Текст книги "Блестящая будущность"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА VI

Въ тѣ времена моего дѣтства, когда я часто ходилъ на кладбище и читалъ надписи на памятникахъ, я настолько зналъ грамотѣ, что могъ только по складамъ разбирать слова.

Мнѣ предстояло, когда я подросту, поступить подмастерьемъ на кузницу Джо, а пока я посѣщалъ вечерніе классы въ деревнѣ, которыми руководила внучатная тетушка м-ра Уопсля; то есть, собственно говоря, это была смѣтная старуха съ небольшими средствами къ жизни и большими недугами, которая имѣла обыкновеніе спать отъ шести до семи часовъ каждый вечеръ въ обществѣ молодежи, платившей по два пенса въ недѣлю съ человѣка, за поучительное зрѣлище того, какъ она спитъ.

Кромѣ этого воспитательнаго заведенія внучатная тетушка, м-ра Уопсля содержала – въ той же комнатѣ – мелочную лавочку. Она понятія не имѣла о томъ, какіе у нея были товары и что они стоили; но въ ящикѣ комода хранилась засаленная записная книжка, служившая прейсъ-курантомъ и помощью этого оракула. Бидди вела всѣ торговыя сдѣлки. Бидди была внучка внучатной тетушки м-ра Уопсля; сознаюсь, что совершенно не въ силахъ разрѣшить трудную задачу, въ какомъ родствѣ она находилась съ м-ромъ Уопсль. Она была такая же сирота, какъ и я; какъ и я, также вскормлена отъ руки. На мой взглядъ замѣчательнаго въ ея наружности было то, что голова ея постоянно нуждалась въ гребнѣ, руки въ мылѣ, а башмаки въ помывкѣ. Впрочемъ такою она была только въ будни. По воскресеньямъ она ходила въ церковь вымытая, причесанная и прилично одѣтая.

Выучился я азбукѣ скорѣе собственными усиліями и съ помощью Бидди, чѣмъ при помощи указаній внучатной тетушки м-ра Уопсля. Я пробивался сквозь мудрость грамоты, какъ сквозь терновый кустъ, измученный и порядкомъ оцарапанный каждою буквой. Послѣ того я попалъ въ станъ разбойниковъ, то есть во власть девяти цыфръ, которыя каждый вечеръ какъ будто переодѣвались, чтобы помѣшать мнѣ ихъ запомнить. Но наконецъ я научился съ грѣхомъ пополамъ писать, читать и считать.

Разъ вечеромъ и сидѣлъ въ углу у камина съ грифельной доской въ рукахъ и съ чрезвычайными усиліями сочинилъ письмо къ Джо. Думаю, что дѣло было годъ спустя послѣ нашей погони на болотѣ, потому что съ тѣхъ поръ прошло не мало времени; была зима и стоялъ сильный морозъ. Разложивъ у ногъ азбуку для справокъ, я ухитрился въ теченіе часа или двухъ состряпать слѣдующее посланіе:

«мИ лЫй ДЖо я на де Юсь ск О рО пИ Сат хОрошо я на де Ю сь ЩитаТь и тО гдА ДЖо я бУду тА к ра Т и ДоВо ЛеНъ, мИ лЬІй ДЖо Т ВОй ВЕ рн ый ПиП.»

Крайней необходимости сообщаться съ Джо письменно вовсе не было, такъ какъ онъ сидѣлъ около меня и мы были одни. Но я собственноручно передалъ мое посланіе (грифельную доску и съ грифелемъ), и Джо счелъ его за образецъ хорошаго письма.

– Ай да, Пипъ, дружище! – закричалъ Джо, широко раскрывая голубые глаза:– какой же ты ученый человѣкъ! Вѣдь правда?

– Я бы хотѣлъ быть ученымъ человѣкомъ, – отвѣчалъ я съ сомнѣніемъ, глядя на грифельную доску, которую онъ держалъ въ рукѣ; я подозрѣвалъ, что буквы мои шли вкривь и вкось.

– Помилуй Богъ, да вотъ ДЖ, – сказалъ Джо, – и О даже очень красиво написанные! Да! Пинъ, вотъ ДЖ и О, то есть: ДЖо.

– Прочитай все письмо, Джо, – просилъ я.

– Все письмо… эге, Пипъ! – сказалъ Джо, медленно оглядывая доску. – Да чтожъ, вотъ и еще ДЖ и еще О, я еще, и еще: цѣлыхъ три ДЖ и три О, Пипъ!

Я перегнулся черезъ Джо и съ помощью указательнаго пальца прочиталъ ему все письмо.

– Удивительно! – повторилъ Джо, когда я кончилъ. – Ты просто ученый человѣкъ, Пипъ.

Бесѣда эта происходила въ отсутствіе м-съ Джо. Она отъ времени до времени ѣздила съ дядюшкой Пэмбльчукъ на базаръ, чтобы помочь ему закупить тѣ хозяйственные запасы для дома, для которыхъ требуется женская опытность; дядюшка Пэмбльчукъ былъ холостякъ и не довѣрялъ своей прислугѣ. Сегодня былъ базарный день, и м-съ Джо отправилась за покупками.

Джо затопилъ каминъ и подмелъ кухню, а затѣмъ мы встали около двери и стали слушать, не ѣдетъ ли одноколка. Была сухая холодная ночь и сильный вѣтеръ, все застыло и побѣлѣло отъ мороза. «Въ такую ночь человѣкъ, который лежалъ бы на болотѣ, навѣрно умеръ», думалось мнѣ. Я поглядѣлъ на звѣзды, и мнѣ пришло на умъ, какъ ужасно было бы для человѣка глядѣть на звѣзды и замерзнуть, не видя ни помощи, ни жалости отъ всѣхъ этихъ сверкающихъ свѣтилъ.

– Вотъ бѣжитъ кобыла, – сказалъ Джо:– она стучитъ подковами, точно въ колокола звонитъ.

Стукъ подковъ о твердую землю былъ очень музыкаленъ, и лошадь бѣжала скорѣе обыкновеннаго. Мы пододвинули кресло къ огню для м-съ Джо и хорошенько раздули огонь въ каминѣ, чтобы она видѣла освѣщенное окно, и оглядѣли, всо ли въ должномъ порядкѣ. Когда эти приготовленія были окончены, м-съ Джо съ дядюшкой уже подъѣхали къ дому, закутанные съ ногъ до головы. М-съ Джо помогли сойти съ экипажа; дядюшка Пэмбльчукъ тоже сошелъ и накрылъ лошадь одѣяломъ, послѣ чего мы всѣ вошли въ кухню, внеся съ собой столько холода, что въ комнатѣ стало такъ прохладно, какъ будто каминъ и не топился.

– Ну, – сказала м-съ Джо, разоблачаясь торопливо и съ волненіемъ и отбрасывая шляпу за спину, гдѣ она и повисла на завязкахъ:– если этотъ мальчикъ теперь не будетъ благодаренъ, отъ него уже никогда не дождаться благодарности.

Я глядѣлъ такъ благодарно, какъ только это возможно для мальчика, которому совершенно неизвѣстно, за что онъ долженъ быть благодаренъ.

– Надо надѣяться, что онъ не избалуется, – сказала сестра, – хотя я этого побаиваюсь.

– Она не станетъ его баловать, – отвѣчалъ Пэмбльчукъ. – Это не въ ея характерѣ.

«Она?» Я поглядѣлъ на Джо, губами и бровями повторяя: «она?» Сестра взглянула на него какъ разъ въ эту минуту, и онъ, смутившись, провелъ рукой по носу съ свойственнымъ ему въ такихъ случаяхъ миролюбіемъ и виновато поглядѣлъ на жену.

– Ну, что? – замѣтила сестра обычнымъ сварливымъ тономъ. Чего ты на меня уставился? Пожаръ что ли у насъ въ домѣ?

– Кто-то сказалъ, – вѣжливо намекнулъ Джо, – «она».

– Ну, да, она значитъ она, полагаю? – отвѣтила сестра. – Я думаю, что никто не скажетъ про миссъ Гавишамъ: онъ. Думаю, что даже и ты на это не способенъ.

– Миссъ Гавишамъ, что живетъ въ городѣ? – спросилъ Джо.

– А развѣ есть другая миссъ Гавишамъ за городомъ? отвѣчала сестра. – Она хочетъ, чтобы этотъ мальчикъ ходилъ къ ней играть. И, конечно, онъ будетъ ходить. И пусть хорошенько играетъ, – прибавила сестра, внушительно кивая головой въ мою сторону:– или я ему задамъ ходу.

Я слышалъ про миссъ Гавишамъ, которая жила въ нашемъ городѣ,– всѣ въ околодкѣ слышали про миссъ Гавишамъ, – страшно богатую и сердитую лэди. которая жила въ большомъ и мрачномъ домѣ, кругомъ запертомъ отъ воровъ, и вела такую жизнь, какъ будто она была въ плѣну.

– Вотъ штука! – проговорилъ Джо въ недоумѣніи. – Дивлюсь, откуда она знаетъ Пипа!

– Дуракъ! – закричала сестра. – Кто сказалъ тебѣ, что она его знаетъ?

– Кто-то говорилъ, – съ прежней вѣжливостью намекнулъ Джо, – что она хочетъ, чтобы онъ ходилъ къ ней играть.

– А развѣ она не могла спросить дядюшку Пэмбльчука, не знаетъ ли онъ мальчика, который бы приходилъ къ ней играть? А развѣ не могъ дядюшка Пэмбльчукъ, который всегда такъ добръ къ намъ и заботливъ (хотя ты и не цѣнишь этого, Джозефъ, прибавила она, тономъ глубокаго упрека, точно онъ былъ самый безчувственный изъ племянниковъ), указать на этого мальчика, который стоитъ тутъ и важничаетъ (торжественно завѣряю, что я не думалъ важничать) и на котораго я всю жизнь работала, какъ негръ на хозяина.

– Славно! – вскричалъ дядюшка Пэмбльчукъ. – Ясно изложено! Превосходно! Тенерь, Джозефъ, вы знаете, въ чемъ дѣло!

– Нѣтъ, Джозефъ, – продолжала сестра съ той же укоризной въ голосѣ, въ то время, какъ Джо съ виноватымъ видомъ водилъ рукой по носу:– ты еще не знаешь, хотя, можетъ быть, и воображаешь, что знаешь, въ чемъ дѣло. Ты не знаешь, что дядюшка Пэмбльчукъ, полагая совершенно основательно, что мальчикъ можетъ составить счастіе своей жизни, приходя къ миссъ Гавишамъ, предложилъ отвезти его съ собой въ городъ въ собственной одноколкѣ; мальчикъ у него переночуетъ, и затѣмъ онъ самолично доставитъ его завтра утромъ къ миссъ Гавишамъ. А я то, Богъ ты мой! – вскричала вдругъ сестра, сбрасывая шляпу въ припадкѣ отчаянія, – стою тутъ и теряю время съ двумя оболтусами, когда дядюшка Пэмбльчукъ дожидается, а лошадь мерзнетъ у дверей, а мальчикъ весь грязный съ головы до пятъ.

Говоря это, она набросилась на меня, какъ орелъ на ягненка; лицо мое было погружено въ лоханку съ водой, а голова подставлена подъ рукомойникъ, и я былъ намыленъ, умытъ, обтертъ полотенцемъ, задерганъ, исщипанъ, исцарапанъ, пока совсѣмъ не одурѣлъ.

Когда мои омовенія были окончены, на меня надѣли чистое бѣлье, крайне жесткое, точно власяницу на юнаго грѣшника, и самое узкое и неловкое платье. Послѣ этого меня предали въ руки м-ра Пэмбльчука, который принялъ меня рѣшительно такъ, какъ еслибы онъ былъ судья, и разразился рѣчью, произнести которую онъ уже давно собирался, – такъ я по крайней мѣрѣ догадывался:

– Мальчикъ, будь благодаренъ всѣмъ своимъ друзьямъ и въ особенности тѣмъ, которые выкормили тебя отъ руки!

– Прощай, Джо!

– Богъ съ тобой, Пипъ, дружище!

Я до сихъ поръ никогда еще не разставался съ Джо, и въ первую минуту, обуреваемый своими чувствами и мыломъ, которое ѣло мнѣ глаза, но видѣлъ даже звѣздъ на небѣ. Но мало-по-малу онѣ засверкали одна за другой, не давая мнѣ однако отвѣта на вопросы: ради чего на свѣтѣ ѣду я играть къ миссъ Гавишамъ и въ какія игры я буду у нея играть?

ГЛАВА VII

Въ восемь часовъ утра м-ръ Пэмбльчукъ и я сѣли завтракать въ пріемной, которая находилась позади его лавки. Я не любилъ общества м-ра Пэмбльчука. Во-первыхъ, потому, что онъ раздѣлялъ мысли моей сестры насчетъ того, что меня слѣдуетъ держать впроголодь, какъ кающагося грѣшника… во-вторыхъ, потому, что онъ давалъ мнѣ какъ можно меньше масла на большой ломоть хлѣба и столько лилъ горячей воды въ мое молоко, что откровеннѣе было бы совсѣмъ не давать молока, а только воду, и, въ-третьихъ, потому, что разговоръ его состоялъ исключительно изъ одной ариѳметики. На вѣжливое пожеланіе ему: «Добраго утра!» онъ напыщенно произнесъ: «Семью девять, мальчикъ?» Ну, могъ ли я отвѣтить, когда меня захватили врасплохъ въ чужомъ домѣ и на голодный желудокъ! Я былъ голоденъ, но прежде, нежели я успѣлъ проглотить кусокъ, онъ началъ душить меня сложеніемъ, и это длилось въ продолженіе всего завтрака. «Семь?» «И четыре?» «И восемь?» «И шесть?» «И два?» «И десять?» И такъ далѣе. Послѣ каждой цыфры я едва успѣвалъ глотнуть молока или разжевать кусокъ хлѣба, какъ за ней слѣдовала новая; а самъ онъ все время сидѣлъ покойно, какъ ни въ немъ не бывало, и ѣлъ за четверыхъ сало съ поджареннымъ хлѣбомъ.

Поэтому я былъ радъ, когда пробило десять часовъ, и мы отправились къ миссъ Гавишамъ, хотя я вовсе не былъ спокоенъ насчетъ того, какъ выполню свои обязательства въ домѣ этой лэди. Черезъ четверть часа мы пришли къ дому миссъ Гавишамъ. Онъ былъ выстроенъ изъ стараго кирпича и очень мраченъ; на всѣхъ дверяхъ и калиткѣ виднѣлись желѣзные засовы. Нѣкоторыя изъ оконъ были задѣланы; остальныя всѣ были занерты ставнями. Передній фасадъ выходилъ во дворъ, но ворота были тоже на запорѣ; намъ пришлось долго ждать послѣ того, какъ мы позвонили въ колокольчикъ, пока кто-нибудь придетъ намъ отпереть. Пока мы дожидались у воротъ, я заглянулъ въ нихъ (даже и тутъ м-ръ Пэмбльчукъ сказалъ: «И четырнадцать?» но я притворился, что не слышу) и увидѣлъ, что рядомъ съ домомъ была большая пивоварня; но никто не варилъ въ ней пива, и она, казалось, была давно заброшена.

Отворилось окно, и звонкій голосъ спросилъ: «Какъ зовутъ?» На что мой проводникъ отвѣчалъ: «Пэмбльчукъ!» Голосъ произнесъ: «Хорошо». И окно опять затворилось, и молодая лэди прошла по двору съ ключами въ рукахъ.

– Это Пипъ, – сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ.

– Это Пипъ, говорите вы? – отвѣтила молодая лэди, которая была очень хороша собой и, повидимому, очень горда:– войдите, Пипъ.

М-ръ Пэмбльчукъ тоже хотѣлъ войти, но оиа остановила его у воротъ.

– О! – сказала она, – вы хотите видѣть миссъ Гавишамъ?

– Если миссъ Гавишамъ желаетъ меня видѣть, – отвѣчалъ м-ръ Пэмбльчукъ, смущенный.

– Ахъ! – сказала дѣвушка, – но она вовсе не желаетъ васъ видѣть.

Она проговорила это такъ твердо и безповоротно, что м-ръ Пэмбльчукъ, хотя и обидѣлся, но не возражалъ. Зато онъ строго взглянулъ на меня – точно я его обидѣлъ! – и, уходя, произнесъ съ укоризной:

– Мальчикъ! постарайся своимъ поведеніемъ принести честь тѣмъ, кто выкормилъ тебя отъ руки!

Я боялся, что онъ вернется и прокричитъ мнѣ сквозь ворота: «И шестнадцать!» Но онъ этого не сдѣлалъ.

Моя юная проводница заперла ворота, и мы прошли но двору. Онъ былъ вымощенъ и чистъ, но трава пробивалась между камнями.

Мы вошли въ домъ черезъ боковую дверь, – главный подъѣздъ былъ запертъ двумя запорами. Тутъ я замѣтилъ, что въ коридорахъ было вездѣ темно, и дѣвочка оставила тамъ зажженную свѣчу. Она взяла ее, и мы прошли еще нѣсколько коридоровъ и поднялись по лѣстницѣ; вездѣ было темно и только свѣча освѣщала намъ путь.

Наконецъ мы дошли до дверей какой-то комнаты, и дѣвушка сказала:

– Войдите.

Я отвѣчалъ больше изъ застѣнчивости, нежели изъ вѣжливости:

– Послѣ васъ, миссъ.

На это она отвѣтила:

– Не дурачьтесь, мальчикъ; я не войду.

Послѣ того она ушла, и – что всего хуже – унесла съ собой свѣчу.

Это было очень неудобно, и мнѣ стало почти страшно. Однако ничего не оставалось, какъ постучать въ дверь. Я постучалъ, и мнѣ крикнули:

– Войдите.

Я вошелъ и очутился въ красивой большой комнатѣ, ярко освѣщенной восковыми свѣчами. Ни одинъ лучъ дневного свѣта не проникалъ въ нее. То была уборная, какъ я предположилъ, судя по убранству, хотя многое изъ того, что я въ ней увидѣлъ, было мнѣ совершенно неизвѣстно. Но прежде всего мнѣ бросился въ глаза большой столъ съ зеркаломъ въ позолоченной рамѣ, и поэтому я и заключилъ, что нахожусь въ уборной знатной дамы.

Не могу сказать, сумѣлъ ли бы я рѣшить этотъ вопросъ быстро, если бы въ комнатѣ не сидѣла знатная дама. Въ креслѣ, опершись локтемъ на туалетъ, поддерживая голову рукой, сидѣла самая странная леди, какую я когда-либо видѣлъ или увижу.

Она была богато одѣта… въ атласъ, кружево и шаль… и все бѣлаго цвѣта.

Башмаки на ногахъ были тоже бѣлые. На головѣ у ней былъ длинный бѣлый вуаль и подвѣнечные цвѣты въ сѣдыхъ волосахъ. Драгоцѣнные камни сверкали у нея на шеѣ и на рукахъ, а другіе драгоцѣнные уборы лежали, сверкая, на столѣ. Наряды, не такіе великолѣпные, какъ тотъ, который былъ на ней, были разбросаны по комнатѣ, и тутъ же въ безпорядкѣ стояли полууложенные сундуки. Туалетъ ея не былъ оконченъ, такъ какъ она была обута только въ одинъ башмакъ, а другой лежалъ на столѣ у нея подъ рукой; вуаль приколотъ только наполовину, часы съ цѣпочкой еще не приколоты, и кружево, предназначенное для груди, лежало вмѣстѣ съ носовымъ платкомъ и перчатками, цвѣтами и молитвенникомъ; все сложено въ небрежную груду около зеркала.

Все это я разглядѣлъ не въ первую минуту, когда увидѣлъ эти вещи, хотя и въ первую минуту разглядѣлъ больше, чѣмъ можно было думать.

Но я увидѣлъ также, что все это бѣлое убранство давно уже пожелтѣло и состарилось. Я увидѣлъ, что и невѣста такъ же состарилась, какъ и ея подвѣнечный нарядъ. Я былъ когда-то на ярмаркѣ, гдѣ показывали какую-то страшную восковую фигуру, изображавшую невозможную особу, лежащую въ гробу. Въ другой разъ мнѣ показывали въ церкви скелетъ, покрытый истлѣвшей богатой одеждой, который былъ вырытъ изъ склепа подъ церковнымъ поломъ. Теперь у восковой куклы и у скелета оказались темные глаза, которые двигались и глядѣли на меня. Я бы закричалъ, если бы это было возможно.

– Кто это? – спросила лэди у стола.

– Пипъ, ма'амъ.

– Пипъ?

– Мальчикъ отъ м-ра Пэмбльчука, ма'амъ. Пришелъ, чтобы играть.

– Подойди ко мнѣ; дай поглядѣть на себя; подойди ближе.

Когда я стоялъ возлѣ нея, избѣгая глядѣть ей въ глаза, я въ подробности увидѣлъ все, что ее окружало, и замѣтилъ, что часы ея остановились на восьми часахъ двадцати минутахъ и что другіе часы, стѣнные, тоже стояли на восьми часахъ двадцати минутахъ.

– Погляди на меня, – сказала миссъ Гавишамъ. – Ты не боишься женщины, которая не видѣла солнца съ тѣхъ поръ, какъ ты родился?

Съ сожалѣніемъ признаюсь, что не постыдился отчаянно солгать, отвѣтивъ на ея вопросъ: «Нѣтъ».

– Знаешь ли, до чего я дотрагиваюсь? – продолжала она, прикладывая то одну, то другую руку къ лѣвому боку.

– Да, ма'амъ (я вспомнилъ про молодого человѣка).

– Что я трогаю?

– Сердце.

– Оно разбито!

Она произнесла эти слова съ зловѣщей улыбкой, точно хвалилась чѣмъ-то. Продержавъ немного руки у сердца, она медленно отняла ихъ и опустила на колѣни, точно отъ усталости.

– Я устала, – проговорила она. – Мнѣ нужно развлеченіе, а я не хочу знать ни мужчинъ, ни женщинъ. Играй.

Я думаю, что какъ бы ни любилъ спорить мой читатель, но онъ согласится, что она не могла потребовать ничего болѣе труднаго въ мірѣ отъ злополучнаго мальчика въ томъ положеніи, въ какомъ находился я.

– Мнѣ приходятъ порою вздорныя фантазіи, – продолжала лэди:– и теперь мнѣ пришла вотъ какая фантазія: я хочу видѣть, какъ ребенокъ играетъ. Скорѣй, скорѣй, – прибавила она, нетерпѣливо шевеля пальцами правой руки, – играй, играй, играй!

Одну минуту, подъ вліяніемъ страха передъ сестрой, я думалъ было пуститься вскачь вокругъ комнаты, изображая собой одноколку м-ра Пэмбльчука, но у меня положительно не хватило духу, и я отказался отъ этой мысли, и стоялъ, уставясь на миссъ Гавишамъ; мой взглядъ показался ей дерзкимъ, и она спросила:

– Неужели ты упрямъ и золъ?

– Нѣтъ, ма'амъ, мнѣ насъ очень жаль, и мнѣ очень жаль, что я не могу играть въ ету минуту. Если вы пожалуетесь на меня, сестра прибьетъ меня, и я бы очень хотѣлъ играть, если бы я могъ; но здѣсь все такъ ново, такъ странно, такъ красиво и… такъ печально…

Я замолчалъ, боясь сказать лишнее, и мы онять уставились другъ на друга.

Прежде, чѣмъ заговорить, она отвела глаза отъ меня и поглядѣла на свое платье, на туалетъ и наконецъ на себя въ зеркало.

– Такъ ново для него, – пробормотала она, – и такъ старо для меня; такъ странно для него и такъ привычно для меня, и такъ грустно для насъ обоихъ. Кликни Эстеллу.

Такъ какъ она все еще глядѣла на себя въ зеркало, я подумалъ, что она и это говоритъ про себя, и не двигался съ мѣста.

– Позови Эстеллу, – повторила она, сверкнувъ глазами. – Надѣюсь, ты можешь это сдѣлать. Кликни Эстеллу, у дверей.

Стоять въ потемкахъ въ таинственномъ коридорѣ незнакомаго дома и звать Эстеллу, которой нигдѣ не видно и которая не откликается, и чувствовать, что позволяешь себѣ страшную вольность, выкрикивая ея имя, – было почти такъ же тяжело, какъ и играть по приказу. Наконецъ она откликнулась, и ея свѣча показалась на концѣ длиннаго темнаго коридора, точно путеводная звѣзда.

Миссъ Гавишамъ приказала ей подойти и, взявъ драгоцѣнное украшеніе со стола, приложила его къ ея юной груди и къ красивымъ темнымъ волосамъ.

– Все это будетъ твое со временемъ, душа моя, и очень тебѣ къ лицу. Дай я погляжу, какъ ты поиграешь въ карты съ этимъ мальчикомъ.

– Съ этимъ мальчикомъ! Да вѣдь онъ простой, деревенскій мальчикъ!

Мнѣ показалось, что я ослышался, до того удивителенъ было отвѣтъ миссъ Гавишамъ:

– Что жъ такое? ты можешь разбить ему сердце.

– Во что ты умѣешь играть, мальчикъ? – спросила меня Эстелла съ величайшимъ пренебреженіемъ.

– Только въ дураки, миссъ.

– Оставь его дуракомъ, – сказала миссъ Гавпшамъ Эстеллѣ.

И мы сѣли играть въ карты.

Тутъ только я понялъ, что все въ комнатѣ остановилось, какъ и часы, много лѣтъ тому назадъ. Я замѣтилъ, что миссъ Гавишамъ положила драгоцѣнности какъ разъ на тѣ мѣста, откуда ихъ взяла. Пока Эстелла мѣшала карты, я снова поглядѣлъ на туалетъ и увидѣлъ, что башмакъ, когда-то бѣлый, а теперь желтый, ни разу не былъ надѣтъ, а шелковый чулокъ, на той ногѣ, гдѣ не было башмака, нѣкогда бѣлый, былъ теперь желтый и сношенъ до дыръ.

– Этотъ мальчикъ называетъ валетовъ хлопами! – сказала Эстелла съ презрѣніемъ, прежде чѣмъ мы доиграли игру. – И какія у него грубыя руки. И что за сапожища!

Я до сихъ поръ никогда еще не стыдился своихъ рукъ; но теперь онѣ представились мнѣ въ иномъ свѣтѣ. Ея презрѣніе было такъ сильно, что оказалось заразительно, и я заразился имъ.

Она выиграла первую игру. Я конфузился, и она нѣсколько разъ сряду оставила меня въ дуракахъ, объяснивъ, что я глупый, тупой, деревенскій мальчикъ.

– Ты ничего про нее не говоришь, – замѣтила миссъ Гавишамъ, обращаясь ко мнѣ. – Она говоритъ про тебя такія непріятныя вещи, а ты ничего про нее не скажешь. Что ты о ней думаешь?

– Мнѣ бы не хотѣлось говорить, – пролепеталъ я.

– Скажи мнѣ на ухо, – наклонилась ко мнѣ миссъ Гавишамъ.

– Я думаю, что она очень гордая, – шепнулъ я.

– А еще что?

– Я думаю, что она очень хорошенькая.

– А еще что?

– Я думаю, что она обидчица (она глядѣла на меня въ эту минуту съ великимъ отвращеніемъ).

– А еще что?

– Мнѣ хочется итти домой.

– И никогда ее больше не видѣть, не смотря на то, что она. такая хорошенькая?

– Я не увѣренъ, захочу я ее видѣть или нѣтъ; но теперь мнѣ хочется итти домой.

– Скоро пойдешь. Доиграй сначала игру, – громко сказала мнѣ миссъ Гавишамъ.

Я доигралъ игру съ Эстеллой, и она опять оставила меня дуракомъ. Потомъ бросила карты на столъ, точно въ доказательство своего презрѣнія къ моей игрѣ.

– Когда тебѣ опять прійти ко мнѣ? дай подумать, – сказала миссъ Гавишамъ.

Я напомнилъ было ей, что сегодня среда, но она нетерпѣливо остановила меня, задвигавъ пальцами правой руки.

– Будетъ, будетъ! Я ничего не знаю о дняхъ въ недѣлѣ; я ничего не знаю про недѣли въ году. Приди опять черезъ шесть дней. Слышишь?

– Да, ма'амъ.

– Эстелла, сведи его внизъ. Дай ему чего-нибудь поѣсть, и пусть онъ осмотрится, пока будетъ ѣсть. Ступай, Пипъ.

Оставшись одинъ во дворѣ, я поспѣшилъ оглядѣть свои грубыя руки и простые сапоги. Ни то, ни другое мнѣ не понравилось.

До сихъ поръ они не тревожили меня, но теперь я находилъ ихъ неприличными. Я тоже рѣшилъ спросить Джо, зачѣмъ онъ научилъ меня называть валетовъ хлопами. Я тоже желалъ, чтобы Джо былъ благовоспитаннѣе, потому что тогда онъ сумѣлъ бы научить меня, какъ держать себя въ обществѣ.

Эстелла вернулась и принесла немного хлѣба и мяса и кружечку пива. Она поставила кружку на мостовую двора и подала мнѣ хлѣбъ съ мясомъ, не глядя на меня, такъ дерзко, какъ будто я былъ провинившеюся собакой. Я чувствовалъ себя униженнымъ, оскорбленнымъ, мнѣ было досадно, – не знаю, право, какъ назвать овладѣвшее мною чувство, – такъ что слезы навернулись у меня на глазахъ. Въ эту минуту дѣвочка взглянула на меня и, казалось, была въ восхищеніи, что заставила меня заплакать. Это дало мнѣ силу подавить слезы и тоже взглянуть на нее: она презрительно вздернула голову, точно радуясь, что оскорбила меня, и ушла.

Но когда она ушла, я посмотрѣлъ, нѣтъ ли угла, гдѣ бы я могъ спрятаться, и, зайдя за одну изъ дверей пивоварни, приложился рукавомъ къ стѣнѣ, а лбомъ уперся въ рукавъ и плакалъ. Плача, я стукался головой объ стѣну и рвалъ на себѣ волосы, – такъ горьки были мои чувства и такъ горька обида, назвать которую я бы не умѣлъ.

Воспитаніе сестры сдѣлало меня чувствительнымъ. Въ маленькомъ міркѣ, въ которомъ живутъ дѣти, кто бы ихъ не воспитывалъ, ничто такъ чутко не замѣчается и такъ больно не чувствуется, какъ несправедливость. Несправедливость, какую претерпѣваетъ ребенокъ, можетъ быть мала, но и самъ ребенокъ малъ, и его мірокъ малъ, а деревянная лошадка, на которую онъ взбирается, такъ же велика въ его глазахъ, какъ большая ирландская охотничья лошадь. Въ душѣ я съ младенчества боролся съ несправедливостью. Съ той поры, какъ я только началъ лепетать, сестра моя, обращавшаяся со мной капризно и жестко, была ко мнѣ несправедлива. Я былъ глубоко убѣжденъ, что она не имѣла права такъ обижать меня только оттого, что выкормила меня «отъ руки». Я ревниво хранилъ это убѣжденіе, и ему приписываю я главнымъ образомъ свою застѣнчивость и чувствительность, а также своему душевному единочеству и беззащитности.

Въ данную минуту я успокоилъ взволнованныя чувства, выколотивъ ихъ объ стѣну пивоварни и вырвавъ ихъ вмѣстѣ съ волосами, послѣ чего вытеръ лицо рукавомъ и вышелъ изъ-за двери. Хлѣбъ и мясо были вкусны, пиво грѣло и играло, и я вполнѣ овладѣлъ собой, когда увидѣлъ приближавшуюся съ ключами въ рукѣ Эстеллу.

Она съ торжествомъ взглянула на меня, проходя мимо, точно радовалась, что руки мои такъ грубы, а сапоги такъ толсты, и, отперевъ калитку, придержала ее рукой. Я прошелъ мимо, не глядя на нее; тогда она остановила, спросивъ:

– Отчего ты не плачешь?

– Оттого, что не хочу.

– Неправда. Ты плакалъ, пока чуть не ослѣпъ отъ слезъ, и теперь тебѣ тоже очень хочется плакать.

Она презрительно засмѣялась, вытолкнула меня и заперла за мной калитку. Я прямо отправился къ м-ру Пэмбльчуку, но къ моему величайшему удовольствію не засталъ его дома. Сказавъ его приказчику, въ какой день я долженъ опять явиться къ миссъ Гавишамъ, я пошелъ пѣшкомъ домой въ кузницу и, въ продолженіе четырехъ миль пути, размышлялъ о томъ, что я видѣлъ, и глубоко возмущался тѣмъ, что я только простой, деревенскій мальчикъ; что руки мои грубы, а сапоги толсты; что я впалъ въ гнусную привычку называть валетовъ хлопами; что я еще невѣжественнѣе, чѣмъ считалъ себя вчера вечеромъ, и что вообще я очень несчастенъ.