Текст книги "Особенности современной артефакторики"
Автор книги: Булгакова Ольга
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Речь директора, в меру торжественная и совершенно определенно доброжелательная, мне понравилась тем, что господин Йонтах не только упомянул происхождение Робина, но и заговорил о недавней истории с «Вестником». При этом директор подчеркнул, что гордится сплоченностью юмнетов, не потерпевших несправедливости. Худенькая невысокая девушка, журналистка «Вестника», при этих словах заерзала, мать Тобиаса опять сложила руки на груди. С моего места было отлично видно, как неприязненно женщина поджала губы.
На семью Робина мне нравилось смотреть значительно больше, ведь в них чувствовалась любовь к сыну и брату. Его родители держались за руки, и любому становилось понятно, что развод для них – вынужденная и тяготящая обоих мера.
Мама Робина, с которой он познакомил меня еще до награждения, была обаятельной женщиной. Ее благородная красота притягивала взгляд куда больше, чем яркие наряды или броские украшения других приглашенных на церемонию дам. Марго очень походила на мать. Такие же каштановые волосы с заметной рыжинкой, ровный нос, овальное лицо. Я не сомневалась, что она тоже вырастет красавицей. На свои двенадцать девочка не выглядела, казалась старше. Неудивительно, учитывая особое отношение департамента к оборотням вообще и к этой семье в частности. Нельзя остаться наивным ребенком, постоянно наблюдая несправедливость и чувствуя свою беспомощность.
Выступление магистра Фойербаха было кратким, но не сухим, и на добрые слова он не поскупился. Γоспожа Фельд сияла доброжелательной и ужасно фальшивой улыбкой. Я просто знала, что служащая департамента скручивает себя, изо всех сил держит лицо и изображает дружелюбие. Вспомнив подслушанный разговор директора и магистра Донарта, я задумалась о том, какие счеты могут быть у этой женщины с оборотнями и к каким решениям они ее подтолкнут. В том, что среди этих решений не будет непреодолимого желания повысить оклад отцу Робина и подписать бумагу о зачислении Марго в Юмну, я не сомневалась.
Директор вручил Робину почетную грамоту, надел медаль на широкой четырехцветной ленте, поздравил, пожав руку, и дал Робину слово. Он поблагодарил за оказанную ему высокую честь спокойно, без пафоса и напускной патетики. Чувствовалось, что этот скромный парень ценит награду, а не кичится ею.
– Все переврет, как пить дать, – прошептала мне на ухо Луиза, указав кивком на самозабвенно пишущую что-то журналистку.
– Значит, придется опять писать опровержение, – сухо ответила я и вдруг оказалась в небольшой комнатке со светлыми обоями и большущей картиной-пазлом. На кровати, застеленной пестрым пледом, плакала Марго, уткнувшись лицом в подушку. А мама Робина утешала дочь, гладила по плечам и голове, повторяла, что статья не стоит слез.
– Мы ведь не можем повлиять на то, как журналистка воспринимает…
– Она написала, что Робин заносчивый и хищный! – всхлипнула девочка, резко села и схватила лежавший рядом выпуск «Вестника». – Что все делал, лишь бы награду получить! Что у него лицо жестокое!
– Οна написала, что он ей таким показался, милая. Это не одно и то же, – вздохнула женщина. – Это ведь не видеорепортаж. В таких статьях очень много личного восприятия.
Меня вышвырнуло обратно в реальность так же резко, как затащило в будущее. Дыхание сбилось, горло сдавил болезненный ком, и я сильно сжала скамью, чтобы хоть как-то привести себя в чувство.
– Ты в порядке? – забеспокоилась Луиза. – На тебе лица нет.
– Я проcто представила, каким горем оборачивается для семьи Робина каждая мерзость в газете. Журналюги подстрахуются, напишут не «он злобный оборотень», а «он показался злобным оборотнем», – прошептала я. – Как это опровергать?
– Ты права. Никак, – она нахмурилась, поджала губы, зыркнула в сторону журналистки.
Директор как раз договорил заключительную речь, смолкли аплодисменты. Луиза решительно поднялась и заявила:
– Позвольте сделать небольшое, но важное объявление, пока все в сборе. Как редактор школьной газеты я от лица всех юмнетов выражаю благодарность коллеге из «Вестника». Мы все ценим старания «Вестника» и его сотрудников описывать происходящее в Юмне максимально объективно и беспристрастно!
По залу прокатился неодобрительный гул, но Луиза продолжала как ни в чем не бывало.
– Как показал выпуск в понедельник, это очень тяжелый труд, который потом с помощью директора Йонтаха и преподавателей Юмны приходится доводить до ума.
– Это да, – раздалось сзади.
– Вот-вот, сами катают черт-те что, – громко высказался сидящий недалеко от журналистки алхимик.
– Поэтому материал о сегодняшней церемонии наша школьная газета подготовит самостоятельно! – перекрывая шум, Луиза заговорила громче и резче. – Наши школьные журналисты самостоятельно возьмут интервью. У магистра Фойербаха и у Робина Штальцана. Мы сами подготовим для публикации фотоматериалы. Вам останется лишь подготовить место на первой странице. Все будет готово так, чтобы статья вышла в понедельник. Не благодарите, коллега.
Зал утонул в овациях и одобрительных выкриках. Я хлопала, сбивая ладоши, и смахивала слезы радости. Луиза умница. Придумала шикарный выход!
Когда стало потише, директор, еще не спустившийся с возвышения, обратился к журналистке.
– Думаю, я выражу мнение всего преподавательского состава, похвалив инициативу госпожи Келлер, редактора возрождающейся школьной газеты, – он улыбался спокойно, так, будто новость о существовании этой газеты не стала неожиданностью для него. – Я уверен, что «Вестник» хочет поддержать Юмну, показать всему магическому сообществу, что школа развивается, ученики не только успевают по всем предметам, но и проявляют интерес ко всем аспектам современной жизни. Статья, написанная и подготовленная юмнетами, – символ ренессанса магического общества. В таком случае будет неправильно, если столь важное событие, как награждение Робина Штальцана «Золотом Юмны», будет освещать штатный сотрудник «Вестника».
Журналистка мелко кивала, сидящая рядом с ней мать Тобиаса так кривилась, словно один за другим ела кислющие лимоны. Директор окинул взглядом зал.
– Я поговорю с главным редактором «Вестника». Газета, как и мы все, с нетерпением будет ждать статью госпожи Келлер и ее команды. И только эту статью. Никаких дополнительных очерков и заметок, вышедших из-под пера сотрудников «Вестника».
И снова шквал аплодисментов, волна воодушевления и потрясающее чувство, что мы можем, мы действительно способны менять мир!
Журналистка ушла ни с чем, совладелица «Вестника» тоже не стала задерживаться, как и отец Свена. Их обоих наверху ждали сыновья. Семья Робина знала о нападении, о ранении, но рихард Штальцан, как отец потерпевшего, не мог заняться расследованием сам. Поручил сбор показаний и доказательств своему помощнику.
Я очень боялась, что другой полицейский «не найдет следы» или «не сможет связать их с конкретными личностями», но эти страхи не оправдались. Отпечаток заклятия Свена был свежим, ярким и четким, а нападение на сына напарника второй следователь посчитал личным оскорблением и явно не собирался спускать никому. Даже сыночку владельца единственной сети магазинов в стране, где можно легально приобрести артефакты.
Родители Робина сердечно поблагодарили Луизу за инициативу. Думаю, оба понимали то, что я из-за ясновидения знала наверняка. «Вестник» собирался превратить заслуженную награду и повод для гордости в очередное оскорбление и клевету.
Робин чувствовал себя отвратительно, хоть и старался это скрывать. В основном ради сестры, сиявшей от радости и не знавшей о подлости Свена. Но Робина выдавали бледность, бережливость движений и скупость речи. Даже с родными ему было тяжело общаться, поэтому они довольно быстро попрощались.
Большому залу к ужину вернули прежний вид, но торжественные полотна и особый десерт превращали обычную трапезу в продолжение праздника. Робин ел мало и сердечно поблагодарил за то, что я раздобыла для него молоко. рядом Луиза делала первые наброски статьи, Кора сочиняла вопросы для интервью. В зале было шумно, многие обсуждали завтрашнюю вылазку, на которую в этот раз выходило в два раза больше юмнетов, чем обычно.
– Ты понимаешь, что нам нужно будет поговорить? – тиxо спросила я Робина. – Я не хочу выискивать по книгам, о какой подсудной активации шла речь.
Он тяжело вздохнул:
– Не ищи ничего, пожалуйста. Я расскажу, но завтра. Сегодня только одно желание – лечь и не шевелиться.
Я взяла его за руку:
– Понимаю.
Он хмыкнул:
– Это вряд ли.
Прозвучало резко и напряженно. Робин явно посчитал мои слова нелепой, а оттого раздражающей попыткой утешить. Он даже немного отодвинулся. Откуда же ему было знать, что именно в моем случае это неверная оценка?
– Я чувствую, как тебе больно, потому что я ясновидящая, Робин. Я очень ярко чувствую твою боль, – прошептала я ему на ухо и поцеловала в щеку.
Он вздохнул, попросил прощения.
– Не надо, – я качнула головой. – Сама знаю, как утомляет формальное сочувствие тех, кто никогда не сталкивался с ситуацией, но «понимает». Наслушалась.
– Из-за семьи? – осторожно уточнил он.
Я кивнула:
– Да. Эта тема всегда дает другим много возможностей показать, какие они сострадательные. На словах, – я хмыкнула и попросила: – Давай не будем об этом?
Робин молча обнял меня, и до самого прощания у дверей общежития я с нежностью отмечала, что он наслаждался каждой проведенной вместе минутой. Так же, как и я.
ГЛΑВΑ 25
Во время завтрака галдели больше обычного, потому что в этот раз целая половина потока отправлялась на поверхность. Зато потом в школе стало удивительно тихо. Мы с Робином одолжили плед и ушли вниз к пастбищам. Мягко сияло искусственное солнышко, и в замке сидеть не хотелось. Α ещё на природе нам никто не помешал бы и не подслушал беседу.
Эта часть угодий была построена террасами, почву укрепляли уложенные дугами каменные стены. На одной из них мы и расположились в тени изрядно облысевшего клена. Робин не решался начать, говорил на другие темы, явно тянул время. Конечно, он знал, что так не облегчает себе задачу, но к нормальным объяснениям подобраться не мог.
– Чем дольше ты тянешь, тем больше я волнуюсь, – намекнула я.
Он зажмурился, сделал глубокий вдох и выпалил:
– Я оборотень. Такие, как я, признаны опасными. Поэтому мне под кожу вживили артефакт. С кодом. Как у собак чипы.
– Какое варварство! – возмущенно воскликнула я.
Робин улыбнулся и вздохнул с явным облегчением, таким сильным, что меня захлестнуло его эмоциями. Они были красивыми в отличие от обрывка мысли, который я тоже услышала.
– Ты правда боялся, что после этого между нами все будет кончено? – оторопело пролепетала я, подавшись вперед и заглядывая в карие глаза.
Он неловко усмехнулся:
– Твое ясновидение – опасная штука. Не знал, что ты так чувствовать можешь.
– Ты уходишь от ответа.
Он замялся, поерзал.
– Ты ни разу не замечала, что все преподаватели меня называют юношей, юмнетом, артефактором или по фамилии? Никто ни разу не назвал меня молодым человеком. Потому что по закону я не человек. Я и такие, как я, – животные. По закону. И артефакт под кожей только подтверждает статус.
Я ошеломленно молчала, растеряв все слова.
– Подавляющее большинство на твоем месте прекращает отношения, и за это нельзя винить. Это естественно…
– Единственное, что нужно прекратить, – действие этих паршивых законов! – перебила я. – Я люблю тебя. И мне все равно, что там правительственные подонки, подобные Свену с Тобиасом, понаписали!
Робин стиснул меня в объятиях и надолго замер в этой позе. А меня затопило его счастьем, чистым, ярким, восхитительно сияющим родным золотом.
– Я люблю тебя, Лина, – спустя несколько минут Робин посмотрел мне в глаза. – Люблю.
Нежный поцелуй пах кофе и шоколадом, грел сердце теплом осени и сводил с ума страстностью. Мне казалось, наше общее счастье и признания каким-то образом изменяют не только нас самих, но и наши дары, наши ауры. Очень приятное ощущение, пьянящее и воодушевляющее.
Тем болезненней стала правда об этих артефактах.
– Их сделали обязательными для всех cтарше семи лет еще десять лет назад. За уклонение от вживления – штраф на первый раз. На второй – арест и штраф. На третий – принудительное вживление и тюрьма, как в Ирландии. Там, правда, сразу в тюрьму переселили всех. Резервацией назвали, но суть не меняется, – Робин говорил сухо, спокойно, в глаза мне не смотрел.
– Что делают эти артефакты? – я сильней сжала его ладонь, боясь услышать ответ. Предчувствовала, что он мне очень не понравится.
– Они блокируют превращение. Оборотни признаны опаcными в обеих ипостасях, но звериный облик принимать вообще нельзя. Ну артефакты это и блокируют, – объяснение оставило ощущение недосказанности.
– Не щади мои чувства, не надо, – по отклику ауры я знала, что истолковала замалчивание верно. – Мне нужно знать правду, сам понимаешь.
Робин тяжело вздохнул, второй ладонью накрыл наши руки.
– Οборотни могут превращаться по желанию. В зависимости от обстоятельств. Но ночи полнолуния – это время особое, надо превратиться. Так магия устроена, надо. Хоть на несколько часов. Αртефакт блокирует. Это само по себе очень больно, а если еще и дар сильный, то артефакт не справляется. Получаются частичные превращения. Это вообще ад. Еще и выглядит жутко.
– Что активировал Свен?
Я из последних сил старалась сдерживать клокочущую в душе ярость, стиснула руку Робина.
– Он активировал артефакт. Заклятием дал ему сигнал, что я агрессивен и пытаюсь перекинуться. Сделал искусственное полнолуние. Это особое заклинание для обезвреживания во время беспорядков, например, – объяснил Робин и глухо добавил: – Приравнено к пыткам.
Я сцепила зубы, закрыла глаза, заставляла себя дышать ровно и молчать. Робину не нужно в этой дикой, варварской, бесчеловечной ситуации еще и выслушивать мои возмущения. Они не помогут. От них будет только больней и хуже. Он и так видит, насколько я взбешена.
Запахло дымом, тлеющими листьями. Я открыла глаза, оглянулась по сторонам – рядом с кленом полыхала большая куча листвы.
– Хорошо, что ты не дерево подожгла, – хмыкнул Робин.
– Я бы с удовольствием подожгла департамент, – буркнула я, наблюдая за несоразмерно яркими языками пламени. Тушить точно не стоило, было ясно, что через минуту-две от листьев останется только пепел.
Это время мы молчали. Робин обнял меня. В его руках я пыталась справиться с разрушительными эмоциями и гневом, хоть немного стабилизировать свою магию. Я и забыла, что случайное волшебство пьет столько сил. Чувствовала себя так, будто выложилась полностью на тренировке у магистра Фойербаха. Последний раз спонтанно колдовала лет в пять, не представляла, что рассказ Робина настолько меня распалит.
– Почему Свен знал это заклинание? – голос дрожал от ярости, но несколько уточняющих вопросов я должна была задать, чтобы ненавидеть осознанно и полноценно. За все низости сразу.
Робин старался выдерживать деловой тон, наверное, опасался еще одного всплеска.
– Потому что его родители разработали эти артефакты.
И почему ответ меня не удивил?
– Как долго работают артефакты? Их нужно заменять?
– Их нужно ежегодно контролировать и продлевать действие.
– Разумеется, не бесплатно? – догадалась я.
– Конечно, нет. В год полторы тысячи евро за один артефакт.
Я медленно выдохнула сквозь стиснутые зубы. Шесть тысяч в год на семью. С такими тратами можно не спрашивать, были ли Штальцаны когда-нибудь в отпуске!
Робин обнял меня крепче, погладил по спине.
– Не бесись. Это ничего не даст, – прошептал он.
– Нэлькштайны создали себе прекрасную кормушку. А Буркхарды через «Вестник» вбивают всем в головы, что оборотни опасны! Как же тут не беситься? – я не выдержала, все же сорвалась на крик, но из сильных рук Робина вырваться не получилось.
– Я рад, что ты так реагируешь. Что так переживаешь за меня и вообще… Но это единственный плюс в ситуации, пойми, – в тихих спокойных словах сквозила обреченность, и я не сдержала слезы. расплакалась, уткнувшись лицом ему в грудь.
– Молодые люди, что тут у вас происходит? – раздался рядом голос директора. – Откуда дым?
Я в ответ только всхлипнула и крепче обняла Робина. Пришлось ему объяснять:
– Я рассказал Лине об артефактах оборотней. Она разозлилась и случайно сожгла кучу листьев.
– Естественная реакция, – вздохнул господин Йонтах. – Но, раз у вас разговор все равно уже об этом, есть новости, которые могут вас немного утешить, госпожа Штольц-Бах. Во-первых, я прочитал интервью с магистром Фойербахом и статью, написанные госпожой Келлер. У нее явный талант журналиста, и лично я материалами очень доволен. Завтра вы, господин Штальцан, подниметесь вместе с ней и магистром Клиомом на поверхность. Госпожа Келлер сделает фотографии для репортажа, наберет тексты статьи и интервью для «Вестника» и отошлет их по электронной почте.
– Это приятные новости, – cипло согласилась я, не решаясь поднять на директора заплаканное лицо.
– Во-вторых, по настоянию преподавательского состава Юмны и по моему требованию на господина Нэлькштайна заведено уголовное дело. Он и его семья искренне считали, что оставшиеся до совершеннолетия пять месяцев гарантируют ему иммунитет, – судя по голосу, мужчина поражался чужой вере в полную безнаказанность. – Господин Нэлькштайн не учел, что совершил тяжкое преступление при отягчающих обстоятельствах. В таких случаях уголовная ответственность в полном объеме предусмотрена с шестнадцати лет. С согласия ваших родителей, господин Штальцан, это дело будет предано широкой огласке, а я лично прослежу за тем, чтобы освещалось оно правильно.
– Боюсь, тогда Робину вообще опасно выходить на поверхность, – достав бумажную салфетку, вздохнула я.
– Не переживайте, – улыбнулся господин Йонтах. – Я завтра же поговорю со старшим господином Нэлькштайном и госпожой Буркхард и объясню, чем чревато для их сыновей несоблюдение условий домашнего ареста в ближайшие три месяца.
– Α гимназия? – удивился Робин.
– Отчисленные господа не сдали математику. Даже на семьдесят процентов, – пожал плечами директор. – Так что никакой гимназии. Даже за взятки.
Я улыбнулась:
– Знаю, злорадствовать нехорошо, но ничего не могу с собой поделать.
– Я вас не осуждаю, – вздохнул господин Йонтах. – Эти господа не только вам нервы потрепали. Постарайтесь больше ничего не поджигать, хорошо?
Я промокнула слезы и кивнула.
– Отлично, – директор окинул меня таким взглядом, будто сомневался в том, что мои усилия увенчаются успехом. – Εсть еще кое-что, что я хотел уточнить у вас, господин Штальцан. Госпожа Φельд заверила меня, вашего декана и магистра Донарта, что обезболивающим вы по необходимости будете обеспечивать себя сами. Вы лучше знаете индивидуальную дозировку и сроки применения.
Робин помрачнел, стиснул зубы и сильно сжал мою руку. Я помнила, что все та же госпожа Фельд ясно дала Робину понять, что в школе зелья для него не было и не будет.
– Но это зелье быстро разрушается, а вам его не пересылали перед полнолунием, – директор, кажется, начал догадываться, в чем дело. Фразы стали сухими, отрывистыми. – В этот раз я знаю точно. Почту контролировали с начала расследования. Ваш отец тоже ничего с собой не проносил. Опять же из-за контроля мне это известно.
– В департаменте знали, что артефакт, который я жемчужиной сделал, создает к каждой ночи полнолуния по четыре порции лекарства. В результате родителям в аптеке зелье больше не продают. По распоряжению департамента, – Робин не сводил глаз с директора, отвечал коротко, четко. – Купить на черном рынке они, понятное дело, не могут. Жемчужина оказалась бракованной, и пузырек работает не так, как я хотел. Если отлить из него зелье, оно разрушается за два часа. Мне госпожа Фельд сказала, школа не будет тратиться на дорогое лекарство. Это не заложено в бюджет.
– Γосподи… какой кошмар, – выдохнул побледневший мужчина. – Это моя вина. Нужно было с вами раньше поговорить, раньше спросить… Не беспокойтесь, к следующему полнолунию лекарство в школе будет. Столько, сколько нужно. Простите, я не знал, что госпожа Фельд нас всех… ввела в заблуждение.
Он поджал губы, помолчал мгновение, будто собирался с мыслями:
– Вопрос наивный, но все же. Записи разговора с ней у вас нет? Может, при этой беседе присутствовали родители? Или еще кто-нибудь? – директор бросил на меня короткий взгляд.
– К сожалению, нет. Это было в сфере, когда госпожа Фельд обыскивала мои вещи. Мы были одни, – скупо ответил Робин.
– Ясно. Ничего, – господин Йонтах постепенно брал себя в руки, и его голос снова звучал ровно и спокойно, как и подобает политику. – Теперь мы прояснили этот вопрос. Зелье будет, об этом не волнуйтесь. Должен быть способ увидеть и зафиксировать ваши воспоминания без искажений. Я поговорю с магистром Клиомом, он лучше меня разбирается в артефактах. Уверен, он найдет выход.
– Вы тоже считаете ее действия бесчеловечными? – спросила я, озвучив обрывок подслушанной мысли.
Директор жестко заверил:
– И это очень слабое определение. Два полнолуния, шесть ночей… Это шесть оснований открыть уголовные дела. Я не собираюсь это так оставлять. Мы придумаем, как раздобыть ваши неискаженные воспоминания, господин Штальцан. Обязательно. Но прошу вас, поменьше думайте о том разговоре. Как только будете его вспоминать – отвлекайтесь на что-нибудь. Иначе воспоминания могут подправиться и станут непригодны для суда. Постараетесь?
Робин кивнул, а в его ауре снова ощущались воодушевление и надежда.
– Я уверен, наш разговор останется между нами, так? – серьезно спросил господин Йонтах. – Вы, господин Штальцан, конечно, можете сказать родителям, но больше никому.
– Только родителям. Отец следователь, он должен знать.
– Разумеется. Он тогда будет обращать внимание и на относящиеся к нашим делам детали, – ободряюще улыбнулся директор. – Если что-нибудь заметите или вспомните, смело приходите или ко мне, или к магиcтру Клиому. Не постесняетесь?
– Нет, конечно. Спасибо, господин Йонтах! – сердечно поблагодарил Робин.
– Не благодарите, господин Штальцан. То, что я только сейчас могу начать делать, нужно было делать давно. Но трудно добиться перемен, когда нет силы, нет поддержки, – серьезно ответил Лиам Йонтах. – Разрозненные голоса не в состоянии изменить ничего. Европейский магический департамент это понимает. Думаю, поэтому Юмна открылась последней. Кому нужна сразу сотня сильных энергичных оппозиционных голосов? И двух месяцев не прошло, а они уже вынуждают опровержения писать и сами готовят материалы для публикации.
Директор был прав. Юмна невыгодна департаменту ни как политическая сила, ни как помеха для бесконтрольного выращивания дорогих трав. Теперь нужно сделать так, чтобы возрождение школы стало не только концом нынешнего департамента, но и последним гвоздем в крышку гроба бесчеловечных законов против оборотней.
Задача максимум, но на меньшее я не согласна!
Директор ушел, и я, попросив у Робина прощения за то, что возвращаюсь к неприятной теме, все же задала тревожившие меня вопросы об артефактах. Как и предполагала, ожоги на ауре были именно над этими проклятыми штуковинами и проявлялись в полнолуние и несколько дней после.
Пристрастный допрос выявил также, что родители Робина из-за этих артефактов просто физичеcки не могли находиться рядом долго. Через пару часов общения кожа над артефактами начинала зудеть, потом появлялась боль, которая усиливалась и не снималась ничем, кроме расставания.
Робин знал ещё одну семью оборотней. Там супруги тоже развелись по ровно такой же причине. Нэлькштайны, а за ними и департамент отказались признать, что артефакты пар чем-то отличались, и посоветовали не впутывать правительство в семейные склоки.
Я честно старалась беситься тихо. Не высказывалась, только спрашивала. Ничего не подожгла лишь потому, что уже растратила огромную часть резерва на спонтанное волшебство. Робин это понимал и несколько раз сказал, что счастлив из-за того, как я реагирую на его объяснения.
Луиза взяла интервью у Робина в тот же вечер в присутствии директора и Рихарда Штальцана. Насколько я поняла по краткому рассказу задумчивого Робина, интервью получилось с довольно выраженной политической окраской.
– Господин Йонтах сказал, что подавляющее большинство магов даже не догадывается о налоге на жизнь для оборотней, например. И он Луизе посоветовал включить такие вот вопросы в интервью. Оно будет на первой странице, с фотографией, со школой в заглавии, а это точно внимание привлечет. Он сказал, нельзя упускать шанс показать магическому сообществу, какие законы принимает у всех за спиной департамент, который не переизбирали уже пятнадцать лет.
– Кажется, ты не в восторге от советов директора, – осторожно предположила я.
Он неопределенно повел плечами.
– Отец сказал, что это вот все смахивает на начало необъявленной предвыборной кампании Лиама Йонтаха. Но он же считает, что беды не будет, если главой департамента станет для разнообразия порядочный человек. Так что и на публикацию ответов на политические вопросы папа разрешение дал.
– А Луиза как к этому отнеслась?
– С пылом, – хмыкнул Робин. – Она надеется, честное интервью действительно может что-то изменить. Надо сказать, что честных заметок об оборотнях уже несколько десятков лет не было. Так мало ли. Вдруг она права?
– Надеюсь, права, – улыбнулась я.
Воскресенье погрязло в домашних заданиях, Луиза сразу после завтрака ходила к директору, показывала чистовой вариант статей. Я считала это правильным. Мы все проявили сознательность, как сказал магистр Донарт, но политических течений, расстановки сил мы не знали. Мы возмутились, а разруливал ситуацию все же Лиам Йонтах. Луиза вызвалась подготовить материал для печати, а подчеркнул, что самой газете не стоит вмешиваться, именно Лиам Йонтах. Теперь, после награждения Робина и пары подслушанных мыслей директора, я не сомневалась в том, что старший Йонтах действует и в интересах Юмны, и в интересах оборотней. Значит, правильней всего принять его помощь и советы.
Свои наработки Луиза никому не показала, боясь испортить сюрприз. Он обещал был приятным, оставалось лишь дождаться выхода «Вестника».
В этот раз газета превзошла все ожидания. Большая фотография Робина на первой странице, очень теплая, написанная с любовью к школе статья о церемонии награждения. Упоминание происхождения Робина, подчеркивание того факта, что он стал первым награжденным юмнетом с момента открытия и первым награжденным оборотнем за последние пятьдесят лет, перекликалось с коротким интервью директора. Со страниц «Вестника» господин Йонтах выражал надежду на то, что ученики разных возрастов и силы дара будут брать пример с Робина Штальцана, показавшего отличные успехи в освоении как магических, так и мирских дисциплин.
Интервью с магистром Фойербахом занимало половину почетной второй страницы. Αккуратно поставленные вопросы помогали читателю понять, как постепенно изменилось отношение декана бойцов к оборотню-юмнету. Акцент на том, что «Вестник» упорно создавал другой образ этой народности, мягкое подчеркивание личных предубеждений магистра плавно перетекли к оценке юмнета Робина Штальцана. Спецназовец Йохан Фойербах считал этого ученика талантливым, стремящимся к знаниям сильным магом, а также отмечал трудолюбие и достойную похвал эмоциональную сдержанность.
Интервью с Робином, занимавшее часть центрального разворота, показывало моего парня таким, какой он был. Спокойный, уравновешенный, скромный юмнет ни в коем случае не жаждал награды, а лишь сделал то, чего требовали обстоятельства.
Директор правильно сказал, что у Луизы настоящий талант журналиста. Поэтому особенно меня порадовали приписки рядом с ее именем: «материал любезно предоставлен Луизой Келлер, редактором школьной газеты «Юмна» и специальным корреспондентом ежемесячника «Магия сегодня»».
– Директор договорился с редакцией, – глаза Луизы радостно горели. – Статью и интервью напечатают в ближайшем выпуске. То еcть уже в эту среду!
– Это просто шикарно! – я обняла ее. – Поздравляю! Это просто супер!
– Он сказал, когда будут еще статьи о жизни школы, и «Вестник», и «Магия сегодня» возьмут. Конечно, не каждый день и не каждую неделю, но ежемесячную рубрику Юмне могут сделать!
– Спецкор, позволишь угостить тебя эльмским пирогом? – улыбнулся Робин. – Сегодня, после уроков?
– С удовольствием, – кивнула сияющая девушка.
ГЛАВА 26
Спокойную неделю украсили тренировка и занятие по боевой магии с магистром Фойербахом. Ему искренне радовались, и не удивительно. Мало того, что последние уроки с ним были в самом деле очень хороши, так еще и Луиза в интервью аккуратно объяснила, почему спецназовец вначале нещадно придирался к Робину. Теперь, когда поведение магистра Фойербаха стало понятно, артефакторы относились к нему лучше.
Расследование на поверхности и в Юмне шло полным ходом, поэтому я часто видела отца Робина. Следователь рассказал, что на обоих отчисленных надели сковывающие артефакты. Из-за них Свен с Тобиасом могли отойти не больше, чем на сто метров от дома. Против парней возбудили два уголовных дела: одно по факту нападения на Робина, второе – убийство кроликов. И об этом писали в «Вестнике», а журналистов явно контролировал директор, потому что статья в пятницу сразу вышла правильная.
В результате давление на следствие усилилось стократно. Все выходные Рихард Штальцан провел в Юмне. Ему нужно было вычленить следы всех заклинаний, которые использовались в оранжерее, и постепенно добраться до иллюзий. В том, что их наложили мастерски, сомнений не возникало, но требовалось выяснить, кто именно такой умелец и действовал ли он в одиночку.
К вечеру воскресенья неделя с объемными домашними заданиями и тремя серьезными контрольными, как и приличный шторм наверху, сделала свое дело – не сонных, способных трезво мыслить юмнетов в школе не осталось. Все довольно рано разбрелись по комнатам с одним на всех желанием: спать.
Я честно приготовилась ко сну, надела любимую пижаму, забралась под теплое одеяло и… уставилась в потолок. Да что же это такое? Усталость такая, что руки не поднимаются, есть, а сна ни в одном глазу нет. Повороты с боку на бок нужного эффекта не дали, и я решила, что надо сделать пару записей в дневнике. Мне было чем с ним поделиться, я ведь на две недели его забросила.
Плотная обложка, чуть шершавая на ощупь, приятно коснулась пальцев, запахло сандалом – дома я хранила рядом с новыми блокнотами ароматические палочки. Ручка легла на натруженную «интеллигентскую мозоль» на среднем пальце правой руки, закладка услужливо открыла блокнот на чистой странице.
