Текст книги "Партизаны в Бихаче"

Автор книги: Бранко Чопич

21

Прошла первая ночь битвы за Бихач, потом весь следующий день, наступила вторая ночь, а бой все не затухает. Все теснее стягивается кольцо вокруг города. Это особенно хорошо видно ночью по кострам, что горят в городе, постепенно приближаясь к самому центру – зловещей «Вышке» и католической церкви с высоким шпилем. Из ее окон бьют тяжелые пулеметы, а вражеские наблюдатели корректируют огонь орудий и одновременно следят за передвижениями наших бойцов.

На второй день боя к вечеру стрельба в городе стала постепенно стихать, словно обе армии устали драться. Только пожары пылали по-прежнему, и клубы черного дыма поднимались над крышами домов.

– Что же это такое? – переглянулись мы со Скендером. – Кажется, бой стихает?

Стрельба все больше ослабевала, лишь изредка тут и там раздавались одиночные выстрелы, а затем все утихло, и на город опустилась какая-то жуткая тишина.

– Слышишь, Скендер?

– Вокруг мертвая тишина, а он спрашивает, слышу ли я что-нибудь?! Ничего я не слышу, но вижу, что здесь что-то не то.

Командующий Коста, сосредоточенный и подтянутый, еще раньше пришел на наблюдательный пункт для «непосредственного наблюдения за ходом боевых действий», как принято говорить у военных. Когда стрельба совсем утихла, он схватил телефонную трубку и стал по очереди вызывать командиров бригад:

– Поднимайте всех бойцов – и вперед! Поднимайте всех, кто есть, на последний штурм! Все на штурм, город вот-вот падет! Неприятель явно выдохся, Бихач будет нашим! Вперед, не останавливаться! Сейчас решающий момент боя, на штурм!

Коста раскраснелся, глаза его горели. Высоким, резким голосом он выкрикивал в трубку слова приказов, и, словно в ответ, вновь ожил Бихач. Загрохотали пулеметы, часто забили винтовки, тут и там раздавались взрывы мин и гранат, из центра города доносились орудийные выстрелы. Перекрывая грохот разрывов, над городом разлился нарастающий гул партизанского штурма.

– Ты смотри, смотри, какой грохот поднялся! – воскликнул Скендер.

– Не вижу я никакого грохота, зато слышу, как земля гудит! – ехидно ответил я в отместку за его недавние насмешки по поводу наступившей тишины. А чтобы показать свое знание истории, я как бы мимоходом небрежно бросил: – Ты слышал, как Коста говорил по телефону? У него такой же тонкий голос, как у Карагеоргия.

Скендер, конечно, не упустил случая, чтобы подпустить мне шпильку:

– Ты гляди, что делается! Он, оказывается, слышал, как Карагеоргий по телефону разговаривал, вот только не знаю, во время какого это боя?

– В бою на Мишаре! – не задумываясь, ответил я. – Там Карагеоргий здорово всыпал твоему прапрадеду Кулину-капитану.

Эту историю о том, что Кулин был предком Скендера, я придумал во время долгих зимних вечеров, когда мы вместе ловили передачи московского и лондонского радио. Выдуманную мной небылицу как-то услышал повар Лиян и однажды с тяжелым вздохом сказал:

– Какой нас дьявол гонит между собой грызться? Каждый, кому только вздумается, может нас подговорить, чтобы за грудки схватились, и пошел, и пошел!.. Ведь одна у нас в жилах кровь течет, а все друг дружке глотки рвем.

– А мы со Скендером? – стал утешать его я. – Видишь, какие времена настали? Плечом к плечу в бой идем, не смотри, что один босниец, а другой серб. Да и то сказать, какая в этом разница? Одна кровь в жилах течет, за одну родину воюем, на одном языке говорим…

– О-хо-хо, а я тебе еще вот что скажу, – неожиданно оборвал мои рассуждения Лиян. – Когда вы приходите в какое-нибудь село, где вас не знают, крестьяне рассуждают так: вон тот высокий, черный – сразу видно, что серб, из тех, что в горах живут…

– Ага, слышал? – воскликнул Скендер. – А что говорят про Бранко?

– А тот, рыжий, говорят, наверняка снизу, из долины, какой-нибудь Ибро Сливич. Небось до войны конскими хвостами торговал, и его колотили на каждой скотной ярмарке.

– Конечно же колотили! Ты бы его, Лиян, тоже поколотил, если бы он твоему Шушле хвост оторвал.

Пока мы завороженно слушали грохот боя, доносившийся уже из самого центра города, подошел командир Коста, сияющий от радости, словно заново родившийся.

– Ну, слышите?!

– Слышим, слышим! А что за затишье такое было, когда ни одного выстрела не доносилось?

– А это был самый критический, переломный момент боя, – начал объяснять командир. – Обе армии устали, после огромного напряжения наступил кризис, самый опасный момент. В таких случаях кто первым сможет поднять своих бойцов в атаку, тот и бой выиграет. Это почти железное правило.

– Ну вот, я же тебе говорил! – повернулся ко мне Скендер, будто он все это знал уже заранее.

Врет! Ничего он не говорил.

– Прислушиваюсь – тишина! Жуткая тишина, нигде ни одного выстрела, – говорит Коста, вновь перегнивая в мыслях те страшные минуты затишья. – Можете себе представить, каково при этом командиру. Я застыл, ловлю ухом малейший звук, кажется, что слышу даже дыхание бойцов в укрытиях. Все чего-то ждут, ждут команды, сигнала… Скорее к телефону! Хватаю трубку: «Вперед, в атаку! Поднимайте всех, живых и мертвых!»

– Вот видишь, что значит командир! – говорит мне Скендер, будто я и вправду тот бестолковый Ибро Сливич, у которого на уме одни конские хвосты и ничего другого он не знает.

Коста опять побежал к телефону, а мы со Скендером помчались с холма к городу, который содрогался от орудийного грома, взрывов гранат и бешеной пулеметной и винтовочной пальбы.

– Пока добежим, все будет уже кончено: слышал, что говорит Коста? – поторапливал меня Скендер, и мы прибавили ходу.

У подножия холма мы наскочили на повара Лияна, который тоже спешил в город. Мы его едва узнали, потому что он на самые глаза надвинул свою старую шляпу, которую носил во время дождя вместо зонтика.

– Есть все-таки бог! – закричал он. – Видать, мне на роду написано, войти в город вместе с поэтами, чтобы они меня потом воспевали в своих стихах, как какого-нибудь Лияна-пашу Предоевича.

– А к чему ты нацепил на себя это свое страшилище? – спрашиваю его я.

– Маскируюсь под гражданского, под крестьянина. А то еще пальнут из какой-нибудь засады. Вчера меня чуть не укокошили, пока добирался до своих.

Старик был прав, враг и правда не дремал. Мы втроем шли по самой середине дороги, и, вероятно, усташеский наблюдатель, заметив нас с «Вышки» или с церковной колокольни, решил, что это работники какого-то штаба перебираются поближе к городу. Как бы там ни было, внезапно над нашими головами прожужжал первый артиллерийский снаряд и разорвался метрах в ста за нами.

– Ложись! – завопил Лиян и растянулся в неглубоком кювете у дороги.

Второй снаряд грохнул в каких-нибудь двадцати метрах впереди, чуть в стороне от дороги, засыпав нас рыхлой землей.

– За мной! Третий будет наш! – во всю глотку заорал Скендер и кинулся к ручью, упав за стог сена. Мы – за ним.

Третий снаряд действительно разорвался по другую сторону дороги, как раз напротив того места, где мы только что стояли. Лиян с шумом выдохнул воздух и спросил:

– Как ты узнал, что этот прилетит прямо к нам? Ты что, пророк?

– Какой там еще пророк. Я в армии служил в артиллерии и знаю, как это делается. Если первый снаряд дает перелет, второй обычно недолетает, а уж третий тебе прямо за пазуху попадет. Это называется «взять цель в вилку».

– Чтоб его самого такой вилкой подцепили! – фыркнул Лиян. – И чего он вздумал именно по нас пулять?

– Наблюдатель, наверное, решил, что Скендер – начальник Оперативного штаба, – решил пошутить я, поскольку по нас больше не стреляли. – Видишь, какой он длинный, да еще с усами, да еще с сумкой, а в ней небось военные карты…

– Военные стихи, мой милый! – поправил меня Скендер и добавил: – Скорее они про тебя, черта рыжего, подумали, что ты главный, так как ты больше похож на Косту Наджа, да и сумка у тебя побольше будет, ты в ней, похоже, целую погачу прячешь.

– Может, из-за него по нас и стреляют, – сказал Лиян и стал меня подозрительно рассматривать, проверяя, не похож ли я на командира. Наконец кисло заключил: – Звезда на шапке такая же, как и у товарища Косты, а в остальном – вылитый Ибро Сливич!

– Лиян, дорогой мой, просто они увидели твою шляпу и перепугались, решив, что это Наполеон Бонапарт встал из могилы, нацепил свою треуголку и наступает на Бихач, – ответил я. – Тут, за ближайшими холмами, была граница его Иллирии, час ходу – и все дела, так что, если бы захотел, он вполне мог бы прогуляться до Бихача.

Наше препирательство прервала сильная стрельба в самом центре города, которая сначала переросла в оглушительный грохот, а затем снова рассыпалась отдельными выстрелами.

– Кажется мне, что все уже кончено, – произнес Лиян и первый вылез из-за стога и направился к дороге. – Пусть-ка теперь попробуют поддеть меня своей вилкой, сукины дети. Поэты, за мной!

Мы вскочили на ноги, выбежали на дорогу и поспешили в город.

…Дальше идет то, что рассказывал о нас троих кто-то из штаба Второй краинской. Наврал он, конечно, с три короба, однако и мы приврали малость про других, так что он нам как бы только вернул долг с процентами. Если нет бога на земле, то есть если нам о нем только врали, то все одно какая-то чертовщина получается, как сказал бы повар Лиян. Твои же собственные враки к тебе возвращаются, и тебе же от них еще и достается. Итак, вот он, этот рассказ…

«– Так вот, собрались наконец Скендер, Бранко и повар Лиян в город идти. Стрельба уже прекратилась, Бихач освобожден, опасности, думают, больше никакой нет.

– Что же они ни у кого не порасспросили, не узнали поточнее?

– Ха, дорогой мой, будто они знают, что такое военная дисциплина! Скендер и Бранко – поэты, беспечные пичужки, порхают себе с дерева на дерево, а повар Лиян, сколько себя помнит, был полевым сторожем и привык все выглядывать да вынюхивать. Так что, сам понимаешь, для такой компании не может быть ничего интереснее Бихача после боя. Топают себе герои вперед, знают, что опасность уже позади, и изображают из себя этаких вояк: затянули ремни, понавесили на себя винтовки, револьверы, планшетки – ни дать ни взять заправские командиры. Даже у Лияна и то какая-то пукалка имеется, кажется итальянская. Он небось даже не знает, исправная она или нет, никогда ведь и не пробовал из нее стрелять.

А тут из города идет колонна пленных, несколько сотен, наверное. Рядом трофейные пушки по камням громыхают, подводы с боеприпасами, винтовками – словом, трофеев захватили – горы. Все из города вывозят, известное дело: всякое может случиться.

И вот наша троица в этой толкучке налетела на одном углу на какого-то домобранского офицера или, может, унтера, бог его знает. Он, понимаешь, остановился, чтобы пропустить лошадей, которые орудие тянули, а Бранко со Скендером винтовки наперевес – и на него: сдавайся!

– Но, господа, я ведь уже один раз сдался! – удивляется тот, а про себя думает: «Что это за армия такая, что дважды в плен берет?»

– Сдавайся, братец, поднимай руки и снимай форму! – приказывает Скендер. – Давай сюда, во двор.

Загнали поэты беднягу во двор какого-то дома и раздели до трусов, а взамен дали свое старье. Скендер взял гимнастерку, Бранко – галифе, а Лиян, наверное, фуражку. Когда переодетый домобран уже направился к выходу, Лиян снова закричал:

– Стой, ты еще не совсем сдался! Скидай башмаки!

Вернулся бедный домобран в колонну пленных, а наши три героя направились к «Вышке». Соскучился, наверное, Лиян по своему «клоповнику», где частенько сидел, да и для семейства Бранко тюрьма вторым домом была.

– Сюда, товарищи! – орет Лиян и прямо в ворота. Все открыто, партизаны освободили всех заключенных, которые нам сочувствовали, во дворе настоящий разгром, внутри тоже. Уже темнело. Из одной камеры вдруг раздался голос Скендера:

– Эй, подождите, пока я переоденусь! Я тут нашел кое-что для себя. Что-то теплое, зимнее.

Выходит Скендер, одетый во что-то серое, насколько можно разобрать в темноте. Повар Лиян, пощупав его новое одеяние, сразу со знанием дела заключил:

– Это же арестантская роба. Мне немало пришлось походить в такой одежке. Теперь тебе еще такую же шапку, и можно хоть сейчас в камеру.

– Гм, ты что, смеешься, что ли? – подозрительно спросил Скендер, и голос у него как-то сразу изменился, словно это был другой человек. Даже Бранко рот разинул.

– Да это ты ли, Скендер? Что-то ты, как бы это сказать…

– Вылитый Дане Крлика, с которым я здесь вместе сидел, – одобрительно сказал Лиян. – Тот Дане убил отца деревянной миской, как-то у него так нечаянно получилось, и его осудили во имя божье…

– И я, значит, похож на этого подлеца? – набычился Скендер. – Хорошо, дружок, хорошо же ты обо мне думаешь.

– Да нет, что ты, – стал изворачиваться Лиян. – У Дане на руках и ногах кандалы были, а ты… а потом был с нами и некий Мухарем из Рипича, который прямо на ярмарке снял у какого-то торговца с телеги колеса и пропил в трактире, а схватили его, когда он подрался с мельником и сбросил того с моста в реку…

– Что, я и на него похож? – скривился Скендер. – А Бранко тебе никого не напоминает, а?

– Я же не виноват, что здесь не держали всяких мелких воришек, которые по дворам кур да яйца крадут и лошадям хвосты отрезают, как…

– Как я, так, что ли?! – закричал Бранко, подбоченясь и приняв позу «оскорбленного достоинства». – Я, значит, похож на мелкого воришку, который кур крадет, это ты хотел сказать?! А знаешь ли ты, что я вот из этой самой винтовки, может быть, уже десятерых врагов убил? Может, даже и больше, кто знает. А до конца войны – о-го-го! – еще больше будет.

– Как ты, Бранко, ни хвастайся, сколько побил и сколько еще побьешь врагов, все это пустая болтовня. Не для тебя это дело.

– Ха-ха-ха! – захохотал Скендер.

– Да и ты, товарищ Скендер, при всем моем почтении к твоим усам и снаряжению, должен сказать, что и ты тоже зря из себя героя изображаешь.

Скендер изумленно остановился, внимательно посмотрел на простодушного повара, а потом снова расхохотался:

– Ха-ха-ха! Раскусил нас обоих, как орехи. Ты, Лиян, оказывается, умнее, чем на первый взгляд кажется. Дай-ка я тебя обниму!

Обнявшись, все трое двинулись вдоль по улице. Скендер, воинственно взмахнув рукой, воскликнул:

– Вперед, нас ждут новые сраженья!

– И новые унижения! – мрачно добавил Бранко, имея в виду свой далеко не геройский вид, из-за которого Лиян сравнил его с мелким воришкой.

Когда они в сумерках появились б воротах «Вышки», оказавшиеся поблизости прохожие оглядели необычные вооруженные фигуры, вышедшие из тюрьмы, и стали поспешно расходиться, опасливо бормоча:

– Вот ведь, черт возьми! Кто только не добрался до оружия в этой суматохе! Лучше поостеречься. Видели этого длинного?

– Да и тот, другой, рыжий, недалеко от него ушел. Сразу видно – мошенник!

– Где они только этого почтенного старичка подцепили? Бедняга, в какое общество попал!»

22

Повар Лиян встал на заре и по своей старой привычке решил прогуляться по Бихачу в первое утро после его освобождения. Захотелось ему посмотреть на освобожденный Бихач, да и Бихач пускай поглядит на него, освободителя.

– Оно, конечно, я не штурмовал город, идя во главе бригады, однако каждый день из своих рук кормлю пулеметчиков, гранатометчиков и остальных молодцов… Э-хе-хе, дорогой мой, города не каждый день штурмуют, зато есть каждый день надо, да к тому же еще по два-три раза, если, конечно, есть чего, ну а уж если нет, ничего не поделаешь – терпи, дружок. «Партизан, ты тем гордишься…» – Лиян вздохнул, словно жалуясь своему невидимому собеседнику. – А что ж, ты думаешь, легко кормить моих омладинцев? Они, того и гляди, тебя самого сожрут, если зазеваешься. – Тут повар Лиян вдруг задумался и озабоченно пробормотал: – А что же они ели в эти два дня, когда город брали? Я и забыл совсем про это. Ничего, пусть узнают, каково без Лияна и без его котла.

Он шел просто так, куда глаза глядят, но ноги сами принесли его к «Вышке». В изумлении он остановился перед воротами, оглядел двухэтажную крепость-тюрьму и крякнул:

– Туда-сюда – и опять к этому «клоповнику»! То ли меня мои ноги глупые сами сюда принесли, то ли голова дурная привела по старой привычке? – Тут Лиян хлопнул себя по лбу и серьезно сказал: – Эх ты, дура, ведь я же больше не тот прежний сторож Лиян, что дрался на деревенских сходах. Мне теперь тюрьма ни к чему… Ну-ка, голова, пошевели-ка мозгами да отведи меня в какое-нибудь более культурное место. Я ведь теперь товарищ Лиян, партизанский повар.

Старик встал навытяжку, как когда-то стоял перед «Вышкой», и стал размышлять, в какое бы такое культурное место ему отправиться:

– Может, ты меня, к примеру, отведешь в трактир старого Сучевича, что скажешь? Однако это вроде бы не слишком культурное место. Конечно же нет, дурная башка. Разве не помнишь, как славно мы там когда-то тузили и валяли друг друга с возчиками из Лики и далматинскими торговцами, которые скупали телят. Оно, конечно, сам-то я не дрался, а культурненько сидел себе под столом, а надо мной летали бутылки и стаканы, будто палила батарея минометов. – Тут повар Лиян тяжело вздохнул и продолжил: – А однажды я пробрался между ног старого Сучевича и чесанул из-под того стола сначала через мост, потом мимо «Вышки»… Э-эх, тогда бы меня не догнали и Первая и Вторая краинские, вместе взятые! Несся как угорелый и остановился лишь во дворе гимназии. – Лиян вдруг хлопнул себя по шляпе, отчего она съехала ему на лоб, закрыв даже глаза. – Что, что? Что я сказал, гимназия? Ну так ведь это самое что ни на есть культурное место! Я же о нем и думал все время, только из-за старого Сучевича все из головы вылетело, словно он меня съездил по физиономии своей мокрой тряпкой, которой посуду моет.

Повар стремительно повернулся на пятках и помчался по улице к гимназии, так что из-под его башмаков полетели в разные стороны гильзы, оставшиеся после боя.

– Ну конечно же к гимназии! Сколько раз я там во дворе вместе с другими арестантами колол дрова, чтобы гимназистам зимой было тепло, – вспоминал Лиян по дороге. – Это была самая настоящая культурно-просветительная работа, как сказал бы комиссар нашей бригады… Теперь-то этим делом просто заниматься: взял карандаш и бумагу и – трк, трк, трк! – учишь бойцов, как пишутся эти маленькие буковки, которые скорее на блох походят. Если надо написать большую букву, вспомни большую собачью блоху – и готово! Верно я говорю? – Лиян почесал в затылке прямо через шляпу и вздохнул, точно бог знает как устал. – А я в те времена, когда был арестантом, культурно-просветительную работу выполнял с помощью топора, пилы и козел, на которых мы, заключенные, пилили дрова. Черта с два бы наши Бранко со Скендером могли учиться и стишки пописывать, если бы в классе холодина стояла. А почему было тепло? А потому, что я, обливаясь потом, колол и пилил буковые дрова. Эге, все-таки они должны будут поднести мне за это рюмочку, когда возьмем Берлин. Какой там Берлин! – вдруг крякнул Лиян. – Мы же только что освободили Бихач, но справедливости им надо было и за это меня ракийкой угостить!

Лиян влетел прямо во двор гимназии и там наскочил, на кого бы вы думали? На Бранко со Скендером. Бранко заливал про свою учебу в Бихаче, а Скендер слушал, развесив уши, и одобрительно кивал.

– Вот ведь врет, а как хорошо! Если бы все это было правдой, наверное, так складно не выходило бы.

– Конечно нет, это ты хорошо подметил! – подхватил Лиян, радуясь, что отыскал своих старых друзей-приятелей. – Когда вы со Станивуком сочиняете письмо этой Цуе из Крней Елы и он врет, а ты подвираешь так, что брехня на вранье сидит и ложью погоняет, я просто заслушиваюсь, будто вы мне письмо пишете. Оно, конечно, есть там и золотое зернышко правды, как же без этого, однако вы все-таки здорово завираетесь… Подожди-ка, дай вспомнить…

Повар склонил голову набок и, устремив один глаз в небо, как это делает петух, когда заметит коршуна, продекламировал:

 
Мое сердце не молчит,
Сердце бешено стучит.
 

– А от твоего обеда что-то в животе бурчит! – добавил Скендер. – Ты немножко переврал, но и так хорошо.

– Конечно хорошо. Вы столько лет в гимназии просидели, а я едва до ее двора добрался, да и то под конвоем. Эх, вот если бы я в разных школах учился, я бы только и делал, что стихами говорил, как один мой приятель, полевой сторож Миле Паджен. Он, например, когда приходил в чей-нибудь дом, пел такую песню:

 
Дили-дили-детил,
Хозяин меня встретил,
Дили-дили, дили-дед,
Приглашает на обед,
Дили-дили-делку,
Дали мне тарелку,
Дили-дили-деба,
Отрезали мне хлеба,
Дили-дили-дошку,
Положили ложку,
Дили-дили-даба,
Закричала баба,
Дили-дили-дею,
Гоните его в шею!
 
 
– Стой, стой, трижды стой,
Конкурент главный мой! —
 

закричал Скендер, видя, что Лиян разошелся не на шутку.

– Вам же сказали, чтобы стихов больше не читали! – подхватил я, на что Лиян лукаво прищурился и сказал:

– А ну-ка, Бранко, отведи-ка ты нас в эту твою гимназию и покажи тот класс, в котором ты учился стишки сочинять.

– Я бы тоже хотел на него посмотреть, – добродушно загудел у меня за спиной Николетина Бурсач, мой неразлучный друг и защитник еще со времен начальной школы. – И признайся нам, где тебе было лучше: в этом роскошном здании или в нашей маленькой школе в Хашанах, где я учился вместе с тобой и защищал тебя от драчливых мальчишек, от которых тебе порой доставалось за длинный язык.

– С тех пор он у него что-то не стал короче, – заметил Лиян как бы про себя.

А я, вспомнив, как сильно тосковал в первые дни в гимназии по своей дорогой хашанской школе и по своему длинному приятелю Николетине, улыбнулся славному пулеметчику и вместо ответа сказал:

– За мной, друзья, я всех вас записываю в первый класс гимназии. Вам, как защитникам и кормильцам родины, устанавливается сокращенный учебный год.

– Эх, если бы и я смог однажды войти в двери гимназии, – с грустью вздохнул Джураица Ораяр, а Николетина обернулся и сказал:

– Ты сначала мою школу пройди, а потом уже дальше двигай. Кому я вчера в соломе говорил: «Джура, бога нет, партизан не должен верить в разные глупости». Гм, да ты меня, кажется, и не слушал совсем?..

Поднимаясь по широкой лестнице гимназии, парнишка сокрушенно признался:

– Что ж поделаешь, если я заснул, как только мы повалились на солому в казарме.

– Ну и что ж с того, я тоже заснул, а во сне видел ясно, как наяву, что тебя учу уму-разуму, – нахмурился Николетина. – Хорошие уроки и во сне надо запоминать.

Когда мы вошли в кабинет естественных наук, где было много всяких препарированных животных, повар Лиян остановился перед большой стеклянной байкой, в которой была заспиртована ядовитая желтая змея.

– Ого, смотрите, какая желтая стерва! Ух, как я ненавижу змей! Они и для детей, и для скота опасны, и мы, полевые сторожа, изничтожали их повсюду, где только встречали. Будь что будет, ко я и эту сейчас тресну.

– Да ты что, столько спирту прольешь! – предостерег его Скендер. – Ты разве не знаешь, что змей в спирте хранят?

Лиян изумленно вытаращил глаза:

– Это что же, этакой заразе такую благодать отдать, чтобы она в ней купалась? Где же это видано? Лучше я эту жидкость в свою фляжку перелью, а она и без нее обойдется.

– Бог с тобой, да кто же будет пить эту твою змеиную ракию, ты совсем, видать, рехнулся? – бросил Николетина.

– А я сначала угощу вас, пулеметчиков да гранатометчиков, чтобы от вас неприятель драпал, как от гадюк ядовитых! – не задумываясь, ответил Лиян. – Выпьешь стаканчик, Джураица?

– Спасибо, я не пью, – сердито ответил паренек, шмыгнув носом.

– Джураица, уши оборву! – хмурится Бурсач. – Ты что, забыл, что я тебе вчера сказал перед Муратовой кондитерской? Или, может, ты и тогда спал?

– Что такое, в чем дело? – спросил Скендер. – Что это ты, товарищ Джура, нахохлился, как петух на заборе?

– Пускай он сам скажет, – ответил паренек, мотнув головой в сторону Николетины.

– Так знаешь, товарищ Скендер, – пыхтит Николетина, – вздумал, вчера этот малец вместе с гранатометчиками штурмовать чертову Муратову кондитерскую, а я их, видите ли, должен был огнем прикрывать. Это чтобы я наступал позади пацана, видали вы его? Ложись, говорю, за мной и не высовывайся, а то голову откручу! Ну и по уху его слегка съездил…

– Да, как же, по уху! Все плечо мне отшиб, – шмыгнул носом парнишка. – А еще моему дяде обещал: он у меня гранатометчиком будет! А сам только и знает, что драться.

– Не сердись, Джураица. Николетина привык защищать слабого, – сказал я. – Он и меня так защищал, когда мы мальчишками были, и что с того? Да и сейчас он меня защищает.

– Гм, защищает? А в других батальонах есть гранатометчики и связные гораздо младше меня, – продолжал дуться Джураица. – Надо мной же смеяться будут.

– Вот посажу тебя в свой мешок, будешь знать, – пригрозил Черный Гаврило, искоса глядя на обезьяну, нарисованную на стене кабинета, чтобы было непонятно, обращается ли он к Джураице или к обезьяне.

– Ничего не поделаешь, Джураица, не пускают старые бойцы молодежь впереди себя! – стал я утешать обиженного паренька. – Ну да не горюй, как только война кончится, мы и Гаврилу отправим в первый класс начальной школы, пусть-ка попотеет, выводя там крючки и закорючки.

– Дай-то бог! – вздохнул верзила-пулеметчик. – Как только первую букву выучу, сразу отпишу своей Марии письмо, пусть поглядит, как ее цыпленочек Гаврилушка всякие науки постигает. Я бы ей такое письмо отгрохал, даже Йова Станивук со мной не смог бы сравниться, хотя ему и сам Скендер подсказывает.

– Так ведь одной только буквой много не напишешь! – удивился я. – Для письма одной буквы мало.

– Как это мало? – заупрямился Гаврило. – Да я одной-единственной буковкой могу Марии сказать все, что думаю.

– Как это?

– А очень просто. Если мне надо ее поругать, я говорю «э-э-э» и головой качаю, это значит: «Э-э, Мария, этого я от тебя никак не ожидал. Неужели моя хорошая, умная Мария забыла выгнать овец на луг?»

– Если речь идет об овцах, то тогда уж точно – мало одного «э», надо бы еще хотя бы «бе», – говорю я. – Знаешь, как овцы блеют: «бе-е».

– Нет, это не годится, – решительно сказал Гаврило. – «Бе» значило бы: «Бранко пасет овец»…

– А если бы ты сначала выучил букву «о», что бы ты тогда делал? – не отставал я от Гаврилы.

– Ну так это же очень удобная буква! – обрадовался Гаврило. – Стоит мне написать длинное веселое «о-о-о-о», как Мария сразу поймет, что я хочу сказать: «О-о-о, Мария, Мария, какие ты мне хорошие, теплые носки связала! О-о-о, я и не ждал, что ты пошлешь мне в роту пирог и жареного петуха. О-о-о, ты самая лучшая жена отсюда до моей деревни и обратно, от деревни и до бихачской гимназии!»

– Э-э, мой дорогой Гаврилушка, как ты рьяно взялся азбуке-то учиться, того и гляди, директором гимназии станешь! – ехидно проговорил Лиян.

– В таком случае пусть первое распоряжение директора будет об исключении из школы как нарушителя порядка Лияна за кражу змеиной ракии и о направлении его в тюрьму «Вышку», где ему и место! – закричал Скендер и торжественно закончил: – Товарищи пулеметчики, Станивук и Бурсач, немедленно выполнить приказ директора, а потом вымыть руки.

Пулеметчики, радуясь возможности поразмяться и повеселиться, схватили Лияна за руки и за ноги и выкинули в коридор вместе с его сумкой, фляжкой и каким-то зеленым ранцем, которого еще совсем недавно у старика не было.

– Товарищ поэт, ваше приказание выполнено! Кто следующий?..