Текст книги "Искра (ЛП)"

Автор книги: Бриджит Кеммерер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Глава 32

Габриэль бежал, не видя деревьев, появляющихся перед ним, не чувствуя, как ветер хлещет его по щекам. Он не ощущал боли в ногах и того, как холодный воздух обжигал его легкие. Он просто бежал. Ему надо было быть сосредоточенным, чтобы продолжать бежать вперед, бежать прочь от Лэйни.

Да, ему хотелось сорваться и вернуться назад к ней, чтобы не было этого взгляда на ее лице. Чтобы держать ее за руку, пока пожарные тушат пламя, превращая этот кошмар в спокойную золу и пепел.

Он все еще помнил то чувство, когда ее безжизненное тело обмякло в его руках.

Опять все то же. Он чуть не погубил человека.

И то, что ему все-таки удалось спасти ее, не имело никакого значения, или имело?

Его горло сдавливало эмоциями, и бежать было практически невозможно.

Он пытался прорваться сквозь свои мысли. Может быть, у него порвутся связки, и эта новая боль заглушит ту, другую боль. Может быть, его сердце просто выпрыгнет из груди, и он упадет распростертый прямо здесь, посреди тропинки.

Он не имел ни малейшего представления о том, сколько осталось бежать до дома. Последние семь километров ему казалось одновременно и то, что ему потребуется целый день, чтобы добраться до дома, и то, что он вообще уже на месте. Он внезапно осознал, что находится в роще деревьев, что растут сразу за его домом, он задыхался от бега и просто уперся лбом в ствол старого клена.

Он чувствовал, как встает солнце, как его лучи просачиваются сквозь деревья и передают ему свою энергию, он ощущал это кожей. Должно быть, все еще было раннее утро. Среди деревьев было тихо и спокойно, как будто утреннюю дикую природу совершенно не волновали его печали.

Как будто он был достоин того, чтобы о нем волновались...

Проводники были правы. Его давно следовало бы убить, пока он не причинил кому-нибудь непоправимый вред.

В утреннем воздухе было ощущение, что все не так. Воздух был слишком хрустящим, слишком прозрачным, слишком чистым.

Он чувствовал, что его одежда пахнет сажей.

Его вырвало, или, по крайней мере, его тело пыталось сделать это, разрывая в клочья его пустой желудок. Он не помнил своего падения, но его колени были ободраны и покрыты листьями и какой-то шелухой, и его рукам явно не хватало силы, чтобы удержать его.

Судя по всему, он плакал в течение какого-то времени. Его глаза были мокрыми, ощущения в его горле были такие, словно кто-то надел на него ошейник и туго его затянул.

И он был совсем один-одинешенек.

Он уткнулся лбом в ствол дерева и жадно вдохнул воздух. Сжал свою поврежденную руку в кулак и шибанул его по дереву. И еще раз.

Совсем, совсем один.

Чья-то рука сомкнулась на его запястье.

– Габриэль. Габриэль.

Ник.

Габриэль повернул голову и уставился на своего близнеца, смотревшего на него широко раскрытыми глазами. Он стоял на коленях в листьях, и было похоже, что он стоит так уже некоторое время.

Его брат, его зеркальное отражение, был одет в чистую футболку и бриджи.

Никаких слез. Никакой сажи. Никакой крови. Идеал.

Ветер легко крутил листья между деревьев.

– Что случилось?

Выражение лица Ника было настороженным, как будто он ожидал от Габриэля удара или толчка. Или даже хуже.

– Я опять сделал это. – Он закрыл глаза руками и надавил на них, дышалось с трудом. – Я опять сделал это, Никки.

– Что случилось? – Голос Ника стал мягче.

Габриэль покачал головой.

– Просто уходи.

Его голос дрогнул, но ему было все равно. Ветер кольцами кружил вокруг них, и когда Ник сделал шаг, листья под ним зашуршали.

Все хорошо.

Но Ник поймал его за рукав, затем за руку и потянул. Сильно.

– Вставай. Пойдем.

Габриэль боролся с этим захватом, и его гнев пробивался сквозь отчаяние.

– Оставь меня в покое.

– Вставай. – Ник все еще тащил его за руку. Воздух вокруг низ стал холоднее градусов на десять. – Шевелись.

– Отпусти меня.

– Шевелись, давай.

– Забей, блин, Ник. – Габриэль выкрутил и освободил свою руку из его хватки. – Я не собираюсь идти домой.

Еще минус десять градусов.

–Но почему нет?

Потому что я не хочу навредить еще кому-нибудь.

На мгновенье Ник уставился на него. Габриэль старался не дрожать.

Ник постучал ему по голове.

– А мне пофиг. Пойдем.

Когда Габриэль не шевельнулся, Ник легко пнул его. Сперва в ногу, потом в бок. Прямо туда, куда чуть ранее лошадь ударила его копытом.

Габриэль выругался и в ответ тоже пихнул его по ноге, держась за свой больной бок.

– Прекрати.

– Сам прекрати. – Практически швырнул Ник ему в лицо. Воздух вокруг стал еще холоднее, еще более разреженным, стало трудно дышать. – Прекрати вести себя, как полная задница, и шуруй в дом.

Габриэль жадно глотнул воздух, но воздух был ледяным и обжег его легкие. Его ребра ныли. Голова болела. Он чувствовал себя так, будто он дрался слишком долго.

– Я больше не могу так, – сказал он так тихо, что сам едва ли слышал свой голос.

Но ветер донес слова до Ника, и он озабоченно посмотрел на брата.

– Ну, тогда и не делай, давай пойдем.

И в этот момент, когда он потянул Габриэля за руку, тот последовал за ним.

Дома было тише, чем на улице среди деревьев, в доме было раннее сонное утро. Хотя никого и не было в доме, кофейник тихонько кипел на кухне, когда они вошли через заднюю дверь. Двери в комнаты Криса и Майкла были закрыты.

Ник практически затолкал брата наверх, в ванную.

– Садись, – сказал он, как отрезал. Он дернул кран и включил холодную воду.

Габриэль уселся на крышку унитаза. Он поймал край своего отражения в зеркале, и даже этого было достаточно. В его волосах были листья, пепел и мусор, на щеках, покрытых сажей, были полосы от слез.

– Ник, – произнес он, все еще ощущая, будто он ходит вокруг да около. – Только…

– Заткнись. И засунь руки под воду.

Когда тот заколебался, Ник вздохнул и схватил его за руки, запихнув его ободранные кулаки под воду.

Габриэль зашипел от внезапной боли, но Ник был быстр.

– Держу пари, твоя рука сломана.

Скорее всего, так и было. Кожа была разодрана вокруг кончиков всех его пальцев, на костяшках, и рука была опухшей. Вода была одновременно прекрасна и чудовищна.

Габриэль ни сказал ничего, просто смотрел, как поток воды стекает в раковину, унося с собой грязь и кровь. Скоро его руки станут чистыми, такими же, как и у Ника, если не считать порезы.

Он шмыгнул носом и протер лицо другим рукавом, но, похоже, это ему не помогло.

– Ник.

– Да.

Габриэль взглянул вверх и встретился взглядом со своим братом.

– Мне жаль.

Но он не смог себя заставить произнести эти слова. Было слишком много всего, о чем он сожалел, и эти два слова не могли вместить все его чувства.

В конце концов, Ник вздохнул, отвел взгляд и выключил кран.

– Я принесу тебе лед. Думаю, ты справишься с тем, чтобы снять всю эту одежду.

Габриэль кивнул. Он сбросил кроссовки и стянул свитер к тому моменту, когда его брат вернулся со льдом, завернутым в полотенце.

Ник ничего не сказал, просто положил лед на стол и направился из ванной, собираясь закрыть за собой дверь.

Но за секунду до закрытия он остановился и спросил.

– Хочешь, принесу тебе кофе?

Кофе. Аромат кофе заполнил дом, так же как самого Габриэля, все его сердце заполнило чувство вины, вины за гибель родителей, которую Габриэль больше не мог терпеть. Эмоции захватили его полностью, разрывали его грудь, его горло и глаза, растекаясь по нему до тех пор, пока он не заплакал по-настоящему.

Затем Ник положил руку ему на спину, и Габриэль рыдал в плечо брата.

– Мне жаль, – сказал он. – Ники, мне очень жаль.

И Ник просто удерживал его, пока слезы текли, и они просто сидели на полу в ванной, бок о бок. Бывало, они прятались здесь, когда были младше, обычно после того, как вытворяли какой-нибудь коварный розыгрыш с Майклом. Они закрывали дверь и шептались в темноте, прячась под ванной, пока Майкл долбился в дверь и громко просил отца принести ему отвертку.

Сейчас им едва ли хватало места здесь, чтобы просто сидеть.

Да и в любом случае ему не хотелось думать о прошлом. Габриэль себя чувствовал так, как будто у него уже никогда больше не будет сил, чтобы хотя бы встать. Пойти в школу.

Встреться с Лэйни.

Он волновался, все ли с ней было в порядке, и потушили ли пожарные огонь.

Он думал о том, простит ли она его когда-нибудь.

Он думал о том, сможет ли он сам себя когда-нибудь простить.

– Хочешь узнать секрет? – спросил Ник, и его голос был абсолютно обычным, как будто Габриэль только что не провел пятнадцать минут, рыдая на его плече, и не провел несколько дней словно отверженный. Как будто ничего не изменилось, и они были также близки, как и были две недели назад.

Это напомнило ему разговор с Хантером о том, как ты иногда просто ощущаешь, что у тебя нет никакого другого выбора, кроме как двигаться вперед и делать то, что должен, любым способом.

Но все еще, чтобы нормально разговаривать, Габриэлю пришлось собраться с силами и успокоить дыхание.

– Ты записал это все, чтоб потом шантажировать меня этим?

– Это и ... – Ник остановился, и его голос зазвучал по-новому. – Когда отец Бекки поймал нас и засунул в тот холодильник, я был так рад, что я был там, а ты не попался и был снаружи

Габриэль переварил это в своей голове.

– Но почему?

– Потому что я знал, что ты достаточно сильный для того, чтобы вытащить нас оттуда.

Габриэль печально улыбнулся.

– Да, но не достаточно сильный, чтобы в принципе не допустить того, что тебя поймали.

– Ты был достаточно сильным, чтобы выбраться.

– Черт возьми, Ник, ты не думаешь, что я и так достаточно хреново себя чувствую по этому поводу?

Ник покачал головой.

– Хреново? Но что хренового в этом всем ты видишь? Ты не думаешь, что я ощущаю себя постоянно какой-то обузой. Как будто недостаточно унизительно то, что мой братец все время спасает мою задницу, начиная со средней школы.

– О чем таком ты вообще говоришь?

– Я говорю про Тайлера. Сета. Всю эту компанию. Каждый раз, когда они хотят подраться, ты принимаешь бой, а я убегаю.

– Ник. Ты с ума сошел? Ты дерешься.

– Нет. – Ник смотрел на стену. – Ты принимаешь бой, я убегаю.

Это было какое-то сумасшествие.

– Ник, я обычно бегу прямо позади тебя.

– Так, проехали. Ты потерял нить.

– Черт, Ник. Какую такую нить.

– Тсс. – Ник взглянул на подъездную дорожку. – Ты разбудишь Майкла, и его инфаркт хватит, если он тебя увидит в таком виде.

Габриэль резко замолчал.

Ник посмотрел на свои руки, покрытые сажей, которую он умудрился собрать со своего брата.

– Иногда мне интересно, ты не вовлекаешь меня во все свои делишки с пожарами потому, что ты знаешь, что я не способен справиться с ними?

– Все не так. – Габриэль сглотнул. Почему-то это было труднее, чем поделиться с Лэйни своим секретом. – Я знаю, что ты заставишь меня остановить это.

Теперь Ник смотрел на него более пристально.

– Остановить что?

Габриэль сделал глубокий вдох.

И все рассказал Нику.

***

Лэйни сидела на носилках в отделении скорой помощи, руки были скрещены у нее на груди, словно она обнимала себя. Ее родители были с другой стороны ширмы, они спорили громким шепотом.

Как будто она была идиоткой. Как будто она не слышала каждое слово.

– Ты не сказал им? – шипела ее мать.

Лэйни не могла больше терпеть сильный аромат Шанель, который исходил от матери.

– Я поверить не могу, что они даже не осмотрели ее.

– Сказал им что, Шарлотта? – Голос ее отца был уставшим.– Она в порядке.

– Она не в порядке, Дэвид. – Ее мать выплюнула его имя, как будто оно было неприятным на вкус. – У нее и так достаточно увечий, и ты сейчас ведешь себя как будто ничего...

– Я никак себя не веду. Почему ты ничего не принимаешь, чтобы справляться с истериками. Я уверен, у тебя есть какие-то таблетки, или что-то, что ты можешь принять.

Лэйни хотелось вытянуться на носилках и накрыть голову подушкой.

У нее и так достаточно увечий.

Спасибо, мамуля.

Медики сказали, что они привезли ее в клинику на всякий случай, но доктор послушал ее легкие и посветил ей в глаза, после чего заявил, что она вполне себе в порядке. Он сказал, что обычно после пожара люди испытывают сложности с дыханием из-за того, что дым попадает в легкие, кашляют, задыхаются. У нее ничего этого не было. Сейчас она просто ждала выписку о том, что она может уходить отсюда.

Никто не знал про Габриэля. Никто не спрашивал.

Она не собиралась ничего скрывать, она просто не знала что сказать, или когда об этом сказать. Люди продолжали разговаривать над ее головой, не спрашивая у нее ничего, кроме того, в курсе ли она какой сегодня день и как связаться с ее родителями.

Она нашла его зажигалку на траве рядом с собой, вероятно, он уронил ее, когда схватил свои шмотки и побежал. Она запихнула ее в карман. Даже сейчас она могла засунуть ладонь в брюки и провести пальцем по гладкому металлическому корпусу.

Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела.

Она подумала о тех последних поджогах в их районе. Говорил ли он ей, что он причастен к ним?

Это он поджег конюшню?

Они лежали вместе на траве не меньше пятнадцати минут, может, больше. Если это он поджег сено, или стог, или что-то еще, то как долго это все вообще могло тлеть и разгораться, пока не стало настоящим пожаром?

Ну, уж точно быстрее, чем пятнадцать минут, правильно?

И когда бы он мог успеть все это сделать? Хотя она и не смотрела на него непрерывно, но они все равно были вместе этим утром, и она не видела возможности, как бы он мог взобраться на сеновал и поджечь его так, чтобы она не заметила.

Но ведь кто-то это сделал?

Она продолжала повторять в голове слова, как будто это была математическая задачка, и все что ей требовалось – найти правильное решение и определить неизвестное.

В тот вечер, когда я впервые подвез тебя до дому, это был вечер, когда в первый раз... Вечер, когда в первый раз что?

Ее мать задернула ширму, и железки на подносе, что стоял рядом, загремели. Несмотря на то, что на матери были белая теннисная юбка и розовый укороченный свитер, ее макияж был безупречным, глаза идеально подведены, тушь не размазана. Даже помада выглядела так, будто бы она ее только что нанесла.

Лэйни мимоходом подумала о том, сколько же времени она потратила, прежде чем выйти из дома, чтобы приехать к дочке в больницу.

И еще подумала, действительно ли мать играла в теннис.

– Малыш. Ты в порядке?

– В полнейшем, – ответила Лэйни без интонаций. Малыш. Это было словно ругательство из уст ее матери. Она провела больше времени по другую сторону ширмы, чем с Лэйни.

– Я собираюсь вызвать доктора, – заявила ее мать и поджала губы. – Неужели они не знают, сколько я делаю для этой больницы. Я собираюсь дать этим людям небольшой…

– Нет, – спокойно ответила Лэйни. – Здесь есть люди, которые действительно больны. Я могу подождать.

Ее мать открыла рот, чтобы выразить протест, но тут у нее зазвонил телефон, и она занырнула за ним наманикюренной ручкой в роскошную дизайнерскую сумку.

Лэйни выдохнула. Она уже была готова отправиться домой и принять душ.

Ее одежда пахла лошадьми и дымом, сладкий запах люцерны от сена, смешанный с сажей и пеплом. Она даже не расстегнула свою куртку, понимая, что водолазка под ней была грязной и мокрой от пота.

И ей надо было побыть одной.

Ей надо было время, чтобы подумать.

К ним подошла медсестра в розовом костюме с нарисованными леденцами. В одной руке у нее были какие-то бумаги и доска с зажимом для них, и она взглянула на отца Лэйни, который отвлеченно набирал что-то на своем Айфоне, и на ее мать, что болтала по телефону что-то про матч со знаменитостями.

Такие деловые.

Медсестра заколебалась.

Лэйни протянула руку.

– Давайте. Я могу сделать это сама?

– Милая, это должны подписать твои родители, – сказала медсестра.

Лэйни взглянула на отца.

– Пап. Эй. Подпиши.

Не глядя, он протянул руку, продолжая набирать что-то на телефоне.

Просто прекрасно. Это напомнило Лэйни тот день, когда он приперся к Габриэлю и достаточно пренебрежительно пообщался с Майклом.

Лэйни посмотрела на медсестру.

– Прошу извинить нас. Они обычно не ведут себя так, словно им до фонаря.

Ее высказывание привлекло внимание отца.

– Так, смотри. Мне надо было быть в суде сегодня утром.

Лэйни посмотрела на него с притворным удивлением.

– Поверить не могу, что я забыла добавить это в твое расписание.

Ее мамочка смеялась в телефон и придерживала ее за руку.

– О Боже, это невыносимо. Разрешите мне выйти в холл. Тут такая суета.

Лэйни сползла с носилок. О, если бы Саймон был здесь, но нет, отец отправил его в школу.

– Пойдем отсюда, – сказала она. – Ты можешь вернуться в суд, мама вернется к теннису, и я могу пойти обратно в школу.

Ее отец склонился над формой, видимо, пытаясь понять, что именно он подписывает.

– Ты не пойдешь в школу. Врач сказал, чтобы ты оставалась дома и отдохнула, чтобы убедиться, что нет никаких скрытых травм. – Он нарисовал заковыристую подпись внизу формы.

– Но он же сказал, что я в порядке.

– Разговор окончен.

Естественно окончен, как обычно. Лэйни вздохнула.

Ее отец вернул подписанную форму медсестре и посмотрел на Лэйни.

– Я скорректировал расписание. Я останусь с тобой, пока Саймон не вернется домой.

Да, после этого ей должно было резко полегчать. Но что-то не полегчало.

Это выглядело как какая-то обязанность с его стороны.

Она даже не сказала маме до свидания и не высказала ни грамма злости, мамочка просто исчезла где-то в коридоре со своим телефоном, и нигде не было ни намека на ее присутствие.

Может быть, она вообще забыла, зачем изначально приехала в больницу.

Лэйни загрузила себя в отцовский BMW и уставилась в окно.

Она размышляла, в порядке ли Габриэль. Он ведь тоже был в этом огне. И он не получил никакой медицинской помощи.

Он убежал, когда показались огни машин. Это намекало на какую-то вину.

Но его глаза после пожара, в этом взгляде не было никакой вины. Только страх. Печаль. Сожаление, когда он говорил, что кто-то из лошадей оказался в ловушке.

Конюшня была ее святая святых. Она будет оплакивать ее так же, как и лошадей. Габриэль понимал это. Уважал это.

И она знала об этом.

С моим секретом связаны огонь и пожары.

Если бы Лэйни могла позвонить ему. Потребовать ответов.

Но она слишком боялась звонить ему. Она боялась, что правда может оказаться более ужасной, чем все эти гипотетические предположения.

Когда они вернулись домой, ее отец закрылся в своем кабинете, оставив Лэйни в размышлениях о том, зачем он вообще решил остаться с ней дома.

Он пытался поддерживать ее, пока они ехали в машине, рассказывал о том, как они найдут для нее другое место, где можно заниматься верховой ездой, как они перевезут лошадей в другое место, с бетонными стенами, говорил всякие простые вещи, которые должны бы были обнадежить ее, но совсем не выполняли своей функции.

В ванной она разделась, как обычно с закрытыми глазами, потому что ненавидела свое изувеченное обнаженное тело. Но она и не могла видеть его в любом случае, потому что в ее глазах всегда появлялись слезы, и она убегала. Она сконцентрировалась на том, чтобы разделить одежду на две кучи. Оставить или выкинуть на помойку.

Куртка была ужасна. Выкинуть.

Обувь была дорогая, и ее можно было почистить.

Оставить.

Водолазка, оставить.

Носки, оставить.

Брюки-галифе. В помойку.

Затем в ее памяти всплыл тот момент, когда они лежали на поляне в траве, и это воспоминание накрыло ее с головой.

Ты — это не только твои шрамы, Лэйни.

Она задержала дыхание и прижала руки к глазам, позволив себе сотрясаться в слезах и эмоциях, позволив слезам литься потоком по щекам.

Габриэль видел ее. На самом деле видел ее, видел все ее шрамы, все ее несовершенство. Он целовал ее живот, целовал так, что захватывало дух, и говорил правильные слова, и прикасался к ней так, что ее тело было готово отдаться навстречу чувствам, так, что ей хотелось отдать ему свою девственность прямо здесь и сейчас. Она никогда не думала, что у нее вообще могут быть какие-то отношения с парнями.

Но этот момент он был практически идеальным.

И затем все покрылось дымом. В прямом смысле.

Она вздрогнула и протерла глаза. Она все еще стояла посреди ванной, в одном нижнем белье и рыдала.

Все, что она чувствовала – это запах дыма и пота.

Но впервые ей захотелось посмотреть на себя так, как он смотрел на нее. Она хотела рассмотреть, насколько ужасны ее шрамы, как будто они могли измениться с тех пор, когда она в последний раз рассматривала их в зеркале.

Быстро, пока не передумала, она вытерла слезы, открыла глаза и уставилась на свое отражение.

И хотя было прохладно, она продолжала стоять и смотреть, она не могла поверить в то, что она видит в зеркале, несмотря на все доказательства того, что это правда.

Ее шрамы, все до единого, исчезли.