое дело.
– Что, ты обороняешься?
Он пытался шутить, а мне было не до смеха. Я гнул свое:
– Еще год назад я мало что смыслил в интернете. Талдычил Софи о его опасностях, а сам толком не знал, в чем они.
Уилл сгорбился в кресле:
– Прости, Эдди.
– Полиция признала, что не может выследить в сети убийцу… Что ж, теперь я знаю больше.
– Ты рассказывал, я помню. Было сделано все возможное.
– Я говорил, что размещаю объявления на форумах и запрашиваю информацию в сетевых службах. Но я умолчал о том, что тралил интернет под ником Софи – я выдавал себя за нее, надеясь, что охотник клюнет… Это было мукой, но я шнырял по чатам в поисках того, кому встречался Буревестник – это ник Софи. Я общался с кем угодно, приставал к абсолютно незнакомым людям и рассказывал свою историю – знаю, выглядит жалко, но это помогало. Хоть что-то я делал… Вот так я разговорился с одной девушкой. Это не кадреж, Уилл. Ей двадцать пять, она живет в Бруклине, не замужем, воспитательница детсада… Еще удивительно хорошо играет на пианино. Мечтает учиться в парижской консерватории, только не верит, что удастся.
Уилл молча слушал.
На миг показалось, будто передо мной Лора. Внешне они очень похожи. Все Каллоуэи голубоглазы, у всех открытый взгляд, но, в отличие от гибкой светлой сестры, Уилл темноволос и кряжист. У них особая манера кренить голову и одинаковая оценивающая улыбка – еще одна семейная черта, которая говорит об эмоциональной сдержанности и внутреннем покое.
– Мы сразу подружились. Она занятная, живая, потешная.
– Ты с ней встречался? Видел на фото? Говорил с ней?
Я покачал головой.
– Но хоть представляешь, как она выглядит?
– Она прислала свою фотографию… Миленькая…
– Свою ли? – Уилл вздохнул. – Она знает, что ты женат? Сколько тебе лет? Кто ты? Ты же не назвался своим именем, а?
– Слушай, вряд ли ее интересуют мои деньги.
– Иначе не понять, чего ты стоишь, – сухо ответил Уилл. – Так в чем приманка? Полагаю, секс. А для нее?
Против допроса я не возражал. Наверное, мне было нужно, чтобы кто-нибудь задал неудобные, но очевидные вопросы. Только одно он должен был понять сразу.
– Секс тут ни при чем.
Уилл приподнял бровь.
– Просто мы как-то удивительно сладились.
– Эд, – простонал шурин, – у меня куча пациентов, у которых в Сети завязались отношения. И все они «удивительно сладились». Незнакомцы проецируют друг на друга свои грезы и фантазии. Это называется эмоциональной трансференцией. Но нельзя недооценивать обольстительную силу вожделенного письма. Сетевые романы разрушительны.
– Романом тут и не пахнет. В любой момент я могу все оборвать, стукнув по клавише «удалить»… Она тоже.
Уилл был скептичен.
– Лоре говорил?
– Зачем? Я ведь не ухожу из дома. Ты знаешь, я никогда не сделаю ничего, что ранит Лору. Сказал и повторяю: у меня нет другой женщины.
– Тогда зачем рассказываешь?
– Жизнь этой девушки совсем иная, порой я будто с инопланетянкой общаюсь. И все же… Не знаю, с ней я становлюсь самим собой. – Я поерзал на стуле. – Она помогает забыться.
– Это как в поезде открываешь душу перед попутчиком, которого больше никогда не увидишь. – В шурине заговорил врач. – У тебя был тяжелый год, Эд. Понятно, отчего это произошло. Но ты заблуждаешься, полагая, что бывает ни к чему не обязывающая близость. Не хочу проповедовать, но тебе следует…
– Вот и не надо, – оборвал я.
– Ты сам спросил совета. – Уилл снял очки и потер глаза. Я уже настроился выслушать лекцию о кризисе среднего возраста, но получил лишь предостережение: – Возможно, она замышляет шантаж или какую-нибудь аферу. Представь, что будет, если все выйдет наружу.
– Что выйдет-то? Нечему выходить, – спокойно ответил я.
– Ты летишь вслепую, Эд. В Сети ищут не насущное, а грезу, – вот в чем опасность. Просто помни: когда она тебе пишет, ты не видишь ее лица.
Уилл взглянул на часы и откинулся в кресле, забросив руки за голову.
– Твои пятьдесят минут истекли. Меня ждут другие пациенты.
– Очень смешно. – Я выставил средний палец.
– И как ты собираешься найти эту личность? – спросил шурин, провожая меня к двери.
Оказалось, мы еще говорим о девушке.
По дороге из больницы в офис я включил ноутбук и снова проверил почту. Перед тем я отправил сообщение, в котором спрашивал, благополучно ли Джелена прибыла в Вашингтон. Ответ был короткий и беззаботный; не надо было видеть ее лицо, чтобы поверить в ее искренность.
Уилл все не так понял.
озорница: привет, вот она снова я! у меня все хорошо, в поезде всю дорогу спала как бревно, тут пекло, похоже, пробуду здесь неделю вместо двух, надо бежать, не дергайся, эд. джелли
Не дергайся, Эд? Я улыбнулся.
Полночи я прокручивал в голове эти слова, которые слышал у грота. Детально восстанавливал зловещие стуки и бормотанье в трубке.
Я пометил себе: пусть Фил выяснит у специалистов по безопасности, можно ли отследить входящий звонок со скрытого номера. Если да, когда ждать результата?
Во Флоренции свой номер я дал только Сам Меткаф (кроме Бейли). Не знаю, есть ли тут какая связь, – звонить могли откуда угодно, – но теперь ясно, почему – Сам струхнула и просила больше с ней не общаться: она опасалась, что за кем-то из нас следят.
«Не дергайся, Эд». Что это было: сиплое «Эд» или вопросительное междометие? «Не дергайся, э?» Я сказал, что человек ошибся номером. Что бы ни прозвучало в конце фразы, я уверен: звонили именно мне.
Я откинулся на сиденье, закурил «голуаз» без фильтра и сделал громче радио – Боб Марли, «Одна любовь». [28]28
Боб (Роберт Неста) Марли (1945–1981) – уроженец Ямайки, жил в Англии и США, икона музыки регги. Песня «One Love» – с его альбома «Exodus» (1977).
[Закрыть]Глядя на блестевшие под дождем улицы возле «Олимпии», [29]29
«Олимпия» – большой выставочный зал в западной части Лондона, где проводятся ежегодные выставки, в том числе (до 2005 г.) международная книжная ярмарка.
[Закрыть]я думал о Джелли, которая плавилась в душном вашингтонском зное. Музыка не смягчала разительный контраст. Я понял, что хочу быть рядом с ней.
Не дергайся, Эд… Просто совпадение.
12
Перегнувшись через парапет моста, Сам нацелила камеру на радужный след, оставленный речным трамвайчиком. Хотелось запечатлеть, как в воде колышется лимонное небо и, постепенно растворяясь в тени, дрожат фасады особняков, выстроившихся по берегам канала. Да уж, надо быть Тернером, [30]30
Уильям Тернер (1775–1851) – английский живописец и график, мастер романтического пейзажа с необычными световыми эффектами и фантасмагорией красок.
[Закрыть]чтобы уловить оттенки света, изломанные рябью отражения… весь не подвластный времени облик Венеции.
На причале возникла фигура под черной шалью, снабдив картинку необходимой четкой деталью. Помешкав, Сам успела сделать снимок, прежде чем объектив перекрыла очередная орда туристов.
Через минуту причал уже был пуст, из воды ушел свет… Ладно, черт с ним. Надо сваливать, пока кто-нибудь не спросил, как пройти к площади Сан-Марко или из какого она штата. Прелесть цифровой камеры в том, что снимок всегда можно отредактировать, убрав лишнее.
Пройдя по мосту, Сам пересекла маленькую тенистую площадь и нырнула в церковь – с виду обычный дом с заставленными окнами. Внутри пахло камнем, было сумеречно и восхитительно прохладно. Сам плюхнулась на пустую скамью перед запрестольным образом – безвкусным «Вознесением» якобы кисти Веронезе; [31]31
Веронезе (Паоло Кальяри, 1528–1588) – итальянский живописец, представитель венецианской школы; его работы отличаются размахом композиции и изысканностью серебристого колорита.
[Закрыть]творение имело подсветку, которая требовала кормежки монетами.
Хотелось просто передохнуть.
Она квартировала на острове Бурано, что в пятидесяти минутах катером от центра Венеции, – морока, если вдруг забудешь кредитку или надумаешь (вот как сегодня) заскочить в номер, чтобы принять душ и переодеться. Нет, жаловаться грех: укромный островок смахивал на пустынь, окно комнаты выходило на лагуну; скромную гостиницу Альберто Зулиана, расположившуюся в ряду рыбацких домишек, пестрых, точно конфетные фантики, рекомендовал Джимми.
Вчера Сам ему звонила – сообщить, что добралась благополучно. Утром набрала снова. Сукин сын не отвечал, что раздражало, – хоть бы поблагодарил за платье, – но было вполне в его духе. Иногда Джимми отсиживался у себя во Фьезоле, надолго «пропадал из эфира». Кажется, он говорил, что за выходные должен прочесть кучу сценариев.
Сам взглянула на часы: начало восьмого – полно времени, чтобы добраться до ресторана.
В отличие от Джимми, венецианского завсегдатая, она плохо знала город. Два прошедших дня Сам осматривала достопримечательности, открывая для себя мерцающее великолепие дворцов и каналов, что помогало отвлечься от дурных мыслей. Оживленная соленым воздухом и ярким чистым светом Адриатики, она почти успокоилась.
Флорентийские события – жуткий телефонный звонок и подозрение о чужом визите, вызвавшее чуть ли не истерику, – казались далекими и нереальными, точно сон, который уже и не вспомнишь. Пусть неприятный, но этот эпизод позволил закрыть дверь в прошлое. Зуд оглянуться исчезал.
Вчерашняя случайная встреча укрепила пока еще хрупкое ощущение безопасности. На камерном концерте в церкви Сан-Бартоломео ее соседями оказались супруги из Принстона, которые, как выяснилось, знали ее родителей. Балф и Ферн Риверс «освежали впечатление о Европе» и, узнав, что Сам направляется в Париж, настояли, чтобы до Вены она ехала вместе с ними. Их общество казалось одуряюще скучным, а кобелиный блеск в глазах Балфа сулил неприятности, но Сам оценила всю выгодность предложения и тотчас согласилась.
Нынче предстоял обед с супругами и их итальянскими приятелями.
Сам сняла очки и краем шелковой блузки протерла линзы. Символически пригнув голову, она медленно двинулась по проходу, все еще полируя стекла. На задних рядах, которые уже заполнялись к вечерней службе, она заметила женщину в черной шали, напомнившую фигуру на причале.
Подойдя ближе, Сам надела очки: женщина оказалась молоденькой девушкой, бледной, болезненного вида. Рядом с ней на скамье лежал пустой черный рюкзак, который близорукая Сам приняла за шаль.
В путанице извилистых проулков и обветшалых площадей за дворцами Большого канала заблудиться легко. Сам настроила МРЗ-плеер на местную рок-станцию и петляла по лабиринту улиц, доверившись путеводному инстинкту. Вокруг было довольно людно, заплутать она не боялась. Если идти спиной к заходящему солнцу, рассчитала она, с курса не собьешься.
Таверна располагалась возле северных причалов района Каннареджио, неподалеку от площади Кампо-Мори. Перед выходом из гостиницы Сам сверилась с картой, но, торопясь на катер, забыла ее в номере.
По мере того как она забредала в недра района, огромный белый купол церкви Санта-Мария-делла-Салюте все реже мелькал над крышами и наконец перестал служить ориентиром. Сам спросила дорогу у элегантной пары, и мужчина, улыбнувшись, сделал шинкующий жест ладошкой:
– Avanti dritto, sempre dritto.
Уже через квартал «все время прямо» допускало толкования.
Сам дернулась позвонить в ресторан, но его название и телефон были записаны на обороте карты.
Насчет прогулок по Венеции у Джимми имелась собственная теория. «Не важно, какую дорогу ты выбираешь, – щебетал он в такси. – В Венеции волшебство на каждом шагу. Не тревожься о том, как добраться к цели. Она сама тебя найдет».
Ну да. Вот прямо сейчас.
Перейдя через еще один мост, она вышла на мощеную «в елочку» площадь, отметив барочную церковь семнадцатого века и угловую аптеку. От площади уходили две калле. [32]32
Калле – улица в Венеции.
[Закрыть]Сам выбрала ту, что выглядела менее пустынной.
По радио «Фу файтерс» исполняли «Всю мою жизнь». [33]33
Foo Fighters – американская грандж-группа, образована в Сиэтле в 1995 г. бывшим барабанщиком «Нирваны» Дейвом Гролом. «All My Life» – песня с их альбома «One by One» (2002).
[Закрыть]
Это была одна из любимых песен Софи. Вчера от ее отца пришла эсэмэска с просьбой позвонить. Скрепя сердце Сам ее удалила. Теперь им общаться никак нельзя.
Одно все еще беспокоило: как Страж узнал о контактах с Эдом Листером и условленной встрече? Видимо, он как-то перехватывал электронные письма или (если жил во Флоренции) отслеживал звонки по мобильному.
Сам была в сандалиях от Прада, [34]34
Миучча Прада (р. 1949) – итальянский дизайнер одежды, законодательница мировой моды.
[Закрыть]белых капри и золотистой шелковой блузке, завязанной на животе. Во Флоренции она старалась не привлекать внимания, но сейчас не возражала, чтобы один-два мужика свернули себе шеи, ибо давно не была так довольна своим видом. Вот только немного взмокла.
Одолев половину улочки, впереди Сам увидела мерцающий канал, которого, по ее расчетам, здесь быть не могло. После очередного изгиба калле внезапно закончилась террасой с облезлыми классическими колоннами, откуда открывался восхитительный вид на острова лагуны. Ощущение, будто вышла на сцену под взгляды тысячи глаз. Слегка ошалевшая, Сам выдернула наушники, дабы воспринять безмятежный пейзаж. Где-то плакал ребенок.
Глядя на длинную кромку моря и неба, сочившуюся светом недавно севшего солнца, Сам размышляла, верным ли было ее решение покинуть Италию. Она привыкла жить в окружении красоты. Перспектива жизни в Питсбурге и работы смотрителем тамошнего музея вызывала дрожь. Сам потерла лоб.
Мать чуть с ума не сошла от радости, что наконец-то доченька возвращается домой.
Сам закрыла глаза, прошептав: «Ох, Федерико…». Вот что было домом.
В квартире на задах пьяцца Антинори он проторчал около часа и лишь тогда открыл холодильник, надеясь отыскать холодное пивко и чего-нибудь пожевать.
Работа заняла всего пять минут. В спальне он снял со стены маленькую картину в эбеновой рамке, которую обернул газетой и спрятал в пластиковую продуктовую сумку. А ведь старый пердун говорил, что вешать картину над кроватью – плохой фэн-шуй.
Там было и другое барахло – часы, золотые запонки и симпатичный марокканский кинжал, но Гвидо приказал ничего не трогать.
Дом он знал достаточно хорошо, свет зажигать не требовалось. Он сидел в потемках и мечтал о новой жизни, маячившей впереди.
Еще две недели назад он работал официантом в ресторане возле Санта-Кроче, где его высмотрел владелец этой квартиры, англичанин по имени Дэниел. Он обслуживал здесь две вечеринки, и после второй хозяин предложил остаться на ночь. За услуги он получил триста евро; пока старикан дрых, он сделал слепок ключей от входной двери.
Еще до траха Дэниел сказал, что хотел бы увидеться снова, когда вернется из деловой поездки в Таиланд. И что лучше: вожжаться с толстым старым педиком или доля от украденной картины, которая, как уверял Гвидо, тянет самое меньшее на миллион?
Джанни Арканджели было семнадцать, и он мечтал о «порше».
К дому он подошел около половины седьмого – примерно в это время Джимми, американский дружок Дэниела, через день приходил поливать цветы и кормить кота. Джанни знал, что американец был здесь вчера – из проулка он видел, как тот с другим мужиком зашел в дом, но не стал дожидаться, когда они выйдут. Риска, что Джимми объявится нынче, почти не было.
Если кто нагрянет, он подменяет Джимми. Прежде чем расположиться наверху в роскошной, целиком белой зале, где пахло сухими цветами, Джанни достал корм для Цезаря. Согласно инструкциям, он должен оставаться здесь до темноты, когда в окрестностях будет поменьше народу. Вскоре стало скучно, потом захотелось есть.
Кухня была на первом этаже. Ее голые каменные стены и высокий потолок с открытыми балками напоминали дядькину ферму в Вал д'Элсе, но только здесь поработал дизайнер. Холодильник сплошь из нержавейки был импортный, американский «Субзеро-600» – лучшее, что достанешь за деньги. Высотой почти семь футов. Помнилось, он забит снизу доверху.
Обмотав руку кухонным полотенцем, чтобы не оставить отпечатков, Джанни взялся за дверцу и только теперь заметил, что поддоны и полки из холодильника свалены на разделочном столе. Мелькнула мысль, что его ждет разочарование.
Джанни открыл дверцу. В глаза ударил мертвенный свет, и он невольно отпрянул. В пространстве, обычно забитом провизией, скорчилось тело одетого человека, одно колено которого, словно в танцевальном па, было подтянуто к почерневшему горлу. Джанни даже не успел разглядеть светлые кудри Джимми и его полосатую рубашку, перечеркнутые косыми тенями, как труп, который удерживала на месте дверца холодильника, повалился ему на плечо.
Парень взвизгнул, когда замороженное лицо в оранжевых и синих пятнах чиркнуло его по щеке в нелепой пародии на дружеский поцелуй. Всхлипывая от страха, Джанни попытался запихнуть труп обратно. Когда удалось пристроить все непослушные конечности, он захлопнул дверцу чуда инженерной мысли и привалился к ней спиной, будто сражаясь с мощным порывом ветра.
Пару минут он не мог шевельнуться. По лицу струились слезы. В темноте маячили выпученные глаза и непристойно высунутый язык трупа. Под ногой что-то хрустнуло; содрогаясь в конвульсиях, Джанни поднял раздавленные холодные очки Джимми. Мужик-то казался славным.
Джанни понял, что угодил в передрягу, – теперь картину не возьмешь. Надо сваливать. И никому, даже Гвидо, не говорить, что был здесь.
Только на улице, пытаясь завести мопед, Джанни заметил, что осколком стекла порезал палец.
В Венеции сумерки не медлят. Когда с берега Сам вернулась на Рио-делла-Сенса, уже совсем стемнело. Через горбатый мостик она вышла на освещенную фонарями площадь, и сердце ее радостно встрепенулось – кажется, ресторан нашелся. Затем нахлынуло отчаяние – Сам узнала плитки «елочкой», красивую церковь и угловую аптеку…
Она ходила по кругу.
Близкая к слезам, Сам была готова на все плюнуть и вернуться домой, но тут ей пришло в голову позвонить Джимми, который знал все венецианские бары, кафе и забегаловки. Сам набрала его домашний номер, потом сотовый. Оба не ответили.
Сам уныло побрела второй калле, уходившей от площади, и вскоре очутилась у развилки. Прежде чем снова звонить, она остановилась под фонарем и проверила, тот ли номер высвечен на дисплее.
Пошли гудки… Сам нахмурилась и медленно опустила телефон – впереди в каком-то из переулков синхронно откликался электронный щебет.
Она замерла и прислушалась. Можно поклясться, что звучат начальные такты «О Sole Mio» – веселенького китча в телефоне Джимми.
Сердце заколотилось. Вокруг никого. Что если сучий сын здесь, в Венеции? Известно, как он любит дурацкие сюрпризы.
– Джимми?
Сам оглядела дома, потом снова окликнула, уже громче.
Никакого ответа, ничто не шевельнулось.
Сам прижала телефон к уху и тотчас поняла свою ошибку: играл позывной голосовой почты, который она приняла за мелодию звонка. Забыла, что кретинский джингл одинаковый.
Фу, вот же идиотка!
– Это я, – устало сказала Сам. – Я знаю, ты дома… пожалуйста, ответь… Ну же!
Она помолчала; трубку не брали.
– Слушай, я, на фиг, заблудилась. Интуиция завела хрен знает куда… Выведи меня отсюда. – Она кое-как объяснила, куда ей надо и где сейчас находится, – улочка имела символическое название – переулок Слепых. – Если получил мое сообщение, возьми карту и скорее перезвони.
Сам захлопнула телефон. Вряд ли Джимми ответит; значит, надо выйти к причалу Фондаменто-Нуово и ближайшим катером вернуться в гостиницу. Из номера позвонить Риверсам и все объяснить.
Загадочная планировка венецианских улочек и переулков обманывает слух. Раздались гулкие шаги – казалось, кто-то идет навстречу. Но затем Сам шарахнулась к стене, уступая дорогу тетке с сумками, которая буркнула «Buena sera, signora» [35]35
Добрый вечер, синьора (ит.).
[Закрыть]за ее спиной.
Не зная, какой из проулков выбрать, Сам последовала за женщиной, отдавшей предпочтение левому. За ближайшим углом проводница устремилась к дверям под балконом, который покоился на каменных резных ангелах. Сам поравнялась с домом, но старинная дверь уже захлопнулась; квадратик света из смотрового окошка падал на сумки, сваленные у входа.
Странно, почему женщина бросила покупки? Может, спешила на телефонный звонок или к ребенку? В кармане брюк завибрировал мобильник, извещая об эсэмэске.
Джимми, сучий потрох!
ГОВОРИТЬ НЕ МОГУ. У МЕНЯ ВСТРЧ, ДЕЛАЙ ТАК: ВЕРНИСЬ К РАЗВИЛКЕ И СТУПАЙ ДРУГИМ ПРОУЛКОМ. ВЫЙДЕШЬ К ГАЛЕРЕЕ, ЧТО ИДЕТ ВДОЛЬ РИО-ДЕЛЛЕ-ГАТТЕ. ИДИ ПО НЕЙ… СООБЩИ, КОГДА ДОБЕРЕШЬСЯ. ЭТО БЛИЖЕ, ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ. ПОКА. ДЖ.
В беспредельном облегчении Сам громко рассмеялась и отбила ответ:
СПАСИ-И-И-И-ИБО!
Она пошла обратно.
Следовать указаниям было легко. Проход вдоль зловонного канала со стоялой водой выглядел чрезвычайно непривлекательно. Обветшалые дома с темными или заставленными окнами сходились все ближе, закрывая люк темно-синего, исконопаченного звездами неба, и вскоре ужали тротуар до тесноты, в которой не разошлись бы два человека. Но Сам доверяла своему штурману.
