Текст книги "Партизаны в Бихаче"

Автор книги: Бранко Чопич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Вот она, Шушля, моя дорогая Япра. Здесь я провел лучшие годы своего детства, здесь учился у мельника Дундурия азбуке поварского ремесла, ловил рыбу…

«Кто это, интересно, у мельника учится поварскому ремеслу?» – ехидно подумал про себя Шушля, повидавший немало мельников и мельниц, и пощипал молодую травку у дороги, словно желая сказать: «Что ты мне тут поешь про каких-то рыб, которых когда-то там ловил, где они, эти рыбы? Ты бы мне лучше овса дал, каким когда-то угощал моего прадеда Кундурия, ты, старый бестолковый козел!»

Лиян сердито фыркнул и подозрительно посмотрел на Шушлю.

– Ты что же думаешь, что я не могу прочитать твои дурацкие мысли, а? Жестоко ошибаешься. Я о рыбалке, а ты сразу об овсе. Называешь меня бестолковым козлом, а я ведь еще твоего покойного прадеда Кундурия знавал, который меня, как родного отца, уважал и почитал. Только и думаешь, как бы набить свое брюхо, обжора ты бесстыжий!

«Так ведь ты, наверное, и сам, как старый повар и солдат, знаешь, что бойца прежде всего надо накормить, – заржал Шушля. – Это азбука военного и любого другого дела. Ты только представь, как это несправедливо – таскать на спине добрую половину партизанской кухни и при этом самому ходить голодным. Смотри, сочиню я про тебя такую басню, что вся омладинская рота будет смеяться».

– Что-что, какую еще басню? – испуганно спросил Лиян. – Болтаешь чего-то там про азбуку, будто ты бог знает какой грамотей, а теперь еще и басни поминаешь. А ну-ка отвечай, не болтались ли намедни около кухни эти наши партизанские поэты Скендер и Бранко?

«И-го-го! – сердито заржал Шушля. – Конечно же были. Ты целыми днями торчишь на холме вместе с Черным Гаврилой и ждешь пролетариев с их лошадьми. Да, да, именно с лошадьми, и нет тебе никакого дела, кто крутится около твоей кухни и около твоего верного коня, твоего забытого и заброшенного друга и товарища Шушли».

– Эге, да ты, никак, меня ревновать стал? – догадался Лиян.

«А что ж ты думаешь! – фыркнул Шушля. – Если ты можешь идти куда-то там встречать пролетарских коней, то почему мне нельзя водить компанию с поэтами? По крайней мере досыта наслушаюсь разных забавных песенок и побасенок».

– Ну конечно, теперь я вижу, что мне кто-то коня портит! – озабоченно сказал повар. – Ни много ни мало – песни начал сочинять! А ну-ка, гений, давай спой, что ты там про меня сочинил?

Шушля, составив вместе передние копыта, высоко задрал голову и заржал на своем лошадином языке, хорошо знакомом каждому полевому сторожу:

 
«Тащит бедный Шушля кладь,
Хочет травки пожевать.
А хозяину – плевать!
Бедный Шушля сам не свой,
С ног валится чуть живой.
Ой-ой-ой-ой-ой-ой!»
 

– Ай-ай-ай, что с ним сделалось, а ведь был такой добрый конь! – ужаснулся Лиян. – Я и сам иногда стишки кропаю, а теперь вот и мой вполне, казалось бы, порядочный коняшка стихоплетством занялся. Придется теперь мне ему общество выбирать – поэту ведь не пристало разных там балаболок-сорок слушать!

В ту же минуту, словно издеваясь над поваром, вдали по-сорочьи застрекотал партизанский автомат, чей треск вдруг превратился в веселую частушку:

 
Тра-тат-та-та-та-та-та!
Будет немцам маята!
Разбегутся кто куда!
 

– Да что же это такое – и этот стишками застрочил! – разинул рот от удивления Лиян. – Вот ведь напасть какая, где уж тут Шушлю уберечь от стихоплетства, когда отовсюду песни да частушки с присказками несутся.

Повар озабоченно огляделся, подскочил к молодой липе, оборвал с одной ветки листья, скрутил из них две толстые затычки и тщательно заткнул Шушле оба уха.

– Ну вот, теперь вокруг тебя будет полная тишина, никаких песен. Будешь чувствовать себя как монах в монастыре. Забудь на время обо всем на свете и размышляй-ка лучше о бессмертии души и о своем лошадином рае.

Шушля недоуменно посмотрел на него и сердито потряс головой. Когда обе затычки вылетели, он их неторопливо сжевал и умными глазами посмотрел на своего хозяина, словно говоря:

 
«Ты травы мне сочной дай,
Это будет Шушлин рай».
 

После этой неудавшейся попытки отлучить Шушлю от поэзии повар Лиян двинулся дальше в направлении старой мельницы Дундурия, бормоча себе под нос:

– Знаю я, в чем тут дело, Шушля брал пример со своего хозяина. Я ведь тоже все больше стихами да песнями говорю-разговариваю. Так что ничего удивительного в этом нет! Как народное восстание началось, так отовсюду и понеслись песни. И если бы теперь кому-нибудь пришло в голову запретить пение и всякое веселье, сперва пришлось бм запретить само восстание.

Повар критически оглядел Шушлю и сказал про себя: «А может, я вообще плохо понимаю Шушлино ржание, все его взгляды и шевеления ушами? У меня сердце поет, вот и чудится мне везде и всюду песня. Я вот, например, слышу, о чем журчит, что говорит и поет наша речка Япра. Она все равно что человек: то веселая и болтливая, то сердитая и шумная, а то притихшая, грустная и задумчивая».

Лиян прислушался к невеселому, однообразному рокоту воды и шелесту листьев над головой, и ему показалось, что он слышит хорошо знакомую партизанскую песню, доносящуюся откуда-то издалека:

 
Бежит река, шумят поля,
Прощай, любимая моя.
Тебя уж долго мне, видать,
Не целовать, не обнимать.
Теперь винтовку я ношу
И под огнем врага хожу.
 

Бог знает сколько бы еще текла и разливалась эта песня воды, листвы и партизанской колонны, если бы Лияну вдруг не пришел на память отрывок ехидной песенки, которую Джоко Потрк сочинил о нем и тетке Тодории:

 
Эй, Тодория, гляди,
Глаз на Лияна не клади!
 

– Тьфу, черт бы побрал ее выпученные глазищи! – фыркнул Лиян и по-вороньи прокричал:

 
Тетка Тодория, старая карга,
Хватило б тебя громом, и вел недолга!
 

Шушля встрепенулся от этого неожиданного куплета и стал перебирать ногами, словно собираясь пуститься в пляс. А Лиян подбоченился, пристукнули по земле его разбитые опанки, дрогнули колени, и вот сама собой слетела с губ веселая партизанская частушка:

 
Коло, коло, тарабан
Пляшет каждый партизан.
Тарабан легко плясать —
Надо высоко скакать!
 

Да, когда у человека веселое, живое сердце, которое умеет и плакать и смеяться, тогда песня сама собой складывается и про все в ней поется: и про воду, и про листья, и про опанки, и про гранаты, и про баб, и про молодых девок, и про лошадей…

Тут Лиян остановился и задумчиво посмотрел на своего верного Шушлю.

– Гляди-ка, то-се, и вот те пожалуйста – опять к лошадям вернулся. Видать, действительно я тебя люблю, негодник и шельма, да к тому же тайный поклонник поэзии и поэтов. Ну, пошли дальше искать дядю Дундурия. Вон, уже слышно, как распевает его старая мельница.

Лиян вздрогнул и испуганно посмотрел на Шушлю.

– Что это я сказал? Распевает?! Неужто и столетняя мельница запела? О люди, люди, что же это такое на белом свете творится?!

6

«Э-хе-хе, Дундурий, благодетель мой, ты уж, наверное, так постарел, что больше и не выходишь никуда из своей мельницы, – подумал Лиян, пробираясь по узкой тропинке вдоль реки. – Может, и не знает, бедняга, что уже второй год под Грмечем полыхает народное восстание. А пушки? Неужели и их не слышал? – рассуждал сам с собой смекалистый партизанский повар. – Какие там еще пушки, совсем ты сдурел! – возмутился в нем старый, видавший виды полевой сторож. – Мельница без остановки скрипит, громыхает, скрежещет и стонет, а старик, верно, давным-давно оглох и уж ни пушку, ни кукушку не услышит. Не зря говорят в народе: «Богат мельник шумом» и «Глухому звонить – время губить».

Как только Лиян подкрепил свой вывод двумя народными пословицами, из-за огромного бука возле тропинки раздался громовой голос:

– Стой! Стойте оба!

Лиян вздрогнул, испуганно попятился и, ткнувшись спиной в Шушлину морду, закричал:

– Ну что толкаешься, стой! Слыхал приказ? Говорят тебе: стойте оба!

Шушля спокойно остановился, так, будто за деревом стоял какой-то его старый знакомый, а повар, не на шутку испугавшись этого громоподобного голоса, довольно неуверенно проговорил:

– Ну, встали мы, встали. И он, и я.

– Куда это вы направляетесь – «и он, и ты»? – спросил из-за дерева все тот же голос.

– Идем на мельницу Дундурия.

– На мельницу Дундурия? Да ты откуда свалился, приятель? – удивились за деревом. – Ты наш или нет?

– Наш, наш, партизанский! – поспешно закричал Лиян. – А этот, у меня за спиной, – мой. То есть тоже наш, кухонный, конь.

– Что-то вы больше походите на деревенских помольщиков, – насмешливо прогудел голос из-за дерева и строго спросил: – Что вас привело на мельницу Дундурия… вернее говоря, сюда, где когда-то была эта мельница?

– Нам нужен мой старый приятель Дундурий.

– Приятель Дундурий? – подозрительно повторил невидимый обладатель страшного голоса. – Кто он тебе, если ты его и на войне вспомнил?

– Хм, кто он мне? – расплывшись в улыбке, проговорил Лиян. – Он мне был и отцом, и матерью, и родителем, и учителем, и благодетелем, и защитником. У него я и поварскому ремеслу выучился, и теперь я самый знаменитый партизанский повар в окрестностях Грмеча от Ключа до самого Бихача.

– А-а, так это ты, Лиян-Илиян, хитрая лиса, старый хвастун, гроза пастухов, известный пьяница! – весело загорланил неизвестный, а затем из-за бука показался… показался…

Да кто показался, спросите вы. Кто показался, если Шушля так перепугался, что вытаращил глаза и попытался спрятать голову под Лиянов расстегнутый кожух? Конечно, ему удалось укрыть только половину головы, и он в ужасе зафыркал у Лияна под мышкой, словно заклиная его:

«Уфу-пфу, спрячь меня, мой кормилец и защитник! Голову я уже схоронил в надежное место, а ты уж спасай все остальное: спину, брюхо, ноги и, извини, хвост со всем, что к нему прилагается!»

 
Ты тут рот не разевай,
Ты мне хвост оберегай! —
 

договорил за Шушлю Лиян и, раскрыв объятия, приготовился встретить того, кто показался из-за дерева.

А оттуда показался некто… нечто… Действительно, некто и нечто! Этот удивительный некто в каком-то длиннющем овечьем кожухе весь оброс волосами того же цвета, что и кожух, а на голове у него было нечто… Ого, как бы это описать? Недаром Шушля бросился прятаться. Это было огромное нечто, размерами больше, чем тюрбан великого визиря, сплетенное из разных веток и терновника, – смотри и дивись, дивись и почесывай себе в затылке.

– Ну что, Лиян-Илиян, узнаешь? – прогудел этот некто из зарослей густой бороды и двинулся вперед, словно поплыл по воздуху, так как ноги его были прикрыты длинным кожухом.

– Ого, голос своего благодетеля я бы узнал в самой непроглядной тьме и в самом дремучем лесу, не собьет меня с толку и твоя почтенная дремучая борода! – радостно воскликнул Лиян и бросился навстречу удивительному существу, состоявшему из овечьей шерсти, бороды, колючек и оглушительного голоса. – Дай я тебя обниму да поцелую!

Повар крепко обнял старика, а когда потянулся его поцеловать, вдруг дернул головой как ошпаренный и закричал:

– Ай, искололся, будто с ежом поцеловался! Что это у тебя на голове такое?

– Сорочье гнездо, скрепленное колючей проволокой, чтобы не рассыпалось, если меня кто огреет чем-нибудь тяжелым, – со знанием дела пояснил старик. – Я его вверх ногами перевернул, чтобы перья и солома защищали голову от колючек.

«В голове у тебя солома! – подумал про себя Шушля, все еще недоверчиво таращась на этого разряженного лешего. – Да и мой хозяин хорош – к каждому лезет целоваться! Видать, осел над ним в детстве колыбельные пел».

– А чего это ты так прифрантился, краса и гордость всех мельников, мельниц и помольщиков? – с уважением в голосе поинтересовался Лиян.

– Не прифрантился, а присорочился вот этой самой сорочьей квартирой. Обвязался, обмотался, облепился сеном да колючками так, что меня теперь не обнаружит ни вражеский наблюдатель с самолета, ни те прохвосты, что по земле еще ходят.

«Прохвосты – это мы с хозяином, – пробормотал про себя Шушля. – Знаю я, кого он так обзывает, я его насквозь вижу!»

– Ты, дядя Дундурий, камуфляж навел, так называем это мы, военные, партизаны, – стал объяснять ему Лиян.

– Гляди-ка, он меня еще учить будет! – возмутился Дундурий. – Ты что, забыл, как я тебя, когда ты еще мальчишкой был, отнял у хозяина Дрекаваца и привел на свою мельницу? Тогда ты ничего не знал и не умел, все равно что твоя кляча. Это я тебя всему научил.

– Что верно, то верно, – согласился Лиян. – Я тогда и правда был все равно что несмышленый, только родившийся жеребенок.

«А ты, мельник, молол, верно, весь век языком, как сорока, раз сорочье гнездо на голову нацепил, – язвительно подумал про старика Шушля. – Что это пугало, что мой хозяин – два сапога пара».

– А зачем это ты наводишь камуфляж и в засаде здесь сидишь, на дорогу глядишь? – поинтересовался Лиян. – Мельницу свою охраняешь, что ли?

– Охо-хо-хо, какую там мельницу! – прогудел Дундурий. – Ты, видать, не знаешь, что восстание давно докатилось и до Ущелья легенд. Нету больше моей мельницы, нету…

– Да что ты говоришь?! – ужаснулся Лиян. – Уж не разрушил ли ее вражеский бомбардировщик или не разнес в щепки какой-нибудь шальной снаряд? Что-то я не слышал, чтобы неприятель пробился к ущелью.

– Никто ее не разрушил, а все-таки старой мельницы больше нет, – загадочно ответил Дундурий.

– Так что же тогда с ней случилось? – снова нетерпеливо спросил Лиян. – Может, ты и ее закамуфлировал в какую-нибудь бабу Тодорию, которая теперь на Япре вместо зерна перец мелет? С тебя все станется.

– Да что-то вроде того, похоже, да не совсем, то же, да не то, – путано ответил Дундурий. – Теперь моя мельница мелет лютый перец, который мы фашистам на хвост насыплем.

– Ну теперь я вообще ничего не понимаю, будто снова вдруг превратился в того несмышленого маленького Илияна! – выпучив глаза, воскликнул Лиян. – Давай, дядя, хвостом-то не крути, как девка, когда хочет парню голову заморочить. Говори прямо – в чем дело?

– Видишь ли, сынок, это тайна, партизанская тайна, которая называется коньспирация.

– Ну так и я партизан, от меня-то тебе нечего таиться, – продолжал допытываться Лиян.

– Оно, конечно, так, но не могу же я перед твоим конем рассказывать, ведь это не какая-нибудь коньспирация, а очень даже серьезная штука.

Не долго думая, Лиян сорвал три-четыре больших лопуха и опять заткнул Шушле уши.

– Теперь можешь спокойно говорить. Хорошо заткнуты ушки, не услышит он и пушки.

«Чуть что – сразу затыкать мне уши, чтобы я самого интересного не услышал, – с неудовольствием подумал Шушля. – Ну ничего, хоть уши у меня и заткнуты, но им меня не обдурить. Вот сейчас посмеемся, когда я им копытами отстучу одну веселую песенку».

И славный конек, несмотря на груз, который был у него на спине, стал пританцовывать, пристукивать копытами по каменистой дороге:

 
Чика-цока, чика-цоль,
В чем же дело, в чем же соль?
Чоко-токо, чоко-ток,
Мне б сейчас овса мешок,
А старики сидят рядком
И знай мелют языком!
 

Кухонная посуда, подпрыгивая на Шушлиной спине, вызванивала припев:

 
Дин-дин-дом, дин-дин-дом,
Мелют, мелют языком!
 

«Рядом с Шушлей-дураком!» – самокритично подумал Шушля, сердито тряся головой, чтобы освободиться от противных затычек.

Дундурий с Лияном некоторое время изумленно смотрели на пританцовывавшего Шушлю, наконец подозрительный мельник недоверчиво покачал своим сорочьим камуфляжем и сказал:

– Нет, видать, мне и заикнуться нельзя о том, что у меня на мельнице происходит. Слышишь, как твой конь выстукивает копытами, точно кому телеграфирует. Я, мой дорогой, слыхал и про азбуку Морзе, ко мне ведь и бывшие телеграфисты заходят, и разные там шифровальщики, и… Я хорошо знаю, что такое коньспирация, шпионаж, контрразведка…

– Ха-ха-ха, ты, как я погляжу, от чрезмерной осторожности и бдительности совсем ополоумел, даже в Шушлином копытном перестуке что-то подозрительное углядел! – захихикал Лиян. – Не бойся, дорогой мой дядюшка, и не возводи напраслины на доброго коня. Это мой озорник Шушля просто выстукивает копытами свои веселые песенки… Ты же ведь не раскаиваешься, что когда-то поверил мне, бедному сироте?..

– Не раскаиваюсь и никогда не буду раскаиваться, – пробасил Дундурий. – Сейчас я тебе открою тайну моей мельницы. Она больше уже не мелет зерно. Там теперь установлена маленькая электростанция, играет радио, горит электричество, стучит пишущая машинка, размножаются листовки, вовсю работает оружейная мастерская… Ты только представь, наша речка Япра дает электричество и огонь, будто в ней вместо воды керосин потек. Можешь ты поверить в такое чудо?

– Могу! – воскликнул Лиян не раздумывая.

– Вот видишь, если уж самая обыкновенная речка такие чудеса творит, то почему бы твоему коню копытами не выстучать телеграмму? Это ведь и не такое уж большое диво.

Лиян растерянно посмотрел на Шушлю и пробормотал:

– Кто его знает, может, ты и прав. Раз уж он разные там песенки стал распевать, почему бы ему и копытотелеграфией не заняться.

– Вот видишь, мой Лиян-Илиян, это-то меня и насторожило. Я ведь теперь всего опасаюсь. Так и жду, что из-за дерева или куста выскочит какое-нибудь чудо-чудище или даже какое-нибудь громадное чудовище.

Мельник погладил бороду и доверительно продолжал:

– Когда я на своей мельнице впервые услышал радио, этакую говорящую коробку, я от изумления так и онемел. Когда разные ящики начинают говорить, люди должны молчать, сказал я себе.

– А ты теперь представь, что твоя мельница с утра до ночи и с ночи до утра передает скрипучим голосом свои мельничные новости. Вот было бы здорово послушать! – размечтался Лиян.

– Ха-ха-ха! – оглушительно захохотал мельник. – А ну-ка, расскажи мне какую-нибудь новость с мельницы.

– Говорит мельница «Дундуриево» из Ущелья легенд, – начал Лиян, подражая голосу диктора радио, – передаем на средних волнах реки Япры. Слушайте последние известия. Вчера поздно вечером в одном глубоком омуте Япры совершено кровавое злодейство. Хитрая выдра подстерегла в засаде мирного речного жителя – почтенного голавля, напала на него и сожрала на глазах многочисленных обитателей Япры. Кроме того, неизвестный злоумышленник посередь бела дня украл из кладовой мельника Дундурия целую кучу лесных орехов.

– Ага, такое было. Легконогая попрыгунья, как я ласково белку называл, – заулыбавшись, пробурчал старый Дундурий. – Было дело, она у меня таскала орехи прямо из кармана. Помню, первый раз шалунья залезла ко мне в карман еще полвека назад, когда ты был маленьким мальчиком. И то же самое случилось полчаса назад. Я немножко вздремнул, а она потихоньку забралась под мой длинный кожух и принялась у меня в кармане грызть орехи. С трудом мне удалось ее оттуда выгнать, уж я ее и ругал, и кожух свой тряс, но она выпрыгнула только тогда, когда я ее по-хорошему попросил.

– Что, неужели это та самая легконогая попрыгунья из моего детства? – заволновался Лиян. – Не может быть, чтобы белки так долго жили.

– Уж я не знаю, та ли это или какая-нибудь ее прапраправнучка. Белки, они ведь все одинаковые, ласковые и шкодливые.

– Тогда придется изменить наше радиосообщение. Скажем так: «Сегодня в лесу посередь бела дня нахальный, шкодливый воришка без определенных занятий и места жительства

 
Сперва обворовал чулан,
Потом залез в чужой карман
И там, укрывшись под полой,
Ужасный учинил разбой.
Кто же это? Попрыгунья,
Легконогая вертунья».
 

«Да, вот оно, настоящее сочинительство-то, и в склад и в лад!» – завистливо фыркнул Шушля, которому наконец удалось освободиться от затычек в ушах.

Вдали опять застучали пулеметы, напомнив Лияну и старому мельнику, что идет война и что их еще ждет много испытаний и невзгод, боев, лишений и опасностей.

– Дядя Дундурий, вернутся ли когда-нибудь в наше ущелье старые мирные времена с лунными ночами, вечерними сказками седых стариков, фантазерами-мальчишками и косолапыми мишками, с юркими белками и славными конями, как твой Кундурий? – грустно спросил Лиян. – Скажи мне, я ведь тебе во всем верю, как в те дни, когда был мальчишкой и слушал твои сказки – «сказки чудные в часы ночные».

– Верь мне, сынок, скоро наше ущелье снова станет волшебным Ущельем легенд. Потому я здесь добровольно целый день и сторожу. Охраняю и партизанские листовки, и оружейную мастерскую, и нашу Япру, которая теперь свет дает, и те древние легенды.

– Верю, дорогой мой дядя Дундурий, верю.

– Вернутся еще и кони добрые, да такие, что о них тоже можно будет легенды слагать. Ты взгляни хоть на этого своего плясуна густогривого, он ведь прямо создан для песни.

«Ну конечно, – заржал Шушля. – Дорогой ты мой, я бы тебя хоть сейчас назначил казачьим атаманом и вручил бы золотую саблю, чтобы ты целый кавалерийский полк за собой повел в атаку».

Словно в подтверждение пророчества Дундурия об Ущелье легенд, из-под его кожуха стрелой выскочила юркая белка и стрелой взлетела на ближайшее дерево.

– Опля, еще одна мошенница, любительница орехов! – закричал Дундурий.

– Держи воришку! – завопил Лиян. – За ней, Шушля, что ты встал столбом!

«Пускай твоя тетка Тодория по деревьям карабкается, – с негодованием покосился на него Шушля. – Я тебе не кошка какая-нибудь. Даже в самых невероятных сказках лошади по деревьям еще никогда не лазили».