Текст книги "Блестящая будущность"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Да, Пипъ, дорогой мальчикъ, я сдѣлалъ изъ васъ джентльмена! Да я сдѣлалъ это! Я поклялся въ то время, когда вы спасли меня, что, если я когда-нибудь заработаю гинею, гинея эта будетъ ваша. А впослѣдствіи поклялся, что если дѣла обогатятъ меня, то и вы будете богаты. Я жилъ впроголодь, чтобы вы жили въ довольствѣ. Я работалъ до изнеможенія, чтобы вамъ не надо было работать. Что жъ въ этомъ такого, дорогой мальчикъ? Развѣ я говорю это, чтобы вы благодарили меня? Ничуть! Я говорю это, чтобы вы знали, что тотъ загнанный до полусмерти несъ, котораго вы спасли отъ смерти, такъ преуспѣлъ, что могъ дать образованіе джентльмену… и этотъ джентльменъ – вы, Пипъ!

Ненависть, какую я питалъ къ этому человѣку, страхъ передъ нимъ, отвращеніе, съ какимъ я сторонился отъ него, не могли бы быть сильнѣе, если бы передо мной былъ какой-нибудь страшный звѣрь.

– Слушай, Пипъ. Я тебѣ второй отецъ. Ты мой сынъ – ты для меня больше, чѣмъ сынъ. Я копилъ деньги только затѣмъ, чтобы ты тратилъ ихъ. Когда я жилъ наемнымъ пастухомъ въ уединенномъ шалашѣ, не видя ничьихъ лицъ, кромѣ овечьихъ, пока не забылъ наконецъ, каковы лица у мужчинъ и женщинъ, мнѣ видѣлось только твое лицо. Я много разъ ронялъ ножъ, когда обѣдалъ или ужиналъ въ томъ шалашѣ, и говорилъ себѣ: «Вотъ опять мальчикъ глядитъ, какъ я ѣмъ и нью»! Я много разъ видѣлъ тебя тамъ такъ ясно, какъ видѣлъ на томъ туманномъ болотѣ. «Боже, накажи меня»! говорилъ я всякій разъ и выходилъ на воздухъ, чтобы сказать это подъ открытымъ небомъ: «но если я добуду свободу и деньги, я сдѣлаю этого мальчика джентльменомъ»! И я сдѣлалъ! Ну, взгляни на себя, дорогой мальчикъ! взгляни на эту квартиру, – она годится лорду! лорду! Ахъ! у тебя будетъ столько денегъ, что ты всѣхъ лордовъ заткнешь за поясъ!

Въ пылу тріумфа и видя, что я близокъ къ обмороку, онъ не замѣтилъ, какъ мнѣ тяжело было его слушать. Вотъ единственная капля облегченія въ моемъ положеніи.

– Взгляни сюда! – продолжалъ онъ, вынимая часы изъ моего кармана, между тѣмъ какъ я содрогнулся отъ его прикосновенія, какъ отъ змѣи, – золотые часы, вѣдь это часы джентльмена, надѣюсь! Брилліантъ, осыпанный рубинами, это по-джентльменски, надѣюсь! Погляди на свое бѣлье – тонкое и красивое! Погляди на свое платье, – лучше и не достать! А книги-то, – онъ озиралъ комнату, на полкахъ до потолка, цѣлыя сотни книгъ! И ты ихъ читаешь, не правда ли? Я вижу, что ты читалъ, когда я вошелъ. Ха, ха, ха! читай, читай, дружище! И если онѣ на иностранныхъ языкахъ, которыхъ я не понимаю, я все же буду гордиться, точно я самъ ихъ читаю.

Онъ опять взялъ мои руки и поднесъ ихъ къ губамъ, тогда какъ дрожь пробѣжала у меня по жиламъ.

– Не разговаривай, Пипъ, – сказалъ онъ, снова проведя рукавомъ по глазамъ и по лбу, между тѣмъ какъ въ горлѣ у него что-то хрустнуло (памятный для меня звукъ); мнѣ было тѣмъ ужаснѣе его слушать, что онъ говорилъ все это съ искреннимъ убѣжденіемъ:– тебѣ лучше молчать и не шевелиться. Ты вѣдь не подготовлялся къ нашему свиданію издавна, какъ я; ты не ожидалъ этого. Но неужели тебѣ никогда въ голову не приходило, что это я доставилъ тебѣ всѣ удобства?

– О, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, – отвѣчалъ я, – Никогда, никогда!

– Ну, вотъ ты видишь теперь, что это былъ я, я одинъ-одинешенекъ. Никто объ этомъ ничего не знаетъ, кромѣ меня, да м-ра Джагерса.

– Никто не знаетъ? – спросилъ я.

– Нѣтъ, – отвѣчалъ онъ съ удивленіемъ, – кому бы еще знать? А какъ ты выросъ и похорошѣлъ, дружище! Вѣдь, навѣрное, есть чьи-нибудь ясные глазки… что? развѣ нѣтъ ясныхъ глазокъ, о которыхъ тебѣ пріятно вспоминать?

– О, Эстелла, Эстелла!

– Они будутъ твои, дружище, если только деньгами можно ихъ купить. Не потому, чтобы такой джентльменъ, какъ ты, такой красивый, какъ ты, не покорилъ бы ихъ самъ собою; но деньги помогутъ тебѣ! Дай мнѣ досказать тебѣ то, что я началъ, дружище! Въ томъ самомъ шалашѣ и будучи наемникомъ, я получилъ деньги, завѣщанныя мнѣ моимъ хозяиномъ (который умеръ, и былъ изъ такихъ же, какъ и я), и свободу и повелъ дѣла на свой счетъ. И все, что я ни дѣлалъ, я дѣлалъ для тебя. «Боже убей меня громомъ, – говаривалъ я, предпринимая что-либо, – если это не для него»! Дѣла шли великолѣпно. И, какъ я тебѣ уже сказалъ, я сталъ извѣстенъ. И деньги, оставшіяся у меня отъ барышей первыхъ лѣтъ, я послалъ сюда м-ру Джагерсу, – все для тебя – когда онъ впервые отправился къ тебѣ, по моему письму.

О, если бы онъ никогда не пріѣзжалъ! Если бы онъ оставилъ меня въ кузницѣ,– недовольнымъ, конечно, но, сравнительно, счастливымъ!

– И тогда, дружище, для меня наградой служило то, что я по секрету зналъ, что создаю джентльмена. Пусть чистокровные кони колонистовъ закидывали меня пылью, когда я шелъ пѣшкомъ, я говорилъ себѣ: «А я сдѣлаю лучшаго джентльмена, чѣмъ всѣ вы»! Когда кто-нибудь изъ нихъ говорилъ: «Онъ былъ каторжникомъ всего лишь нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и при этомъ простой, необразованный человѣкъ, хотя ему и повезло счастіе», – что я говорилъ? Я говорилъ себѣ: «Если я не джентльменъ и не образованный, то у меня есть свой джентльменъ. У всѣхъ у васъ есть собственныя стада и земля; но у кого изъ васъ есть свой собственный воспитанный въ Лондонѣ джентльменъ? Такимъ образомъ я поддерживалъ себя. И такимъ образомъ я ободрялъ себя, говоря, что настанетъ день, когда я увижу своего мальчика и откроюсь ему дома, на родинѣ.

Онъ положилъ руку на мое плечо. Я содрогнулся при мысли, что рука эта можетъ быть была обагрена кровью.

– Мнѣ нелегко было уѣхать оттуда, Пипъ, да и не безопасно. Но я рѣшилъ, что уѣду, и чѣмъ труднѣе было это сдѣлать, тѣмъ крѣпче я за это держался. И, наконецъ, я это сдѣлалъ. Дорогой мальчикъ, я это сдѣлалъ!

Я старался собраться съ мыслями, но былъ оглушенъ. Все время мнѣ казалось, что я больше прислушиваюсь къ вѣтру и дождю, нежели къ нему; даже и теперь я не могъ отдѣлить его голоса отъ этихъ голосовъ, хотя тѣ гремѣли, а онъ замолкъ.

– Куда вы положите меня? – спросилъ онъ, наконецъ. – Вѣдь надо же мнѣ гдѣ-нибудь лечь.

– Спать? – спросилъ я.

– Да. И хорошенько выспаться. Вѣдь меня долгіе мѣсяцы носило и швыряло по морю.

– Мой пріятель и товарищъ уѣхалъ, – сказалъ я, вставая съ дивана:– я вамъ отведу его комнату.

– Онъ не вернется завтра домой?

– Нѣтъ, – отвѣчалъ я почти машинально, не смотря на усилія, – онъ завтра не вернется.

– Потому что, знаешь ли, дорогой мальчикъ, – сказалъ онъ, понижая голосъ и упираясь длиннымъ пальцемъ мнѣ въ грудь весьма внушительно, – нужна осторожность.

– Что вы хотите сказать? Почему осторожность?

– Ей-Богу, вѣдь это смерть!

– Какая смерть?

– Я сосланъ былъ пожизненно. Меня казнятъ за то, что я вернулся. Въ послѣдніе года слишкомъ много было бѣглыхъ, и меня навѣрное повѣсятъ, если поймаютъ.

Этого еще не доставало; злополучный человѣкъ, наложившій на меня цѣпи своимъ золотомъ и серебромъ, рискнулъ жизнью, чтобы повидать меня, и теперь мнѣ приходилось оберегать его! Если бы я любилъ его, а не ненавидѣлъ; если бы меня влекла къ нему сильнѣйшая симпатія и привязанность, а не отталкивало непобѣдимое отвращеніе, то дѣло не могло бы быть хуже. Напротивъ того, было бы лучше, потому что тогда охрана его была бы естественной и нѣжной заботой моего сердца.

Первой моей предосторожностью было запереть ставни, такъ чтобы снаружи нельзя было видѣть свѣта въ окнахъ. Затѣмъ запереть дверь и заложить ее на крюкъ. Пока я это дѣлалъ, онъ стоялъ у стола, пилъ ромъ и ѣлъ бисквиты; и когда я увидѣлъ его за этимъ занятіемъ, я снова увидѣлъ моего каторжника, на болотѣ, въ то время, какъ онъ ѣлъ. Я чуть было не вообразилъ, что онъ вотъ нагнется и примется пилить цѣпь на ногѣ.

Когда я ушелъ въ комнату Герберта и затворилъ всѣ двери, сообщавшіяся между нею и лѣстницей, такъ что въ нее можно было попасть только изъ той комнаты, гдѣ происходилъ нашъ разговоръ, я спросилъ его, – не хочетъ ли онъ лечь спать? Онъ отвѣчалъ „да“, но попросилъ у меня немного „моего джентльменскаго бѣлья“, чтобы надѣть его поутру. Я принесъ ему бѣлье, и кровь снова застыла во мнѣ, когда онъ взялъ обѣ мои руки и пожелалъ мнѣ доброй ночи.

Я самъ не знаю, какъ ушелъ отъ него и, подложивъ дровъ въ каминъ, въ той комнатѣ, гдѣ съ нимъ мы сидѣли, остался у огня, потому что мнѣ страшно было итти спать.

Съ часъ или болѣе сидѣлъ я, оглушенный, ничего не понимая, и только когда способность думать вернулась ко мнѣ, я вполнѣ постигъ свое несчастіе; корабль, на которомъ я плылъ, потерпѣлъ крушеніе.

Предположенія, что миссъ Гавишамъ желаетъ устроить мою судьбу, оказались пустою мечтою; Эстелла не предназначалась для меня; меня лишь терпѣли въ домѣ миссъ Гавишамъ, какъ удобное орудіе, какъ занозу для жадныхъ родственниковъ, какъ куклу безъ сердца, надъ которою можно было издѣваться, когда никого другого не было подъ рукой – вотъ первыя мучительныя мысли, овладѣвшія мной. Но еще острѣе и глубже была боль при мысли, что я бросилъ Джо – ради каторжника, совершившаго Богъ вѣсть какія преступленія, и котораго могли арестовать въ тѣхъ комнатахъ, гдѣ я сидѣлъ и размышлялъ, – арестовать и повѣсить. Я бы ни за что теперь не вернулся къ Джо и не вернулся бы къ Бидди: просто потому, я думаю, что сознаніе о моемъ недостойномъ поведеніи пересилило бы всякія другія соображенія. Никакая житейская мудрость не могла бы дать мнѣ того утѣшенія, какое я нашелъ бы въ ихъ простотѣ и вѣрности, но я не никогда, никогда, никогда не буду въ состояніи измѣнить того, что я сдѣлалъ.

Къ каждомъ порывѣ вѣтра и дождя мнѣ слышались преслѣдователи. Дважды я готовъ былъ побожиться, что стучали и шептались у наружной двери. Безпокойство мое такъ росло, что я рѣшилъ взять свѣчу и пойти взглянуть на то страшное бремя, которое неожиданно свалилась на меня.

Мой благодѣтель обвернулъ голову платкомъ и спалъ довольно спокойно, хотя около подушки положилъ пистолетъ. Убѣдившись въ этомъ, я тихонько вынулъ ключъ изъ замка и, вложивъ его съ своей стороны, заперъ дверь, прежде чѣмъ усѣлся опять у огня. Мало-по-малу я сползъ съ кресла и растянулся на полу. Когда я проснулся, сквозь сонъ чувствуя свое несчастіе, часы на церквахъ восточныхъ кварталовъ пробили пять, свѣчи догорѣли, огонь въ каминѣ потухъ, а вѣтеръ и дождь только усиливали впечатлѣніе непроглядныхъ потемокъ.

ГЛАВА VI

Для меня было счастіемъ, что приходилось принимать мѣры (на сколько я могъ) для безопасности моего страшнаго посѣтителя: эта мысль, охватившая меня при пробужденіи, отгоняла другія. Невозможность скрывать его у себя на квартирѣ была очевидна. Самая попытка повела бы къ подозрѣніямъ. Мнѣ прислуживала вздорная старуха; ей помогала отрепанная дѣвчонка, которую она звала племянницей, и дѣлать изъ этого тайну значило подстрекнуть ихъ къ любопытству и сплетнямъ. Обѣ страдали глазами, что я приписывалъ постоянному подглядыванію въ замочныя скважины; онѣ постоянно вертѣлись тамъ, гдѣ ихъ не спрашивали: это въ сущности было единственнымъ несомнѣннымъ въ нихъ качествомъ, кромѣ воровства. Чтобы не создавать тайны для этихъ женщинъ, я рѣшилъ объявить имъ поутру, что ко мнѣ неожиданно пріѣхалъ дядюшка изъ провинціи.

Это рѣшеніе я принялъ, когда еще бродилъ въ потемкахъ, ища способовъ добыть огня. Такъ какъ я ничего не нашелъ, то рѣшилъ итти въ ближайшую караульню и попросить сторожа прійти со своимъ фонаремъ. Спускаясь въ темнотѣ по лѣстницѣ, я споткнулся обо что-то, и это оказался человѣкъ, прикурнувшій въ углу.

Такъ какъ человѣкъ не отвѣчалъ мнѣ, когда я спросилъ его, что онъ здѣсь дѣлаетъ, и отдѣлался молчаніемъ, я побѣжалъ въ караульню и попросилъ сторожа прійти поскорѣй, сообщивъ ему по дорогѣ о случаѣ на лѣстницѣ. Такъ какъ вѣтеръ былъ все такъ же силенъ, то мы боялись, что онъ задуетъ огонь въ фонарѣ, и не стали зажигать фонарей на лѣстницѣ, но осмотрѣли ее сверху до низу; нигдѣ никого не было. Мнѣ пришло въ голову, что человѣкъ могъ проскользнуть въ комнаты, и, зажегши свѣчу, я оставилъ сторожа съ фонаремъ у дверей и внимательно осмотрѣлъ квартиру, включая и ту комнату, гдѣ спалъ мой страшный гость. Все было тихо, и, безъ сомнѣнія, никого другого въ квартирѣ не было.

Меня смущала мысль, что на лѣстницу какъ разъ въ эту ночь забрался бродяга, и я спросилъ у сторожа, – въ надеждѣ выяснить себѣ положеніе, – не пропускалъ ли онъ сквозь ворота какого-нибудь джентльмена, который былъ навеселѣ?

– Да, – отвѣчалъ онъ; – въ разное время ночи троихъ. Одинъ жилъ въ Фонтенъ-кортѣ, а двое другихъ въ Лонѣ.

И онъ видѣлъ, какъ всѣ они вернулись домой.

– Ночь была такая бурная, сэръ, – говорилъ сторожъ, отдавая мнѣ стаканъ, такъ какъ я угостилъ его ромомъ, – что очень немногіе проходили черезъ мои ворота. Кромѣ тѣхъ троихъ джентльменовъ, которыхъ я вамъ назвалъ, никого другого не было; но въ одиннадцать часовъ васъ спрашивалъ какой-то незнакомецъ.

– Мой дядя, – пробормоталъ я. – Да.

– Вы видѣли его, сэръ?

– Да. О, да.

– И того человѣка, который его провожалъ?

– Человѣка, который его провожалъ? – переспросилъ я.

– Да, я думалъ, что этотъ человѣкъ шелъ вмѣстѣ съ нимъ, – отвѣчалъ сторожъ. – Человѣкъ остановился, когда онъ меня разспрашивалъ, и пошелъ за нимъ опять, когда онъ направился сюда.

– Какого рода человѣкъ?

Сторожъ не обратилъ вниманія, по ему показалось, что это былъ рабочій человѣкъ. Сторожъ, конечно, не придавалъ этому обстоятельству такого значенія, какъ я: у него не было такихъ основаній для безпокойства, какъ у меня.

Отпустивъ его, я зажегъ огонь въ каминѣ и задремалъ около него. Мнѣ показалось, что я проспалъ цѣлую ночь, когда пробило шесть часовъ.

Наконецъ пришли старуха и ея племянница и удивились тому, что я всталъ и растопилъ каминъ. Я сообщилъ имъ, что ночью ко мнѣ пріѣхалъ дядя и теперь спитъ; вслѣдствіе его пріѣзда необходимо приготовить другой завтракъ. Послѣ того я вымылся и одѣлся, – пока онѣ колотили по мебели и поднимали тучу пыли, – и такимъ образомъ, – не то въ полуснѣ, не то наяву, – я очутился снова у камина и сталъ ждать къ завтраку своего незваннаго гостя.

Наконецъ дверь растворилась, и онъ вошелъ. Я не могъ вынести его вида, который показался мнѣ днемъ еще хуже, чѣмъ ночью.

– Я даже не знаю, – сказалъ я, говоря шепотомъ въ то время, когда онъ усаживался за столъ, – какъ васъ звать. Я говорю постороннимъ людямъ, что вы мой дядя.

– Отлично, дружище! Зовите меня дядей.

– Но вы приняли какую-нибудь фамилію?

– Да, дружище. Я назвался Провисъ.

– Вы хотите оставить за собой это имя?

– Почему же нѣтъ? Оно такъ же хорошо, какъ и всякое другое, если только вы не предпочитаете другого.

– Какъ ваша настоящая фамилія? – спросилъ я его шопотомъ.

– Магвичъ, – отвѣчалъ онъ, также шепотомъ: – крещенъ Авелемъ.

– Чѣмъ вы занимались, чѣмъ были?

– Ничтожнымъ червякомъ, дружище.

Онъ отвѣчалъ очень серьезно и произнесъ эти слова такъ, какъ будто они въ самомъ дѣлѣ означали что-нибудь важное.

– Когда вы пришли въ Темпль прошлою ночью и спрашивали у воротъ у сторожа, гдѣ я живу, съ вами никого не было?

– Со мной?.. Нѣтъ, дружище, никого.

– Но кто-то прошелъ съ вами?

– Я не обратилъ особеннаго вниманія, но зная здѣшнихъ порядковъ. Но думаю, что кто-то подошелъ къ воротамъ вмѣстѣ со мной.

– Васъ знаютъ въ Лондонѣ?

– Надѣюсь, нѣтъ! – отвѣчалъ онъ, щелкнувъ себя указательнымъ пальцемъ по горлу съ такимъ жестомъ, отъ котораго меня бросило въ жаръ и холодъ.

– Но прежде васъ знавали въ Лондонѣ?

– Мало. Я работалъ больше въ провинціи.

– А судили васъ въ Лондонѣ?

– Меня судили много разъ, – сказалъ онъ, зорко взглядывая на меня.

– Въ послѣдній разъ.

Онъ кивнулъ головой.

– Впервые тогда познакомился съ м-ромъ Джагерсомъ. Джагерсъ защищалъ меня.

У меня вертѣлось на губахъ спросить его, за что его судили, но онъ взялъ ножъ и помахалъ имъ со словами:

– Что бы я ни сдѣлалъ, я за все уже отбылъ наказаніе и расплатился.

Послѣ того онъ принялся за завтракъ.

Ѣлъ онъ съ жадностью, на которую очень непріятно было смотрѣть, и вообще всѣ его движенія были грубы, шумны и алчны.

Послѣ завтрака, онъ вынулъ изъ кармана большой толстый портфель, набитый бумагами, и кинулъ его на столъ.

– Здѣсь деньги и вы можете ихъ тратить, милый мальчикъ. Все, что мое – то ваше. Не бойтесь тратить. Тамъ, откуда я это привезъ, есть еще столько же. Я вернулся на родину только затѣмъ, чтобы видѣть, какъ мой джентльменъ будетъ тратить деньги, какъ подобаетъ джентльмену. Въ этомъ мое удовольствіе. Мое удовольствіе – видѣть, какъ онъ тратитъ деньги. И чортъ бы васъ всѣхъ побралъ! – разразился онъ, оглядывая комнату и громко щелкая пальцами, – чортъ бы васъ всѣхъ побралъ, отъ судьи въ парикѣ до колониста, поднимающаго пыль по дорогѣ, я вамъ покажу такого джентльмена, какой всѣхъ васъ заткнетъ за поясъ!

– Постойте! – почти обезумѣвъ отъ страха и непріязни, закричалъ я, – мнѣ нужно съ вами поговорить. Я хочу знать, что нужно дѣлать. Я хочу знать, какъ устранить отъ васъ опасность, какъ долго вы здѣсь останетесь, и какіе у васъ планы.

– Послушай, Пипъ, – вдругъ сказалъ онъ, положивъ руку на мою и мѣняя тонъ, – прежде всего, выслушай меня. Я забылся. То, что я сказалъ сейчасъ, низко; да, низко. Послушай, Пипъ, извини меня; я не хочу быть низокъ.

– Прежде всего, – почти простоналъ я, – какія предосторожности нужно принять, чтобы васъ не узнали и не арестовали?

– Нѣтъ, милый мальчикъ, – началъ онъ тѣмъ же смиреннымъ тономъ, – не это прежде всего. Низость прежде всего. Я столько лѣтъ старался образовать джентльмена и знаю, чѣмъ ему обязанъ. Послушай, Пипъ, я былъ низокъ, вотъ и все; низокъ. Постарайся забыть это, милый мальчикъ!

Мрачно-комическая сторона этой сцены вызвала во мнѣ нерадостный смѣхъ, и я отвѣчалъ:

– Я забылъ это. Ради самаго Неба, не настаивайте!

– Да, но послушай, – настаивалъ онъ. – Милый мальчикъ, я пріѣхалъ не затѣмъ, чтобы быть низкимъ. Продолжай, милый мальчикъ. Ты говорилъ…

– Какъ уберечь васъ отъ той великой опасности, какой вы себя подвергаете?

– Да, что жъ, милый мальчикъ, опасность вовсе не такъ велика. Мнѣ дали знать, что опасность вовсе не такъ велика. Знаетъ меня Джагерсъ, знаетъ Уэммикъ, да ты. Больше-то вѣдь никто?

– А не можетъ ли кто случайно узнать васъ на улицѣ? – спросилъ я.

– Да кому же узнавать-то. Кромѣ того, вѣдь я не располагаю объявлять въ газетахъ, что Авель Магвичъ вернулся изъ Ботани-Бей; а съ тѣхъ поръ прошли годы, да и кому какая выгода выдавать меня? Но вотъ что я скажу тебѣ, Пипъ. Если бы опасность была въ пятьдесятъ разъ больше, я бы все равно вернулся поглядѣть на тебя.

– А какъ долго вы пробудете?

– Какъ долго? да я вовсе не думаю ѣхать назадъ. Я вернулся совсѣмъ.

– Гдѣ же вы будете жить? Какъ спасти васъ отъ опасности?

– Милый мальчикъ, вѣдь за деньги можно купить парикъ и очки, и всякое платье… и мало ли еще что. Другіе раньше меня дѣлали то же самое, и я могу послѣдовать ихъ примѣру. А что касается того, гдѣ и какъ жить, то посовѣтуй мнѣ самъ, милый мальчикъ.

– Вы легко говорите теперь объ этомъ, – сказалъ я, – но прошлой ночью вы серьезнѣе смотрѣли на опасность, когда вы клялись, что для васъ это смерть.

– И теперь клянусь, что для меня это смерть – и смерть черезъ веревку, на открытой улицѣ, неподалеку отсюда, и это вполнѣ серьезно. Но что жъ такое? дѣло сдѣлано. Я налицо. Ѣхать теперь назадъ будетъ такъ же опасно, какъ и оставаться здѣсь… хуже. Кромѣ того, я здѣсь, Пипъ, потому что я годы и годы мечталъ о васъ. А теперь дайте мнѣ еще поглядѣть на моего джентльмена.

Онъ снова взялъ меня за обѣ руки и разсматривалъ съ видомъ восхищеннаго собственника, не выпуская тѣмъ временемъ изо рта трубки, которую курилъ.

Мнѣ представлялось, что лучше всего будетъ, если я найму ему спокойную квартиру, неподалеку отъ себя, которую онъ займетъ, когда вернется Гербертъ: я ждалъ его черезъ два или три дня. Для меня было ясно, что тайна должна быть неизбѣжно довѣрена Герберту, помимо даже того громаднаго облегченія, какое я получу отъ того, что раздѣлю ее съ нимъ. Но это вовсе не было такъ ясно для м-ра Провиса (я рѣшилъ называть его этимъ именемъ), который объявилъ что, согласится довѣриться Герберту не прежде, какъ увидитъ его, и только въ томъ случаѣ, если лицо его ему понравится.

– И даже и тогда, милый мальчикъ, – сказалъ онъ, вынимая изъ кармана маленькую, засаленную Библію въ черномъ переплетѣ, мы заставимъ его поклясться.

Послѣ того мы стали обсуждать костюмъ, который лучше всего подходилъ бы ему, и я едва-едва убѣдилъ его, что всего лучше для него будетъ платье зажиточнаго фермера; мы рѣшили также, что онъ острижетъ волосы и слегка напудритъ ихъ. Такъ какъ его еще не видала квартирная хозяйка, ни ея племянница, мы рѣшили, что онъ покажется имъ только послѣ того, какъ переодѣнется.

Условиться насчетъ всѣхъ этихъ предосторожностей, казалось бы и простымъ дѣломъ, но, при моемъ смущенномъ, чтобы не сказать разстроенномъ, состояніи духа, это заняло столько времени, что я вышелъ изъ дому, чтобы заняться закупками не раньше, какъ въ два или три часа пополудни. Онъ долженъ былъ сидѣть въ своей комнатѣ, запершись, и ни подъ какимъ видомъ не отпирать дверь.

Я зналъ о существованіи весьма приличныхъ меблированныхъ комнатъ въ Эссексъ-стритѣ, задній фасадъ которыхъ выходилъ на Темплъ и былъ видѣнъ изъ моихъ оконъ. Я прежде всего пошелъ туда и мнѣ удалось нанять весь второй этажъ для моего дяди, м-ра Провиса. Послѣ того я обошелъ нѣсколько магазиновъ и закупилъ все, что было необходимо для его переодѣванія. Затѣмъ направился, по собственному почину, въ контору м-ра Джагерса; онъ сидѣлъ за конторкой и, увидя меня, немедленно всталъ и подошелъ къ огню.

– Ну, Пипъ, – сказалъ онъ, – будьте осторожны.

– Я буду остороженъ, сэръ, – отвѣчалъ я (я хорошо обдумалъ дорогой, что скажу ему).

– Не выдавайте себя, – продолжалъ м-ръ Джагерсъ, – и никого не выдавайте. Вы понимаете меня… Никого. И ничего мнѣ не говорите; я не любопытенъ.

Конечно, я видѣлъ, что онъ знаетъ о возвращеніи этого человѣка.

– Я хочу только знать, м-ръ Джагерсъ, правда ли то, что мнѣ было сказано. Я не надѣюсь, чтобы это было неправдой, но во всякомъ случаѣ хочу провѣрить.

М-ръ Джагерсъ кивнулъ головой.

– Но вы говорите «сказано», или «сообщено»? – спросилъ онъ, склонивъ голову на бокъ, но не глядя на меня, а уставившись въ полъ. – «Сказано» намекаетъ, повидимому, на словесное сообщеніе. Не можете же, однако, имѣть словесныя сообщенія съ человѣкомъ, который живетъ въ Новомъ Южномъ Валлисѣ?

– Я скажу «сообщено», м-ръ Джагерсъ.

– Хорошо.

– Мнѣ было сообщено лицомъ, имя которого Авелъ Магвичъ, онъ тотъ самый благодѣтель, который такъ долго оставался для меня неизвѣстнымъ.

– Это тотъ самый человѣкъ, – отвѣчалъ м-ръ Джагерсъ. – Въ Новомъ Южномъ Валлисѣ…

– И только онъ? – спросилъ я.

– И только онъ, – отвѣчалъ м-ръ Джагерсъ.

– Я не такъ неблагоразуменъ, сэръ, чтобы считать васъ отвѣтственнымъ за собственныя ошибки и ложныя заключенія, но я всегда предполагалъ, что миссъ Гавишамъ…

– Вы сами сказали, Пипъ, – замѣтилъ м-ръ Джагерсъ, холодно взглядывая на меня и кусая ногти, – что я вовсе за это не отвѣтственъ.

– А между тѣмъ это такъ было похоже на правду, сэръ, – оправдывался я съ унылымъ сердцемъ.

– Ни капельки не похоже, Пипъ, – сказалъ м-ръ Джагерсъ, качая головой и расправляя фалды сюртука. – Никогда не судите по наружности; судите по фактамъ. Нѣтъ лучше правила.

– Мнѣ нечего больше сказать, – сказалъ я со вздохомъ, помолчавъ немного. – Я провѣрилъ свои свѣдѣнія, и дѣлу конецъ.

– И такъ какъ Магвичъ что въ Новомъ Южномъ Валлисѣ, наконецъ открылся, – продолжалъ м-ръ Джагерсъ, – вы поймете, Пипъ, какъ строго я держался фактической стороны дѣла. Я никогда не уклонялся отъ фактической стороны дѣла. Вы понимаете это?

– Совершенно, сэръ.

– Я сообщилъ Магвичу что въ Новомъ Южномъ Валлисѣ, когда онъ впервые написалъ мнѣ изъ Новаго Южнаго Валлиса, – чтобы онъ не ждалъ, чтобы я когда-нибудь уклонился отъ строго фактической стороны дѣла. Я также предупреждалъ его и о другомъ. Онъ глухо намекнулъ въ письмѣ о своемъ намѣреніи повидаться съ вами здѣсь, въ Англіи. Я предупредилъ его, что не хочу больше слышать объ этомъ; что онъ сосланъ до конца своей земной жизни; и что, вернувшись на родину, онъ совершитъ преступленіе, за которое будетъ подлежать смертной казни. Я далъ ему это предостереженіе, – повторилъ м-ръ Джагерсъ, пристально глядя на меня:– я написалъ ему въ Новый Южный Валлисъ. Онъ, безъ сомнѣнія, послушался меня.

– Безъ сомнѣнія, – отвѣчалъ я.

– Меня извѣстилъ Уэмиикъ, – продолжалъ м-ръ Джагерсъ, все такъ же пристально глядя на меня, – что онъ получилъ письмо изъ Портсмута отъ одного колониста, по имени Порвись, или…

– Провисъ, – подсказалъ я.

– Да, Провисъ – благодарю васъ, Пипъ. Можетъ быть, его зовутъ Провисъ? Можетъ быть, вы знаете, что его зовутъ Провисъ?

– Да, – отвѣчалъ я.

– Вы знаете, что его зовутъ Провисъ. Письмо пришло изъ Портсмута отъ колониста, по имени Провисъ, и въ немъ просили свѣдѣній о вашемъ адресѣ, отъ имени Магвича. Уэммикъ, кажется, съ слѣдующей почтой послалъ эти свѣдѣнія. Вѣроятно, вы отъ Провиса услышали объясненія насчетъ Магвича – въ Новомъ Южномъ Валлисѣ?

– Я получилъ ихъ отъ Провиса, – отвѣчалъ я.

– До свиданія, Пипъ, – протянулъ мнѣ руку м-ръ Джагерсъ, – радъ, что видѣлъ васъ. Когда будете писать по почтѣ Магвичу, – въ Новый Южный Валлисъ – или сообщаться съ нимъ черезъ Провиса, будьте добры упомянуть, что подробности и итоги нашихъ длинныхъ счетовъ будутъ присланы вамъ, вмѣстѣ съ остаткомъ денегъ, потому что есть остатокъ. До свиданія, Пипъ.

На слѣдующій день заказанное мною платье было получено, и Провисъ надѣлъ его. Но, во что бы онъ ни облекался (какъ мнѣ казалось), онъ становился хуже прежняго. На мой взглядъ въ немъ было нѣчто такое, что разбивало всѣ попытки къ переодѣванью. Чѣмъ больше и чѣмъ старательнѣе я его переодѣвалъ, тѣмъ онъ болѣе походилъ на неповоротливаго бѣглаго каторжника, встрѣченнаго мною на болотѣ.

Онъ самъ придумалъ слегка напудрить себѣ волосы, и я согласился; но это вовсе не вышло красиво, съ такимъ же успѣхомъ можно было нарумянить мертвеца. Кончилось тѣмъ, что онъ только подстригъ свои сѣдые волосы.

Словами нельзя выразить того, что я чувствовалъ во все это время; страшная тайна тяготила меня. Когда онъ засыпалъ по вечерамъ, держась мускулистыми руками за ручки креселъ и съ опущенной на грудь плѣшивой головой, изборожденной глубокими морщинами, я сидѣлъ и смотрѣлъ на него, ломая голову надъ тѣмъ, что именно онъ натворилъ, и обвиняя его во всевозможныхъ преступленіяхъ, пока наконецъ мною не овладѣло желаніе вскочить и убѣжать отъ него. Съ каждымъ часомъ росло мое отвращеніе къ нему, и я думаю даже, что бросилъ бы его съ самаго начала изъ чувства страха, не смотря на все, что онъ для меня сдѣлалъ, и несмотря на опасность, которой онъ подвергался, если бы не зналъ, что Гербертъ долженъ скоро вернуться. Однажды ночью я даже вскочилъ съ постели и принялся одѣваться въ худшее платье, впопыхахъ намѣреваясь бросить все и завербоваться въ Индію простымъ солдатомъ.

Сомнѣваюсь, было ли бы для меня ужаснѣе присутствіе привидѣнія въ моихъ уединенныхъ комнатахъ въ длинные вечера и длинныя ночи, когда вѣтеръ и дождь непрерывно ударялись въ окна. Привидѣніе нельзя было бы арестовать и повѣсить изъ-за меня, а мысль, что его могли арестовать и повѣсить, и боязнь, какъ бы этого не сдѣлали, – ужасно меня угнетали и мучили. Когда онъ не спалъ и не раскладывалъ какой-то пасьянсъ изъ собственной рваной колоды картъ, – онъ просилъ меня почитать ему:

– На иностранныхъ языкахъ, милый мальчикъ!

Въ то время, какъ я исполнялъ эту просьбу, онъ, не понимая ни одного слова, стоялъ у огня, слѣдя за мной съ видомъ человѣка, выставившаго какой-нибудь товаръ и гордящагося имъ; и сквозь разставленные пальцы руки, которою я закрывалъ себѣ лицо, я видѣлъ, какъ онъ молча призывалъ стулья и столы въ свидѣтели моей учености. Сказочный студентъ, преслѣдуемый уродцемъ, котораго онъ богохульно создалъ, не былъ несчастнѣе меня, преслѣдуемаго существомъ, создавшимъ меня; я чувствовалъ къ нему тѣмъ сильнѣйшее отвращеніе, чѣмъ больше онъ восхищался мною и чѣмъ любовнѣе относился ко мнѣ.

Судя по написанному мною, можно подумать, что все это длилось годъ. Оно длилось около пяти дней. Все время поджидая Герберта, я не смѣлъ выходить, кромѣ какъ въ сумерки, когда я водилъ Провиса гулять. Наконецъ, однажды вечеромъ, когда обѣдъ прошелъ, и я задремалъ, совсѣмъ выбившись изъ силъ, потому что ночи я проводилъ безпокойныя, и сонъ мой нарушался страшными видѣніями, – я былъ разбуженъ знакомыми шагами на лѣстницѣ. Провисъ, который тоже спалъ, вздрогнулъ отъ шума, произведеннаго мною, и въ тотъ же мигъ я увидѣлъ складной ножъ въ его рукахъ.

– Успокойтесь! это Гербертъ! – сказалъ я.

И Гербертъ вбѣжалъ, внеся съ собой свѣжій воздухъ, которымъ его пропитали шестьсотъ миль пути изъ Франціи.

– Гендель, дружище, какъ поживаешь, какъ поживаешь, какъ поживаешь? Мнѣ кажется, что мы уже годъ какъ не видѣлись! Да и право же, должно быть, такъ: ты очень похудѣлъ и поблѣднѣлъ, Гендель!.. Ахъ! прошу извинить!

Онъ пересталъ болтать и трясти мнѣ руку, при видѣ Провиса. Провисъ, пристально глядя на него, медленно укладывалъ ножъ въ карманъ, а изъ другого вынималъ какую-то вещь.

– Гербертъ, милый другъ, – сказалъ я, припирая обѣ двери, въ то время, какъ Гербертъ стоялъ и таращилъ глаза отъ удивленія, – произошло очень странное событіе. Вотъ это… гость ко мнѣ пріѣхалъ.

– Все въ порядкѣ, милый мальчикъ! – сказалъ Провисъ, выступая впередъ съ маленькой черной Библіей и обращаясь затѣмъ къ Герберту:

– Возьмите ее въ вашу правую руку. Богъ убей васъ на мѣстѣ, если вы нарушите клятву! Цѣлуйте Библію!

– Сдѣлай, какъ онъ хочетъ, – сказалъ я Герберту.

И Гербертъ, глядя на меня съ дружескимъ смущеніемъ и удивленіемъ, исполнилъ требуемое, и Провисъ немедленно пожалъ ему руку, говоря;

– Теперь вы связаны клятвой, помните это.