Текст книги "Палач и Черная птичка (ЛП)"

Автор книги: Бринн Уивер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

7
ЭПОХА КУБИЗМА

РОУЭН

Фигура Слоан – не более чем силуэт, когда она взбегает на холм к старому черному дому, крутые пики крыши которого торчат к луне, как копья. Полосы желтого света льются из окон вниз по крутому склону сада и пересекающей его тропинке, давая мне ровно столько освещения, чтобы разглядеть свою добычу.

Моя ухмылка становится дикой, когда я сокращаю расстояние между нами.

Я со всей силы врезаюсь в Слоан и сбиваю ее с ног, как в регби. Мы крутимся в воздухе, так что основная тяжесть удара приходится на меня. Трава и гравий впиваются в предплечья, когда я резко переворачиваю нас, прижимая девушку к себе.

Тяжелое дыхание Слоан наполняет мои чувства ароматом имбиря и ванили. Она сдувает прядь волос с глаз и свирепо смотрит на меня, дергаясь под моим тяжелым весом.

– Отвали на хрен. Он мой.

– Ничего не поделаешь, Персик.

– Назовешь меня так еще раз, и, клянусь богом, я отрежу тебе яйца.

– Как скажешь, Черная птичка, – улыбаюсь и быстро целую ее в щеку, ощущение ее мягкой кожи врезается в память в тот момент, когда я ее касаюсь. – Увидимся.

Я отталкиваюсь и бегу, восхитительный звук ее разочарованного протеста звучит самой прекрасной мелодией позади меня.

Сердце бешено колотится, а ноги горят, когда я взбегаю по крутому склону. Почти добираюсь до низкой ограды из кованого железа, окружающей дом, когда ночь прорезает звук двигателя.

Фрэнсис сбегает.

Я сворачиваю и иду вдоль линии забора к подъездной дорожке, где на асфальт падает свет от машины в гараже. Добегаю до края тротуара и подбираю камень с бордюра как раз в тот момент, когда дверь гаража открывается до конца и машина выезжает изнутри.

Поэтому я делаю то, что сделал бы любой здравомыслящий человек.

Я запрыгиваю на гребаный капот.

Слоан выкрикивает мое имя. Визжат шины. Я встречаюсь взглядом с водителем, его паника сталкивается с моей решимостью.

Прижавшись всем телом к капоту, я хватаюсь за его край одной рукой, а другой разбиваю лобовое стекло камнем. И не останавливаюсь, даже когда мы набираем скорость, даже когда машина сворачивает, водитель пытается меня сбросить. Я бью и бью. Стекло крошится от многократных ударов. Впивается в костяшки пальцев. Врезается в кожу, пока я пробиваюсь внутрь и роняю камень, чтобы дотянуться до руля.

Над хаосом разносится панический крик.

– Роуэн, дерево!

Я отрываю руку от лобового стекла и отпускаю капот, соскальзывая с машины и тяжело приземляюсь на бок. Мой стон боли заглушается симфонией металла, когда передний бампер встречает дуб.

Мгновенно вскакиваю на ноги. Тяжелое дыхание вырывается из груди. Ярость опускается подобно красному занавесу, когда я наблюдаю за медленным, затрудненным движением дезориентированного водителя внутри дымящегося куска металла.

– Господи Иисусе, Роуэн, что ты…

Беспокойство Слоан пропадает, когда я набрасываюсь на нее, хватая за горло липкой рукой. Я загораживаю ей пространство, отталкиваю ее назад с каждым шагом, в ее глазах отражаются тревога и вызов. Она сжимает мою руку обеими руками, но не пытается сопротивляться, когда я оттаскиваю ее от машины. Только отойдя от подъездной дорожки, скрывшись в глубокой тени дерева, я останавливаюсь. Но не отпускаю ее.

Позади меня раздаются удары, стук заглушается завесой моего сердцебиения, звенящего в ушах, когда я смотрю в остекленевшие глаза Слоан. Изящная линия ее горла изгибается под моей окровавленной ладонью.

– Роуэн, – шепчет она.

– Мое.

Ее глаза сияют в лунном свете.

– Хорошо, – она кивает в моей хватке. – Он твой.

Я притягиваю ее ближе и вглядываюсь в чернильную бездну ее страха и стойкости, не останавливаясь, пока ее теплые выдохи не овевают мое лицо. Порезы на предплечье горят, когда ее грудь с каждым вздохом задевает изуродованную плоть.

– Слоан…

Стон искореженного металла и череда проклятий, стук позади прекращается.

– Оставайся здесь, – говорю я и, по одному пальцу за раз, выпускаю ее из хватки.

Я бросаю на нее последний взгляд, оставляя на ее коже черное пятно крови, разворачиваюсь на пятках и ухожу.

Ускоряю шаг, когда замечаю свой приз, который, прихрамывая, выходит из машины. Одну ногу тащит за собой, сломанная рука прижата к груди. Он оборачивается, когда мои шаги приближаются, его глаза расширяются, когда он замечает мою злую ухмылку.

– Я буду наслаждаться каждой гребаной секундой, – говорю я.

Фрэнсис уже молит о пощаде, когда я хватаю его сзади за рубашку. Сжимаю в кулаке его отвратительный розовый галстук, чтобы задушить его, но он соскальзывает с его шеи.

Я смотрю на ткань, скомканную в кулаке. Затем на Фрэнсиса. Затем снова на галстук.

– Галстук на клипсе? Сколько тебе, двенадцать?

– П-пожалуйста, чувак, отпусти меня, – умоляет он подо мной. Слезы застилают его глаза, когда я бросаю галстук на подъездную дорожку и хватаю его обеими руками.

Моя ярость обжигает горло, но я проглатываю ее.

– Расскажи, что ты делал в стене.

Его взгляд скользит вокруг, возможно, выискивая Слоан, возможно, ища спасителя.

– Я не хотел причинять ей боль, – говорит он, когда его внимание переключается на меня. – Я п-просто наблюдал.

Его страх подобен наркотику, который проникает в каждую клеточку моего тела, каждое желание струится по венам. Медленная усмешка расползается по моим губам, когда он сопротивляется, я меняю хватку и сжимаю его горло.

– Две вещи. Во-первых, я тебе не верю, сука. Я считаю, что сначала ты хотел поглазеть, а потом убить ее. Это ведь не в первый раз, а, Фрэнсис?

– Нет, я клянусь…

– Во-вторых, и самое важное, так что слушай внимательно, ублюдок, – я поднимаю его дрожащее тело с асфальта, пока его ухо не оказывается рядом с моими губами. – Та девушка, за которой ты наблюдал?..

Мои пальцы сжимаются на его горле, когда он отчаянно кивает.

– Она моя.

Я уверен, что он умоляет. Но не слышу его мольбы. Это бесполезные слова, которые сейчас его не спасут.

Я роняю Фрэнсиса на тротуар и падаю вслед за ним, как безумный.

Мой первый удар попадает ему в челюсть. Следующий в висок. Удар за ударом. Челюсть. Висок. Челюсть. Висок. Промахиваюсь и с удовлетворительным хрустом разбиваю ему нос, он вопит. Кровь хлещет из ноздрей и покрывает мои костяшки пальцев. Следом с хрустом ломается его челюсть. Сломанные зубы падают на землю, как осколки фарфора. Сразу вспоминаю то, что хочу забыть. Поэтому я отгоняю эти мысли прочь. Стискиваю зубы и бью сильнее.

Запах крови, мочи и асфальта. Бульканье сдавленных вдохов. Его скользкая разорванная плоть на моих кулаках. Это гребаное топливо. Я думаю о том, как он наблюдает за ней. Я думаю о ее лице. И продолжаю бить. Даже когда он дергается в конвульсиях. Даже когда он захлебывается в своей крови.

Даже когда умирает.

Я бью по куску изуродованной плоти, пока наконец не останавливаюсь. Дыхание вырывается из моих легких, когда я кладу одну руку на теплый асфальт и смотрю вниз на костяшки пальцев, где с каждым ударом сердца пульсирует боль. Приятное ощущение. Не потому, что я этого хотел, а потому, что он виноват, и я, черт возьми, справился. Убил его голыми руками. Он сдох так, как заслуживал.

Только сейчас в моей груди зарождается страх.

– Слоан, – зову я тени.

Меня встречает только тишина.

– Слоан.

Ничего.

Дерьмо.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Свежая волна адреналина захлестывает мое сердце, когда я откидываюсь на пятки и осматриваю каждый оттенок темноты, которая меня окружает. Возбуждение от убийства улетучивается, накатывает приливная волна паники.

Я, черт возьми, напугал ее.

Она, наверное, побежала обратно в отель, чтобы забрать вещи и уехать отсюда. Визг автомобильных шин будет следующим, что я услышу, когда она уедет и ни разу не оглянется.

И могу ли я ее винить?

В конце концов, мы оба монстры.

Разные монстры, запертые вместе в клетке, которую я создал.

Слоан расчетлива, методична. Она ждет, плетет паутину и заманивает в сети свою добычу. И хотя мне нравится время от времени устраивать сцены, чтобы продемонстрировать некоторую театральность, но это убийство? Месиво из разорванной плоти и обнаженных костей? Это было от души. Я чертовски дикий.

Может быть, это и к лучшему, что она держится от меня как можно дальше.

Даже сейчас у меня жжет в груди, словно раскаленная игла скользнула между ребер и вонзилась в самый центр сердца. Не думал, что смогу больше испытывать боль или тоску. Но вот как получилось.

Я провожу липкой рукой по волосам, когда мои плечи опускаются.

– Черт возьми, Роуэн, ты гребаный придурок, – мои глаза плотно закрываются. – Слоан…

– Я здесь.

Мой взгляд направлен в тень, когда Слоан вырывается из ее объятий. Вдыхаю так, как будто ныряю слишком глубоко, не зная, успею ли вовремя всплыть на поверхность. Ощущаю облегчение каждой клеточкой, когда воздух попадает в легкие.

Я не двигаюсь, когда она подходит ближе, ее шаги неуверенны, тело освещено тусклым светом от фар разбитой машины, на ее горле моя запекшаяся кровь. Ее пристальный взгляд впитывает каждую деталь, от пленки пота на моем лице до моих опухших рук. Только когда она оценивает меня и останавливается рядом, ее внимание падает на остывающее тело.

– Ты в порядке? – спрашивает она. Смотрит на меня, и между ее бровями пролегает легкая складка.

Я хочу потянуться к ней, почувствовать утешение от ее чужих прикосновений. Но ничего не делаю. Просто наблюдаю.

– Как у Пикассо, – продолжает она, кивая на изуродованное лицо Фрэнсиса. Ее рука тянется в его сторону с птичьей грацией. – Глаза здесь, нос там. Очень вычурно, Палач. Как в эпоху кубизма. Круто.

Я по-прежнему не отвечаю. Не знаю, что сказать. Может быть, это из-за усиливающейся физической боли. Или, может быть, из-за убывающего адреналина. Но думаю, что это просто Слоан. Отголосок ее потери и облегчение от ее присутствия.

Она одаривает меня слабой, кривой улыбкой и опускается до моего уровня, ее глаза впиваются в мои. Ее улыбка длится недолго. Тихим голосом, почти шепотом, она говорит:

– Язык проглотил, красавчик? Не думала, что доживу до этого дня.

Дыхание срывается с моих губ, капля пота падает с моих волос и скатывается по щеке, как слеза.

– Ты в порядке?

Слоан фыркает от смеха, и у нее появляется ямочка рядом с губой.

– Да, конечно. Почему не должна? – ее слова повисают в воздухе без ответа, когда мой взгляд опускается на тело. Удивление вспыхивает в груди, когда ее изящные пальцы касаются тыльной стороны моей ладони, ее прикосновение легкое, как перышко, когда она проводит по полоске крови, которая стекает из пореза на моем суставе. – Это я должна спрашивать тебя об этом.

– Я в порядке, – говорю я, качая головой. Мы оба знаем, что это ложь, точно так же, как и ее слова. Она хотела уйти. Я не сомневаюсь.

Но не ушла. Она все еще здесь. Может быть, ненадолго, но, по крайней мере, пока что.

– Нужно привести себя в порядок, – говорит Слоан, убирая свою руку с моей и вставая. Ее взгляд пробегает по телу рядом с нами, потом останавливается на разбитой машине. – Хорошо, что у меня еще есть несколько выходных. Вероятно, нам это понадобится.

Слоан протягивает руку, и я смотрю на линии, пересекающие ее ладонь. Жизнь и смерть. Любовь, потеря и судьба.

– Мы? – спрашиваю я.

– Да, мы, – говорит она. В ее улыбке есть какая-то нежность. Ее рука придвигается ближе, пальцы широко растопырены. – Но сначала нам лучше начать с тебя.

Я вкладываю свою руку в ее и поднимаюсь с дороги.

Мы оставляем Фрэнсиса на подъездной дорожке и молча направляемся к его дому. Он живет один, но, тем не менее, мы осторожны. Мы разделяемся и проходим по периметру, снова встречаясь в гостиной, когда понимаем, что тут чисто.

– Здесь ты была сегодня вечером? – спрашиваю я, обводя взглядом комнату. Она оформлена почти так же, как и отель, с антиквариатом и выцветшими картинами, мебелью с потертой обивкой, но блестящими деревянными рамами, отполированными деталями. Слоан кивает, когда мой взгляд останавливается на ней. – На самом деле это не похоже на его стиль.

– Да, я то же самое подумала. Он немного рассказал о своей семье. Сказал, что они жили здесь на протяжении многих поколений. Словно он попался в ловушку призраками чьего-то прошлого, – говорит она, останавливаясь у каминной полки и наклоняясь к старому фонарю.

– Это самый идеальный дом для привидений.

Слоан поворачивается ко мне и одаривает быстрой, слабой улыбкой, прежде чем кивнуть в сторону коридора.

– Ладно. Давай приведем тебя в порядок.

Я следую за ней по пятам, как призрак. Мы останавливаемся в ванной, где она жестом предлагает мне присесть на край ванны, а сама достает из аптечки необходимые принадлежности. Распаковывает рулон марли, готовит бинты с заживляющим кремом. Когда все разложено, она смачивает стерильный тампон спиртом и опускается передо мной на колени, протирая рассеченную кожу на костяшках пальцев.

– У тебя останутся шрамы, – говорит она, прикладывая мазок к самой глубокой ране, оставляя неприятное жжение.

– Мне не в новинку.

Слоан отрывается от своей работы. Ее взгляд падает на мои губы, прежде чем вернуться к моей руке, ее прикосновение такое нежное, несмотря на внутреннюю жестокость, на которую, я уверен, она способна.

Я молча наблюдаю, как она берет с тумбочки первый бинт и накладывает его на разорванную плоть, прежде чем приготовить еще один марлевый тампон, начиная процесс сначала на следующем порезе.

– Мне его оставил отец, – говорю я. Слоан поднимает на меня взгляд с вопросом в глазах. – Шрам на губе. Тот, на который ты продолжаешь пялиться, потому что он чертовски сексуальный.

Слоан фыркает от смеха. Волосы закрывают большую часть ее лица, поскольку она не сводит глаз с моей руки, но я все еще вижу румянец в промежутках между ее черными прядями.

– Я же тебе уже говорила, чтобы ты не хвалил свое эго, – говорит она.

– Просто хотел убедиться, что ты до сих пор считаешь меня симпатичным.

Слоан опускает голову, но закатывает глаза. Я ухмыляюсь, когда она устремляет на меня злобный взгляд.

– Еще я говорила, что ты ужасен, и это звучит правдоподобнее.

– Ты так жестока, Черная птичка. Ты снова ранишь меня, – говорю я, прижимая свободную руку к сердцу. Я улыбаюсь, а она прячет свое лицо. Слоан накладывает следующую повязку на мои костяшки пальцев, и у меня не хватает духу сказать ей, что они отвалятся в душе, который я приму сегодня вечером, чтобы расслабиться. Я решаю украсть упаковку с оставшимися бинтами, когда мы будем уходить, пока она не видит.

– Он еще жив? Твой папа? – спрашивает она, отвлекая меня от мыслей, что еще здесь можно взять, возможно, какой-нибудь маленький сувенир о нашей первой игре.

– Нет, – я сглатываю. Секреты, которыми я никогда не делюсь, просятся наружу всякий раз, когда она рядом, и сейчас все по-другому. – Мы с Лакланом убили его. В ту же ночь, когда он оставил мне этот шрам. Разбил мне лицо куском тарелки.

Движение ее руки замедляется, пока Слоан наблюдает за мной.

– А твоя мама?

– Умерла, рожая Фионна.

Плечи Слоан поднимаются и опускаются с глубоким, тяжелым вздохом. Ее нижняя губа поджимается, когда она смотрит мне в глаза.

– Мне жаль.

– Не стоит. Я бы не оказался здесь, если бы все было по-другому, – говорю я, заправляю прядь ее волос ей за ухо, чтобы поглядеть на ее веснушки. – Я не жалею о том, где сейчас нахожусь.

И вот оно. Этот румянец. Розовый будет преследовать меня. Я хочу запечатлеть Слоан, ее раскрасневшееся лицо, танцующие глаза, ее улыбку, которую она пытается скрыть.

– Ты ужасен. Ты ведь знаешь это, верно?

– Технически, я лучший. Потому что победил.

Слоан хочет застонать, но не может удержаться от смеха.

– И я уверена, что ты будешь регулярно напоминать мне об этом.

– Возможно.

– Знаешь, несмотря на то, что я не выиграла, что, кстати, полный отстой, – говорит она, делая паузу, чтобы прищурить на меня глаза, прежде чем выражение ее лица смягчается слабой улыбкой. – Мне было весело. Я чувствую себя… хорошо. Лучше. Как будто мне это было нужно. Так что… спасибо тебе, Роуэн.

Она разглаживает последнюю повязку на моей коже медленным движением большого пальца, а затем ее прикосновение исчезает. Затем она встает и пятится назад, останавливаясь на пороге, обхватив себя рукой за локоть.

– Я пойду, начну с подъездной дорожки, – говорит Слоан и, в последний раз неуверенно улыбнувшись, исчезает.

Я жду долгое мгновение. Ее тихие шаги ведут к входной двери, а затем все звуки в доме затихают.

Она могла бы ускользнуть в ночь. Оставить все это позади. Сделать все возможное, чтобы ее никогда не нашли.

Но в течение следующих трех дней каждый раз, когда я думаю, что она исчезнет, она доказывает, что я ошибался.

8
ПОД СТАКАНОМ

СЛОАН

Знаешь, что я сделал сегодня утром?

*глубокий вздох*

Украсил свой штрудель из тостера.

Очаровательно. Я удивлена.

Штрудель в тостере? Я думала, его изобрели для подростков с гормональным дисбалансом, которым требуется обработанный сахар, чтобы нормально функционировать утром? Надеялась, ты взрослый мужчина.

Я человек, который обожает слоеное тесто и ванильную глазурь, на которой можно написать «ПОБЕДИТЕЛЬ».

Я на 100 % ненавижу тебя.

А я на 100 % уверен, что однажды ты меня полюбишь!

Прошло шесть месяцев.

Шесть месяцев прошло с тех пор, как мы виделись. Шесть месяцев ежедневных бесед. Шесть месяцев Роуэн рассказывал мне о том, как он празднует свою победу. Шесть месяцев мемов, шуток, сообщений, а иногда и звонков, просто чтобы поздороваться. И каждый день я с нетерпением жду этого. Каждый день внутри согреваются мои темные места.

И каждую ночь, когда я закрываю глаза, все еще представляю его в луче лунного света на подъездной дорожке в Западной Вирджинии, склонившегося на одно колено, как будто он собирался принести клятву. Рыцарь, облаченный в серебро и тень.

«Я считаю, что сначала ты хотел поглазеть, а потом убить ее», – говорил он. Фрэнсис молил о пощаде, сжимая руку Роуэна. И Роуэн ответил лишь шепотом, но эти слова высвободили демона из его сердца. Ничто не встало бы между ним и яростью, которая сжигала его изнутри. Не осталось маски, за которой можно было спрятаться.

– Он буквально выбил из него все дерьмо, – говорю я Ларк, в последний раз просматривая диалог, откладывая телефон в сторону. Ставлю тарелку с попкорном между нами и беру Уинстона на руки, усаживая вечно недовольного кота к себе на колени. С Ларк мы тоже последний раз виделись шесть месяцев назад. В свойственной ей манере, в последнюю минуту ей предложили отправиться в турне с инди-группой, и она согласилась, переезжая из одного маленького городка в другой. И теперь она выглядит счастливой. Будто светится.

– Было жарко? – спрашивает она, собирая свои длинные золотистые локоны в беспорядочный пучок на макушке. Почему-то, у нее он всегда выглядит в идеальном беспорядке. – Вроде как звучит сексуально.

– Сексуально, да. Однако на минуту я забеспокоилась. Я привыкла к… контролю. А это было жестоко. Полная противоположность контролю, – мой взгляд падает на вязаный плед под ногами, который тетя Ларк сшила для меня в тот год, когда мы закончили колледж Эшборна. Тогда семья Ларк взяла меня к себе, сделала одолжение, за которое я никогда не расплачусь. Я просовываю пальцы в маленькие дырочки между переплетенными нитками, и когда снова поднимаю взгляд, Ларк наблюдает за мной, ее ясные голубые глаза прикованы к моему лицу. – Я чуть не оставила его там.

Ларк наклоняет голову.

– И ты плохо чувствуешь себя из-за этого?

– Да.

– Почему?

– Думаю, что он бы меня не бросил в подобной ситуации.

– Но ты не ушла.

Я качаю головой.

– Почему?

У меня болит грудь. Это происходит каждый раз, когда я вспоминаю, как он произносил мое имя, словно прерывистую молитву. Его поникшие плечи – яркий образ в моем сознании даже сейчас.

– Он казался таким уязвимым, несмотря на то, что сделал. Я не могла оставить его в таком состоянии.

Губа Ларк дергается, как будто она сдерживает улыбку.

– Это мило, – она закусывает нижнюю губу, и я закатываю глаза. – Очень мило. Ты осталась. У тебя появился еще один друг.

– Заткнись.

– Может быть, будущий парень.

Я издаю недоверчивый смешок.

– Нет.

– Может быть, родственная душа.

– Ты моя родственная душа.

– Тогда лучший друг. С привилегиями.

– Пожалуйста, прекрати.

– Представь, – говорит Ларк, ее глаза сверкают, когда она садится прямее, подняв одну изящную руку вверх. Прочищает горло. – Он покажет тебе мир… – поет она. – Бесконечный, прекра-а-асный… любовь способна сотворить любое чудо.

– Ты смешала песню «Аладдина» с цитатой из «Дневника памяти». У тебя ангельский голос, Ларк Монтегю, но это ужасно.

Ларк хихикает и устраивается поудобнее на диване, на телевизоре фильм «Константин» – любимый в нашем ограниченном списке «фильмов для утешения». Мгновение мы молча наблюдаем, как Киану заманивает паука в ловушку под стаканом.

– Я бы пригласила его к себе домой ловить пауков каждый день, – говорит она, указывая пальцами на экран. – Мрачный, задумчивый и сварливый? В моем вкусе.

– Ты говорила так каждые двести раз, что мы смотрим этот фильм.

– Это пик карьеры Киану. Ты не можешь меня винить, – Ларк вздыхает и берет горсть попкорна из миски. – У меня сейчас период затишья. Казалось бы, на гастролях будут какие-нибудь секси музыканты, но все они как эмо. Хочу, чтобы меня немного пошвыряли. Жестоко обращались, понимаешь? Называй меня маленькой грязной шлюшкой, я не против. Чуваки, кричащие в микрофон, не для меня.

Я издаю смешок и подбрасываю кусочек попкорна в воздух в безуспешной попытке поймать его ртом.

– Не говори мне о затишьях. Понадобится суперкомпьютер, чтобы подсчитать дни моего безбрачия.

– Или… слушай, – говорит Ларк, шлепая меня по руке, когда я стону. – Ты можешь съездить в Бостон, навестить своего палача и прекратить этот период засухи. Наполни свой колодец, сестра.

– Отвратительно.

– Наполняй его до тех пор, пока вода не начнет хлестать. Пока не переполнится.

– Ты начинаешь меня беспокоить.

– Держу пари, он бы согласился.

– Мы буквально только что об этом говорили с тобой. Он мой друг.

– А можно стать друзьями с привилегиями. Нет такого свода правил, в котором говорится: «нельзя трахнуть друга и перестать дружить», – говорит Ларк. Я пытаюсь не обращать на нее внимания и не отрывать глаз от экрана, даже несмотря на то, что ее пристальный взгляд, словно горячая вуаль, прижимается к моей щеке. Когда я, наконец, оглядываюсь, ее дразнящая улыбка превращается в понимающую. – Да ты же боишься.

Я снова отвожу взгляд и сглатываю.

– Я понимаю, – говорит она. Ее рука обхватывает мое запястье, и она сжимает его, пока я не смотрю на нее. Улыбка Ларк как солнечный свет, и она всегда готова поделиться его ярким свечением. – Ты права.

Моя бровь приподнимается.

– На счет?

– Ты думаешь, что никогда больше не встретишь такого, как он. Что он единственный похож на тебя. Что ты все испортишь. Или он тебя подведет. Или, возможно, ваша дружба сгорит дотла. Ты права насчет всех тех тревог, которые крутятся у тебя в голове. Может быть, все это правда. Все портят друг друга. Мы время от времени подводим людей. Но иногда из огня да в полымя выходит все самое лучшее.

Мой голос мягок, когда я говорю ей простую правду:

– Ты никогда меня не подводила.

– А что, если однажды подведу? Ты не позволишь мне исправить свою ошибку?

– Конечно позволю, Ларк. Я люблю тебя.

– Тогда и для Роуэна прояви немного милосердия.

Мой противоречивый вздох никак не помогает избавиться от внезапного нервного напряжения в груди. Ларк дергает меня за запястье, пока я не закатываю глаза.

– Ладно, ладно. Если у меня будут дела в Бостоне, я, возможно, узнаю, свободен ли он, чтобы увидеться.

– Тебе не обязательно придумывать какое-то оправдание. Клянусь, он будет рад тебя увидеть. Давай езжай. Даже если это будет просто дружеская встреча чаще одного раза в год. Ты скучаешь по нему, верно?

Господи, да. Я скучаю по его легкому акценту, широкой улыбке и его вездесущим шуточкам. Я скучаю по его милым поддразниваниям, по тому, как легко просто находиться рядом с ним, как приятно сбросить свою маску. Я скучаю по чувству, что я не какое-то отклонение от нормы, а уникальна.

– Да, – шепчу я. – Скучаю.

– Тогда езжай, – говорит Ларк, сворачиваясь калачиком под одеялом и улыбаясь Киану. – Иди и развлекайся. Знаешь, можно делать это больше одного раза в год.

Мы погружаемся в молчание, пока я думаю об этом.

И продолжаю думать.

…Еще три месяца.

И теперь я стою, съежившись, у входа в универмаг через дорогу от «3 в вагоне» дольше, чем, вероятно, сделал бы любой здравомыслящий человек, просто наблюдая за обслуживающим персоналом и посетителями, пока обеденный ажиотаж сменяется затишьем. Как истинный сталкер, я просмотрела все статьи об этом ресторане со дня его открытия семилетней давности. Каждую фотографию, вплоть до конца результатов поиска Google. Сотни отзывов. Я даже нашла чертежи из заявки на получение разрешения на строительство. Наверное, я могла бы обойти это место с завязанными глазами, хотя никогда не была внутри.

Может, пришло время это изменить.

Моя нижняя губа проскальзывает между зубами, я засовываю руки в карманы своего шерстяного тренча и подставляю лицо не по сезону холодному весеннему ветру.

Войдя в ресторан, я слышу звуки модной, но бездушной музыки, встречаюсь с красивой улыбающейся блондинкой-администратором.

– Добро пожаловать в «3 в вагоне». У вас забронирован столик на сегодня?

Нервный спазм прокатывается по моему животу, когда я бросаю взгляд на открытое пространство со столами из темного дерева и кирпичными стенами.

– Нет, извините.

– Это не проблема. На сколько человек?

– Только я.

Пристальный взгляд женщины скользит по моим волосам, перекинутым через плечо, прежде чем встретиться со мной взглядом с огорченной улыбкой, как будто ее застукали за чем-то непристойным.

– Идемте. Вот сюда.

Я следую за администратором внутрь, и прежде чем успеваю попросить конкретное место, она ведет меня к полукруглой кабинке вдоль задней стены, а не к одному из столиков поменьше в центре зала. Она убирает ненужные приборы и направляется на кухню, но входит большая группа людей, поэтому она меняет курс и вместо этого здоровается с ними.

Чудовищность этой глупой идеи просачивается в мои вены, как извивающиеся черви. Я позволила незнакомым эмоциям взять верх. Мной двигало страстное желание. И одиночество. Это как если бы меня бросили в океан, я тонула в волнах, и внезапно поняла, что могла бы расслабить ноги. Я могла бы сориентироваться и подумать о спасении. Все это было всего лишь моим воображением.

Я должна просто уйти. Это глупо. Тупо и назойливо. И не в сексуальном смысле сталкерши. Больше похоже на странное, жутковатое преследование серийной убийцы. Так что мне нужно уходить, прежде чем…

– Здравствуйте, меня зовут Дженна, и сегодня я буду вашим официантом. Предложить вам что-нибудь выпить?

Я откидываюсь на спинку, притворяясь, что двигалась по диванчику в конец кабинки, и поднимаю взгляд на Дженну. Она еще более сногсшибательна, чем администраторша, ее лицо озаряет искренняя, широкая улыбка, а густые каштановые волосы собраны сзади в идеальный конский хвост.

Почему я делаю это с собой?

– Алкоголь… – говорю я.

Дженна сияет, чувствуя мое беспокойство. Это всегда срабатывало в мою пользу. Такая женщина, как Дженна, которая открывает меню коктейлей и предлагает несколько своих любимых напитков, никогда бы не заподозрила, что я способна кого-то убить.

Все, что она видит – это нервную специалистку по обработке данных, сбитую с толку красивой, дружелюбной, общительной женщиной, которая только что посоветовала Маргариту с замороженным огурцом, и твердит, что это ее любимый коктейль. Это правда, я нервничаю и выбита из колеи не только из-за напитка, который, видимо, заказала, но и из-за всей ситуации – я незваный гость в слишком священном пространстве, не созданном для моих одержимых затей.

Может быть, мне нужно напиться. Позитивно мыслить, помнить о своих сильных сторонах и прочем дерьме. Потому что какой бы тихой и испуганной я ни казалась со стороны, я серийная убийца, которая увлекается вскрытием и немного картографией.

И еще мне нравится этот ежегодный конкурс убийц.

Возможно, меня привлекает другой серийный убийца, и теперь я не так уверена, что Ларк ошибалась в прошлом году, твердя, будто я теряю самообладание.

Я пытаюсь ухватиться за рациональные мысли, которые все еще плавают в тревожном бульоне моей головы, как тонущие мухи. Роуэн, возможно, даже не придет сюда. Ладно, вру, я ознакомилась с расписанием ресторана, и он забронировал столик на обед. Ну и что с того, что он придет? Роуэн сейчас на кухне. Если я встану, чтобы уйти сейчас же, он даже не узнает, что я была здесь.

Я перемещаюсь на середину кабинки, где меня прикрывает высокая изогнутая спинка. Требуется минута, чтобы сосредоточиться и прочитать меню, хотя оно короткое и хорошо написано, но к тому времени, когда Дженна возвращается с ярко-зеленым напитком, я уже готова сделать заказ.

А потом сидеть в тишине.

И пить в тишине.

И кушать в еще большей тишине.

Я достаю свой одноразовый телефон и думаю о том, чтобы написать Роуэну, но в итоге убираю его, потому что беспокойство усиливается. Вместо этого я беру ручку и блокнот и перехожу к новому листу бумаги.

Сосредотачиваюсь на том, чтобы перевести образ из сознания на бумагу. Вся вселенная может уместиться на одной странице. Отвлекающие факторы ослабевают, и мои мысли следуют за линиями чернил, все улетучиваются в темных штрихах, нанесенных моей рукой. Даже когда Дженна приносит брюссельскую капусту и кокосовый суп с карри, я едва ее замечаю, не обращая внимания на окружающий мир.

По крайней мере, так было до тех пор, пока дверь не открылась и в ресторан не вошла шумная группа из семи человек. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с мужчиной, которого никогда не видела, но чьи черты безошибочно знакомы.

Темные волосы. Пухлые губы изогнулись в усмешке. Татуировки, которые виднеются на шеи из-под воротника. Его рука лежит на плечах миниатюрной брюнетки, кольца на татуированных костяшках пальцев блестят под ее идеальными кудрями. Он высок и мощно сложен. Даже несмотря на кожаную куртку и толстый свитер, можно понять, что он жутко мускулистый. И темные, хищные глаза, острые, как лезвие, я осознаю, что от него одни неприятности.

Огромная гребаная неприятность по имени Лаклан Кейн.

Я отвожу взгляд, когда Дженна возвращается к моему столу с десертом – Наполеон с инжиром.

– Извините, можно упаковать с собой и принести счет, пожалуйста? Проблемы возникли, мне нужно идти.

Улыбка Дженны не дрогнула.

– Конечно, без проблем. Сейчас вернусь.

– Спасибо.

Когда мой взгляд возвращается к Лаклану, его внимание сосредоточено на длинном столе в центре комнаты, где рассаживаются его друзья, некоторые уже сидят, другие болтают, снимая пальто. Но в ту секунду, когда я подтягиваю пальто поближе к сиденью, чтобы одеться, его глаза встречаются с моими, веселье окрашивает их темные оттенки раздражающими искорками.