Текст книги "Блестящая будущность"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА VII

Трудно описать удивленіе и тревогу Герберта, когда я разсказалъ ему о Провисѣ и его тайнѣ. Гербертъ почувствовалъ къ нему такое же отвращеніе, какъ и я самъ, не смотря на то, что онъ такъ много сдѣлалъ для меня.

Мы сидѣли всѣ вмѣстѣ у камина, и не раньше полуночи удалось мнѣ увести его и водворить на его собственной квартирѣ.

Когда я заперъ дверь, выйдя отъ него, я вздохнулъ свободно въ первый разъ со времени его пріѣзда.

Гербертъ встрѣтилъ меня съ распростертыми объятіями, и я никогда еще до сихъ поръ не чувствовалъ такъ живо, какое счастіе имѣть друга. Когда онъ произнесъ нѣсколько словъ участія и успокоенія, мы сѣли обсудить вопросъ: что дѣлать?

– Что дѣлать? – сказалъ я Герберту, когда онъ усѣлся напротивъ меня на другомъ креслѣ.

– Мой бѣдный, милый Гендель, – отвѣчалъ онъ, опуская голову, – я слишкомъ озадаченъ, чтобы думать.

– Такъ и со мною было, Гербертъ, когда ударъ только что разразился. Но все же надо что-нибудь дѣлать. Онъ все мечтаетъ о новыхъ, разнообразныхъ расходахъ – лошадяхъ, экипажахъ и всякихъ тратахъ. Его надо какъ-нибудь удержать…

– Ты хочешь сказать, что не можешь принять его богатства?…

– Возможно ли иначе? – перебилъ я Герберта, – подумай о немъ! Взгляни на него!

Мы оба невольно вздрогнули.

– Самое ужасное то, Гербертъ, что онъ привязанъ ко мнѣ, сильно привязанъ. Не знаю, испыталъ ли кто такія мученія, какія испытываю я.

– Мой бѣдный, милый Гендель, – повторилъ Гербертъ.

– И подумай еще, если бы я теперь не взялъ отъ него больше ни копѣйки, то все же, сколько я уже ему долженъ. И опять: я въ долгу по уши, – и это ставитъ меня теперь въ безвыходное положеніе, когда у меня нѣтъ больше никакой блестящей будущности, – и меня не подготовили ни къ какому занятію, и я ровно ни на что не годенъ.

– Ну, ну, ну! – укоризненно произнесъ Гербертъ, – не говори, что ты ни на что не годенъ.

– А на что же я годенъ? Я знаю только одно, на что я годенъ – поступить въ солдаты. И я бы ушелъ, дорогой Гербертъ, если бы не ждалъ совѣта отъ твоей дружбы и привязанности.

Само собой разумѣется, что тутъ хладнокровіе измѣнило мнѣ, и само собой разумѣется, что Гербертъ сдѣлалъ видъ, какъ будто ничего не замѣтилъ.

– Во всякомъ случаѣ, дорогой Гендель, – сказалъ онъ наконецъ, – въ солдаты итти дѣло не подходящее. Если ты хочешь отказаться отъ покровительства и всякихъ милостей, то, конечно, съ мыслью, что со временемъ заплатишь за то, что уже долженъ. Эта надежда врядъ ли могла бы осуществиться, если бы ты пошелъ въ солдаты! Кромѣ того, это нелѣпо. Тебѣ гораздо выгоднѣе было бы поступить на службу къ Клорикеру, у котораго я служу. Правда, у него небольшое дѣло, но ты знаешь, что я имѣю въ виду стать его товарищемъ.

Бѣдный малый! Онъ и не подозрѣвалъ, на чьи деньги онъ устроилъ свою судьбу.

– Но есть другой вопросъ, – продолжалъ Гербертъ. – Человѣкъ этотъ невѣжественный, онъ долгое время находился подъ гнетомъ извѣстной мысли. Мало того, мнѣ кажется (можетъ быть я ошибаюсь), что онъ человѣкъ отчаянный и необузданнаго характера.

– Я знаю, что онъ таковъ, – отвѣчалъ я. – Позволь мнѣ разсказать, при какихъ обстоятельствахъ я былъ тому свидѣтелемъ.

И я разсказалъ про встрѣчу съ другимъ каторжникомъ.

– Вотъ видишь ли! – сказалъ Гербертъ, – подумай объ этомъ! Онъ прибылъ сюда съ опасностью жизни для осуществленія своей неотвязчивой мысли. Въ минуту ея осуществленія, послѣ всѣхъ его трудовъ и ожиданій, ты отнимаешь у него почву подъ ногами, разрушаешь его идею и превращаешь всѣ его труды въ ничто! Развѣ ты не знаешь, чего онъ можетъ натворить подъ вліяніемъ отчаянія?

– Я знаю это, Гербертъ, и постоянно думаю объ этомъ съ той роковой ночи, какъ онъ явился ко мнѣ. Но что же, что дѣлать?

– Прежде всего и важнѣе всего – это выпроводить его изъ Англіи, – отвѣчалъ Гербертъ, – Ты долженъ поѣхать съ нимъ, и тогда его можно убѣдить уѣхать.

– Но куда бы я его ни отвезъ, могу ли я помѣшать ему вернуться назадъ?

– Гендель, – сказалъ Гербертъ, – ты убѣжденъ, что не можешь долѣе принимать отъ него никакихъ денегъ; не правда ли?

– Еще бы. Вѣдь и ты также бы поступилъ на моемъ мѣстѣ.

– И ты убѣжденъ, что долженъ порвать съ нимъ?

– Гербертъ, можешь ли ты спрашивать меня объ этомъ?

– И ты долженъ, ты не можешь не бояться за его жизнь, которою онъ рискнулъ ради тебя, не можешь не желать спасти его. А потому увези его изъ Англіи, прежде чѣмъ пальцемъ пошевелишь, чтобы выпутаться самому изъ затрудненій. Сдѣлавши это, выпутывайся самъ, дорогой другъ, и я помогу тебѣ.

Послѣ этого утѣшительно было пожать другъ другу руки и походить взадъ и впередъ по комнатѣ.

– Ну, Гербертъ, – началъ я, – намъ необходимо узнать что-нибудь объ его жизни. И я вижу только одинъ путь достичь этого. Прямо спросить его.

– Да, спроси его, – отвѣчалъ Гербертъ, – когда мы будемъ сидѣть сегодня за завтракомъ.

Дѣло въ томъ, что, прощаясь съ Гербертомъ, онъ сказалъ, что придетъ завтракать съ нами.

Онъ пришелъ въ назначенное время, вынулъ складной ножъ и сталъ завтракать. Онъ былъ преисполненъ всякихъ надеждъ насчетъ «устройства своего джентльмена совсѣмъ по-джентльменски». Онъ убѣждалъ меня поскорѣе начать черпать изъ его бумажника, который оставилъ въ моемъ распоряженіи. Онъ считалъ мои комнаты и свою собственную квартиру лишь временной резиденціей и совѣтовалъ мнѣ немедленно искать гораздо болѣе богатой квартиры, – въ которой онъ могъ бы «поразмяться». Когда онъ кончилъ завтракать и вытиралъ ножъ о свое колѣно, я сказалъ ему безъ дальнѣйшихъ околичностей;

– Послѣ того, какъ вы ушли вчера вечеромъ, я разсказывалъ своему другу о той борьбѣ, за какою васъ застали солдаты на болотѣ, когда мы пришли. Вы помните?

– Помню ли? – сказалъ онъ. – Надѣюсь!

– Мы хотимъ знать побольше про этого человѣка – да и про васъ также. Странно какъ-то такъ мало знать, въ особенности про васъ, только то, что я могъ разсказать прошлою ночью. Теперь время очень удобное для разсказа.

– Хорошо, – сказалъ онъ, подумавши. – Вѣдь вы дали клятву, помните это, товарищъ Пипа?

– Разумѣется, – отвѣчалъ Гербертъ.

– И клятва касается всего, что я скажу, – настаивалъ онъ.

– Я такъ это понимаю.

– И еще вотъ что: что бы я ни сдѣлалъ, я искупилъ и заплатилъ за это, – настаивалъ онъ дальше.

– Пусть будетъ такъ.

Онъ вынулъ трубку изо рта и собрался набить ее табакомъ, но раздумалъ, найдя, повидимому, что куреніе помѣшаетъ разсказу. Онъ спряталъ табакъ и, засунувъ трубку въ одну изъ петель сюртука, положилъ руки на колѣни, сердито поглядѣлъ на огонь, помолчалъ нѣкоторое время и затѣмъ, оглядѣвъ насъ, сталъ разсказывать слѣдующее.

ГЛАВА VIII

– «Милый мальчикъ и товарищъ Пипа! Я не стану разсказывать вамъ свою жизнь, какъ пѣсню или повѣсть изъ книжки. Я скажу вамъ коротко и ясно, не обинуясь. Жизнь моя прошла такъ: посадятъ въ тюрьму и выпустятъ, посадятъ въ тюрьму и выпустятъ. Вотъ такъ и проходила моя жизнь вплоть до того времени, когда я убѣжалъ съ понтоновъ и подружился съ Пипомъ.

„Я зналъ, что мое прозвище Магвичъ, въ св. крещеніи Авель. Какъ я это узналъ? А такъ же точно, какъ узналъ названія птицъ: воробьевъ, зябликовъ, дроздовъ. Я могъ бы подумать, что все это ложь, но такъ какъ названія птицъ оказались вѣрными, то я подумалъ, что и мое имя вѣрно.

„Какъ только себя запомню, и не встрѣчалъ души человѣческой, которая бы пожалѣла маленькаго Авеля Магвича, а всѣ-то его боялись и гнали прочь или сажали въ тюрьму. Сажали меня въ тюрьму, сажали, сажали, такъ что я и счетъ потерялъ.

«Вотъ какая жизнь досталась на мою долю, и, когда я былъ еще маленькимъ оборваннымъ созданіемъ, достойнымъ сожалѣнія, я уже спискаіъ себѣ прозвище закоренѣлаго. „Это страшно закоренѣлый мальчикъ“, – говорили тюремнымъ посѣтителямъ, указывая на меня. – „Можно сказать, изъ тюрьмы не выходитъ“. И тогда они глядѣли на меня, а я глядѣлъ на нихъ, а иные мѣрили мнѣ голову – лучше бы мнѣ измѣрили желудокъ, – а другіе давали мнѣ книжки, которыя я не могъ читать, и говорили мнѣ рѣчи, которыя я не могъ понимать. И вѣчно-то пугали они меня чортомъ. Но что же мнѣ было, чортъ возьми, дѣлать? Вѣдь долженъ же я былъ чѣмъ-нибудь питаться. Однако я становлюсь грубъ, а этого не надо. Милый мальчикъ и товарищъ Пипа, не бойтесь, я не буду такъ рѣзокъ.

„Бродяжничая, побираясь, воруя, порой работая, когда удавалось, – послѣднее случалось не такъ часто, какъ вы, можетъ быть, думаете; но спросите-ка самихъ себя, охотно ли бы вы дали мнѣ работу; – я былъ воромъ, землепаищемъ, извозчикомъ, косаремъ, я пробовалъ много другихъ вещей, которыя не приводятъ къ добру, пока наконецъ сталъ взрослымъ человѣкомъ. Дезертиръ-солдатъ научилъ меня читать, а странствующій ярмарочный великанъ – писать.

„На Эпсомскихъ скачкахъ, лѣтъ двадцать тому назадъ, познакомился я съ человѣкомъ, черепъ которому я бы разбилъ этой кочергой, какъ скорлупу рака, если бы только онъ мнѣ попался. Его настоящее имя было Компейсонъ; и этого-то человѣка, милый мальчикъ, я подмялъ подъ себя въ оврагѣ, какъ ты разсказывалъ своему товарищу вчера вечеромъ, когда я ушелъ.

«Онъ выдавалъ себя за джентльмена, этотъ Компейсонъ, и получилъ образованіе. Онъ умѣлъ ловко говорить, да и собой былъ красивъ. Этотъ Компейсонъ пригласилъ меня къ себѣ въ товарищи и дѣловые агенты. А въ чемъ состояло его занятіе, въ которомъ мы должны были быть товарищами? Дѣло Компейсона состояло въ томъ, чтобы обманывать, поддѣлывать чужіе почерки, сбывать краденые банковые билеты и тому подобное. Онъ былъ ловкій и изобрѣтательный мошенникъ и мастеръ выходить сухимъ изъ воды и сваливать всю вину на другого. Сердца въ немъ было столько же, сколько въ желѣзной пилѣ; онъ былъ холоденъ, какъ смерть, а голова у него была, какъ у чорта.

„У Компейсона былъ товарищъ по имени – врядъ ли настоящему – Артуръ. Онъ уже катился подъ гору и былъ тѣнью самого себя. Онъ и Компейсонъ обошли одну богатую даму, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и выжимали изъ нея кучу денегъ; но Компейсонъ держалъ пари и игралъ въ карты, и протеръ глаза денежкамъ, а Артуръ былъ боленъ смертельнымъ недугомъ, отъ котораго вскорѣ и умеръ. Его примѣръ могъ бы остановить меня, но не остановилъ; и я не стану обѣлять себя, потому что какой въ этомъ толкъ, дорогой мальчикъ и товарищъ? Итакъ, я сошелся съ Компейсономъ и сталъ жалкой игрушкой въ его рукахъ, короче сказать, работалъ на него, какъ волъ. Я всегда былъ въ неоплатномъ долгу у него, всегда на посылкахъ; всюду лѣзъ въ петлю за него… Онъ былъ моложе меня, но ловче и образованнѣе, и всегда бралъ верхъ и обращался со мною безпощадно. Моя милая, когда мнѣ становилось невтерпежъ… Однако, полно! Я не хочу припутывать ее сюда…“

Онъ озирался съ растеряннымъ видомъ, какъ будто бы потерялъ нить въ своихъ воспоминаніяхъ; потомъ уставился опять въ огонь и продолжалъ:

– Не зачѣмъ распространяться объ этомъ, – сказалъ онъ, снова озираясь. – Время, которое я провелъ съ Компейсономъ, было самое тяжелое время въ моей жизни – этого достаточно. Говорилъ ли я вамъ, что меня судили – одного меня – хотя я жилъ съ Компейсономъ, за разные проступки?

Я отвѣчалъ:

– Нѣтъ.

„– Ну такъ вотъ меня судили и осудили. А ужъ по части того, чтобы быть въ подозрѣніи, то это случилось два или три раза въ теченіи четырехъ или пяти лѣтъ, что я провелъ съ нимъ; только доказательствъ не хватало. Наконецъ, я и Компейсонъ, мы оба были обвинены въ мошенничествѣ – но подозрѣнію въ сбытѣ краденыхъ денежныхъ бумагъ – и еще въ разныхъ другихъ дѣлахъ. Компейсонъ говоритъ мнѣ:

„– Защита порознь, сношеній никакихъ, и дѣлу конецъ.

«А я былъ такъ бѣденъ, что продалъ всю одежду, какая у меня была, кромѣ той, что оставалась на спинѣ, чтобы заполучить Джагерса.

„Когда насъ посадили на скамью, я въ первый разъ замѣтилъ, какимъ джентльменомъ выглядѣлъ Компейсонъ съ своими кудрявыми волосами и чернымъ сюртукомъ и бѣлымъ носовымъ платкомъ, и какимъ грубымъ негодяемъ казался я. Когда началось засѣданіе суда и стали допрашивать свидѣтелей, я замѣтилъ, съ какой тяжестью все ложилось на меня и какъ легко на него. Когда свидѣтели показывали, какъ было дѣло, то всегда оказывалось, что я заварилъ кашу и я же ее расхлебывалъ. Но когда стали говорить защитники, то для меня стало ясно, въ чемъ дѣло, потому что защитникъ Компейсена сказалъ:

„– Милордъ и джентльмены, здѣсь вы видите передъ собою двухъ лицъ, которыя уже на первый взглядъ отличаются одинъ отъ другого: одинъ, младшій, и хорошо воспитанный человѣкъ; другой, старшій и дурно воспитанный человѣкъ; одинъ, младшій, рѣдко участвуетъ во всѣхъ сдѣлкахъ, а только подозрѣвается; другой, старшій, душа всякой сдѣлки, и вина его ясна, какъ Божій день. Можете ли вы сомнѣваться, кто изъ нихъ «виновенъ», – кто изъ нихъ самый виновный?

Такъ онъ говорилъ все время. А когда дѣло дошло до приговора, то Компейсону просили дать смягчающія обстоятельства ради его хорошаго поведенія и дурной компаніи, въ которую онъ попалъ, а на мою долю досталось только одно слово: виновенъ. А когда я сказалъ Компейсону: «Когда мы выйдемъ изъ суда, я разобью тебѣ рожу», Компейсонъ обратился къ судьѣ за покровительствомъ, и между нимъ и мною посадили двоихъ полицейскихъ. А когда объявили приговоръ, оказалось, что его присудили къ семи годамъ, а меня къ четырнадцати, и судья пожалѣлъ его, потому де онъ случайно сбился съ пути, а меня судья призналъ неисправимымъ преступникомъ, который, конечно, пойдетъ и дальше на этомъ пути…

Онъ такъ разгорячился, передавая это, что вынулъ носовой платокъ и вытеръ лицо, шею и руки, прежде чѣмъ продолжалъ разсказъ:

«Я сказалъ Компейсону, что разобью ему рожу, и поклялся, что сдѣлаю это. Мы были заключены въ одной тюрьмѣ, но я долго не могъ добраться до него, какъ ни старался. Наконецъ мнѣ удалось подкрасться къ нему и раскроить ему одну щеку, но меня увидѣли, схватили и посадили на корабль. Трюмъ въ этомъ кораблѣ не былъ очень страшенъ для того, кто умѣлъ плавать. Я убѣжалъ на берегъ и скрывался между могилъ, завидуя тѣмъ, кто въ нихъ лежалъ, когда впервые увидѣлъ моего мальчика!»

Онъ бросилъ на меня любовный взглядъ, отъ котораго онъ мнѣ снова сталъ ненавистенъ, хотя передъ тѣмъ я очень жалѣлъ его.

«Изъ словъ моего мальчика я понялъ, что Компейсонъ тоже скрывается на болотѣ. Честное слово, я думаю, что онъ убѣжалъ отъ страха, чтобы спастись отъ меня, не зная, что я тоже на берегу. Я изловилъ его. Я побилъ его и не далъ ему убѣжать. Разумѣется, ему до конца везло. Сказали: онъ убѣжалъ де, потерявъ голову отъ страха, спасаясь отъ меня, и наказаніе ему положили легкое. Меня же заковали въ желѣзо, судили и сослали на всю жизнь. Я не постоялъ за жизнь и вернулся сюда, милый мальчикъ и товарищъ Пипа».

– Умеръ онъ? – спросилъ я.

– Кто умеръ, милый мальчикъ?

– Комнейсонъ?

– Онъ надѣется, что я умеръ, если онъ только живъ; будьте въ этомъ увѣрены, – отвѣчалъ онъ съ гнѣвнымъ взглядомъ. – Я больше никогда о немъ не слышалъ.

Гербертъ писалъ карандашомъ на обложкѣ книги. Онъ тихонько подвинулъ книжку ко мнѣ, въ то время, какъ Провисъ закуривалъ трубку и стоялъ, глядя въ огонь. Я прочиталъ:

«Молодого Гавишама звали Артуръ. Компейсонъ – человѣкъ, разыгравшій роль возлюбленнаго миссъ Гавишамъ».

Я закрылъ книгу, слегка кивнулъ Герберту и отложилъ книгу въ сторону; но никто изъ насъ не сказалъ ни слова, и мы оба глядѣли на Провиса, который стоялъ и курилъ у огня.

ГЛАВА IX

Я промолчалъ и рѣшилъ, что никогда ни слова не скажу Провису про Эстеллу. Но я сказалъ Герберту, что прежде, чѣмъ уѣхать за границу, я долженъ повидаться и съ Эстеллой, и съ миссъ Гавишамъ. Я сказалъ ему это вечеромъ того дня, когда Провисъ разсказалъ намъ свою исторію. Я рѣшилъ отправиться на другой день въ Гичмондъ – и такъ и сдѣлалъ.

Когда я явился въ домъ м-съ Брандли, горничная Эстеллы пришла сказать мнѣ, что Эстелла уѣхала въ провинцію.

– Куда?

– Къ миссъ Гавишамъ, по обыкновенію.

– Не совсѣмъ по обыкновенію, – замѣтилъ я, – потому что до сихъ поръ она никогда не ѣздила туда безъ меня. А когда же она вернется?

Отвѣтъ былъ такой сдержанный, что только усилилъ мое смущеніе, такъ какъ горничная объявила, что барышня вернется сюда не на долго.

Я рѣшилъ ѣхать вслѣдъ за нею, но, подъѣзжая къ «Синему Вепрю», кого я увидѣлъ: Бентли Друмля!

Такъ какъ онъ сдѣлалъ видъ, что не узнаетъ меня, я тоже притворился, что не вижу его. Это было тѣмъ нелѣпѣе съ нашей стороны, что оба мы были въ кофейнѣ: онъ только что окончилъ завтракъ, а я заказалъ себѣ кушанье. Мнѣ было горько видѣть его здѣсь, потому что я зналъ, зачѣмъ онъ сюда пріѣхалъ.

Притворяясь, что читаю старую газету, въ которой ничего не было интереснаго, кромѣ пятенъ отъ кофе, пикулей, рыбныхъ подливокъ, масла и вина, которыми она вся была усѣяна, точно сыпью, я сидѣлъ за столомъ, между тѣмъ какъ онъ стоялъ у огня. Мало-по-малу меня стало сердить то, что онъ стоитъ у огня, и я рѣшилъ выжить его оттуда. Я всталъ и изъ-подъ самыхъ его ногъ вытащилъ кочергу, чтобы помѣшать огонь.

– Вы истопникъ, что ли? – спросилъ м-ръ Друмль.

– О! – отвѣчалъ я, съ кочергой въ рукахъ, – это вы? Какъ поживаете? То-то я дивился, кто это заслоняетъ огонь.

Съ этими словами я началъ изо всѣхъ силъ мѣшать огонь, а затѣмъ сталъ рядомъ плечо къ плечу съ м-ромъ Друмлемъ, спиной къ огню.

– Вы только что пріѣхали? – спросилъ м-ръ Друмль, отпихивая меня плечомъ.

– Да, – отвѣчалъ я, въ свою очередь отпихивая его своимъ плечомъ.

– Поганое мѣсто, – сказалъ Друмль, – ваша родина, кажется?

– Да, – согласился я. – И, говорятъ, очень похожа на вашу родину.

– Ничуть не похожа, – объявилъ Друмль.

Тутъ м-ръ Друмль поглядѣлъ на свои саноги, а я поглядѣлъ на свои, а затѣмъ м-ръ Друмль поглядѣлъ на мои саноги, а я на его сапоги.

– Вы давно уже здѣсь? – спросилъ я, рѣшивъ не уступать ни вершка у огня.

– Достаточно, чтобы это мѣсто успѣло мнѣ опротивѣть, – отвѣчалъ Друмль, притворяясь, что зѣваетъ, но не уступая мнѣ ни вершка мѣста у огня.

– И вы долго пробудете?

– Не знаю. А вы?

– Не знаю.

М-ръ Друмль засвисталъ, и я тоже.

– Тутъ очень большія болота, кажется? – спросилъ м-ръ Друмль.

– Да. Что жъ изъ этого? – сказалъ я.

М-ръ Друмль поглядѣлъ на меня, потомъ на мои сапоги, сказалъ:

– О! – и засмѣялся.

– Вамъ весело, м-ръ Друмль?

– Нѣтъ, неособенно. Я хочу проѣхаться верхомъ. Намѣренъ изслѣдовать эти болота, ради забавы. Тутъ есть деревеньки, говорятъ мнѣ. Курьезные трактирщики… и кузнецы… Эй, слуга!

– Я здѣсь сэръ.

– Лошадь моя осѣдлана?

– Только что подвели къ крыльцу, сэръ.

– Ну, такъ слушайте. Дама сегодня не поѣдетъ кататься; погода не хороша.

– Очень хорошо, сэръ.

– А я не буду обѣдать, потому что обѣдаю въ гостяхъ.

– Очень хорошо, сэръ.

Тутъ Друмль поглядѣлъ на меня съ дерзкимъ торжествомъ на лицѣ, съ выдающеюся нижней челюстью. Одно было для насъ ясно, что, если постороннее обстоятельство насъ не выручитъ, ни одинъ не уступитъ другому мѣста у огня. Мы стояли плечомъ къ плечу, нога къ ногѣ, заложивъ руки за спину, и но двигались. Въ скважину дверей я видѣлъ осѣдланную лошадь, завтракъ мой стоялъ на столѣ, завтракъ Друмля былъ убранъ со стола; слуга приглашалъ меня сѣсть за столъ, я кивнулъ головой, и оба мы не трогались съ мѣста.

– Вы были въ Рощѣ съ тѣхъ поръ? – спросилъ Друмль.

– Нѣтъ, – отвѣчалъ я, – съ меня довольно и того послѣдняго раза, когда я тамъ былъ.

– Это тотъ разъ, когда мы поспорили?

– Да, – отвѣчалъ я коротко.

– Полноте, полноте, вы легко тогда отдѣлались, – подсмѣивался Друмль. – Вамъ бы не слѣдовало горячиться.

– М-ръ Друмль, – сказалъ я, – вы не понимаете дѣла. Когда я горячусь (хотя я не согласенъ, что въ тотъ разъ я погорячился), я не швыряюсь стаканами.

– А я швыряюсь, – отвѣчалъ Друмль.

Взглянувъ на него разъ, другой съ усиленной свирѣпостью, я сказалъ:

– М-ръ Друмль, я не искалъ этого разговора и не нахожу его пріятнымъ.

– Убѣжденъ въ этомъ, – отвѣчалъ онъ, оглядываясь черезъ плечо, – но мнѣ это рѣшительно все равно.

– А потому, – продолжалъ я, – съ вашего позволенія, я предложу, чтобы на будущее время мы избѣгали встрѣчи.

– И я того же мнѣнія, – сказалъ Друмль, – я самъ рѣшилъ не видѣть васъ больше. Но не теряйте хладнокровія. Вѣдь вы и безъ того уже много потеряли.

– Что вы хотите сказать, сэръ?

– Человѣкъ! – закричалъ Друмль, вмѣсто отвѣта.

Слуга появился.

– Послушайте. Вы вполнѣ поняли, что молодая дама сегодня не поѣдетъ кататься верхомъ, и что я обѣдаю у молодой дамы.

– Понялъ, сэръ.

Когда слуга ощупалъ ладонью мой быстро охлаждавшійся чайникъ и съ мольбой взглянулъ на меня и ушелъ, Друмль, не отодвигая своего плеча отъ моего, вынулъ изъ кармана сигару, откусилъ ея кончикъ, но не двинулся съ мѣста. Какъ долго простояли бы мы такъ, неизвѣстно, если бы не вторженіе троихъ фермеровъ, – подстроенное вѣроятно нарочно слугой, – которые пришли въ кофейню, разстегивая пальто и потирая руки, и передъ которыми, такъ какъ они бросились къ огню, намъ пришлось отступить…